Текст книги "Игрек Первый. Американский дедушка"

Автор книги: Лев Корсунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава тринадцатая

1.

Получив на рассвете донесение о новой жертве Игрека, полковник Судаков навестил капитана Мухортых в госпитале.

Выяснив подробности геройского поведения своего адъютанта, Сергей Павлович пообещал ему медаль. Чекист, как выяснилось, рассчитывал на орден.

Раздосадованный полковник Судаков заметил страдальцу, что санитар Колюня в таком случае может рассчитывать на посмертного Героя.

– За медаль я бы с шестого этажа прыгать не стал! – нахально заявил Мухортых, пользуясь своим жалким положением с подвешенной к потолку ногой.

Пришлось приструнить горлохвата.

– Я думал, ты за Родину с шестого этажа ебнулся!

– Так точно! – задрыгался капитан Мухортых на койке, чтоб вытянуться по стойке «смирно».

* * *

Из госпиталя Сергей Павлович двинулся в Воробьевку, чтоб не оставлять мальчугана без присмотра.

Игрек бился головой о стену, стараясь выколотить дар, приносивший ему сплошные несчастья. У глюка не оставалось сомнений в том, что он во второй раз изнасиловал Ирину, принудив ее явиться в Воробьевку. Покалеченного Мухортых тоже было жаль.

Американский самолет упал в океан… Африканская тетка родила пятерню негритят… Китайская чемпионка по бегу оказалась мужчиной…

– Это все я виноват! – в истерике голосил Игрек. – Простите меня, люди! Я выбью из себя эту дурь!

Долговязый не заметил, как на его плечо легла ладонь чекиста.

– Что случилось? – строго спросил Судаков.

– Африканка родила пятерых!

– Ты ее драл?

– Китаянка оказалась мужиком!

– А ты собирался ее отодрать?

Невозмутимость лощеного Брокгауза отрезвила Игрека.

– Я не знаю, в чем я виноват!

– Ты не виноват ни в чем! Господь Бог создал тебя по своему замыслу! – еще недавно за такой аргумент чекист вылетел бы из партии. Этого он не мог не отметить.

Так же, как и того, в недавние времена он запросто обошелся бы без столь сомнительного довода. Имелись более веские.

– Бог или Дьявол? Вы верите в них?

– Я верю в то, что могу пощупать. Говорят, у тебя появилась новая девушка? – Сергей Павлович одобрительно улыбнулся, ожидая ответной улыбки на его двусмысленность.

– Кто говорит? – спросил Игрек после угрюмого молчания.

– Сумасшедшие.

– Что они еще говорят?

– Что твоя девчушка совсем крохотулька! И очень хорошенькая!

Игрек удрученно кивнул.

– Такие ему как раз нравятся… – продолжал Сергей Павлович.

– Кому? – насторожился глюк.

Президенту. Если б твоя девчушка попалась ему на глаза, его люди живо затащили бы ее в машину…

Игрек зарычал по-звериному.

Ободренный рыком всемогущего мальчугана, полковник с воодушевлением продолжал:

– У него член не меньше моей руки… Твою малышку он разнес бы в лоскуты…

Полковник Судаков почувствовал, что его неудержимо тянет к окну. Будто сотня невидимок толкает в спину. Судьба счастливчика Мухортых многому научила контрразведчика. Даже Героя он не желал получать посмертно. Поэтому Сергей Павлович бросился ничком на пол.

– Что с вами, Иоанн Васильевич? – опомнившись, встревожился Игрек. Он бросился к другу.

– Сердце.

Сейчас я кликну сестричку! – глюк ринулся в коридор. – Люся!

Избавившись от нахальных невидимок, полковник Судаков поднялся на ноги, отряхнулся.

Из‑за проклятого демократа чуть не поплатился жизнью. Это тоже зачтется президенту. Как чуть не изнасилованная им девочка Игрека. И сломанная нога Мухортых.

2.

Когда Долговязый вернулся в палату с Люсей, Брокгауза и след простыл.

– Где же твой дедулька?

– Может, умер? – Игрек вспомнил, что в детстве воспринимал смерть как исчезновение.

Люся прыснула. Черный юмор в Воробьевке был в ходу.

Когда родится, кликнешь?

* * *

На всякий случай Игрек выглянул в окно: не выпал ли часом Брокгауз.

Если и выпал, тот улетел, как птичка.

