Текст книги "Своя радуга (СИ)"

Автор книги: Лев Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

– Добрый меч у тебя.

– Правда, – ответствует Межислав.

– Ты если с собой меч хочешь в этот раз взять, – продолжает Кулота. – Так подумай. Посол должен быть готов отдать все, что везет с собой…

Наклонил голову Межислав, обдумал.

– Спасибо на мудром слове, Кулота Гордеич. Этот меч мне сам Юрий Ингваревич пожаловал. Табунщикам мне его передаривать не след. А в бою, ежели что, и топорком обойдусь.

Правду сказал Межислав. Меч-то он до сих пор сохранил без единой щербины. Так выходит, что больше его для чести носит, а в бою орудует топорком на стальной ручке с бронебойным клевцом на обухе… Расстегнул он пояс, снял с себя перевязь, подошел обратно к жене, отдал.

– Отнеси домой, Веленушка. Где повесить знаешь. Пусть там меня ждет.

– А что так?

– Эх ты жонка, гусыня-глупышенька… Дак ведь посол должен быть готов отдать все, что везет… – Важно объяснил Межислав.

– Верно, рассудил, разумник ты мой… – Похвалила Веленушка. – Я вот еще постою, дождусь пока вы отъедете, и потом снесу… Погляжу еще на тебя, сердце сколь можно напою…

Обнял жену Межислав, сжал накрепко. Мужу не пристало выказывать, что себе женщина позволить может. Но сжимает молча в объятьях, будто сердце перед разлукой и вправду можно напоить, запасти тепла от родного очага, ровно воды в мех налить, для дальнего похода в дикое поле.

***

Скрылись за горизонтом валы, стены и сторожевые башни рязанские, уплыли из окоема высокие маковки её церквей. Едет посольский поезд, через позднюю осень. Катятся телеги, скачут вершники. Горькое это дело, – слать послов да по своей же земле…

В голове поезда на борзом коне скачет Феодор Юрьевич. Межислав рядом едет, подозвал его князь. Видно, любо ему с неблизким знакомым новым словом перемолвится, дорогу скоротать. А быть может и убежать беседой от мыслей тревожных… Межислав дома молодую жену оставил, да сына-чадо малое, и у князя ровно то же. А жену-то у князя Феодора звать Евпраксией, и родом она от самих греческих василевсов. И пусть в упадке ныне царство греков, но слава его до сих пор отзвуком велика меж народами. Быть в родстве с её правителями – большой почет. Земля русская впрочем, разве теперь меньше славна? Дочь русских великих князей любой иноземный правитель почитает взять себе за честь. Рязанское княжество на Руси конечно не из самых сильных, но и греческая держава сейчас на осколки разбита. Впрочем, после того как разбили латинян при Пиманионе, а деспот Эпирский попал в плен к болгарам, укрепились никейские греки. Возможно и удастся им собрать из осколков свою державу. Пока же от брака рязанской земле больше славы чем пользы… Но царевна греческая вышла сыну Юрия Ингваревича доброй женой. И умом разумна, и красавица писана. Не такая, конечно, как Веленушка, но правду сказать, тоже дивно собой хороша. Видел её Межислав. Волосы белые, да не такие как у половцев, вовсе без желтизны, глаза голубые… Говорят раньше все греки такими и были…

– О чем думаешь, Межиславе? – Спросил у дружинника князь Феодор.

Не стал Межислав признаваться, что как раз о жене княжьей думал. Объясняй, да не так поймут… Потому сказал про другое, про что действительно в последнее время думал немало.

– Мыслю я княже, что предки наши оставили нам землю великую, славную во всех света концах. Святослав-то князь даже греков трепетать заставлял, когда они были в силе. А при наших временах это нарушилось.

– Что же нарушилось? – Заинтересовался князь.

– Я об том и не сразу удумал. Что с детства видишь, привычно, то считаешь и правильно. Служу я у твоего отца, князя Юрия в дружине. Воины у нас как один, умелые. В бою хоть конном, хоть пешем, как одна рука содействуют. Один княжий муж десятерых стоит, а то и более. Тем я всегда был горд. Но вот пришли к нашим порогам мунгалы, и оказалось что мы – вся – княжья дружина хоробрая, – слишком малы против мунгальского полчища. Князей у нас много, дружин много. По своей мерке мерялись – так себе казались велики, а как по мунгальской смерялись, – так и умалились.

