Текст книги "Океан. Выпуск седьмой"
Автор книги: Леонид Соболев
Соавторы: Константин Бадигин,Юрий Сенкевич,Виталий Семин,Александр Поляков,Всеволод Белькович,Игорь Чернышев,Петр Пыталев,Валерий Белозеров,Александр Афанасьев,Григорий Сытин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
В кочегарке было дымно и жарко. Кочегары чистили топки. Они выгребали шлак на стальные паелы и поливали водой из шланга. Шлак взрывался паром. Длинные языки пламени выбрасывались из открытых топок. Здесь, у самого днища, качка была мало заметна. Шаркали лопаты, хлопали дверцы топок, блестели мокрые спины. И показалось старпому Зорину, что нет жестокого ветра, обледенелых снастей, холодного солнца в ледяной мгле.
Стармеха Павла Михайловича звали по-морскому «дедом». Он всегда ходил без шапки, открывая всем ветрам ореол седых волос. Старпом и «дед» пробирались к трюмной двери. Отброшены задрайки, распахнута стальная дверь. Прижались к переборке торцы рулонов. Нет хода к трюмным колодцам. Через кучи угля и шлака возвратились назад. Не торопится Павел Михайлович. Грызет дужку очков. В затруднении, значит.
Из кочегарки вышли в машинное отделение. Блестят надраенные поручни, размахивают мотыли. Бегает за ними рука машиниста с масленкой. Дрожит вода в водомерных стеклах. В полном порядке машина у Павла Михайловича. А он грызет дужку очков и говорит:
– Передайте капитану, что мы запустили все насосы. Попробуем откатывать через машинные льяла.
На мостике ветер вмиг вырвал машинное тепло. Молча выслушал капитан доклад. Дал команду рулевому. Легла «Ладога» против зыби. Килевой стала качка. А ветер усилился. Теперь дует прямо в лоб. Поднялся на мостик плотник Саша Васильев. Прокричал в ухо старпому:
– Вода вышла на трюмный настил. Будем продолжать замеры?
– Будем, – кивнул старпом. «Пусть не изменяется режим службы. Пусть каждый выполняет свой долг. Пока…»
Наступил полдень. Поднялся на мостик второй штурман. Все штурманы на мостике. Никого не держит капитан, но каждый знает, что место его здесь и покинет он мостик только по приказу капитана. Только так. А механики все в машине. И выйдут из машины, только когда прикажет капитан. И только так.
В четырнадцать тридцать сообщил стармех, что вода вышла на паелы в кочегарке. Пошел капитан в штурманскую, позвал третьего.
– Александр Ильич, нанесите счислимое место. Считайте скорость два с половиной узла.
Делает Монич вычисления. Роняет то циркуль, то карандаш, царапает карту. Вонзилась ножка циркуля в карту, пригвоздила ее к столу. Середина Татарского пролива…
Вышел из штурманской капитан. Подошел к окну. Опустил наполовину стекло. Ворвался ветер, метнул ледяную пыль, зашелестел картами в штурманской. Зазвякали медные накладки на трапе под тяжелыми шагами. Все знают, кто идет. Поднялся на мостик стармех Павел Михайлович. Заметался, запутался ветер в его шевелюре. На него смотрели с надеждой, нетерпением. А капитан смотрел на море, как будто все уже знал. Медленно ронял слова Павел Михайлович, и менялись лица.
– Вода выступила на паелы в кочегарке. Около фута. Еще фут – и зальет топки. Наверное, у цементных ящиков разошелся шов наружной обшивки.
Все смотрели на капитана, ждали его решения. Знали, что если хлынет вода в раскаленные топки, то рванется со страшной силой перегретый пар, взлетят на воздух котлы. Капитан смотрел на часы. Шестнадцать ноль-ноль. Шарил по карманам.
– Дайте спички.
Старпом протянул коробок. Раскурил капитан трубку и сказал:
– Можете курить на мостике.
Такого еще не случалось.
Капитан отвернулся к раскрытому окну, посмотрел на палубу, потом на кренометр. Восемь градусов крен на правый борт. Повернулся к старпому:
– Глеб Борисович, сможете завести пластырь?