Долговязый припомнил, как учился летать, прыгая со стула. Махал руками, подражая вороне, даже каркал для полного сходства.

Молодая большеротая женщина заливисто смеялась над птенцом, выпавшим из гнезда.

Кто она? Когда это было?

Впервые Игрека взволновало его прошлое. Новой жизни он предпочел старую.

Чтоб воскресить в дырявой памяти картинку из прежней жизни, Долговязый влез на стул. И с громким карканьем подпрыгнул к потолку, махая бессильными крыльями.

Тяжело брякнувшись на пол, Игрек увидел в дверях Ирину. Она взирала на него с веселым изумлением.

– Кар – кар? – спросила она.

– Кар – кар! – обалдело подтвердил Игрек, не вставая с пола.

* * *

Ирина сама увлекла Игрека на чердак – в этом у него не было ни малейших сомнений.

«Она меня хочет! – пело и плясало внутри Игрека. – Я больше не насильник!»

– Я маленькая балерина… – дурным голосом запела Ирина, сделав неловкое фуэте.

Игрек с недоумением воззрился на нее.

– А чего, я большая балерина, что ли? – почему-то стала оправдываться Ирина. – Что не по тебе?

Этого дылда и сам не ведал.

3.

От дурного сна Иринина бабушка пробудилась в отвратительном расположении духа. Старушке привиделось, что она опоросилась. Любовь с кабанами до добра не доводит!

«Осквернили мою утробушку, свиньи! – ворчала бабулька. Она и себе спуску не давала: – Кабаниха!»

Муторно стало пенсионерке даже от своих рассуждений во сне: имеет она право съесть свой приплод или нет? Поросятки были симпатичными, с разбойничьими рожицами.

Жаль, поделиться секретными снами ветерану труда было решительно не с кем.

Обнаружив в комнате внучки бездыханную девушку, бабушка перепугалась до потери сознания.

– Ирка! Ирка! – заголосила старушка, хотя успела обследовать квартиру и убедиться, что противной девчонки нигде нет. – Со мной родимчик случится!

Бабушка отметила, что незнакомка была совершенно голой, а простыня на постели скручена в жгут, как водится после скотской любви.

Где Ирка? Пустила в дом эту потаскуху с мужиком, а сама ушла? Мужик затрахал бедняжку до смерти и смылся? Из вещей вроде бы ничего не пропало…

Старушка окатила бесчувственную потаскуху холодной водой.

Никакого впечатления. Ни оха, ни вздоха.

Что сказать милиции? Что деваху какой-то кабан снасиловал?

«А ты его видала, этого кабанчика?» – спросит милиция.

«Видала, да не того…»

– Ирка! Ирка! – вновь затараторила перепутанная бабушка. – Ты чего из меня профурсетку делаешь!

Попричитав, бабулька успокоилась. Вызвала «скорую» и милицию, а входную дверь из хитрости оставила приоткрытой: я, дескать, дверь забыла запереть, спать улеглась, а как проснулась – гляжу, мне чужой труп подбросили.

Своей версии старушка крепко держалась, хоть и опасалась, что ее упекут в каталажку.

* * *

После того, как врач «скорой помощи» констатировал смерть, к месту преступления прибыл самый главный майор по невинно убиенным – Коробочкин. Ходил по квартире, все вынюхивал да высматривал и не верил ни единому слову хитрой старушки.

– Зачем же ты девушку кончила, бабуся? – ласково спросил ее майор Коробочкин.

– Захотела – и кончила! – горделиво выпятив грудь, заявила свинолюбка с безоглядностью старого человека.

«С сумасшедшими одни проблемы! – заметил Станислав Сергеевич, имея в виду покойницу Алевтину, а не выжившую из ума старушенцию. – Разогнать бы Воробьевку к чертям собачьим!»

Если б бабулька сообщила злому майору народную примету: увидеть во сне, что опоросилась – к покойнику, сыщик с ходу отправил бы ее в гадюшник под названием Воробьевка.

4.

Рано поутру, пробудившись на Воробьевском чердаке, Алевтина вспомнила, что пора ей возвращаться в свое тело.

«Пока не прокукарекают третьи петухи», – почему-то решила Ведьма. Будучи нечистой силой, она одинаково хорошо чувствовала себя днем и ночью.