– Что же, воин, – качнул головой Федор. – А был бы по-твоему толк, если бы съединили князья свои дружины?

– Съединить мало, – Качнул головой Межислав. – Вон, раз уж сьединили, – да на Калке все одно кончилось разгромом. Сколько князей, сколько дружиников-полянинов легло… Не только слить, еще и сладить надо, под одну главу всех воинов поставить. Дядька Годун мне рассказывал, что в древности у ромейских кесарей все солдаты были как близнецы: одинаково одеты, одинаково обучены, одним воеводам подчинялись. И в одном полку у них выходило аж по пять тысяч человек! Да не как у нас в несколько сотен ядро дружинное, а остальное вокруг из ополченцев неученых. А все истинные воины! И это в одном отряде! А у ромеев таких отрядов было несчитано.

– Читал я о том, – кивнул Феодор. – Только ведь назывались те отряды "легио", суть по-латински "сборище". А те сборища делились на "манипули" – суть по нашему "горсти". Значит начинались их истовые солдаты сперва с таких же ополченцев, как и у нас, – малые горсточки собирались в большие сборища, а Межиславе?

– Название дело десятое. Важно чего из него потом получилось.

– Ну а чего получилось на сей божий день? Где сейчас те легио? Где слава ромейская?

– Вестимо. Куда ромейские легио истаяли я не знаю, а где слава ромейская знаю – у тебя в доме живет, княже.

Шутка понравилась, засмеялся князь Феодор.

– Ну а все-таки, сказал он отсмеявшись – как мыслишь Межиславе. Ведь и ромеям не помогли их многотысячные легио. Пошто так?

– Я простой боярин, княже. Про то не ведаю. Подозреваю, что в любой силе, её же погибель таится, близкая или нескорая.

– То ты верно размыслил, – кивнул князь. – Читал я книги писанные ромейскими хронистами, и на давней латыни, и на греческом. А случилось ромеями вот что. Стали кесари ромейские свой народ обирать непомерно, заморили его податями. Оттого угас ромейский гордый дух. А когда ослабили ромеи свою державу в междуусобных войнах, то пришли к Риму многие враги, и оказалось, что бедняк с гнутой спиной пустым кошелем, и неверящим сердцем – воин никудышный, и ничего защищать не может и хочет. Надломился Рим глупой спесью и жадностью своих властителей. Так кончилась слава древнего Рима, так кончается и нового – Константинополя.

– Вот и у нас сейчас сил не по беде… – Буркнул Межислав. – И междоусобиц хватает. Одна надежда, княже. Что и другие князья как ты, авторов древних читали, и к чему разномыслие приводит, знают. Да и та надежа, – уж прости, как посидел я под дверью гридницы, да послушал совещанье ваше княжье, – сильно ослабла.

– Историю знать одно, а к себе приложить – иное. Вроде и знают князья как надо, и каждый готов сьединится, но только чтоб были все под его началом.

– Так-то так… – вздохнул Межислав.

– А вот еще о чем рассуди, боярин, про Рим. – Продолжил князь Феодор. – Сами ромеи говорили на латинском языке. Захватили те ромеи эллинские земли, Элладу малую и великую, и включили в своё царство. Получилось, что в империи два великих языка сжились. Латиняне – на западе, эллины, – которых сами латиняне прозвали греками, – на востоке. Через многие колена эллины уже и сами привыкли считать себя ромеями, и гордились тем, хотя говорить то умели только на своем, греческом языке. И вот время шло, одряхлела ромейская держава. Пришли к её землям народы-захватчики, и пал латинский западный Рим. Но восточный, греческий Рим устоял, и в долгое время цвел пуще прежнего. И вот представь тех недобитых латинян, что на западе – оказались они в своих землях, под чужими князьями, под гнетом чужих народов… А недалеко стоит как бы и Рим, гордится славой латинской, хотя к истым латинянам касательства мало имеет, и живут там люди, которые говорят на совсем другом языке… Что же должны были чувствовать латинские ромеи, у которых не только державу, но и само их имя иноземцы украли?