Глухо, как свинцовый молот, ударила волна в правую скулу. Сорвался с нее гребень, обрушился на полубак, пронесся к надстройке. Глыбами льда обросли кнехты, лебедки, вентиляторы. Завести пластырь! Это значит – протянуть под килем стальные тросы, завести на пробоину толстый парусиновый квадрат, обтянуть сложной системой тросов и блоков.
– Не сможем завести, – с трудом выдавил из себя старпом.
Шли часы, отбивали склянки. Двадцать два часа. Крен на правый борт – пятнадцать градусов. Никто не уходил с мостика. Только «дед» Павел Михайлович вниз-вверх мерял тяжелыми шагами бесчисленные ступеньки трапов.
Опять поднялся «дед» на мостик, подошел к капитану. Знал уже капитан, что поднялась вода к топкам. Намертво закусил «дед» дужку очков, дышит тяжело. Спешит. Знать, изменил своему правилу.
– Подошла?
– Еще дюйм и…
– Павел Михайлович, стравите пар, гасите топки. Перекрыть и проверить все водонепроницаемые двери и клинкеты.
Стармех ушел.
– Третьему штурману собрать и иметь при себе судовые документы. Старшему штурману передать координаты радисту. Даем SOS!
Стучали каблуки, хлопали двери.
Невидящим взглядом, как в прошлое, смотрел капитан на волны. С чего начались эти несчастья? Говорят, у английских капитанов в послужном списке есть графа: везучий или невезучий. Ему все время везло. В двадцать два года старпом, в двадцать восемь – капитан. На «Ладоге» капитаном уже семь лет. И все без единой аварии. В личной жизни везло меньше. Была любимая жена. Была… Потом семьей стало судно. Всех этих парней он любил. Любил, как строгий отец. Просто добрым быть легко. А строгость – это высшая форма доброты, это сама справедливость.
Он вспоминал своих прежних капитанов, у которых плавал матросом и штурманом. Многих он тогда не любил. Они лишали его свободного времени, строго карали за малейшую небрежность. Но сейчас он их помнил. Лица, походку, привычки. Всех их помнил. А вот добрых капитанов он не помнил. Они слились в безликий образ доброго капитана, который прощал безалаберность, позволял делать многое. И люди у этого капитана не знали, что такое долг, море, дружба.
Хорошие все-таки ребята на «Ладоге». Каждый знает, что делать и как. И делают честно. Ему хотелось сказать что-то теплое своим парням, не те слова, что он говорил всегда. Но сейчас это будет ни к чему. Пусть делают свое дело.
Но с чего начались несчастья? Что он упустил? Что сделал не так?
Конечно, все началось с аварии у мыса Крильон. Ночь. Плотный туман. Повышенная скорость. И не обозначенные на карте камни. Надо было держаться дальше от берега. Снизить скорость. Может быть, ждать рассвета. Подсказать бы кому, посоветовать… А кто подскажет? Ведь он приучил своих помощников только исполнять, а не советовать. И решение идти с бумагой принял он сам. Он принял решение сознательно. Как коммунист и капитан. Но он решил это сам, а ведь на борту тридцать две жизни, не он один… Сейчас уже поздно советоваться. Он знает, что их ждет. И знают это все те, кто у него за спиной. Знают и исполняют свой долг.
Курил трубку, смотрел на волны капитан.
«Я БУДУ КОМАНДОВАТЬ СУДНОМ»Мерцают лампы, тишина на радиостанции. Что-то булькает в батареях парового отопления. Свищет за окном ветер, метет порошу. Бесконечны часы ночной вахты. И до утра еще далеко, далеко.
Дремлет старый радист Свиридов в кресле. Уткнулась в книгу Анюта – практикантка. Ей не до снега и ветра за окном, ее не волнует и долгая ночь впереди. Ждет она корабль с алыми парусами: она невеста капитана Грея.
Хлопнула внизу дверь. Открыл глаза Свиридов, подкрутил верньер. Спрятала книгу в стол Анюта, поправила прическу, косит черный глаз на дверь. Четкие шаги по коридору громче, ближе, замерли у двери. Распахнулась дверь. Начальник управления Демин шагнул в операторскую.
– Добрый вечер! Когда была последняя связь с «Ладогой»?