Оторваться от теплого, разомлевшего во сне тела Игрека не было сил. Никогда не любил он с такой страстью Алевтину, как нынче, когда она приняла Иринин облик.

Вновь обернуться постылой? Чего ради! Этой ночью Ангел не по Ирине с ума сходил, а по ней, Тине, всего лишь принявшей обличье маленькой балерины! Зачем же разъединять форму и содержание, коль они счастливо нашли друг друга!

«А что станет с душой Ирочки, дремлющей в глубинах моего существа? – испугалась Ведьма. – Пусть дрыхнет! И видит сны. А я взвалю на себя все жизненные тяготы!»

Идея самопожертвования осенила Ведьму, когда голый полусонный Ангел навалился всей тяжестью на кукольное тело балерины.

5.

Майор Коробочкин без труда выяснил, что Алевтина была любовницей Игрека. Нынешняя же его подруга – Ирина, на чьей квартире обнаружен труп Алевтины. Никаких сомнений в том, что убийца – Игрек, у сыщика не оставалось. Если б он порешил судаковского выкормыша, когда ночевал в Воробьевке, девушка осталась бы жива.

Исходя из ошибочного посыла, Станислав Сергеевич всегда приходил к верному выводу. Алевтина была бы сейчас жива, если б с Игреком вовремя покончили.

Никаких улик против Игрека не было. Вердикт судмедэкспертизы гласил: «Смерть наступила в результате сердечной недостаточности».

Диагноз утешительный для любого сыщика, но не для Коробочкина.

«У Судакова тоже был недавно инфаркт! – вспомнил майор. – Значит, мальчик кусается! Сегодня же его замочу! Даже если это для меня кончится инфарктом!»

* * *

Привести приговор в исполнение Коробочкину не удалось. Преступник исчез. Что, естественно, подтверждало его вину.

Станислав Сергеевич заночевал в Воробьевке на койке Игрека, чтобы не упустить убийцу, когда тот появится.

Пограничник, конечно, не настучал менту, что пацан жарится на чердаке с новой пассией.

Всю ночь лейтенант Мухин донимал Коробочкина шизофреническими выходками. Муха блуждал по отделению, вопрошая своих невидимок:

– Где душа Али? Не видали душу Ведьмы?

Судя по раздосадованному виду безумца, ответы он получал отрицательные.

Когда в поисках бессмертной души усопшей девушки полоумный пограничник заглянул под кровать Коробочкина, тот лягнул Муху, вымещая на неугомонном психе досаду.

Пограничник не придал никакого значения физическим страданиям, столь велики были его душевные терзания.

«Если нигде нет души Алевтины, значит, она осталась в ее теле!»

– Алевтина жива! – громогласно произнес Муха. – Скорее в морг!

Сумасшедший пограничник понимал, что без мента в морг, да еще ночью, никто его не пустит. Поэтому Муха склонился к уху задремавшего Коробочкина.

– Стас, кончай кемарить! Пошли в морг! Ведьма жива!

– Кто тебе сказал? – спросонья пробурчал сыщик.

– Души покойников! Они не видели ее души!

– Утром!

– Утром может быть поздно! Алевтина умрет…

– Тогда покойники увидят ее душу… Все будет в порядке.

С таким взглядом на природу вещей Муха никак не мог согласиться.

– Душа должна пребывать в теле, пока не пробьет час расставанья…

– Он пробьет… – Коробочкин гортанно всхрапнул.

Лейтенант Мухин с остервенением скатил сонного сыщика на пол.

– Пойдем в морг, гад!

– Не пойду!

– Тогда я убью тебя!

Станислав Сергеевич смог убедиться в народной мудрости, гласившей, что сумасшедшие очень сильные. Особенно сумасшедшие пограничники.

– Если ты меня убьешь, меня отвезут в морг… – сообразил Коробочкин.

– Я сам отвезу тебя в морг! – с торжеством прохрипел безумец.

«Это штучки Игрека! – уразумел сыщик. – Он решил убить меня руками свихнувшегося Мухи!»

– Каким хочешь попасть в морг: живым или мертвым?

– Живым! – сдался Коробочкин.

* * *

Одного взгляда на тело Алевтины хватило сыщику, чтоб определить: душа его покинула. Однако пограничник не нашел ее и в холодильнике, на что, впрочем, не надеялся, потому что души новопреставленных любят обретаться в тепле.

