Текст книги "И снова уйдут корабли..."

Автор книги: Леонид Почивалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Помните у Пушкина?

 
Я знаю, путь мой уж измерен,
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Сегодня должен быть уверен,
Что с вами вновь увижусь я…
 

Это он в связи с завязавшимся на палубе разговором о том, как понимают любовь нынче и как понимали в прошлые века. А кто, как не Пушкин, воспел истинную, возвышающую и подлинно благородную любовь?

– Евгений Михайлович, вы так хорошо знаете Пушкина. У вас к нему особое пристрастие?

– Особое. Никто так, как он, не помогает мне мыслить и чувствовать.

Я вглядываюсь в озаренное вдохновением лицо Крепса, и мне кажется, что сейчас он похож на своего великого учителя и старшего друга академика Павлова. Вспоминаю павловские портреты. А ведь учитель и ученик чем-то похожи друг на друга, хотя вроде бы но внешности такие разные – один бородат, широколиц, другой лицом худ, подбородок тщательно выбрит. А может быть, он похож на тех, с кем сводила его жизнь – на Нансена или Амундсена? И от них есть что-то в его облике. Не внешняя схожесть, другое, может быть, какой-то особый свет в лице или особая глубина глаз, или вообще неуловимая черточка в облике, роднящая людей такого ряда.

Февраль самый негостеприимный месяц в этих краях: небо низкое, тяжелое, ветры штормовые. Мы вошли в Ионическое море. В его южной части нам предстоит отыскать глубоководный желоб, который для ученых представляет особый интерес.

Полигон нашли к вечеру, вдруг оборвался привычный гул машины под ногами и стало жутковато тихо. Только волны тяжко бились о борта.

Погода не для научных исследований. Но выхода нет – будем тралить. Предстоит опустить в желоб на трехкилометровую глубину донный биологический трал. Непростое это дело в непогоду – требуется и физическая сила, и ловкость, и даже отвага. А участвуют в этой операции люди немолодые – профессора, доктора и кандидаты наук, среди них академик Крепс. Для некоторых из них, как и для Крепса, как для самого «Витязя», этот рейс тоже последний. И каждому хочется из черных глубин малоисследованного желоба получить нечто особенное, неожиданное – как подарок судьбы под занавес.

Проходил час за часом. Ветер становился все крепче. «Витязь» теснили гигантские волны в гривах белой пены, и он покорно валился с борта на борт, словно услужливо кланялся морю. Иногда волны перекатывались через борт, и дежурный на тралении помощник капитана с тревогой поглядывал на седоголовых профессоров и докторов – как бы не унесла волна.

У лебедки собрались все заинтересованные лица, которым позволено заходить за ограждающий леер с висящей на нем дощечкой: «Опасная зона». В сторонке стоял худощавый сутулый Крепе – за ограду не пускали – если стальной трос, на котором висит трал, оборвется, то его конец начнет рубить палубу подобно ножу гильотины. В научной работе есть свои опасности, а в море их полно. Но морские ученые привыкли ко всяким горьким неожиданностям. Чего только в открытом море не бывает!

Однажды в одном из прошлых рейсов «Витязя» на его борту вдруг выявился тяжелобольной. Гнойный аппендицит! Пока доберутся до берега – человек умрет. Оперировал молодой судовой врач – это была его первая самостоятельная операция в море. Ассистировал ему академик Крепс – это первая его операция в жизни – до революции он закончил в Петербурге Военно-морскую медицинскую академию, но никогда врачебной практикой не занимался. Однако выхода не было, и новички, молодой и пожилой, взялись за скальпели.

Человек был спасен.

И вот сейчас академик стоит недалеко от лебедки и ждет подъема трала. У него к тралу тоже свой интерес.

Хлестали свинцовые струи дождя, свистел ветер, швыряло на волне судно, небо лежало чуть ли не на палубах, и в этой картине подъема трала было что-то драматическое, даже библейское, словно кучка состарившихся поседевших апостолов снимает с креста распятого Спасителя. Белый крестообразный трал с мокрой съежившейся нейлоновой сетью на раме, повисший на стреле, в самом деле был похож на человеческое тело.

