Текст книги "Чары Клеопатры"

Автор книги: Леонид Головнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Глава 24
Поединок с судьбой

риговор – восемь лет заключения в Можайской исправительно-трудовой колонии – не удивил Клеопатру, она была готова к худшему, хотя прямых доказательств, что она возглавляла наркосиндикат «Эдельвейс», у обвинителей так и не нашлось.

Восемь лет! Сейчас ей тридцать пять. Выйдет она на свободу в сорок три. Еще не старуха, но далеко не молодица… Начальник Зауральского СИЗО обещал помочь выйти раньше. Однако она мало верила этим обещаниям, хотя платила она ему щедро за предоставленные поблажки: он и содержал ее не в стесненных условиях, а иногда на целую ночь вызывал в отдельную комнату якобы для допроса, угощал коньяком и всякими деликатесами. Но Клеопатра не из простушек. Всяких мужчин повидала она за свои тридцать пять и научилась обводить их вокруг пальца. Вот и начальнику СИЗО категорично не отказывала, тянула как могла, ссылаясь то на недомогание, то на женские «праздники»; в конце концов так и заявила: «Вот выйду на свободу, тогда буду твоя».

Пытался обольстить ее и следователь. Какие только сладкие песни не пел! И его она поводила за нос. Многого не добилась, но другого ей правоохранители не могли дать. Благо, что в изоляторе над ней не глумились. А вот теперь в колонии… Трудные, непредсказуемые ждут ее времена. А потому надо быть готовой ко всему. В первую очередь возобновить тренировки по карате и самбо. В Испании у нее был хороший тренер, многому научил. Наняла она его сразу после разгрома «Эдельвейса», когда на нее дохнуло смрадом смерти, когда осознала значение физической подготовки. Месяца три регулярно занималась спортом, а потом… Потом приехал Ильин с дочкой и тренировки отошли на второй план…

* * *

Суд над Клеопатрой был длительным и с самого начала носил столь скандальный характер, что его было решено сделать закрытым. Саркисян, мужик расчетливый и прижимистый, покряхтывая, отвалил на адвокатов немалую сумму. Именно это и определило исход дела.

Суд учел, что Зулейка Ивановна Ильина была в свое время депутатом Московской областной думы, где вела большую общественно полезную работу, о чем говорили положительные характеристики, обошедшиеся сравнительно недорого.

Что же касается самого Саркиса Саркисяна, то его адвокаты выстроили четкую и красивую линию защиты: означенный банкир приехал в Курган для того, чтобы подписать с фирмой «Алсо» договор на разведку, добычу и переработку нефти, только и всего. Как говорится, четыре сбоку, ваших нет. Наскрести хоть какие-либо доказательства того, что Саркисян причастен к наркобизнесу, обвинению не удалось…

В первый день после водворения в колонию Зулейка Ивановна Ильина чувствовала себя оглушенной и раздавленной. В камеру ее привезли ночью, указали на койку на верхнем ярусе. Она взобралась на узкую, жесткую кровать. Долго ворочалась, стараясь заснуть. Сон не шел. Одолевали тяжелые мысли. Жаль было Черного Беркута, который дурацки погиб в стычке с боевиками. А какой мужик был – казалось, износу ему не будет! Кто же из руководства «Эдельвейса» остался на свободе? Вано Счастливчик…

– Эй, новенькая, – просипел снизу сонный голос. – Ты чего вертишься, как исподнее на ветру? Трахаться, что ли, хочешь? Так могем подсобить.

Клеопатра не ответила, затаилась, продолжая размышлять.

«Ну, Счастливчик. Парень он ничего, надежный. Но не организатор, он только исполнитель. К тому же связался с проституткой Машей, прилипла она к нему как банный лист. Или он к ней – не разберешь. Может, Маша и неплохая баба, но в нашей среде совершенно чужой человек, и как от нее теперь избавишься? А вдруг Маша – это крот, внедренный ментами? Тогда совсем худо».

Из главарей «Эдельвейса» на свободе, по сути дела, остался только Громада, на него теперь вся надежда. Он руководит наркогруппировкой в Кемерове, постепенно прибирает к рукам Западно-Сибирский регион.

Снизу в матрас Клеопатры постучали пальцем, как в дверь.

– Эй, новенькая! – услышала она шепот.

Клеопатра снова промолчала, стук через короткое время повторился.

– Чего тебе? – шепотом откликнулась Клеопатра и посмотрела вниз.

– Новенькая, я подымусь к тебе, ты только не шуми, – сказала тощая, как жердь, женщина.