Коробочкин опасался, что Мухин попытается убить его в морозилке. Обошлось. Даже над нагой покойницей полоумный не попытался надругаться.

Остаток ночи страждущий пограничник провел в бесплодных блужданиях по коридорам дурдома:

«Где ты, Алевтина, отзовись!»

Дальше – тишина.

Душа Ведьмы безмолвствовала.

6.

Алевтину хоронила вся Воробьевка. После смерти девушки, сумасшедшие неожиданно обнаружили, что любили ее. Как и подобает Ведьме, она была авантюристкой, раскрашивая тусклую жизнь обитателей психушки в яркие карнавальные цвета. Благодаря взбалмошной плутовке больные, предпочитавшие проводить время под кроватью, чтобы укрываться там от своих страхов, движимые любопытством, потянулись на свет божий. Веселое бесстрашие Алевтины убеждало их в том, что жизнь награждает тех, кто ее не боится, смело выползая из‑под кровати.

Гибель всеобщей любимицы вновь загнала пугливых мизантропов в убежище.

Скрыть от больных смерть Алевтины Ознобишину не удалось, хоть ему очень хотелось избавить их от психической травмы. В ответ на исчерпывающее объяснение исчезновения девушки: «Она улетела» – следовал вопрос: «А когда похороны?»

Больные упорно допытывались у Мухи, что поведала ему душа усопшей.

Пристыженный пограничник беспомощно разводил руками, как бы ощупывая в воздухе эфирное тело.

– Ничего я не понимаю… – потерянно бормотал он, – при жизни Алевтина знала, что я общаюсь с душами… Почему она ко мне не явилась?

– Мы к тебе прилетим после смерти! – успокаивали душевнобольные тронутого их доверием Муху.

– Спасибо, спасибо… Я буду ждать.

* * *

Воробьевка славилась своим оркестром, охотно участвовавшим в похоронах. Кроме традиционных духовых инструментов, в нем были представлены баян, губная гармошка, скрипка, балалайка и пионерский горн. Дирижер с птичьей фамилией Грач в минуты трагического вдохновения ощущал себя большой черной птицей, не сомневаясь, что воспарит ввысь, когда его оркестр достигнет истинной гармонии. Но с душевнобольными музыкантами Грачу это не грозило. Каждый из них сходил с ума по-своему, не желая считаться с намерениями Бога, который стремится всех – и музыкантов, и слушателей – оторвать от земли хоть на вершок.

Горожане любили похороны, в которых участвовала Воробьевка. Шумное, иногда непристойное действо заменяло затурканным обывателям бразильский или венецианский карнавал.

Сумасшедший оркестр, начиная с маниакально – депрессивной музыки, вскоре сбивался на что‑нибудь веселенькое. Первой обычно не выдерживала минора балалайка, на которой разухабисто тренькала старушка, воображавшая себя любовницей Сталина. Прочие инструменты пытались ее приструнить, но неугомонную старушенцию подмывало разразиться неприличными частушками.

Вторым не выдерживал похоронного занудства скрипач Вася, выдававший себя за побочного сына Давида Ойстраха на том основании, что его матушка забеременела им на концерте великого скрипача.

После того, как Василий Давидович сбивался на «Венгерский танец» Брамса, и в других музыкантах радость жизни пересиливала скорбное уныние. Возможно, они приветствовали скорое пришествие души усопшего в Царствие Божие. Или избавление ее от земных мук. Во всяком случае, похоронный оркестр находил повод для веселья и оно не казалось кощунственным. Дирижер Грач исступленно махал руками, пытаясь обуздать расшалившихся музыкантов. Свою дирижерскую палочку он ломал в отчаянии на каждых похоронах.

– Безумцы! – трагически причитал Грач, воздевая тонкие руки к небу.

– Бум! Бум! Бум! – хмуро соглашался с ним ударник, помещенный в Воробьевку злокозненной женой. За то, что предпочитал ей сибирскую кошку.

Ревнивая женщина неизменно шла в похоронной процессии, время от времени пронзительно мяукая, чтоб досадить проклятому кошатнику.

Горнист вдохновенно затрубил: «Бери ложку, бери хлеб и садися за обед!».

Подстреленной птицей затрепыхался Грач, лишенный последней надежды на вознесение в земной жизни.

