Текст книги "Игрек Первый. Американский дедушка"

Автор книги: Лев Корсунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава седьмая

1.

Предчувствие не обмануло полковника Судакова: едва он по-английски исчез из дурки, не вернувшись с прогулки, как там объявился неугомонный Коробочкин. Майору хотелось отвести душу с Ознобишиным.

Собачье чутье, которым сыщик очень гордился, подсказывало ему: лживый Сизарь не врет, когда талдычит, что не помнит, как поджигал контрразведку. В поджоге он и смысла никакого не видел. Лавры Герострата не прельщали мелкого жулика. Но и психиатрии, которую представлял доктор Ознобишин, не поверить было невозможно.

Коробочкин не исключал, что Сизарь стал поджигателем по наущению Судакова. Как же полковник стер из памяти злоумышленника все следы преступления? И почему Судаков производит впечатление человека, потерпевшего кораблекрушение? Нашел себе островок, населенный сумасшедшими, чтобы прийти в себя! Подстраховывается на случай неудачи?

Задаваясь безответными вопросами, Коробочкин не мог не отметить, что все пути ведут в Воробьевку.

* * *

Пока Коробочкин за закрытой дверью вел беседы с доктором Ознобишиным, Игрек поджидал его на диванчике возле ординаторской. Долговязого озадачило, что его персона не вызывает у опера ни малейшего интереса.

Неужели неглупый человек не видит, кто перед ним: Игрек Первый или Ознобишин Последний?

– Станислав Сергеич! – если бы Игрек не окликнул сыщика, тот прошел бы мимо него. – Я хочу вам сообщить кое‑что…

Майор устроился в кресле напротив долговязого глюка. Приготовился услышать какую‑нибудь ахинею.

– Слушаю.

Игрек помялся.

– Я про Сизаря…

– Валяй!

Лицо боксера с расплющенным носом и шрамами на бровях напомнило Игреку о том, что тот любит полакомиться человечинкой.

– Он хороший… – все, что осталось у мальчика в голове от наставления мудрого Брокгауза.

Игрек ожидал, что Коробочкин уточнит: «И вкусный!»

Но милиционер только молча пожевал губами, как лошадь, выказывая нетерпение.

Поживей!

Игрек сосредоточился, безуспешно пытаясь нащупать хоть паутинку, связывающую его с мордоворотом.

– Вы думаете, Сизарь убил Мальчика и Колюню?

Коробочкин не понимал, куда клонит недоумок.

Про него самого майор выяснил, что тот стал фаворитом Судакова. А полковник просто так ни с кем не дружит.

«Пацан догадывается, что Сизарь у меня. Что дальше?»

– Что дальше? – повторил сыщик вслух. От нескладного парнишки веяло унынием дурдома.

– Пожар способствовал ей много к украшенью! – ни с того ни с сего всплыла в памяти Игрека реплика из сочинения господина Грибоедова, читанного накануне.

– Чего, чего?

Не глядя на Коробочкина, Игрек нутром ощутил интерес, возникший у сыщика.

– Случается, пожар очень украшает…

Сыщик выжидательно молчал.

– Например, пожар Службы безопасности… – Долговязый вспомнил про единственный пожар в своей жизни. – Разве он не украсил здание?

– Считаешь, стоило поджигать Безопасность? – по-деловому осведомился майор.

– по-моему, да…

Коробочкин решил, что парень совсем невменяемый.

Утрату интереса к нему Игрек сразу почувствовал: паутинки оборвались.

– Но я думаю, пожар устроили не для красоты…

– С какой же целью?

Уловив вновь пробудившийся в Коробочкине интерес, Игрек ощутили то, что по старинке называл душой. Больше он не упустит ниточки, за которые так приятно подергать! Ведь они ведут к рукам, ногам, голове большой куклы. И самое удивительное: чучело не догадывается, что им управляют!

Снисходительно роняя слова, Игрек мечтал владеть душой не одного раздолбая, а многих людей. С двумя-тремя он мог управиться даже сейчас. Может быть, толпой управлять даже проще, чем одним человеком…

Расслабившись из‑за своего прекраснодушия, Долговязый уловил, что Коробочкин задергался, стремясь освободиться от ласковых пут.

Фигушки! Игрек обволакивал грубого дядю своим обаянием – можно ведь и так назвать плен, в который угодил майор!