– Мне и так хорошо.

– А будет еще лучше. Утешу тебя, – хихикнула жердь. – Да и себя.

Клеопатру охватила дрожь. К лесбиянкам она испытывала отвращение.

В камере, куда ее поместили, было не менее двадцати пяти женщин. Нары располагались ярусами, в два этажа. Что делать? Шум поднимать – всех разбудишь. Скандал в первую очередь ей самой выйдет боком.

Рука снизу ухватилась за край койки. Клеопатра изо всех сил пнула лесбиянку ногой.

– Не лягайся. Я же к тебе с добром, милочка.

Над койкой Клеопатры показалась лошадиная голова. Жердь – так мысленно Клеопатра стала звать назойливую любовницу – хриплым шепотом извергала какие-то бессвязные слова, липкими от пота руками стараясь нащупать новенькую.

– Убирайся вон, стерва! – прошипела Клеопатра, отдирая ее пальцы.

– Не дури, девка. Не дури, – монотонно приговаривала Жердь, руки которой становились все настойчивее.

Легкое одеяло, внизу которого было грубо намалевано черной краской «НОГИ», сбилось к стенке. Цепкие пальцы Жерди, словно клешни краба, лезли в самые интимные места ее тела.

– Ну вот, девочка, сейчас сладим, – продолжала шептать Жердь, почти перевалившаяся на койку.

– Убирайся, дрянь! – почти крикнула Клеопатра.

– Побалуемся и уберусь, ягодка моя. Куда же я денусь? – нашептывала Жердь.

И Клеопатра не сдержалась, схватила кисть Жерди и изо всех сил так крутанула ее, что женщина с грохотом полетела вниз.

– Эй, кто там воду мутит? – донесся с соседней нижней койки недовольный женский голос. – Ты, что ли, Анфиса?

Клеопатра и Жердь замерли.

– Ты, что ли, Анфиска? – громче повторил голос. – Тебя спрашиваю.

– Я… Я ничего, Нинель Ивановна, – откликнулась Анфиса.

– Я же тебя, падла, и в темноте просекаю, – сказала Нинель. – На новенькую потянуло?

– Я… Я ничего, Нинель Ивановна. Только познакомиться хотела.

Постепенно проснувшаяся камера слушала этот разговор, не вмешиваясь.

– Познакомиться, – передразнила Нинель Ивановна. – Ложись сейчас же на свое место, кобла паршивая!

– Да я… ничего… – лепетала Жердь. – Ложусь, ложусь…

Постепенно в камере установилась мертвая тишина, но Клеопатра долго не могла уснуть. Она закуталась в хлипкое одеяльце с головой и все никак не могла согреться, избавиться от нервного озноба.

Только под утро она забылась тревожным сном, который был прерван пронзительным свистком дневального и криком:

– Подъем!

Голова была тяжелой и гудела, как колокол. В первую минуту Клеопатра никак не могла понять, где находится. Ад, что ли, приснился наяву?

Под потолком камеры ярко горела электрическая лампочка, женщины переговаривались, переругивались, торопливо одеваясь.

Клеопатра тоже стала натягивать на себя арестантскую робу.

– Эй ты, новенькая! – окликнула ее снизу статная женщина лет тридцати пяти. – Тебя как кличут-то?

– Клеопатра, – ответила застигнутая врасплох Ильина.

– Клеопатры у нас еще не было. Хорошо, что не царица Савская. Живей одевайся и сигай вниз, а не то по морде схлопочешь.

Через минуту Клеопатра стояла на цементном полу, полностью одетая, как и все остальные.

– Будем знакомы, – протянула ей руку женщина. – Меня зовут Нинель, я староста камеры.

– Спасибо, Нинель Ивановна! – вырвалось у Клеопатры.

– Пустяки, – махнула рукой Нинель. – Анфиску давно надо бы поставить на место, да все случая не было. – Понизив голос, чтобы сновавшие вокруг женщины не услышали, она вполголоса добавила: – Посмотрю, может, сегодня после отбоя устроим ей «темную»?

– Стоит ли?

Нинель нахмурилась:

– Не лезь не в свое дело. Анфиске через два месяца на волю, так она совсем з глузду зъихала, как говорят хохлы. На всякую свежатинку кидается. А ты баба-то ничего, – поглядела она на Клеопатру, которую даже бесформенная роба не могла изуродовать. – Может, я сама тебя полюблю! – хохотнула она.

Клеопатра почувствовала, как все ее тело обдало жаром.