* * *

После того, как один из скорбящих украдкой продемонстрировал балерине возбужденный фаллос, она отбилась от похоронной процессии. Разгул низменных страстей ее отвращал. Успокаивая легкоранимую девушку, доктор Ознобишин говорил ей что-то о карнавальности жизни и о катарсисе, а она боялась быть изнасилованной на своих собственных похоронах.

Увидев себя в гробу, Алевтина ощутила не жалость к себе, ушедшей, и не сострадание – к оставшейся, а детский страх, испытанный, когда она совсем крохой приехала с мамой в Москву и потерялась. Тогда она оказалась отторгнутой от матери, теперь – от своей плоти.

Впопыхах покидая свое вместилище, Ведьма не задумывалась о необратимости расставания с ним. Теперь же прощание с любимым телом стало для Алевтины невыносимым. То, что душа ее нашла вполне приемлемое пристанище, а не витает тут беззащитным, лишенным всякой оболочки эфирным облачком, нимало не утешало покойницу.

«Моя душа сохранилась, – успокаивала себя Алевтина. – Не все ли равно, какое она приняла обличье! К нынешнему я привыкну, а Игрек его боготворит… Расставаться со своим телом так же тяжко, как с землей, когда навечно направляешься на небеса…»

Тина удивилась. Мысль про небеса была совсем не похожа на ее собственную. Ни в какие небеса она не верила. Неужели тело Ирины, которым Ведьма овладела, способно влиять на ее мысли? Или дремлющая душа балерины дает о себе знать?

Тине был ближе более земной образ: отрезанной на операции ноги, которую в последний раз показывают больному перед тем, как выкинуть в таз для человеческих отбросов.

Ведьме показали все тело. И засунули ее в чужое вместилище.

Прощай, Алевтина!

* * *

Игрек шел за гробом бывшей любовницы, не замечая, что Ирина ухватилась за его рукав. Легкость, наступившую при подходе к кладбищу, он не связал с тем, что балерина отцепилась от него.

Долговязый не сомневался, что неосознанно убил Алевтину, потому что она мешала его любви с Ириной. Вооруженное подсознание – вот он кто такой! Человек-пистолет.

«После Алиных похорон я наставлю дуло проклятого пистолета себе в грудь!»

Спасаясь от своего приговора, Долговязый пытался убедить себя в том, что Ведьма покончила самоубийством.

Сомнительное утешение. Если Алевтина не перенесла того, что Игрек увлекся балериной, значит, он убил Ведьму ее же руками.

«Я люблю тебя! – обращался глюк к мертвой женщине. – Скоро я последую за тобой. Наши души обретут друг друга…»

«Гори, гори, моя звезда…» – сильным грудным голосом затянула любовница Сталина.

Сначала на нее зашикали, потом заслушались.

«Звезда полей, звезда приветная…»

Оркестр постепенно смолк. Дирижер Грач, исстрадавшийся из‑за какофонии, ощутил, что отрывается от земли…

7.

Майор Коробочкин, принявший решение покончить с Игреком в суматохе и неразберихе похорон, не мог этого сделать, когда увидел его лицо.

Может ли убийца так скорбить о своей жертве?

Ответ на этот вопрос сыщик приберег до смертного часа Игрека.

«Во – первых, я не пойду на его похороны, – рассудил Коробочкин, – а во – вторых, убийцы часто раскаиваются в содеянном…»

Станислав Сергеевич совершил ошибку дилетанта: посмотрел в лицо своей жертвы. Киллеры стараются не знать о будущей жертве ничего лишнего. Не видеть ничего, кроме фотографии. При выполнении задания ни в коем случае не вступать в разговор…

Коробочкин поотстал от Игрека. Перед ним маячила спина мальчика в дешевеньком потертом пиджаке. Наверно, раскопал одежонку где‑нибудь на свалке… А ведь мог бы сказочно разбогатеть – со своим-то даром!

Начинающего убийцу снова повело в лирику.

«Слюнтяй, бля! – одернул он себя, – объект находится на расстоянии трех метров. Без прикрытия. Невооруженный. Лишних глаз нет…»

Станислав Сергеевич нащупал в кобуре под мышкой рукоятку своего личного кольта с глушителем. Был грех, зажал в свое время вещдок.

Не вынимая трофейного пистолета из‑за пазухи, сыскарь щелкнул предохранителем.

«… Ты у меня одна заветная… – проникновенно заливалась старуха, обезоруживая убийцу. – Другой не будет никогда…»

Вот зараза!