– Мудрено разобраться, княже Феодоре… У нас на Руси, сам знаешь, инородцам ущемления нет, все равны, хоть половец, хоть чудин, лишь бы зло не чудил… Страшно помыслить, что и у нас когда-нибудь такое может случится, как у твоих латинян, – чтоб оторвали часть земли от Руси, и оказалось бы что русские люди уже не в Руси живут, а именем их другие прозываются, славой другие похваляются…

– То-то и оно. Страшные мысли, а едем к нависшим над нами полчищам мунгальским. Не они ли рвать будут, если дело не сладим?..

– На то ты и послан княже первой головой. Вся надежа сейчас на тебя… А скажи, правда ли рассказывают, что твоя жена Евпраксия по первости, когда у нас называли её "греческой царевной" запускала в челядинов и служанок утварью, да лупила их по щекам?

– Правда. То в ней горделивый ромейский дух говорил. Когда был восточный Рим в силе, не мог ни один посол к ним приехать, и в лицо назвать "греками". Жена же моя помнит, гордится славой ромейской. Долго мне её пришлось вразумлять, что не в обиду ей так говорят, и чтоб рук не распускала. Сейчас-то пообвыклась, обрусела. А как сын-Ванятка на руки упал, так и вовсе уж до прозвищ дела нет. Не до того. – Засмеялся Феодор. У тебя-то дети есть уже?

– Одного приспели.

– Хорошо это Межиславе. Видел-ли, как в церквах из камня сложенных, проходы бывают устроены? Клонятся друг к друг две каменных луки, а поверху их камень-замок запирает и держит, чтоб не обвалились. Муж и жена, как те две луки, а первенец им что замок. Хорошо, что есть у вас первенец. Хорошо, но мало, – хитро улыбнулся князь. – Еще надо, Межиславе.

– Вот как вернемся княже, сразу этим и займусь, – пообещал Межислав

***

Огромно войско татрово-мунгальское. О том рассказывали еще приходившие на Русь бежцы, и половцы, и болгары, и иные. Рассказывали, и охали, и преувеличивали. И по простой человеческой привычке, и потому, что от мунгалов всякого страха натерпелись, а у него, у страха, как известно глаза велики. Потому и вырастало войско мунгальское в рассказах до вовсе уж невообразимого размера, который на деле и земля бы не снесла, да и не прокормила. Завирались бежцы. И все же…

Мунгальский стан удивлял. Раскинулись по земле шатры, дымились костры, перестукивали копытами лошади и дивные звери с горбатыми носами, волосатыми ногами, и кривой спиной. Посольский поезд ехал по стану под охраной специально выделенных тяжело вооруженных степных вершников. Стан все тянулся. И мунгальские воины, мимо которых проезжал поезд, подходили поближе, и гортанно вскрикивая, оживленно переговариваясь, глазели, обсуждали русских послов. А иные, просто провожали пустым взглядом, не иначе уже навидавшись всего в далеких краях. А иные… И стан тянулся, и тянулся. Межислав крутил головой, пытался прикинуть, сколько здесь войска, и сбивался. Велика сила мунгальская. И даже старые бояре, из тех что ходили когда-то в сборный русско-половецкий общий поход, который окончился под Калкой, говорили, что тогда наше соборное войско поменьше этого было…

Рязанский послов провезли насквозь, почти через весь стан, а место выделили у его края. Говорил князю Феодору его старый дядька Апоница: – неспроста нас везут через весь стан. Напрево хотят, что проняло нас видом силы мунгальской. Навторо, чтоб каждый раз опять приходилось ехать через всю ту силу к центру стана, когда примет нас Батый…

Но вот «навторо» то наступило нескоро. Рязанцам выделили место, огородили их от остального войска крепкой охраной, и… будто забыли. Мурыжит нас хаган Батый, переговаривались меж собой князья и бояре. Держит нас как грибы в кадке под спудом, место наше показывает, ждет чтоб дозрели… Хорошо если так, – замечали другие. Хуже, если не хочет нас принимать, пока не получит вестей… Каких вестей?.. Кто ж ведает?..