Глава 25
Колония

…Еще девчонкой, давно, в другой жизни, там, в далекой горной деревушке под Тбилиси, Зулейка взяла несколько уроков шитья у тетушки Софико.

Здесь, в Можайской женской колонии, эти навыки, о которых она напрочь забыла, ох как пригодились! На собеседовании с начальником колонии она сказала, что умеет шить.

– А не врешь? – недоверчиво спросила Марина Федоровна Залесская, полковник внутренней службы, исполнявшая обязанности начальника колонии. Они сидели вдвоем в ее кабинете. Перед этим Залесская тщательно ознакомилась с досье новенькой. То, что Ильина была депутатом Московской областной думы, не очень ее удивило. За много лет работы в колонии она и не такое видела.

Да, среди заключенных Залесской попадались и птицы высокого полета. Но она со всеми была на «ты» – не могла да и не собиралась избавляться от этой застарелой привычки. По-разному вели себя эти самые птицы в колонии. Одни сразу ломались – кто физически, кто психически, другие – пытались выстоять.

По молодости лет Залесской было интересно отслеживать судьбы, особенно неординарные, женщин, попадающих в колонию. В некоторые она даже пыталась по мере сил вмешиваться. Со временем, однако, она стала относиться к этому философски. Напакостила? Нарушила закон? Убила, ограбила, отравила? Смошенничала? Изволь отвечать, голубушка, на полную катушку. А кем ты в прошлом была – меня не колышет. Да хоть английской королевой.

Правда, Залесская знала примеры, когда совершившая тяжкое преступление женщина словно по мановению волшебной палочки вдруг оказывалась на свободе.

Палочка эта именовалась очень просто: деньги. Огромные деньги. Не один раз пытались подкатываться и к ней, предлагали большие взятки за необходимые для освобождения положительные характеристики на зэчек. Но Залесская с порога отвергала такого сорта предложения, и ее давно уже оставили в покое, ища обходные пути, скорее, лазейки. А их было предостаточно.

Новенькая заинтересовала ее как личность.

И вот они сидят вдвоем в скромном кабинете начальника колонии. Казенная одежда, как ни странно, не уродовала Клеопатру. Это была зрелая, красивая женщина, умудренная жизнью, не утратившая своего достоинства даже в новых для нее обстоятельствах.

Залесская не пыталась вникать в вещи, не имеющие к ней прямого отношения. Отдавала себе отчет, что это небезопасно. Да и зачем ей подноготная этой мафиозной дамочки, побывавшей в шкуре депутата? У начальника колонии свой круг обязанностей, свой круг забот. Вот под этим углом зрения и протекала беседа.

Залесская думала, в какую группу определить Клеопатру, какую работу ей дать. Небось, руками ничего делать не умеет, на воле привыкла только командовать. В таком случае ей путь один – в разнорабочие. Это черная и неблагодарная работа, да и заработки там мизерные.

Поэтому Марина Федоровна искренне обрадовалась и в первую минуту даже не поверила, когда новенькая вскользь упомянула, что в юности сама себя обшивала.

– Тогда – в пошивочный цех, – сказала Залесская.

С тем Клеопатра и отправилась в камеру.

– В пошивочный? Подо мной будешь, – объявила ей Нинель Ивановна. Они шли строем, и это казалось Ильиной более мерзким и унизительным, чем ночные посягательства Анфисы.

Клеопатра с интересом рассматривала Нинель, статную, красивую, сильную и волевую женщину. Лицо крупной лепки, серые с поволокой глаза. Но обладает она какой-то магической силой: вся камера подчиняется ей беспрекословно, в этом Клеопатра уже убедилась.

А пока она расспрашивала новую знакомую обо всем, что приходило в голову, благо низкорослый выводящий, наблюдавший за строем, не обращал на них никакого внимания.

– Что шьют? – спросила Клеопатра.

– Работа для дебилов. Шьем форменное обмундирование для милиции и охранных структур.

– Я только платья женские умею… И то без рукавов… – шепнула Клеопатра.

– Не дрейфь, девка. У нас конвейерная система.

– И что?

– Поставим тебя на какую-нибудь операцию. Будешь застрачивать один и тот же шов, пока в глазах не помутится.

– А сколько народу в колонии сидит?

– Около тысячи баб.

– Большая колония.

– Средняя. Попадались мне и побольше.

– А за что сидят?

– За убийства, вооруженные нападения, ограбления. Больше всего – за воровство.

– А ты за что, Нинель? – спросила Клеопатра и тут же спохватилась. – Если не хочешь, можешь не отвечать.