* * *

При первых звуках музыкальной вакханалии мертвецы беспокойно заворочались в гробах, поскольку не страдали расстройством психики.

Алевтина нагнала Игрека поблизости от кладбища. Легонькое, воздушное тельце балерины пришлось ей впору. В нем можно было летать. Лишь бы не против ветра. Тина не решилась обнаружить своего присутствия, не увидев лица возлюбленного.

Ведьме оно показалось похожим на дом с погашенными окнами.

Тусклый, мерцающий свет зажегся в глазах Игрека, лишь когда сумасшедшая процессия достигла места вечного упокоения и гроб Алевтины открыли для прощания.

– Я с тобой… – шепнула Ведьма.

Разрозненные звуки окружающего мира достигали слуха Игрека, слившись в монотонный бессмысленный гул.

Алевтина поймала холодную ладонь Ангела, сжала ее в своей руке, чтоб согреть. Он испуганно задергался, стремясь освободиться из силков.

«Если я выпущу эту птичку, то уж навсегда!» – суеверный страх связал Ведьму с Ангедом.

– Пусти, сучара! – с ненавистью проговорил Игрек.

«Это он цыкнул на Ирину! – успокоила себя Тина. – Я тут ни сном, ни духом».

Но рука Алевтины разжалась сама собой. Ничто больше не связывало крохотную, изящную балерину с полоумным дылдой. Его заколотило от ярости.

– Тварь! Из‑за тебя умерла Алевтина!

«Откуда он это знает! – поразилась душа Ведьмы. – Боже, как же Ангел меня любит!» – попытка возрадоваться не удалась.

Коробочкин с одного взгляда определил, что девушка, похожая на китайскую фарфоровую статуэтку, уловила мечту Ангела увидеть ее в гробу вместо Ведьмы.

Ревность к той, кем она была еще недавно, до сих пор владевшая Тиной, сразу померкла. Тьма в ее душе смазала и все краски внешнего мира.

Краем уха Ведьма уловила горестные сетования пограничника:

– Везде обыскался… Души Алевтины нема…

«Душа Алевтины нема… – обомлело странное существо, которое даже за гробом шло балетной походкой, словно по сцене. – Безумец попал в точку!»

– Где я ее только не шукал! – продолжал сокрушаться Муха. – Уж в такие укромные уголки заглядывал… в такие закоулки…

Балетную девушку подмывало огорошить бедолагу:

«Успокойся, во мне сидит душа твоей Алевтины!»

После этого, наверно, пришлось бы надевать на пограничника смирительную рубашку.

8.

Прощаясь с покойной, Ведьма склонилась над гробом. Заставила себя приложиться губами к своей мертвой плоти. Но вместо ужаса или омерзения испытала к себе, лежащей в гробу, нечто похожее на нежность. Как к уснувшей подруге.

«Она не умерла!» – снизошло на Алевтину озарение. При этом она не отметила никаких внешних признаков того, что в бездыханном теле теплится жизнь. Зеркальце, приставленное ко рту покойницы, наверняка не запотело бы. Если Брокгауз ее уколол булавкой, кровь не проступила бы.

Алевтина постыдилась признаться себе самой в том, что подле своего тела испытала чувственное волнение. Склонность к некрофилии отметалась Ведьмой еще в глубинах подсознания. «Раз я себя хочу – значит, не умерла».

* * *

Ознобишин мигом объяснил бы своей больной, что сексуальный интерес у нее возник к трупу от того, что возлюбленный пренебрег ею в обличье балерины. А вернуть себе утраченное телесное воплощение Алевтина могла только через секс.

Таким образом, психолог успокоил бы страдалицу и избавил ее от неуместного чувственного волнения.

Иннокентий Иванович, стоявший поблизости от гроба, отметил странность в поведении совершенно здоровой девушки.

Приникнув губами к губам покойницы, она намертво к ним присосалась.

«Наша пациентка!» – заключил доктор. И поставил ей предварительный диагноз: «Замедленное эмоциональное развитие после родовой травмы или энцефалопатии с выраженным синдромом некрофилии».

Ознобишин решил, что «Сказка о мертвой царевне» – любимое произведение половозрелой барышни.

Ведьма не могла оторваться от своего тела, ощутив в нем потаенную жизнь.