Свиридов покопался для вида в кипе телеграмм. Демин снял шапку, стряхнул снег, расстегнул пальто. Прошел к дивану, сел, протянул ноги, закрыл глаза. Не вышла «Ладога» на связь в девятнадцать ноль-ноль. Сейчас двадцать два ноль-ноль – нет связи с «Ладогой». Залепило окно операторской снегом, не видно красной вспышки маяка. Воет ветер, грохочет железо на крыше.
Двадцать два пятнадцать. Минутная стрелка больших часов коснулась красного сектора. Минута молчания. Ворвалась в операторскую дробь морзянки. Дернулся на стуле радист, поправил настройку. Метнулась неслышна Анюта, припала к наушникам, притаилась. Три точки, три тире, три точки… Подошел начальник Демин, посмотрел на дрожащую руку радиста, на прыгающие буквы.
– SOS, SOS, SOS… «Ладога»… Координаты… Крен двадцать градусов… Вода в кочегарке, потушили котлы, нужна немедленная помощь…
Стоял начальник Демин, смотрел на косые строчки. Решение пришло не сразу. Но когда пришло, это уже была цепь последовательных распоряжений, четких и ясных. Как на мостике. От ближайшей цели к последующей.
– Установить связь с «Ладогой». Сколько могут продержаться?
– Соединить с квартирой главного диспетчера.
Прижал к уху холодную трубку.
– Позиция судов? Да, ясно.
Взгляд на карту на стене. Не менее ста миль до ближайшего.
– В каких портпунктах суда? В П. «Сура»? Ясно. Прекратить выгрузку, догрузить до мореходного состояния. Готовить судно к выходу.
Подошел начальник Демин к карте. До «Ладоги» пятьдесят миль. По три узла – больше из «Суры» не выжать в такой шторм. Часов шестнадцать ходу.
– Передайте на «Ладогу»: «Из П. выходит «Сура». Будет у него ориентировочно в…» Нет, не надо это! Просто: «Выходит «Сура» из П. Сколько сможете продержаться?»
Молчание. Крутит верньер радист, щелкает тумблерами, увеличивает мощность. И вот запели тире. Поползли на бланке не-дописанные буквы: «…Полагаю продержаться десять часов…» Дрогнули скулы у Демина.
– Вызывайте гараж. Срочно машину к радиостанции. «Газик». Заправить полностью.
Застегнул Демин пальто, надел шапку, шагнул к двери. На пороге задержался, сморщил лоб. Что-то забыл… Да… Вернулся.
– Квартиру зама по эксплуатации.
Суетилась Анюта, щелкала тумблерами, вертела диск, боялась смотреть на начальника.
– Демин говорит. Выезжаю на «Суру» в П. Да, авария. Остаетесь за меня.
Ударил ветер снегом в лицо, упруго толкнул в грудь. Нетерпеливо ходил начальник перед домом. Когда поворачивался спиной к ветру, то казалось: навались спиной на упругую волну воздуха – и понесет тебя вместе со снежными хлопьями. Когда же придет машина? Долго копается чертов Федька. Избаловался. Вспомнил начальник нелегкими словами шофера Федю, расторопного, лукавого парня, бывшего пароходного машиниста.
Пробили белесую мглу желтые лучи, вынырнул заснеженный «газик». Скрипнул снег. Юзом пошла машина. Стала.
– Что долго копался?
– Зря нападаете. Как заправился, так и выехал.
– Ладно. За сколько часов доедем до П.?
Покрутил головой Федя. «Несут черти начальника в такую погоду!»
– За три и то не доедем. Видите, как метет.
– За час надо. Давай!
Понял сметливый Федя: не в себе начальник, нельзя возражать. А если принажать, то, глядишь, и за два управимся.
Круты, узки сахалинские дороги. Заносы. Обе оси ведущие, а машина не тянет. Откапывают. Толкают. Громко ругается начальник, про себя ворчит Федя. Перевал. За ним стало тише. Прижал Федя акселератор, поет мотор, шуршат шины. Пляшут на свету снежинки. Смотрит начальник Демин на дорогу и видит, как радужные огни портпункта плывут навстречу.
– Час ночи. Меньше двух часов ехали. А вы еще ругались.
Тормознул Федя, стукнул бампером в решетку ворот. Закутанная в тулуп фигура вышла из сторожки. Сердито вздыбились усы.
– Какого черта? Куда спьяну прешь?