Дернули шнур на бородке трала, и в противень, лежащий на палубе, выпала… одна рыбешка. Небольшая, размером с карандаш – с выпученным глазом. В сетке трала ободралась, кожа с нее слезла, поблескивало белое мясо. Совсем невзрачная рыбешка! Посмеивались: даже не золотая рыбка, а бриллиантовая, если придирчиво сделать расчеты: расход горючего, воды и продуктов, амортизация техники, зарплата экипажа. Но можно ли научные поиски переводить на язык хозрасчета? Не было бы в науке открытий.

Впрочем, сейчас никаких открытий не произошло, и седовласые профессора и доктора покинули палубу разочарованными. Так надеялись на этот вожделенный желоб, глубочайшую трещину в Средиземноморье, которая хранит еще немало тайн. Увы, на этот раз поделиться тайнами она не захотела. Всего одна рыбешка…

Это была рыбка Крепса. Может быть, еще неведомая науке?

– Нет! Обыкновенная глубоководная. Ничего особенного!

И все-таки положил в полиэтиленовый пакетик и понес к себе в лабораторию.

– Но если обыкновенная, почему она вам интересна?

– Каждое живое существо – загадка.

– И важна для науки? Вы будете по ней делать какие-то важные научные выводы?

Он взглянул на меня с легким снисхождением, как на наивного неуча.

– Выводы обычно делаются не по одному, а по многим образцам – если к науке подходить серьезно. Так будет и в этом случае. – Он с легкой грустью улыбнулся. – Только выводы будут делать, видимо, уже без меня. До выводов мне, пожалуй, не дожить.

– Значит, эту рыбу вы сберегаете для других?

– Для других. Точнее – для науки. Неважно, кто толкает вперед, лишь бы она двигалась, лишь бы не стояла на месте!

И понес «свою» рыбу в лабораторию. Я знаю, ему нужна вовсе не рыба, а ее мозг. Рыбу он выбросит, а вот маленький серый комочек из рыбьей головы, оказывается, для биолога ценнейшая вещь. Организм можно понять только в его развитии. В процессе эволюции мозг живого существа меняется. Есть такое понятие – «химизм» мозга. Мозг тоже эволюционизировал на протяжении истории жизни на Земле. Е. М. Крепса интересует биохимическая сторона эволюционного развития, в частности мозга. Чтобы понять эволюцию человеческого мозга, нужно исследовать все этапы развития от червей и насекомых до позвоночных. Наиболее многочисленный класс позвоночных – рыбы, обитающие в самых различных условиях. Какие химические механизмы живой клетки помогают рыбам приспосабливаться к этим условиям? В поисках ответов на эти вопросы и отправлялся академик Крепс в свои далекие морские вояжи. Исследования эти сложны, долги, кропотливы, но в конечном счете ведут к лучшему пониманию всего живого мира и высшего его представителя – человека.

Этим перспективным направлением в науке Евгений Михайлович увлекся еще в молодости, когда работал под руководством академика И. П. Павлова, а потом вместе со своим другом и учителем академиком Л. А. Орбели. Крепе добился того, что новое направление в науке, сравнительной физиологии и биохимии, которое он возглавил, было оценено и признано во всем мире.

– Евгений Михайлович, вы довольны сегодняшним тралением? Своей рыбой?

– Конечно! Мозг любого живого существа – великая тайна природы. Даже мозг самой ничтожной рыбешки.

Оказывается, сегодня мы все-таки добыли тайну в черных глубинах Ионического желоба!

В Марселе на борт «Витязя» поднялся немолодой элегантный француз. Его узнали сразу: мировая знаменитость, доктор Ксавье Фруктюс. Специально прилетел из Парижа, чтобы ступить на борт прославленного «Витязя» в его последнем прощальном рейсе и встретиться с академиком Крепсом, тоже знаменитостью.

Шагнули навстречу друг к другу на палубе, как два добрых, давно не встречавшихся друга.

– Все плаваете?

Все плаваю…

– И я тоже. Как нам с вами без моря?!

Крепс приложил руку к груди.

– Когда по ночам засыпаю, то слышу, как море плещется в моем сердце.