* * *

– Пожар устроили, чтобы испытать волнение в крови… – в Игреке пробудился плохой поэт. – Все были пьяны без вина! Огонь рождает в нас что-то неземное…

Коробочкин стряхнул с себя сонную одурь. Слушать полоумную белиберду было выше его сил. Сыщик поднялся, не прощаясь, двинулся к лестнице.

Игрек всполошился. Заболтавшись, он забыл о том, ради чего стал идиотничать. Брошенной собачонкой затрусил за удаляющимся шкафом средних размеров.

Несмотря на смятение, Долговязый крепко держался за ниточки, связывавшие его с майором. Коробочкин удалялся, а связь между ними отнюдь не слабела.

Милиционер вышел из больницы… прошел через сад на улицу, а Игрек, стоя у окна на шестом этаже, ощущал его так же, как прежде.

Неестественность происходящего породила у глюка тревогу.

«Это не связь, а лишь иллюзия. Иной раз мне кажется, что Тина рядом со мной, но ее ведь нету. Мухе везде мерещатся какие-то невидимки…»

Как бы то ни было, иллюзия того, что Игрек кем-то управляет, пьянила его не меньше пожара. Чтобы осуществить свое предназначение, мальчик приказал Коробочкину:

«Сейчас ты пойдешь к Сизову. Ты выпустишь его из каталажки на свободу. И дашь ему уйти, куда он захочет».

Игрек повторил свое внушение несколько раз. И ему не надоело. Как грезить о ведьмах или бармалеях. Или воображать себя невидимкой.

* * *

Подошла Люся с традиционным вопросом женщины, оскорбленной неожиданной холодностью мужчины.

– Что я тебе сделала?

– Укол.

– Псих!

– Тогда не приставай.

– Ты ж нормальный псих! Что-то у нас в койке было не так?

Игрек устал повторять, что у них не было никакой койки, поэтому он просто сказал:

– Люсьена, исчезни! – и сразу же испугался, что сестричка поймет его буквально.

С застывшей улыбкой Люся отошла от своего возлюбленного и продолжала двигаться в том же направлении, пока не достигла лестницы.

Долговязый проверил свою связь с Коробочкиным, но ее уже не было. Упустил из‑за сестренки такие нити!

Люсю Игрек увидел в окно. Она миновала сад и вышла на улицу. В белом халате.

«Психованная!»

2.

После Воробьевки Коробочкин намеревался отправиться домой, но погруженный в свои мысли дошел без определенной цели до убойного отдела.

– Сизова давай ко мне! – кивнул он дежурному офицеру.

Когда подследственный был доставлен в кабинет майора, Коробочкин произнес без всякой интонации:

– Ты свободен!

Сизарь не спешил радоваться.

– Поймали поджигателя?

– Ты свободен, – повторил майор с отсутствующим видом.

Сизарю приходилось видеть такие лица в Воробьевке.

Дежурному офицеру Коробочкин приказал:

– Сизова выпустить!

«Освобожден за отсутствием состава преступления, между прочим», – написал сыщик в деле Сизова. И расписался. Потом он сделал ту же запись еще раз. И снова расписался. Сон с открытыми глазами длился. Еще дважды Коробочкин на бумаге освобождал подследственного. Взор майора растворился в небесной лазури. Если б не решетка, он попробовал бы вылететь в окно. Картавая ворона с надрывным карканьем пронеслась перед лицом сомнамбулы, разбудив его. О случившемся за последнюю четверть часа он помнил смутно, как с перепоя. Только четырехкратная запись об освобождении преступника дала сыщику информацию о случившемся.

Коробочкин кинулся на улицу, но Сизов, конечно, убрался куда подальше.

В Воробьевке он не появился.

Газетный киоскер сообщил Станиславу Сергеевичу, что мужчина, покинувший милицию, сел на скамеечку возле входа. Минуту назад подъехала черная «Волга» и забрала его. На номер машины словоохотливый киоскер не обратил внимания.

Таким образом, подтвердилась догадка Коробочкина о том, что Сизов не сумасшедший одиночка, а член группировки.

«А я сумасшедший одиночка!» – Станислав Сергеевич скрыл свое умозаключение от сослуживцев, но они каким-то образом и сами обо всем догадались.

3.