Шепнул Федя:
– Молчи, дурак. Не видишь? Сам начальник управления!
Опали усы. Рванул Федя «газик».
С сомнением смотрел начальник Демин на тонкую трубу, высокие мачты и тупой нос парохода «Сура». Старый, очень старый пароход. В хорошую погоду ход шесть узлов, а сейчас… Но это единственный выход… Исчезли все сомнения, осталась только решимость.
Начальника ждали. Боялись, сомневались, многого не представляли. Подошел капитан к трапу, руку к козырьку приложил.
– Пароход «Сура» загружен полностью. Экипаж на борту.
– Машина готова? – прервал его начальник.
Оробел капитан.
– Через полчаса будет.
– Снимаемся на спасение «Ладоги». Я буду командовать судном.
«СОГЛАСЕН ПОЙТИ МАТРОСОМ ВТОРОГО КЛАССА»Если бы его спросили, что он делал днем, вряд ли ответил бы Володя. Зашел в столовую, что-то ел. Бродил по парку, по набережной. Падали снежные хлопья в черную воду. Когда стемнело, Володя пришел в гостиницу, в свой «Шанхай». В гостинице было тихо. Он хотел читать, но лампочка светила совсем тускло, и он почувствовал, что очень устал. Разделся и лег. Ходил кто-то наверху. «И чего ему не спится?» – подумал Володя. Поплыли образы. Склонились над ним синие глаза, закрыли весь мир. Лилась тихая музыка. И вдруг появилась какая-то сгорбленная старуха, взмахнула веником и закричала басом:
– Команда «Суры», на судно!
Володя открыл глаза и начал медленно соображать. Скрипела лестница. Кричали рядом:
– Мишка, Мишка, проснись, черт!
Хлопали двери на обоих этажах, и покрывал весь шум бас тети Даши, коменданта гостиницы:
– Команда «Суры», на судно! Срочно!
У соседней койки ругался, искал сапог матрос из резерва.
– Вызывают на «Суру». Кого-то спасать.
Мигом улетели остатки сна. Володя Шатров тоже начал одеваться. Оборвал шнурок на ботинке. Никак не застегнуть проклятый воротничок! Мысли путались. Смешалось все: сон, «Сура», гибнущее судно. Прогремели подковки по лестнице, выругался сосед и вылетел, хлопнув дверью. Стало тихо, только ветер за окнами.
Ясно стало все Володе Шатрову. Есть на свете гибнущее судно и пароход «Сура». Только на «Суру»! Только в море, только спасать товарищей! Это главное. Все остальное будет потом, если будет. Ветер размотал шарф, ударил концом по лицу. Трудно бежать против ветра. Только бы успеть.
Закричал вахтер на проходной:
– Куда несешься, оглашенный? Пропуск!
– На «Суру».
Придержал дверь вахтер:
– Беги. Скоро снимается.
Трап уже был убран. За кормой бурлила вода – проворачивали машину. Потрескивали натянутые швартовы. Матросы закрывали трюмы, стучали кувалдами. Прыгнул Володя на швартов, схватил руками холодный фальшборт, подтянулся, перевалился на палубу.
Косолапя подбежал боцман. Крикнул, как по уху ударил:
– Опять опаздываешь, каналья! – Узнал Володю, хмыкнул, похлопал по спине: – Прости, сынок, обознался. К капитану? Пойдем проведу.
Накурено и жарко в каюте капитана. Начальник Демин и унылый старик капитан согнулись над картами. Небритый и заспанный старпом маячил за их спинами. Увидел Володю, узнал, нахмурился.
Не ожидал Володя, что начальник управления на «Суре». Замер у двери. Поднял начальник голову, прищурился.
– В чем дело?
Володя вспомнил формулу доклада.
– Штурман из резерва Шатров. Разрешите обратиться?
– Слушаю.
– Прошу разрешения идти на «Суре» на спасение судна.
– Разрешаю. В распоряжение старпома.
Оживился старпом, вспомнил Володину инспекцию, ехидно забрюзжал.
– Командовать вот все хотят. У меня вот матросов не хватает. Возьму только матросом второго класса.
Пожал плечами Володя: какая разница, кем быть в спасательной операции?
– Я согласен идти матросом второго класса.
Удивился старпом, даже как будто огорчился.
– Ступайте к боцману.