Они старые друзья и соратники – Фруктюс и Крепс. У них общие научные интересы. Француз не биолог – он один из крупнейших в мире специалистов по глубоководным погружениям человека. По имя академика Крепса известно за рубежом и не только среди биологов. Его высоко ценят как крупного теоретика и организатора исследований по пребыванию человека под водой. Сам много раз опускался на дно. Он «заболел» биохимией с юности, по одной химии для натуры Крепса было недостаточно. Натура оказалась бурной, деятельной и искала все новые и новые возможности своего проявления. В гражданскую войну он командовал взводом красноармейцев в борьбе против Колчака. В двадцатые годы стал одним из организаторов водолазной службы в нашей стране. Разработал принципиально новую методику глубоководных погружений. Немало наших моряков-подводников обязаны ему жизнью. И не только наших.

Я слышал разговор Крепса и Фруктюса, когда они прощались у трапа «Витязя».

– Мы, конечно, встретимся снова?

– А как же! – уверенно подтвердил Крепс. – Теперь где-нибудь в океане.

– Согласен! – улыбнулся француз. – Где-нибудь в самой интересной его точке. Ведь есть еще ветер в наших с вами парусах, коллега!

– Есть! И дел у нас с вами в океане еще немало.

В тот день «Витязь» покинул Марсель и взял курс к берегам Испании. Вечером в столовой команды по просьбе моряков Крепс рассказывал о значении глубоководных исследований в Мировом океане. Закончил выступление фразой, которую я записал дословно:

– Из космоса наша Земля выглядит голубой звездочкой. Это потому, что две трети ее поверхности покрыто водой. Если и есть на других планетах разумные обитатели, то они, конечно, нам завидуют. Столько на нашей планете животворной влаги! Нам с вами, друзья, надо гордиться этим великим богатством землян, хорошо знать его и, главное, беречь.

После выступления академика было немало вопросов. Кто-то из молодых поинтересовался, за что дали Евгению Михайловичу звание Героя Социалистического Труда.

– Просто мне посчастливилось участвовать в защите океана от беды.

Много лет назад в своем первом рейсе на «Витязе» он уходил в океан, чтобы выполнить ответственное правительственное задание – определить степень заражения морской фауны в результате испытаний американцами и англичанами ядерных бомб на атоллах. Он помог доказать недопустимость захоронения радиоактивных отходов даже в самых бездонных впадинах. Из-за глубинных циркуляций воды радиация грозила распространиться по всему океану. Этот рейс способствовал договоренности о международном запрете на сброс в океан опасных отходов.

Я подумал: как же не пускать этого пожилого человека в море, если он оказал морю такую услугу, если его жизнь вроде бы часть жизни самого моря. Тем более что его паруса еще полны ветра.

– Так и не могу уразуметь, кто из этих людей академик, кто профессор, кто просто рядовой в науке, – делился со мной наблюдениями молодой матрос, которого назначили на палубе помогать при подъеме трала. – Все вроде бы рядовые, никто из себя начальством не выказывает.

Однажды во время перерыва в тралении с этим матросом заговорил один из пожилых людей, дождавшихся подъема трала. Стал расспрашивать о жизни: учится ли дальше, чем интересуется, какие имеет увлечения. Матрос был удивлен, когда узнал, что беседовал с ним сам академик Крепс.

– Неужели моя рядовая матросская личность могла заинтересовать такого знаменитого ученого?

Оказывается, заинтересовала. У высоких научных умов должно быть непременное внимание к людям – люди – часть природы, самая ее замечательная часть – как ими не интересоваться? Наверное, такое внимание передается по наследству. Великий Павлов, полностью занятый своей наукой, все же умел замечать тех, кто рядом с ним, поддержать, помочь. Так однажды заметил молодого биолога Крепса, почувствовав в нем незаурядный аналитический ум. А прошли годы, и уже завоевавший признание Крепс вдруг ненароком определил судьбу будущего героя-папанинца, будущего академика, будущего нашего морского министра, создателя «Витязя» Петра Петровича Ширшова. Тот еще ходил в студентах, а Крепс уже был профессором. Студент переживал период жизненных неудач, они могли сбить юношу с избранного пути, разлучить с учебой. Узнав о трудностях студента, профессор посоветовал ему определиться в экспедицию, которую как раз формировали по Северному морскому пути, – «встряхнетесь, глотнете морского воздуха, окрепнете душой и телом – море делает людей стойкими». Из экспедиции молодой человек вернулся с орденом и на всю жизнь связал себя с морем.