Надежно упрятав Сизова во внутреннюю тюрьму Службы безопасности, полковник Судаков смог осмыслить случившееся.

Фортуна, всю жизнь стоявшая к Сергею Павловичу задом, наконец-то подарила ему кривую улыбку и позволила овладеть собой.

– Я отодрал ее через жопу! – теряя над собой контроль, завопил Сергей Павлович.

На голос начальника тотчас явился адъютант Мухортых.

– Сергей Палыч, вы меня?

– Фортуну! Отодрал!

– Это азербайджанка? Новенькая?

– Старенькая! – полковник развеселился. – Похож я на сумасшедшего?

В таком неуравновешенном состоянии Мухортых своего начальника еще не видел, но ответил дипломатично:

– Сумасшедшие разные бывают!

– Только сумасшедшие разными и бывают! – философски заметил Судаков. – Нормальные все одинаковые.

Победителя и побежденного посетила одна и та же мысль о собственном умопомешательстве. У настоящих сумасшедших такие мысли возникали редко.

На следующий день Сергей Павлович вернулся в Воробьевку, хотя предвидел, что Коробочкин явится туда сообщить Ознобишину о своем душевном недуге.

При виде мудрого сказочника Игрек виновато потупился, но Брокгауз с порога заключил его в крепкие объятия, словно друзья много лет провели в разлуке.

– У меня не получилось… – пристыженно пробубнил Долговязый.

– Все получилось, малыш, великолепно! Сегодня я весь День буду рассказывать тебе сказки… песенку спою…

– Людоед сделал все, как мы хотели?

– Именно! Мы с тобой хозяева этого мира!

Возле Судакова Игрек чувствовал себя не хозяином, а крысой из сказочки про хитрого крысолова. На дудочке, конечно, играл Брокгауз.

* * *

Рассказывая мальчику про Маленького Мука, у которого фаллос, естественно, был больше его самого, Судаков захотел внушить Алевтине через Игрека срамное желание.

Просить необузданного мальчишку о такой услуге было рискованно.

Пришлось Иоанну Васильевичу преодолеть плотское искушение ради высокой дружбы.

4.

Так называемый Брокгауз был Алевтине отвратителен. Полковник Безопасности, сменивший личину, дабы совратить ее Ангела!

Ведьма строила глазки старому бесу, надеясь на вспыльчивость мальчишечки. Увы, то, что возбранялось любителю старушек, полковнику Судакову прощалось. Уразумев, что размолвка между друзьями невозможна, Тина впала в уныние.

После второго пришествия Брокгауза в Воробьевку Ведьма, превозмогая отвращение с нежностью коснулась сухонькой, как лайковая перчатка, ладони беса. Хищной птицей встрепенулась рука полковника, чуть не заклевала доверчивую девушку.

Игрек не обратил внимания на омерзительную вспышку похоти костлявого хищника. Ангел!

Исчезновение безобидного Мухи Аля связывала с полковником. Она приметила: простак сболтнул про невидимок чепуховину, которая кольнула мнимого Брокгауза. Что-то про Колюню и Мальчикова… Может, это чекист их убрал? Зачем? Мало ли…

«У попа была собака. Он ее любил. Она съела кусок мяса. Он ее убил…»

Похожая история. Когда Тина рассказала ее Игреку, тот не смог удержать слез: «Собачку жалко».

Не так жалко было Ведьме двух шелудивых дворняжек, как Муху. Симпатяга пограничник виделся ей громадным, ласковым сенбернаром. Теперь он угодил на живодерню Судакова. Как его оттуда вызволить – неведомо.

Тина выла от тоски по-собачьи, но никто ее не слышал.

5.

Дружки, по своему обыкновению, устроились в больничном саду, отдаленно напоминающем Эдем, среди цветущей зелени, напрочь забыв о существовании Алевтины. Ведьма определила это по их лицам. Мириться с таким хамством – значило позволить безнаказанно плевать себе в душу. Для этого нужно родиться ангелом, а не нечистой силой!

Гуляющей походкой Тина прошла мимо мило воркующей парочки, игриво подмигнув Судакову. До этого момента можно было заподозрить приятелей в однополой любви, но после бурного отклика жилистого старца сомнений в том, что он отъявленный бабник, не оставалось.

– Игрек, на энцефалограмму! – высунувшись в окно по пояс, Люся окликнула больного.