Тянулись дни. Межислав времени старался не терять, сам к мунгалам присматривался, приглядывался. Только много ли наглядишь, если выделенное послам место охраной обнесено, как частоколом? Куда ни пойди – уткнешься, мунгал дрогу преградит. Лицо пустое и неподвижное как небо без облаков. Ближе шагнешь, – за саблю хватается. Кричит что-то по-своему. Как закричит, вскорости появляется один из сторожевых наибольших. Тот наибольший и объясняет, что охрана поставлена по приказу хагана Бату, для безопасности самих высоких послов, дабы никто не уронил случайно их чести и достоинства. На хорошем русском языке все это объясняет мунгал, вот что Межислава из себя выводит. У нас в посольстве только один случайный человек с пятого на десятое по мунгальски лопочет, а у них сторож по-нашему как по укатанной дороге тараторит. Только что «чикает» да «шикает», будто его какой новогородец говору русскому учил. Не простой он сторож, понятно, и все же. Они нас, выходит, изучали, а мы про них узнать не удосужились…

Подошли на ругань с охраной Феодор с меньшими князьями, возмутились – мы здесь послы или пленники?.. Разрешили после того русским ходить по лагерю. За каждым охрана тенью идет, у мунгалов народа хватает. Ходи куда хочешь, все равно без языка толком ни с кем не поговоришь. А другая беда, что как видят мунгалы охрану за твоей спиной, так и сами говорить не хотят. И все же ходил Межислав, где мог – общался, что мог – примечал. Кони мунгальские породой хуже наших, по скаку медленней, ростом мельче; известно, у табунщиков овса нет, а на одной траве добрых конских статей не вырастишь. Молятся богам неодинаково. Те к небу руки обращают, а те на коленях лицо ладонями намывают несколько раз в день. Есть среди них много люда христианского, выходит, не все из них поганые. Но главный идол у них похоже в охраняемой большой телеге, перед батыевым шатром… Организованы отрядами из малых в большие. Есть как у нас десятники и сотские. Есть и тысяцкие, до которых мы только в больших походах людей назначаем. Главных отличить легко, и по повадке, и по богатству одежи. Да еще чем главнее воин, тем меньше стрел у него в колчане, мол, за него другие стреляют, а он только кажет куда. У больших начальников стрел совсем мало, и судя по отделке – древкам лакированным, да перьям цветастым – они вообще не для дела, а для узорочья. Интересно, так ли и в бой идут, или все же настоящими колчаны наполняют? Большая часть войска легка, при кожаных доспехах, а тои вовсе без них. Но есть у мунгалов и много вершных бронистицев, одетых железом не хуже наших бояр. На полог шатра наступать нельзя – обычай; коль наступил – оскорбление… К горбатому чудо-зверю спереди лучше близко не подходить – зело меток, скотина…

На седьмой день, принял Батый рязанских послов. Как вернулись князья и бояре в свои шатры, обсуждали. Принял Батый милостливо, через толмачей говорил слова ласковые. На пиру от разделанных баранов куском не обделил, дал от частей хороших, значит по степному чину честью не обидел. Подарки ценные жонке Батыевой по пригожеству пришлись. Сам Батый подарки принял ровно, а вот на коней добрых загорелся глазом, степь она и есть степь. По делам же, пока сговорились так: Пускают рязанцы на зимовку батыевы полки в землю Рязанскую, и дают им стан в междуречье польного и лесного Воронежу. Батый же обещался за то Рязанскую землю не воевать. Заводил Батый снова разговор о десятине и князьях. От тех разговоров Феодор Юрьевич откручивался. Земли мол, наши людьми обеднели, Суздальцы людей увели, да мор побил. А пошлем тебе своих людей в войско, великий хаган, что с нами за то потом другие княжества сделают? Ты как вольный сокол-шестикрыл летаешь, поворотишь обратно в степь, а нам-то здесь потом жить…

Так вроде уговорились. Но послов пока оставил Батый при себе. Феодор Юрьевич отправил отцу весть. Войско мунгальское снялось со стана и двинулось в рязанские земли, на место для зимовки. Поезд посольский ехал меж его шумных рядов. Встало войско мунгальское новым станом в русских землях, широко раскинулось.