Вечером, когда проходишь мимо каюты Евгения Михайловича, слышишь неторопливый стук пишущей машинки. Тычет в клавиши одним пальцем. Но упорно, без передыху. Пишет книгу. Не научную – для широкого читателя, прежде всего для молодежи.

– О чем книга? – спросил я его.

В ответ он слегка пожал плечами:

– В сущности, о нашем путешествии. О встретившихся людях. Но вообще-то – раздумья над жизнью, над миром, над временем, – Он улыбнулся. – Просто болтовня кое-что повидавшего в жизни старца. Вдруг кому-то из молодых что-нибудь в ней и приглянется, заставит хоть на миг задуматься. А если так – значит, писал не зря.

Каждый вечер, завершив занятия своей наукой, он садился за машинку и выстукивал «раздумья» для молодых. Однажды показал мне только что отпечатанную страничку:

– Как вы думаете, не слишком уж здесь заумно?

Страничка начиналась так: «Нам с вами повезло существовать на этой прекрасной планете. Только в старости по-настоящему понимаешь, что такое красота мира, в котором ты живешь, радость общения с людьми, любовь, доброта, счастье труда, поиски и открытия, наслаждение искусством. Как жаль, что это прозрение ко многим из нас приходит так поздно…»

Первого мая ему исполнится восемьдесят лет. К этому времени «Витязь» уже придет в Калининград и все мы разъедемся, а там, на берегу, в делах и суете, может быть, и не вспомнишь, что надо послать в Ленинград телеграмму и поздравить очень хорошего человека с его юбилеем. И вдруг мне пришла в голову, кажется, неплохая идея. Я отправился к помполиту.

– Внимание! Внимание! Доброе утро, товарищи! – услышали мы как-то утром но судовой радиотрансляции бодрый голос первого помощника. – Судовое время семь часов утра. 21 апреля 1979 года. Сообщаем вам, что сегодня мы отмечаем славный юбилей нашего товарища, старого витязянина, отважного морехода и замечательного ученого Евгения Михайловича Крепса. Сегодня исполнилось 79 лет 11 месяцев и 21 день со дня его рождения…»

И была вывешена веселая стенная газета, и прозвучала по трансляции веселая юбилейная радиопередача. В полной мере испытал в этот день юбиляр то, что он больше всего ценит в жизни – радость общения с людьми и улыбку.

Копенгаген был последним чужим причалом на пути «Витязя», последним из тысячи, к которым он швартовался на протяжении трех десятилетий. Там, на юге Европы, все давно цвело, а здесь на этом северном берегу только-только проступал пух молодой листвы.

Мы не торопясь бродили по городу. Конечно же, подошли к знаменитой Русалочке, символу Копенгагена. Она притулилась на валуне у самой воды, зябко поджала свой хвост, продрогшая под студеными северными ветрами.

– Недалеко отсюда есть памятник, возле которого нам нужно обязательно побывать, – сказал Евгений Михайлович, – Наш долг – мы же моряки!

Это оказался памятник морякам: в граните были высечены имена погибших в разные времена датских кораблей.

Мы молча постояли у гранитных плит.

Прошли еще немного и увидели огромный черный валун. На нем высечены барельефы трех мужчин в полярных штормовках п возле их ног собаки с нартами. Люди устремлены вперед, они бросают вызов природе, времени, расстоянию. Крепс сказал, что это памятник тем, кто осваивал Гренландию.

На всем пути, во всех портах, куда заходил «Витязь», мы неизменно встречали запечатленную в монументах, надгробьях, скульптурах, мемориальных кораблях, поставленных к почетным причалам, благодарную память людей о тех, кто, не зная в жизни покоя, шел на риск и даже смерть ради счастья поиска и открытия. И в своем последнем рейсе неутомимый странник и искатель «Витязь», казалось, намеренно приобщал нас, витязян, к свидетельствам величия духа и помыслов других народов, чтобы напомнить нам, что мы – бойцы одной великой и вечной армии прогресса.