Смутное, как сон, воспоминание из другой жизни посетило Долговязого. Молодая женщина в окне. «Сына, домой!» – кричит она кому-то, воскрешая в памяти взрослого Игрека досаду из‑за прерванного в самом интересном месте футбола.

«Если б мама называла меня по имени и фамилии, я отыскал бы ее сейчас», – без всякого сожаления рассуждал Игрек, направляясь на зов сестрички. Смазанный образ малознакомой тети не вызвал у него душевного отклика.

* * *

Кокетка распалила воображение Судакова и исчезла, оставив после себя облачко головокружительного дурмана. Обладая собачьим нюхом, контрразведчик в закрытом помещении без труда мог отыскать с завязанными глазами ухоженную даму.

Заметив преследователя, ветреница ускорила шаг. Судакова всегда возбуждало, когда от него убегали. Охотничий инстинкт, свойственный самцам.

Вертихвостка поступила как настоящая самка: почистила перышки, распушилась… потом вильнула хвостом и кинулась спасаться в надежде, что ее догонят.

* * *

Метафорическое восприятие отношения полов контрразведчика существенно отличалось от того, что ему предложила жизнь.

Нагнав Тину, Сергей Павлович схватил ее за руку, намереваясь увлечь на травку. Незатейливая пастушеская пастораль пленяла его больше изысканных композиций в отеле «Метрополь», к примеру.

Прелестная пастушка, однако, оказалась с норовом. Она вмазала по чисто выбритой (и оттого особенно чувствительной к прикосновениям) щеке полковника звонкую плюху.

Такие пассажи воодушевляли Сергея Павловича необычайно. Он постарался не услышать словесного сопровождения очаровательного взбрыка, и это ему почти удалось.

– Отвали, старый козел! – эту партию можно было бы исполнить на австрийском рожке, человеческий голос был для нее слишком груб.

– Ты хотела, чтоб я тебя захотел! – сыграл Сергей Павлович на флейте.

Затем пошли сплошь ударные инструменты.

– За яйца тебя повесить, дедуля?

– Ты сначала посмотри на них!

– Если увижу – откручу!

– Ты будешь от них в восторге!

Словесная какофония сопровождалась бестолковыми телодвижениями.

Пастушок, превратившись в Сатира, норовил спустить с себя штаны, полагая, что ни одна пастушка на свете не устоит перед его мужским очарованием.

– Сколько ты стоишь?

– Не продаюсь!

– Болтают, что тебя за два обеда купили эпилептики! Но я не верю!

На Тину напал истерический смех.

– За два обеда? С компотом?

– Безусловно.

– Надо подумать!

– И думать нечего! Я тебе предложу кое‑что получше!

Мысли участников сексуальной потасовки были об Игреке.

Судаков находил оправдание разгулу низменных инстинктов в том, что измена потаскухи отвратит мальчика от нее, а Тина не сомневалась в обратном: что только через любовную интрижку можно покончить с пагубной дружбой голубоглазого Ангела и черноокого беса.

– Что же ты можешь мне предложить? – Тина каталась от смеха.

Судаков сдернул с себя штаны и трусы. Таким образом, любовное предложение было сделано. Но своенравная шлюха не желала опускать глаза, чтобы узреть мужское великолепие полковника Судакова.

– Американский протез! – коварно солгал Сергей Павлович. Уловка, не раз позволявшая ему добиться благосклонности милых дам.

Алевтина невольно опустила глаза. Медленно подняла их, встретившись с победоносным взглядом самца.

– Только не здесь!

* * *

Привычная к переменчивости судьбы, Кукушка была изгнана из своей клетки на волю.

Любовные перипетии на скрипучей койке отразились в мыслях Тины:

«У старикана мания величия. Древняя развалина мнит себя обалденным самцом! Дамы из сострадания делают ему комплименты, а козел принимают их за чистую монету!»

Излечить душевнобольного от мании величия Ведьма могла бы одним взглядом, но гуманность не позволила ей это сделать.

Впрочем, суетливый любовник не особенно мешал Алевтине достичь неземного блаженства. Обычно попадались самцы, неустанно демонстрировавшие свою мужскую доблесть. Обделенную любовью женщину они считали нимфоманкой. Тина ждала лишь сладостного мига, когда останется в одиночестве. Никто не любил Тину больше, чем она сама. Разве что Ангел.