***

Князь Володимирскийкнязю Рязанскому весть шлет.

«Брате Юрий, что за вести дошли до меня? Попустил ты мунгальское войско в землю рязанскую! Не боем а по сговору зашли полки мунгал на землю Русскую. Ведаешь ли, что творишь?..».

Шлет ответ рязанский князь.

«Брате и господине, Юрий Всеволодович. Не ты ли мне писал, чтобы задерживал я мунгалов как мог, пока ты сбираешь князей в единую силу? Если бы не пустил я мунгалов добром, они бы сами вошли в земли наши, встали где им надобно, разорили край, да обложили бы наши малые силы в городах, как барсуков в норах. Истинно, ныне все делаю по слову твоему. Морозы же все ближе, лед по рекам все крепче… Крепко ждем мы здесь помощи остальных земель русских. Послал я уж сам бояр своих ко князю Черниговскому, да тот пока никакого толкового ответа не дал. Пишет он мне, что тревожно ему отрывать свои полки от городов, потому что ходят до сих пор по границам другие орды мунгальские. Ты мне ответь князь мой, что со сбором полков русских?».

Снова шлет весть князь володимерский.

«Брате Юрий, собираю я силы. Да князья не хотят давать своих дружин. Держат их как рубашки у тел. Медленно дело спорится. Поспешаю как могу. Ты же не забывай свой долг от наименьшего к наибольшему, не сносись без меня с князем Черниговским! Я его сам вразумлю. Отпиши, как ведут себя мунгалы вокруг стана? Сильно ли разоряют окрестные селища?..».

***

Вот, на новом месте мугольский стан, и послы с ним на новом месте. Бегут дни, забирает землю во власть Морена-зима. Рязанские послы как могут трудятся. Заводят знакомство, раздают подарки, выведывают. Пустеют сундуки. Трудно с мунгальскими нарочитыми мужами. Ничего у них не делается без подарка. Берут охотно, обещают расплывчато, делают или нет, поди пойми… Межислав же по своему выведывает. Хоть и ходит за ним неусыпно охрана, и ей уже это надоело, по взглядам видно. И народ кой-где попривык, что он как кесарь со стражей вышагивает. Подойдет Межислав к мунгалу, на коня посмотрит, скажет – конь. И Мунгала спрашивает – как? Не стесняется повторить. Так узнает, вот как будет по-ихнему конь. А части его как будут? Вот стегно – как? Запоминает и это. Подбирает словцы и словечки как убогий у церкви милостыню, за каждую подачку благодарит сердечно, улыбается. Вот осень кончилась, зима началась. Межислав уже с пятого на десятое мунгальские слова знает, кое-как, с жестами да ужимками, может и перемолвится. Если бы еще не эти тенью ходящие, за спиной… Отловил в лагере отряд мордвы, что отдались под руку Батыя, а раньше были под рукой Юрия Всеволодовича Володимирского. Говорит мордва, – мунгалы сильнее чем про них думают. Не обычная орда с дикого поля. У обычной орды одна цель, налетеь-ограбить, добычу домой утащить. Эти же всю вселенную до последнего моря хотят покорить мунгальскому мечу. Говорят начальные мунгалов, при одном господине, при одном законе для всех, исчезнет в мире несправедливость. Тех кто не покорился, изничтожают а кто покорился с тех дань берут мягко. Тем страхом и лестию многие под них идут. Сами не стесняются новому учиться. Набрали мунгалы в дальней покоренной стране хитродельных мастеров, и те ладят им страшные осадные пороки – стенобои что с одного удара стену разносят! Камнеметы такие, что за один раз гору кидают! Теми машинами ловко научились города на щит брать. В войске мунгальском устройство крепкое. Какие войны струсят, и товарищей своих бросят – будь таких хоть полтысячи – всех без жалости казнят. Да, тяжело воевать с мунгалами…