– Как жаль, что у нас в стране почти нет подобных памятников мужеству наших соотечественников в покорении природы, – заметил Евгений Михайлович, когда мы возвращались на судно к пассажирскому причалу Копенгагена. – Нет монументов в честь открытия Антарктиды, освоения Арктики, высадки на Северном полюсе, перелета в Америку, мало памятников нашим великим морским исследователям, вообще мало мемориалов, связанных с нашим освоением моря. Почему? Мы же великая морская держава.

Он помолчал и вдруг печально закончил:

– Я предвижу, что идею превратить наш «Витязь» в мемориальное судно тоже будет непросто осуществить. Но мы должны бороться за осуществление этого замысла. Никогда себе не простим, если равнодушие нас победит.

Мы покидаем Копенгаген вечером. Залив был в тумане. Как нам сообщили, вся Балтика забита плотным, как войлок, туманом.

За пределами порта нас долго и тоскливо предупреждали об опасности густыми сигналами-гудками невидимые в набухшем вечерней мглой тумане плавучие маяки. «Витязь» отвечал им печальным басом.

Всю ночь раздавались тревожные вскрики нашего корабля. Туман не рассеивался и в мощном свете прожекторов вздымался призрачными волнами, пенился, словно кипел. С приходом утра он еще больше загустел, казалось, мы плывем в кипящем молоке.

Я поднялся на мостик. Там неотлучно находились капитан и его старший помощник. Глаза у них были красными от бессонницы и напряжения. Вахтенный помощник, болезненно щурясь, снова и снова пытался что-то разглядеть впереди по курсу судна. Но что там разглядишь! Видимость всего метров сто. Даже нос судна начисто стерт, словно его не существует вовсе, а фок-мачта еле обозначена.

Испытания подбрасывались одно за другим. Вышел из строя локатор через несколько часов, перегревшись от перегрузки, отказал и второй. Беда! Настоящая беда! Никогда такого не случалось. Шли словно ослепленные. И гудел, гудел «Витязь», предупреждая кого-то неведомого: уступи дорогу, я стар, слаб зрением, я иду на заслуженный покой, но я еще борюсь, потому что я не кто-нибудь, а витязь, и буду бороться до конца.

Шли по дороге проторенной, и опасность встречи с другими судами была велика. На баке, как в давние времена, торчал, закутавшись в овчинную шубу, впередсмотрящий и вслушивался в наползающие на судно волны тумана: вдруг долетят звуки идущего навстречу корабля – если вовремя услышать, еще можно успеть отвернуть в сторону. И не раз приходилось отворачивать.

Днем я увидел на палубе Крепса. Он стоял у борта, вглядываясь в холодную пелену тумана. Его лицо было исполнено спокойствия. Мне показалось, что он вроде бы даже радовался новому испытанию, которое случилось на последних милях долгого-долгого пути старика «Витязя».

Подставив лицо ветру, пересиливая рев судового тифона, крикнул:

– Отличная обстановочка! Как раз для закаливания нервов. В жизни надо пережить и такое!

Была еще одна тревожная ночь и еще одно тревожное утро… И вдруг притихла под ногами где-то в утробе судна главная судовая машина – еле ощутимо ее биение. Значит, сбавили ход, значит, конец пути. Подул тугой теплый ветерок, и стали медленно расползаться в стороны рваные клочья тумана. Мы увидели зеленые берега Родины.

Несколько часов хода по каналу, соединяющему Балтику с Калининградом, и вот он, последний причал там, за поворотом. Стоял солнечный весенний день. С городских бульваров ветер доносил до наших палуб запах молодой листвы.