6.

Обосновавшись в теле старого распутника, Ведьма покинула любовное ложе. В этом вместилище ей было отвратительно все: руки и ноги, как плохо подогнанные протезы – скрипят и ноют. Голова – деревянная, хуже любого протеза, похрустывая, держится на шее еле – еле, на соплях. О, спина вообще не гнется! Стиральная доска! Гениталии – позор нации, а не предмет гордости. Не дай бог остаться в этом теле навсегда!

Алевтина прошлась по палате, поскрипывая и пощелкивая суставами. Музыка старости нагнала на девушку меланхолию.

«Неужели и мне суждено стать когда‑нибудь старой каргой!»

Ответ Тина знала давно, но мнимая печаль из‑за тленности всего сущего приятно ее щекотала.

Ведьмы бессмертны! Когда станет немощным тело, данное ей Богом или дьяволом, Тина найдет себе молодую красивую плоть и поселится в ней. Ее бессмертная душа привыкнет к новой оболочке. Стоит состариться новому вместилищу сатанинского духа, как Тина найдет что‑нибудь подходящее. И вовсе не обязательно это будет женщина. Глупо отказываться от возможности прожить жизнь мужчины. Или несколько жизней. Ведьминым избранником может стать какая‑нибудь знаменитость или даже монарх.

«В любом случае это будет не полковник Судаков! – заключила Аля, натягивая одежду чекиста. – Жаль, конечно, терять время в таком паршивом теле, но ведь у меня в запасе вечность!»

* * *

Первым, кого увидела Алевтина, покинув палату, была верная Кукушка, страж чужой любви. Свернувшись клубочком в кресле, она дремала.

Дар небес не обогатил Кассандру, один застиранный халат она чередовала с другим. Свои стоптанные туфли Кукушка не променяла бы и на королевские, украшенные бриллиантами, если для этого пришлось бы покривить душой. Шарлатаны, предсказывавшие новоиспеченным богачам разные приятности, от них в ответ получали материальные блага. А Кукушку за ее трагические прогнозы, случалось, и поколачивали. Но ясновидящая не могла изменить своему предназначению.

Ведьма в ее пророчества не верила. Получалось, что за одно вранье платили деньги, а за другое – лупили. Какое предпочесть? Нищенка выбрала свое.

Наклонившись к уху Кукушки, Ведьма шепнула:

– Тина уснула. Не нужно ее беспокоить.

Кукушка с недоумением воззрилась на Брокгауза.

Она не догадывалась, что ее подружка старпера предпочла Игреку.

– Это наш секрет! – угадав ход мыслей пророчицы, прошептала Алевтина.

– Какой секрет?

– Что я у нее был. Девочка спит без задних ног. Она очень устала.

Кукушка посмотрела на Брокгауза, как на монстра. Он же расцвел под ее взглядом, принял горделивую осанку. От мужского самодовольства чуть не лопался.

– Стыдно вам, Иоанн Васильевич! – сокрушенно покачала головой Кукушка. – Не молоденький уже…

– А молоденькую могу затрахать до смерти! – шепнул Брокгауз. И громыхнул сатанинским хохотом.

Так ему показалось. Вернее, ей.

«Что это со мной? – опомнилась Алевтина. – Поддалась дурному влиянию Судакова».

* * *

Зато увидев через минуту понурого Игрека, Аля сразу забыла о том, что она Брокгауз, несмотря на тело – протез.

Ангелу, наверно, уже нашептали про ее неверность.

Жалость толкнула Алевтину к мальчишечке. Она прижалась к нему и присосалась: губы – в губы.

Ангел отшатнулся от Брокгауза. Такие нежности не были у них в ходу.

– Иоанн Васильевич, не смейте так делать!

Ведьма вспомнила себя. Не для того она надела старомодный, скрипучий наряд, чтоб лобызаться с Игреком!

«Хотя… почему бы разом не покончить с дурацкой мужской дружбой!»

Схватив Игрека за руки, Тина жарко зашептала ему на ухо:

– Маленький! Ты мой! Отдайся мне!

Ангел с мученическим ликом испуганно задергался, пытаясь освободиться от рехнувшегося друга.

– Больше не смей подходить к Ведьме! Она откусит твою пипиську! А нам с тобой она еще пригодится! – рука Брокгауза, погладив Игрека по ягодицам, скользнула в промежность.