– А мне скрывать нечего, – пожала плечами Нинель. – Да и потом, все равно узнаешь от других. Здесь в колонии нет секретов. За убийство срок мотаю.

– Убийство?..

– Ну да. Мужика своего порешила.

– Ой!..

– Ага. Надоел хуже горькой редьки своими блядками да пьянками. Как надирался – облик человеческий терял: так лупил меня… – Она употребила крепкое словцо, резанувшее слух Клеопатры, которая не терпела матерных выражений.

– Я слышала, в колониях некоторые женщины специально беременеют и рожают, чтобы облегчить свою долю, – сказала Клеопатра.

– Бывает и такое, – кивнула Нинель. – Дело это нехитрое, хотя сноровки определенной требует… А ты что, собралась?

– Нет, я не собираюсь. Просто интересно.

Их отряд вошел в столовую – стоявший на отшибе огромный барак с приделанной к нему сбоку кухней. Обед, против ожидания, Клеопатре не то чтобы понравился, но не вызвал отвращения. Она съела все, что дали, облизала алюминиевую ложку, выпила черничный кисель.

* * *

В пошивочном цеху пахло сыростью, лежалой тканью, масляной краской. Стрекотали машинки, тонко перекликались швеи. Две женщины, стоя у двери, выясняли отношения на повышенных тонах. Клеопатре досталось местечко у окна, ей для начала дали простейшую операцию. Рядом оказалась Анфиса с забинтованным локтем. Она виновато посмотрела на Клеопатру и отвела глаза в сторону.

Все машинки в цеху были старые. Клеопатре самой досталась «зингер», еще дореволюционная, о чем свидетельствовал твердый знак в ее названии. Пару раз до перерыва машинка ломалась, и ее налаживала старая ворчливая армянка.

– Не бери в голову, – посоветовала Нинель. – Начальство экономит на новом оборудовании, хотят с дерьма снимать сливки.

– Я шила плавно, не дергала…

– Я же говорю, тут все машинки на ладан дышат. Отдохни пока.

– Слушай, я еще в столовой хотела спросить тебя: а как тут с детишками? – спросила Клеопатра. – Ну, в колонии…

Они отошли в уголок, где стояла кадка с засохшим фикусом и разрешалось курить.

– Для малолеток есть детское отделение. Так что давай, рожай. Если надо будет – подмогну, – хохотнула Нинель, блеснув глазами.

Машинку наконец наладили, и Клеопатра снова принялась за работу. За время вынужденного простоя, хотя и недолгого, перед ней накопилась целая гора заготовок. Теперь она трудилась, не разгибая спины, чтобы ликвидировать свою задолженность.

Казалось, этот день никогда не кончится. У Клеопатры с непривычки кружилась голова, стучало в висках. С трудом она дотянула до конца смены, но норму выполнила, чем очень гордилась.

В последующие дни работать стало легче. Клеопатра нашла свой ритм, приноровилась.

Неподалеку от нее на конвейере работала совсем юная девушка – Лена. Клеопатра решила, что она несовершеннолетняя. У Лены была ответственная операция: она обметывала петли для пуговиц; и машинка у нее была новая, электронная, с программным управлением. В этот день у Лены, как на грех, все из рук валилось: может, письмо плохое из дома получила, может, просто какие-то женские фантазии разыгрались, подумала Клеопатра.

Лена задала программу своей машинке, зафиксировала ее и пошла в туалет. Как позже выяснило следствие, проведенное под руководством начальника колонии, у Лены в заначке каким-то образом оказалась доза «фени», и она решила принять ее в туалете, не дожидаясь отбоя – просто потому, что у нее началась ломка. Доза оказалась чрезмерной, а Лена – хрупкая, тоненькая – поплыла. Видно, она была наркоманка со стажем.

Вернувшись на свое рабочее место, Лена вновь взялась за проклятые петли для пуговиц. Но программу машинке она задала неверно, поэтому петля налезала на петлю, одни разрезы для пуговиц выходили слишком большими, другие – маленькими, а Лена сидела с блаженной улыбкой на лице и явно не понимала, что к чему.

По застывшей улыбке на ее лице Клеопатра догадалась о ее состоянии. Улучив минутку, она подошла к Лене и увидела, что много заготовок для одежды безнадежно испорчено.

– Лена, – тихонько позвала Клеопатра, но девушка не откликнулась. Она положила ей руку на плечо, чтобы привлечь внимание. Плечо показалось твердым, как бы одеревеневшим.