Запорошило первым снегом, – гляди-ка! – приехали к мунгалам и володимирские послы. Поезд богатый, тоже много даров. Говорили с послами рязанскими, рядились, как теперь по чину быть. Володимирские приехали от князя наибольшего, стало быть им говорить…. Нет, не так, отвечают рязанцы, – послал нас князь рязанский с поручением, нам дело негоже посредине бросать, нам за него потом ответ держать. Значит сами и доделывать будем… Недовольными друг-другом остались послы. Батый же оба посольства принимал ласково. Володимерские послы вскоре уехали, а рязанских все домой не пускают…

***

Раз, вышел такой случай. Бродил Межислав с двумя князьями по лагерю, а тут на поляне между шатрами, мунгалы соперничество меж собой устроили. Выходят по двое на средину, и ну давай бороться. Другие мунгалы кругом стоят, смотрят, подбадривают-гикают, да смеются. Кто выходят, уговариваются, как драться будут, просто так, или на поясах. На поясах смешнее, потому что друг-друга могут только за концы пояса хватать. А если без поясов, так добрая борьба. Перед боем еще, бывает, сбрасывают с себя рубахи. Один сбросил, и другого подначивает, подбадривает – а ну, и ты давай! Мнется второй. Погода уже холодная. Ну а если не сбросишь, сопернику сподручней будет тебя за одежду хватать. Сбрасывает и второй. И, ну сцепились!

Подошел Межислав со спутниками поближе. Интересны ему ухватки мунгальские. Несколько поединков высмотрел. Есть конечно и среди мунгалов исполины-здоровяки, хотя в основном народ не дородный. А тут как раз один поединщик второго перевернул и так оземь хватил, что второй едва с земли собрался.

Победитель возьми да и помани Межислава. Что-то кричит, вокруг смеются. Межислав так по своему знанию языка понял, – подначивает. Надо постоять за русскую честь. Вышел Межислав вперед, а тень-стража мешать пытается. Ну объяснили ей князья да Межислав, как могли, что он простой воин, и никакой исход поединка посольства не испортит. Встал в круг. Мунгал стоит, смеется, нахальничает. Других мунгалов смешит. Смотрит на него Межислав – ражий мунгал, здоровый. Под кожей на каждом движении крепкие мышцы ходят переливчато, плечи широки. А над всем этим великолепием, голова глупая. Летов двадцать монголу, не больше, а то и тех нет. Едва усики себе отрастил, жидковатые. Молодоват. От того и слишком много огня, может, пройдет с возрастом…

Мунгал все лыбится, жестами показывает – как, мол, биться будем, на поясах, или без? Будем без, – показывает Межислав, сам думает – делать мне нечего, как тебя на шнурке таскать… Встали, с рубах разделись, руки растопырили, и сошлись медленно, улавливая момент. Вот рванулся вперед мунгал, клещом вцепился, ногой зацепить под колено сзади хотел. Шалишь… Сплелись, топчутся снег с земли летит, до грязи доходит. Тут Межислав момент выбрал, мунгала-то слегка рванул из равновесия, подхватил, перевернул, да бросил. Принимай мать сыра земля! Не я ударил, ты нахвальника охолонила. Вокруг ор!.. Мунгал крякнул, прочухался, головой помотал, вскочил. Закраснел так, что жидкие усы стали виднее. Как вихрь налетел на Межислава! Нет, горяч… Добрым воином будет летов через пять, если доживет… Развернул его Межислав аккуратненько, ножку подставил, – пошел мунгал перепахивать землю, прокладывать борозду. Вместо сохи мунгальский нос поработал. Снежок жидкий, так что до грязи допахал, и там заворочался. Вокруг орут пуще прежнего… Межислав подождал. Натешились, или нет?.. Встал мунгал, лицо от гнева что свекла, там где его из-под грязищи видно. Теперь уж не торопясь вперед пошел, с обдумкой. Сцепились они, и тут Межислав почувствовал, – силен мунгал, видать до того легкими победами расслабился, мальчишеству поддался. Сцепились они как два сохатых рогами в лесу в гон. Ни бросить ни повернуть один другого не могут, только землю ногами терзают. Тут Межислава земля и подвела, поехала нога, просел он нежданно. Тут же его мунгал окрутил на колени, мигом за спиной оказался, рукой шею обвил, второй сзади поджал. И почувствовал Межислав, что уже не для забавы душит его выю мунгал; – жмет на удушье, а то и на излом. Напряг все силы Межислав, не упасть главное, локтем сунул назад несколько раз, а потом смог мунгалову руку-змею за кулак взять, да один палец ухватить. Отжал его, а через него – и всю руку. Зарычал мунгал, чувствует, обломает ему сейчас Межислав перст, расстегнулось объятье. Выкрутился Межислав, прокувырнул через себя мунгала, сам хрипит, воздух хватает, в гневе лютом, заломил соперника на землю фирменной годунской ухваткой, колено в спину впер, сейчас голову оттянуть мунгалу назад хватким рывком, и хрустнет его хребет как старая ветка!.. А дохнул, раз, другой, Межислав, – чувствует, весь гнев в ветер ушел. Юнец мунгал, руки об него марать… пусть живет… Отпустил мунгала. Встал, отряхнулся, пошел к своей одежде. Руки понюхал, – пот для воина дело привычное, но вообще купаться почаще бы нужно мунгалу… Вокруг тихо. Оделся Межислав поскорее, и пошли они с князьями, от греха.