Всхлипнув от отчаянья, Долговязый отпихнул Иоанна Васильевича изо всех сил.

Старикан брякнулся на пол и пополз вверх по ноге Игрека. Стряхнуть бывшего друга, как гадину, мальчик не мог.

И поплатился за свое малодушие. Брокгауз с нежностью любящей девушки завладел гениталиями Игрека.

– Ты весь мой! Значит, и пися – моя!

Удар по лицу опрокинул блудодея на пол. Чужой головы не жалко. Но удовольствия от нокаута Алевтина не получила.

Испуганное лицо Ангела повисло над Ведьмой, внеся успокоение в ее мятежную душу.

– Иоанн Васильевич, простите меня!

– Бог простит… А я всего лишь полковник! Старый педераст!

– Вы не старый…

Глава восьмая

1.

Капитан Мухортых был изрядно удивлен, когда полковник Судаков явился на службу в спортивном костюме.

– Сергей Палыч, что-то случилось?

– Безусловно, – загадочно ответил полковник. – Что с Мухиным?

– Вступил в контакт с призраком Андропова.

Очень интересно!

Мухортых смущенно помялся.

– Не особенно…

Сергей Павлович заподозрил неладное.

– Юрий Владимирович дал какую-то информацию?

Вместо ответа адъютант шумно выдохнул.

– Про меня?

– Сообщение лейтенанта Мухина требует проверки…

– Вы отправитесь на тот свет, капитан? – Судаков презрительно посмотрел на мямлю. – Что товарищ Андропов сказал про меня?

– Якобы он жалеет, что не отправил вас в отставку!

Больше ему на том свете пожалеть не о чем? Давайте сюда Мухина!

* * *

У Алевтины было искушение покопаться в секретных документах контрразведчика. Наверняка тот затевает какую‑нибудь гадость, но беспомощная плоть на койке в дурдоме, принадлежавшая Ведьме, требовало защиты.

В кабинет ввели человека, которому физическое тело мешало достичь гармонии, поэтому он обходился с ним весьма небрежно: был небрит, нестрижен; чего доброго, давно не мыт. Возможно, и условия содержания в тюрьме Службы безопасности способствовали появлению у заключенного враждебности к своему телу – как к источнику разнообразных страданий.

– С Андроповым виделся? – спросил Судаков у лейтенанта Мухина.

– Чай пили вчера вечером, – просто, без всякого бахвальства сообщил Муха.

– А водку не пили? – сыронизировал контрразведчик.

– Водку – нет. И чай тоже – в переносном смысле пили. По жизни просто общались.

Судаков посуровел, причем не только лицом, а как бы всей фигурой.

Мухе даже померещилось, что на адидасовской блузе сверкнули полковничьи погоны.

– Попрошу без отсебятины! Если не пили чай – так и говорить: чай не пили!

– С Андроповым чай не пили! – отчеканил лейтенант Мухин.

– О чем беседовали?

– По вашей просьбе разговор я завел о вас.

– Про это я проинформирован. Как Юрий Владимирович оценивает сегодняшнюю обстановку в стране?

– Хреново оценивает.

– Это хорошо. Советы дает?

– Все время.

– Советов не слушать! Гнать его в жопу!

Капитан Мухортых вздрогнул всем телом и сделал вид, что к последнему заявлению своего начальника он не имеет никакого отношения.

– С Лаврентием Палычем виделся?

– Мельком.

– Как он оценивает обстановку в стране?

– Ужасно.

– Как он ко мне относится?

– Вас Берия не знает.

– Очень хорошо. Как относится к Президенту?

– Нежно.

– Ладно, пускай они выясняют отношения, а мы пойдем.

– На расстрел? – в голосе Мухи послышалась надежда.

– С этим погодим.

– Вызвать перевозку? – справился адъютант.

– Не нужно, Мы пешочком дойдем.

– Сергей Палыч! – встревожился Мухортых. – Может, хоть охрану?

Контрразведчик усмехнулся.

– Куда Мухин может от меня убежать! Разве что на тот свет!

Муха рассеянно кивнул:

– На тот свет пока не могу. А на этом – не все равно, где болтаться!

Алевтина не могла согласиться с последним замечанием Мухи. Безразличие, с которым тот воспринял свое освобождение, вызвало у его спасительницы разочарование. Стоило ей приносить себя в жертву похотливому старикашке!