Поднял начальник голову от карты, посмотрел вслед Володе.
– Добро, штурман. – И опять склонился над картой, забыв обо всем, – мерил циркулем расстояние.
– Леонид Яковлевич, прибыл в ваше распоряжение матросом второго класса.
Боцман не удивился, как будто так и надо.
– Пойдем, сынок, ко мне, дам робу. Сапоги только велики будут. Газеты подвернешь, все теплей на вахте будет. На руле давно стоял?
– На практике в училище.
– Ничего. Ты малый с головой. С нуля твоя вахта. Туговат руль маленько, да ты парень здоровый.
Развернулся пароход за волноломом. Лег на зюйд-вест. Ветер в правый борт. Нет хуже бортовой качки! Нажимает Володя на шпаги штурвала, перекладывает руль. Оторви глаза от компаса – и виден тупой нос со штоком над форштевнем. Опрокидываются волны на полубак, исчезает палуба, только шток, как перископ подводной лодки, и бурунчик у штока. Вынырнет или не вынырнет? Поднимается нос, водопад с обоих бортов. Вода низвергается обратно в море.
Стоит начальник Демин у смотрового окна и про себя чертыхается. Ну, кажется, не движется пароход, застыл на месте. Только ухает зря машина да понапрасну перемалывает воду винт. Но уходят все дальше и дальше портовые огни, затягивает их снежной пылью. И вот уже не видно красных вспышек маяка.
Пляшет рука радиста на ключе, выбивает позывные «Ладоги». Идет пароход «Сура» в неизвестное, навстречу сигналам SOS.
«ОТВЕЧАЕТ «СУРА», ЗАПИСЫВАЙТЕ КООРДИНАТЫ!»К полуночи ветер усилился до тридцати метров в секунду, и «Ладогу» развернуло правым бортом к ветру. В машине вода вышла на паелы настила. Крен на правый борт достиг двадцати одного градуса. Перешли на аварийное освещение.
Капитан Шалов словно врос в палубу мостика. Руки в карманах. Не облокотится, не прислонится. Точно пружина стальная в нем заключена. Раскачивается вместе с палубой, и только. Дымится не переставая капитанская трубка. Сказали ему:
– Отдохните, Владимир Иванович. Ведь сутки на ногах!
Усмехнулся капитан:
– Как мне уйти? Замерзнете. Моя трубка – что батарея.
На мостике и в прилегающем к нему коридоре собрался весь экипаж, все тридцать два человека. Кочегары пришли прямо от топок, и кажется, что отсвет пламени до сих пор дрожит еще на их закопченных лицах. Набросили на плечи какую пришлось одежонку, зябко кутаются. Привыкли ребята к жаре, трудно им на морозе.
В радиорубку зашел старпом Зорин. Светит вполнакала лампочка у подволока, трещит и свистит приемник. Радист Гриша Антипов утонул в огромном кресле. Холодно, а у него капельки пота на лбу. Закрыл глаза Гриша, но не спит. Выбивает рука ритмический танец. Три точки, три тире, три точки. Потом поправляет наушники, слушает. А глаза закрыты. Значит, нет ответа.
Вернулся старпом на мостик. Посмотрел на него капитан и отвернулся, прижался лбом к стеклу. Стекла уже не обмерзали, и только там, где дымилась трубка капитана, пушистое пятно инея. Ну чем не грелка!
Нарастал лед на палубе, с трудом различались в ледяных глыбах лебедки и вентиляторы. Правый борт касался воды. Казалось, еще небольшое усилие, чуть побольше волна – и судно перевернется. В два часа ночи закричал радист Гриша:
– Отвечает «Сура», записывайте координаты!
Капитан шагнул в штурманскую, штурманы наклонились над картой: «Сура» в тридцати милях, ход три узла, к полудню полагает подойти. Как будто дыхание теплого ветра пронеслось над замерзающим судном. Кто-то стал рассказывать веселую историю. Засмеялись.
Наступило утро двадцать четвертого декабря. И не понять, когда взошло солнце. Черные тучи, белые гребни, серый горизонт. Ветер стал тише. Но к десяти часам временная передышка кончилась. Качнулась вниз стрелка барометра, набрал силу ветер, круче стали гребни.