«Я хочу себя! Если б не все эти соглядатаи, я влезла бы в гроб и оживила себя! Сейчас они меня зароют в землю – на веки вечные! Неужто я должна с этим смириться!»

В панике Ведьма сделала движение, расцененное окружающими как попытку залезть в гроб.

Безутешную подругу усопшей дружно оттащили от греха подальше. «Убийцы! – в отчаянии затрепыхалась Алевтина. – Когда гроб опустят в могилу, я прыгну туда… Когда нас засыпят землей, мы займемся любовью…»

Ознобишин всегда утверждал, что черта, отделяющая душевнобольного от здорового, проведена вилами по воде.

Стаей ангелов смерти закружило воронье над открытым гробом потревоженной красавицы. Не выдержал знаменитый столичный саксофонист, волей судеб заброшенный в Воробьевку, издал на пионерском горне душераздирающий стон прощания со всем сущим, заглушая все прочие земные звуки.

Сентиментальный майор Коробочкин, поддавшийся лирической одури от старинного романса, опомнился. Миссия спасителя человечества требовала от него действия. Взрыд горна вздрючивал и одновременно хорошо скрывал хлопок пистолетного выстрела.

Станислав Сергеевич стянул с шеи заранее наброшенный шелковый шарфик и прикрыл им свою пушку.

В ту же секунду сыщик получил сильный удар чем-то тяжелым по голове сзади и осел на подгибающихся ногах на землю…

«… Умру ли я, ты над могилою… – как из‑под земли, донеслось до Станислава Сергеевича, впадавшего в беспамятство, – гори, сверкай, моя звезда…»

* * *

Безумцы оттащили чувствительную барышню в тенек, чтобы привести ее в чувство. Они решили, что для этого бедняжку необходимо обнажить.

Алевтина спаслась от них бегством.

С отрешенным видом Игрек отошел от гроба подальше, не дождавшись, когда его опустят в могилу. Юноше показалось, что он простился не только с любимой, но и со всей своей предыдущей жизнью. Сейчас Игрек не отказался бы начать ее с чистого листа. И снова какая‑нибудь Алевтина стала бы учить его, как младенца, самым простым вещам… Посвятила бы в тайны деторождения…

* * *

Ведьма дотронулась до руки Ангела. Он с омерзением отпрянул от нее. Будто угадал, что она мечтала заняться любовью с покойницей на дне могилы.

– Ирина, никогда больше не подходи ко мне! – в каждое слово Ангел вложил всю ненависть, на которую был способен. С трудом он удержался от проклятия: «Чтоб ты провалилась!».

Земля немедленно разверзлась бы под ногами Ведьмы.

– Я не Ирина! – из перехваченного спазмом горла вырвался сиплый звук.

– Насрать мне, кто ты такая! – Игрек повернулся к Ведьме спиной.

– Я Алевтина.

– Пошла ты!.. – не оборачиваясь, бросил Ангел.

– Случилось несчастье… Моя душа случайно перешла в тело Ирины… – Тина знала, что потеряет любимого, если не откроется ему до донышка. – Мы с ней любили друг друга…

Игрек с отвращением уставился на полоумную.

– Что дальше?

– Моя душа заняла ее тело…

– Дальше!

– Она умерла…

– Почему же ты жива?

– Я тоже умерла, – не солгала Алевтина. – Но мне кажется… мне кажется…

– Если тебе что-то кажется, ты жива!

– Мне кажется, что Ирина тоже жива!

– Ирина – это ты! Психованная!

В голосе любимого прозвучало столько презрения, что больше Алевтина не могла вымолвить ни слова. А ведь ей ничего не стоило доказать, кто она такая. Никто в целом свете, кроме Алевтины и Игрека, не знал многих подробностей их любви. Незабываемых.

– Когда мы с тобой впервые были вместе… – через силу выдавливала из себя Ведьма каждое слово, – я тебя сама раздела…

– Я тебя уже похоронил! – с такой ненавистью с покойниками не разговаривают.

Алевтина в самом деле почувствовала себя заживо погребенной.

– Тогда, может, хоть в лоб поцелуешь? – в ожидании прикосновения шершавых губ Игрека Алевтина закрыла глаза.

Когда Ведьма открыла глаза, Ангела рядом не было.

9.