***

Вот как-то, князей и старших бояр посольских опять на пир в к Батыю пригласили. Межислав в шатре с остальными сидел, обсуждал, будут после пира новые новости, иль нет, и кто чего еще слышал? Тут полог одернулся, вошел тот самый мунгал – что главный сторож с чистой русской молвью, и Межислава за собой позвал. Подивился Межислав, с товарищами переглянулся, ничего не понимает. Однако, надо идти, раз зовут… Вышел за мунгалом. Тот махнул, – давай мой за мной, – и приудерживая саблю пошел быстро, только полы кафтана развиваются. Куда идем?.. Тебя в гости пригласили… Кто пригласил?.. Идем, увидишь… Удивляется Межислав, мешает любопытство с тревогою. Может, что интересное удастся узнать?

Дошли до большого шатра. Откинул полог сторож-мунгал, рукой внутрь показывает. Межислав не боится, мунгалов вокруг как прузи-саранчи, захотят – так и так укатают в колоду… Согнулся да внутрь вошел.

Как глаза к тусклому свету примаргались, видит – сидит в шатре на кошме одноглазый старик. Темный, жесткий, кряжистый как дуб. В лице из морщин сложенных, только война и видна. Рот замкнут плотно как ворота при осаде. Единственный глаз смотрит зорко, Межислава с ног до головы оглядывает. Перед стариком – чаша-миска без ручек, из таких в степи жажду утоляют. Оглянулся Межислав, у полога шатра внутри четыре воина как изваяния застыли. Глядят сумрачно в невидимое ничто. Сторож с русской молвью вслед за Межиславом в шатер вошел, встал по правую руку у старика.

Повел рукой старик перед собой – садись.

Старшему почет и уважение. Сел Межислав на непривычную кошму. Стольцев не придумано у табунщиков… Сел, дальше ждет.

Отверз свой рот старик, выкатил жесткое слово. Межислав и сам бы кое-что понял, но сторож и так переводит начисто, будто тенью ложит свои слова на слова старика.

– Я Субэдэй. Несколько дней назад ты дрался и победил мунгальского юношу в круге.

– Да.

– Тот, которому ты едва не сломал хребет, мой сын…

Старик чуть прикрыл веком глаз. Межислав сообразил, да поздно. Дернулся, а уже чья-то тяжесть легла сзади на плечи, руки назад вывернули, придавив и бросив вперед. Только и успел от души пнуть кого-то сзади ногой, услышал сдавленный крик, – попал… Вжатую в кошму голову сдавили сильнее, на шею лег щекотно-острый холодок лезвия. Сейчас рука один раз пройдет, и все… Замер Межислав, вздохнул судорожно. Чтож, баран бы блеял, – а он не станет. Да и тяжелее умирает баран. Степняки вскрывают ему живот, и рукой теребят во внутренностых, пока не сожмут в кулаке бьющееся сердце… Но лезвие все еще щекотало, а на руках сзади тугим шнуром захлестнулась болезненная удавка. Чего они еще удумали?