Мечется в агонии «Ладога», стонут заклепки. Вдруг возник непонятный звук. Будто треснуло, оборвалось что-то. Замерли все, прислушались. Яснее, громче стал звук. Вздохнули тихо: это был звон судового колокола-рынды на полубаке. Ветер и волны все сильнее раскачивали язык у рынды, удары становились все чаще, и в дьявольской симфонии моря и ветра появился зловещий ритм.
Повар принес консервы и замерзшие буханки хлеба. Не притронулись к ним. Все курили. Даже Костя Бронов, которого с сигаретой и представить-то нельзя было. После каждой затяжки он судорожно кашлял, но продолжал курить с мрачным упорством.
Стон рынды то затихал, то рос, требовал чего-то. Костя Бронов швырнул сигарету, зажал ладонями уши, зажмурил глаза. Плотник Саша Васильев сидел на корточках, привалясь спиной к переборке, прикуривал одну сигарету от другой. Взглянул на Костю, опустил ремешок фуражки, вскочил.
– Разрешите пробраться на бак, заткнуть проклятую рынду?
Посмотрел капитан на Сашу, сдвинул мохнатые брови в одну линию, медленно по всем пронес взгляд. Засмеялся одними губами, громко и резко.
– Нервы не выдержали, барышни-институтки? С такими нервами на печке сидеть, а не в море ходить. – Отвернулся, уперся лбом в стекло.
Снял Костя руки с ушей, покраснел. Сунул Саша в рот сигарету. Затянулся. И заговорили все оживленно, как в кают-компании после ужина, перед партией в «козла».
Смотрел в окно капитан Шалов. Вился из трубки дымок, оседал инеем на стекле.
«ПРИГОТОВЬТЕСЬ ПРЫГАТЬ!»Тяжелый пароход «Сура». Все время приходится перекладывать штурвал. Бегает курсовая черта, не удержишь ее на румбе. Бьет справа волна, заносит корму. Склянки пробили четыре двойных, смена вахты, четыре утра. Спустился Володя Шатров в кубрик.
– Где свободная койка?
Успел только сапоги снять. Упал на койку. Пронесся перед глазами начальник над картой и пляшущая картушка компаса. Исчезло все.
– На вахту, на вахту! Экой соня! А еще штурман!
Открыл глаза Володя. Не может никак сообразить, где он. Круглый иллюминатор против койки, пенится волна за ним. Пропускает воду иллюминатор, лужица на столе. Протер глаза кулаками, вспомнил все.
– Время?
– Без пяти двенадцать.
Ноги в сапоги, рванулся по трапу наверх, застегивая на ходу китель.
Опущены два стекла на мостике. Громадится у среднего окна фигура начальника Демина. Шапка на брови надвинута. Бинокль к глазницам прирос. Капитан у другого окна в тулуп закутался. Дымит сигаретой, косится на начальство.
– Разрешите заступить на руль?
– Заступайте.
– Курс двести сорок пять сдал.
– Курс двести сорок пять принял.
Стал Володя на руль. Кинул ему на плечи полушубок сменившийся матрос.
– Возьми. Тут не климат!
Протер платком начальник окуляры. Впился в горизонт. Опять трет платком. Как долго он смотрит в одну точку!
– Вижу «Ладогу». Повернул голову к рулевому.
– Лево двадцать. Еще пять. Сколько на румбе?
– Двести двадцать на румбе.
– Так держать.
Прирос к штурвалу Володя Шатров. Исчезла боль в натруженных за прошлую вахту ладонях. Шпаги с медными шишечками из руки в руку сами переходят. Замерла картушка компаса у курсовой черты, чуть колеблется. Градус вправо, градус влево.
А ветер свистит, мечет в окно снежную пыль. Бьется в борт волна. Палуба под ногами кренится. Оторвался от бинокля начальник Демин, смотрит в упор на старпома.
– Сколько штормтрапов на судне?
Ежится старпом, глаза к подволоку воздел, шевелит губами.
– Пять, два плохие очень.
Дернулась щека у начальника.
– Вывесить у средней надстройки.
Забыл про нерадивого старпома. На капитана смотрит.
– Передайте на «Ладогу»: подойду к борту. Будут вывешены штормтрапы. Приготовьтесь прыгать!
Уронил сигарету капитан. Сбросил тулуп, бегом в радиорубку.