Пограничник не удивлялся тому, что полковник вызволил его из тюрьмы. С дарованной ему свободой Муха не знал, что делать, и поплелся в Воробьевку.

– Туда тебе нельзя! – Алевтина не сомневалась, что через полчаса Судаков сцапает пограничника.

– А куда можно?

Не стремясь оказать майору Коробочкину благодеяние, Алевтина отвела Мухина к милиции и напутствовала:

– Скажешь, тебе к Коробочкину.

– А, – оживился Муха, – ему многие приветы передают! С того света.

– Вот и передай. И от полковника Судакова заодно. С этого света. Не забудешь?

Лейтенант Мухин с детской серьезностью помотал головой:

– Нет. Я помню, что вы еще на этом свете.

2.

Майор Коробочкин дотошно восстанавливал все подробности служебного преступления, совершенного им в невменяемом состоянии. На это указывали и свидетельские показания, скрупулезно собранные сыщиком. Выходило, что оба преступления – Сизова и самого Коробочкина – по сути идентичны.

Сизов совершил поджог здания, не имея на это никаких причин. Действовал, как фантом. После совершения преступления глюк помнил о нем смутно, как с перепоя.

Сам Коробочкин, освобождая Сизова из‑под ареста, действовал точно так же.

Два преступления, случайно поставленные рядом, высветили темные стороны друг друга. В обоих случаях Коробочкин заподозрил чужую волю, принудившую Сизова, а потом и самого Стаса действовать, как ей угодно.

«Кому было выгодно заставить Сизова поджечь Безопасность, я не знаю, – рассуждал сам с собой сыщик, – но кому позарез понадобилось забрать у меня Сизова – гадать нечего. Только Судакову. Следовательно…»

Сержант ввел в кабинет майора задержанного. Мухина.

– Ты откуда?

– Из Службы безопасности.

– Убежал?

– Ушел.

– Кто же тебя выпустил?

– Полковник Судаков. Он вам привет передал…

«Дьявольщина! Кажется, проклятый чекист знает не только, что творится у нас в ментовке… Он и в голову ко мне залез!»

Смятение сыщика Муха расценил по-своему.

– Полковник пока на этом свете.

Коробочкин оторопело уставился на полоумного:

– А я на каком?

* * *

Майор Коробочкин на самом деле не ведал, на каком он свете. Из допроса душевнобольного Мухина он узнал, что полковник Судаков целыми днями расспрашивал пограничника о каких-то призраках. Узнав, что призраки диссидентов изводят призрак Андропова душеспасительной болтовней, полковник затосковал. Пытался выяснить у завсегдатая того света, нет ли там службы безопасности. Судя по всему, ее не было. Даже Берия ходил без охраны, и каждый желающий подвергал его остракизму.

Станислав Сергеевич удрученно смолк, уяснив, что, расспрашивая о деталях загробной жизни, начинаешь в нее верить как в реальность. И незаметно сходишь с ума. Принимаешься всерьез размышлять: неужели у Берии не осталось верных ему людей для охраны, чтоб оберечь палача от плевков в лицо?

Грозная тень шизофрении упала на майора Коробочкина, и мир сразу померк в его глазах.

Станислав Сергеевич попытался выбраться на свет. Например, ему захотелось расспросить свидетеля Мухина о призраках Сталина и Ленина, но он преодолел искушение безумства. Прошел по солнечной стороне улицы, не споткнувшись.

«Плевать на тот свет. По последним сведениям, Судаков пока еще служит на этом. На том свете он наверняка определится в свиту Лаврентия Палыча. Садисту как раз не хватает таких помощничков…»

Коробочкин спохватился: незаметно он вновь свернул во мрак. Каждая тень там пугает, напоминая о мертвецах, ведьмах, чертях…

«Факты говорят о том, что Судаков научился внушать людям свои желания. Они выполняют его приказы, впоследствии не имея об этом никакого представления. Кроме того, Судаков прислал ко мне Мухина, который засрал мне мозги загробными байками. Зачем? А для чего ему понадобился пожар? А чего ради полковник под видом Брокгауза улегся в Воробьевку?»

Лейтенант Мухин смотрел на Коробочкина голодными глазами. Будучи живым человеком, пограничник время от времени хотел есть. Одно из неудобств тех, кто пока пребывает на этом свете.