…Толчок корпуса судна о причал, смягченный кранцами, крики с берега принимающих швартовы, последний вздох машины…

Щелкнули репродукторы судовой радиосети, и над палубами раздался голос капитана:

– Только что «Витязь» завершил свой юбилейный прощальный рейс. Долгие годы он честно служил науке, скитаясь по всем широтам морей и океанов, никогда не подводил моряков, стойко выдержал все испытания и теперь заслужил спокойного отдыха и почета. Мы передаем его гордый флаг в наследство тому, кто пойдет по проложенным «Витязем» тронам для новых поисков и открытий. Я уверен, что и через многие годы будем помнить о том, как когда-то ходил по морям-океанам славный наш «Витязь», гордость Отечества, корабль, с которым мы связали свои судьбы…

На причале Евгения Михайловича Крепса ждала машина, которую привела из Ленинграда его жена Елена Юрьевна. Крепе сошел с трапа, сделал несколько шагов в сторону, остановился, обернулся лицом к судну. И вдруг опустил голову в прощальном поклоне «Витязю», поклоне нам, его товарищам, счастливым ветрам странствий, оставленным за кормой милям, своему прошлому.

Он понимал, что вряд ли ему доведется снова уйти, в море.

Крепс подошел к своей машине, сел за руль, завел мотор, подождал минуту, словно в раздумье, и, включив скорость, повел машину в Ленинград.

Когда он приезжал в Москву, то непременно заглядывал ко мне домой – мы подружились. Бывая в Ленинграде, я заходил к нему в его скромную квартирку на окраине города, в которой существует прежде всего человек, его личность, а не мебель, не вещи – квартира мысли теля! Ни одна вещь не была самой по себе – каждая свидетельствовала о разных, самых неожиданных гранях этой незаурядной личности.

За стеклом специальной полки – коллекция кораллов и ракушек. Крепс их сам добывал в морях и океанах.

– Когда откроют музей «Витязя» – отдам коллекцию туда. Молодежи будет интересно.

Полон энергии, подвижен, жизнерадостен… Казалось, он снова готов к дальним рейсам.

– А почему бы нет? Мы же с доктором Фруктюсом договорились о встрече в Мировом океане!

Однажды позвонил из Ленинграда. Голос его был взволнованным:

– Плохи дела с «Витязем»! – сообщил он. – На последней миле к почетному причалу застрял бедняга в болоте равнодушия. Я же предупреждал!

И потребовал, чтобы в Москве я мобилизовал на борьбу энтузиастов, а он это сделает в Ленинграде.

– Немедленно свяжусь с академиками Трешниковым и Ивановым!

Через два дня снова раздался междугородный телефонный звонок. Крепс подготовил письмо в защиту «Витязя», сам объездил известных ученых и собрал подписи. Письмо послал со случайным человеком, который направлялся в Москву «Красной стрелой».

– Поезжайте на вокзал, встретьте этого человека и немедленно с письмом в ЦК! Перед равнодушием пасовать нельзя!

Я поднимаюсь по знакомой лестнице со щербатыми ступеньками. На четвертый этаж без лифта! Нелегко здесь ходить. А Крепсу тем более. У него был поврежден позвоночник – еще в те недоброй памяти времена насилия и беззакония, когда и он, замечательный ученый, оказался под подозрением. Друзья Крепса много раз советовали ему «поставить вопрос» о более подходящем для него жилье. Но «ставить вопрос» он не хотел – в Ленинграде нехватка жилья, столько нуждающихся, он не считает себя вправе на исключение. А местные власти не догадывались учесть трудности не очень здорового старика с мировым именем.

Жму кнопку звонка у знакомой двери. Елена Юрьевна сама открывает дверь. У нес осунувшееся лицо и какое-то заторможенное движение сухих, потерявших блеск глаз.

– Заходите!

В кабинете на письменном столе небольшой портрет Евгения Михайловича, в углу рамки полоска черного траурного крепа. Я вглядываюсь в знакомое мне лицо, кажется, даже здесь, на картонке фотоснимка, оно продолжает жить и куда-то звать себя и других.

Над письменным столом книжные полки. В них много-много книг, в основном научных, но среди строгих корешков я вижу знакомый – голубой. Книга для молодежи, которую по вечерам в своей маленькой каюте на «Витязе» выстукивал одним пальцем академик Крепе. Однажды он привез в Москву только что полученный им авторский экземпляр, вручил мне и грустно улыбнулся:

– Как говорили древние, я сказал и спас свою душу.

И сейчас перед портретом Крепса мне вспомнились слова, с которых начиналась одна из глав его книги: «Нам с вами повезло существовать на этой прекрасной планете».