Грубая рука схватила его за волосы, и снова подняла на колени.

Старик все с тем же пустым жестоким лицом, поднял свою мису и отхлебнул. Поставил на место, застыл.

– Ну… чего ждете? – Внезапно пересохшим горлом, просипел Межислав.

Старик же глядел на него своим пронзительным глазом без ответа. Тенью застыл рядом страж-переводчик. Казалось, время встало. Только все сильнее ныли связанные за спиной руки. Умеют вязать степняки… Внезапно острое ухо Межислава уловило – за шатром, среди привычного станового шума, послышались отчаянные крики и звон оружия. Лязг, крик? Так кратко… Было аль не?.. Межислав глянул на старика. Тот тоже скосил глаз, он тоже слушал. Тоже слышал!

– Что это? Что там? – Борясь с неудобной позой пережимающей глотку, прохрипел Межислав.

Старик вернул на него свой взор, и наконец отомкнул губы. Тенью от переводчика полились русские слова.

– Сегодня на пиру, великий Бату-хаган, внук потрясателя вселенной чингиз-хагана, в знак особой милости и для закрепления дружбы попросил князя Феодора Юрьевича, отдать Бату-хагану свою жену – Евпраксию, которая славится по всем землям своей редкой красотой.

– Что?.. – Ошеломленно прошептал Межислав.

– Для нас в таком предложении нет необычного. Слабый отдает сильному свое, в том числе и женщин. Даже великий чингиз-хаган, по молодости был однажды вынужден бросить жену, сбежать от врагов в густой лес. Скопив силы, он вернул жену, некоторые говорят, даже с некоторой прибылью… – старик криво, едва заметно улыбнулся. – Не подумай, русский, что великий Бату-хаган польстился лишь на красоту жены князя Феодора, которую он никогда не видел. Бату-хаган не подвержен порывам крови. У него семь жен. И бесчисленное количество покоренных стран готово по первому его мановению приводить ему своих лучших дочерей. У редких ныне женщин истинных фарсов, волосы не менее белые, а глаза не менее голубые чем у ваших. А если хагану все-таки захочется сравнить, – он сравнит. Но правда в том, что княжна Евпраксия ведет свой род от ромейских кесарей, которые когда-то владели половиной мира. Не пристала такая жена малому русскому князю. Может, легче будут склонять головы перед мунгальским владетелем люди со старых ромейских земель, если он соединит свою кровь с кровью рода древних правителей? Вот что сказал Бату князю Феодору. И разве это не мудро задумано?

Старик утомившись длинной речью, отхлебнул из своей чаши, продолжил:

– Но князь Феодор повел себя неучтиво. Не стоило ему прилюдно кричать на хагана Бату, оскорблять хозяина на его же пиру. Князей и бояр, и все посольство ваше – порубили. Тебя же, – старик впился взглядом в Межеслава с хищной улыбкой – я попросил Бату-хагана отдать мне.

– Подлецы вы!.. – Вскинул голову, пытаясь вырвать волосы из тяжелой хватки Межислав.

– Молчи. – Отсек слова рукой старик. – Кричит тот, кто не имеет силы делать. Ты в моих руках. Так что слушай. Я еще не кончил свою речь. Кроме тебя из послов остались живы еще двое. Их не зарубили за ту услугу которую они оказали Бату-хагану. Ведь это они рассказали про жену князя Феодора, и какая от неё может быть выгода. Сами пришли и рассказали. Хаган-Бату щедро наградил их, и отпустил, снабдив конями. Это боярин Лузг из Новогорода на Осетре. И думный боярин Олята из Рязани.

– Вре-ешь! – Прошипел Межислав.

– Клянусь верой предков, вечным голубым Небом, я сказал тебе правду. Верно говорят, словом можно ранить острей чем мечом… Правда может быть не менее грозной чем самая изощренная ложь. Я рад, что тебе больно слышать. Ведь ты едва не сломал хребет моему сыну.

– Врешь! Зачем бы они стали?!..

Старик впервые улыбнулся.