После слов Ангела, что он ее похоронил, Ведьма почувствовала себя выходцем с того света. Окружающие не замечали этого, считая маленькую балерину нормальной сумасшедшей, но она болезненно ощущала неуместность своего пребывания в подлунном мире. «Ходячий мертвец!» – без всякого самоуничижения меланхолично оценивала Алевтина свою особу.

О сексе со своим телом Ведьма даже не вспоминала. Как она могла кого-то вернуть к жизни, если сама ее лишилась!

Радостная любовь к Ангелу непостижимым образом перешла в изнурительную, нескончаемую боль.

Что тому виной: ненависть Игрека или существование Тининой души в чужой телесной оболочке, – неведомо.

Симпатичный вдовец попытался соблазнить кроху на могиле своей усопшей жены. На мгновенье Ведьма озаботилась, не сменить ли ей прибежище своего духа. Так женщины новым платьем разгоняют мимолетную печаль.

Вдовец едва не изнасиловал куколку, не догадываясь, от какой напасти уберегся благодаря ее целомудрию.

Алевтина растянула губы в улыбке, вообразив ужас сексуального разбойника, который после любовной победы не обнаружил бы у себя мужского достоинства.

10.

Тело бесчувственного майора душевнобольные доброхоты оттащили в сторонку, радостно подхватив слух, пущенный контрразведчиком, будто бочкообразный господин хлопнулся в обморок, так как был влюблен в покойницу.

Предотвратив злодеяние, Сергей Павлович протиснулся поближе к Игреку.

Прощаясь с возлюбленной, Долговязый склонился над гробом, приложившись губами к мраморному лбу покойницы, ожидая почему-то, что один глаз ее сейчас откроется и подмигнет ему. Не случилось. Потеряв равновесие, Игрек уткнулся лицом в лицо.

Вздох ужаса испустили суеверные умалишенные: упасть на покойника – дурная примета.

* * *

Сергей Павлович обнял мальчика за плечи.

– Ты ни в чем не виноват!

Игрек как бы спросонья улыбнулся Брокгаузу: тот всегда читал его мысли.

– А кто виноват?

– Никто. Кроме Него, – полковник Судаков невольно поднял глаза к небесам, хотя имел в виду не Господа Бога, а Президента.

Эту мысль Брокгауза и Долговязый смог прочесть.

– Разве он знал Алевтину?

– Чтобы убить человека, не обязательно его знать. Он сделал нашу жизнь скотской. Поэтому мы убиваем друг друга. И себя.

Даже когда Иоанн Васильевич сердился, его мягкий, обволакивающий голос действовал на мальчика успокаивающе. От слов чудесного старикана Игреку полегчало. Он убивал других и хотел убить себя. Все верно.

* * *

Полковник Судаков неспроста оказался в нужный час в нужном месте, чтоб спасти своему выкормышу жизнь.

С Коробочкина он не спускал глаз давно, подозревая его в низменных намерениях.

– Мою мать он тоже убил?

Полковник Судаков насторожился.

– Почему ты думаешь, что твою мать кто-то убил?

Глюк обескураженно пожал плечами.

– Я вспомнил, как стоял над ее гробом. Потом наклонился и поцеловал ее в лоб. Он был влажным от пота…

– Мертвые не потеют! – отрезал Брокгауз.

– Может, мама не была мертвой?

– Зачем же она лежала в гробу?

Беседы, конечно, вполне уместные на кладбище, но не над гробом другой покойницы.

11.

Когда гроб с телом Алевтины опустили в могилу, полковник Судаков заметил Ознобишина, неприкаянно стоявшего поодаль. Обычно похороны плохо действовали на душевнобольных. Обязательно кто‑нибудь прыгал в могилу, не выдержав манящей черноты вечности. Гробовщики не любили доставать оттуда сумасшедших. На этот случай запасливый Иннокентий Иванович прихватил для них из Воробьевки спирта.

Никто почему-то не последовал за покойницей.

– Как жизнь? – поинтересовался контрразведчик у доктора.

– Жизнь есть смерть, – хмуро откликнулся Ознобишин.

– Зачем же так мрачно! Смерть – есть жизнь! Что с Коробочкиным?

– Будет жить.

«Значит, умирать», – добавил про себя контрразведчик.

Сыщик очухался поддеревом. Башка гудела, как с перепоя. Игрек был жив. Сам Коробочкин, кажется, тоже. Значит, на этот раз хоронят не их.