Станислав Сергеевич подкормил психа содержимым своего сейфа.

После двух яиц с сыром и куском колбасы пограничник повеселел. Безумная чернота в его глазах просветлилась и заголубела. И нехорошая задумчивость развеялась. Нормальный парень.

– Вам привет! – с милым лукавством улыбнулся Муха.

– От кого? – не подозревая дурного, спросил майор.

– От Феликса Эдмундовича.

Коробочкин обомлел.

– Разве он меня знает?

– Он всех знает.

Станислав Сергеевич понял, что станет психом, если задаст свой вопрос. Но не удержался.

– Что он там делает?

– Вас ждет. Такие люди на том свете нужны.

Сыщик испытал не совсем нормальное желание: сесть в темный уголок и долго – долго куковать, освобождаясь от застарелой тоски. Как это делала сумасшедшая тетка в психушке.

3.

Брокгауз вернулся в Воробьевку после отбоя. И вместо того, чтоб идти с повинной головой в свою палату, бодро направился в женскую.

– Куда, котяра! – кинулась к нему бдительная Люсьена.

Шустрый старикан поспешил юркнуть в дамскую обитель.

Кукушка, укрывшись одеялом с головой, всхрапывала во сне. Койка Алевтины была пуста.

Неприкрытый разврат пробудил в медсестре, отнюдь не склонной к аскетизму, отчаянную моралистку.

– Завтра всех мужиков будем кастрировать! – заявление, способное вызвать панику в мужской палате, в женской должно было встретить крики одобрения. Но Кукушка не откликнулась из своего укрытия.

– Где Алевтина?

Впервые Люся увидела Брокгауза в таком волнении.

«Сейчас кондратий хватит дедульку!» – испугалась сестричка, вспомнив о своих служебных обязанностях.

То же самое ужаснуло и Тину, когда она впала в трясучку от страха за свое ненаглядное тело.

«Сейчас дуба дам! Ой, сердце у старикашки тарахтит с перебоями… Идиотка! Влезла в старую вонючую шкуру! Все равно что в помойку! Твое бессмертие закончится этой ночью!»

Сердобольная Люся уложила Брокгауза в пустующую койку.

– Где Алевтина? – в горле у девушки пересохло. Сердце трепыхалось на шее. Воздуха не хватало.

– Лежи, лежи, дедушка…

– Какой я тебе дедушка! – прорезался у Ведьмы дребезжащий, задыхающийся голос. – Я всех баб в вашем дурдоме перетрахал!

«О, боже, – запоздало ужаснулась Алевтина. – Что я такое говорю!»

– Ходок нашелся! – негодующе фыркнула Люся, обойденная мужским вниманием Брокгауза. – Вот через свое котовство и подыхай!

Последнее напутствие сестрички не помешало ее хлопотам по спасению жизни развратника.

– Где Аля?

– Ты смотри! – восхитилась Люся жизнелюбием больного. – Одной ногой уже в могиле, а все бабами интересуется!

– Она не баба… бушка… – язык не слушался умирающего. – Она не бабушка… моя ба… бушка… Арина… Родионовна… в смысле, няня…

– Молчи уж, Пушкин, – спасительница колдовала с микстурой для бедняги. Насильно открыла ему рот, вынула вставные челюсти…

«Какое хамство – лишать девушку последних зубов… – в полуобморочном состоянии затосковала Алевтина. – Как же я теперь выгляжу… – Ее тяжелая деревянная рука поднялась, чтоб ощупать лицо. – Это не я…»

– Доигрался хуй на скрипке! – раздался совсем рядом знакомый женский голос. И сразу же издал рвотный звук:

– Ку…

– А дальше? – всполошилась Люся.

– Ку…

– Замолкни, накаркаешь!

Кукушка и так молчала, больше ей накуковать было нечего.

«Приказываю похоронить меня с воинскими почестями… у Кремлевской стены… плача… Китайской стены… – прорезался незнакомый глухой голос в сумерках, опустившихся на Алевтину, – и произвести… произвести… меня посмертно в генералы… Отставить. Произвести салют из пушек победы… Над могилой главного чекиста Советского Союза…»

Кукушка впала в мизантропию, как всегда с ней случалось, если будущее, предрекаемое ею, бывало недолгим.