«На разных людей наркотик, по-видимому, действует по-разному», – подумала Клеопатра. В том, что это именно «феня», а не какой-нибудь другой наркотик, она нисколько не сомневалась: у бывшей хозяйки наркосиндиката на эти вещи глаз наметанный.

Клеопатра огляделась, ища помощи. Взгляд ее уперся в Нинель, которая прохаживалась в дальнем конце цеха. Клеопатра подбежала к старосте камеры и коротко рассказала, в чем дело.

– Как ее привести в себя, пока начальство не заметило? – спросила она.

– Ленка всегда под кайфом. Пойдем посмотрим, – ответила Нинель.

Пока Клеопатра отсутствовала, Лена умудрилась сунуть палец под скальпель для разрезания ткани. Нож отхватил полпальца, кровь из раны хлестала на груду испорченных заготовок, но даже боль не привела Лену в чувство: она тупо смотрела на кровь и продолжала улыбаться.

Нинель, не раздумывая, дала Лене пощечину. Девушка вздрогнула. Широко раскрыв глаза, с ужасом смотрела на дело своих рук.

Она принялась судорожно ковырять панель управления, чтобы остановить машину, но руки дрожали, пальцы тыкали куда попало. Где-то в недрах дорогой импортной машинки что-то жалобно хрустнуло, лезвие шмякнуло о твердую поверхность швейного столика и сломалось.

– Запорола, падла, – прошипела Нинель и со всей силой ударила Лену кулаком в лицо, разбив нос. Из глаз девушки потекли слезы.

– Встань, сволочь, – негромко скомандовала Нинель, чтобы не привлекать внимания. Лена поднялась.

– Ты что же делаешь, сука? Машину запорола. А кто платить будет?

– Я… сознание потеряла…

– Сколько раз говорила – не принимай «колеса» на рабочем месте.

– Я в последний раз.

– У тебя все разы – последние. Ну-ка, пойдем в сортир поговорим.

Лена отказывалась идти в туалет, как она догадывалась, на расправу. Нинель тянула ее за руку – девушка изо всех сил упиралась. Она взяла одну из изуродованных рубашек и обмотала окровавленный палец.

– А ты чего стоишь? – перекинулась Нинель на Клеопатру. – Бери ее за вторую руку, потащим вместе.

Клеопатра замешкалась.

– Ну! Кому говорю?! – прикрикнула на нее Нинель.

Клеопатра взяла Лену за другую руку, и они вдвоем потащили девушку в туалет. Там было несколько женщин. При появлении живописной троицы их словно ветром сдуло: видимо, расправы здесь были привычным явлением, никому из них не хотелось быть втянутыми в конфликт.

Когда они остались втроем, Нинель без лишних слов начала избивать Лену. Девушка пыталась защищаться, бормоча какие-то оправдания, а Нинель свирепела все больше.

– Оставь, с нее достаточно. – Клеопатра попробовала остановить старосту камеры.

– А ты не лезь не в свое дело! – огрызнулась Нинель. Похоже, она испытывала от мордобоя удовлетворение.

– Убьешь ведь ее.

– Тебя не касается. – Она с силой оттолкнула Клеопатру, так что та едва удержалась на ногах.

– Касается.

– Знаешь присказку, – хищно усмехнулась Нинель, обнажив желтые прокуренные зубы. – Два в драку, а третий – в… сторону.

Под градом ударов Лена упала на колени, закрыв лицо руками. Затем повалилась на грязный пол. Нинель принялась избивать ее ногами, выбирая наиболее уязвимые места. После удара по почкам Лена слабо охнула и схватилась за поясницу, открыв на мгновение лицо, куда Нинель и двинула изо всей силы носком сапога. Лена ойкнула и откинулась ничком. Губы ее были размозжены.

Несомненно, озверевшая Нинель потеряла над собой контроль, не задумывалась о последствиях.

– Хватит, – решительно сказала Клеопатра и встала между распростертой Леной и Нинелью.

– Ты кто такая, чтобы мне указывать?! – пришла в ярость Нинель.

– Неважно.

– Может, там, на воле, ты чего-то стоила, а здесь ты – ничто, тля навозная.

Нинель попыталась оттолкнуть Клеопатру, больно ударила ее в грудь, в самое чувствительное место – там с некоторых пор появилось какое-то уплотнение, которое беспокоило Клеопатру, особенно по ночам. Клеопатра пришла в ярость и дала Нинель сдачи. Та опешила от такой дерзости, а затем с удвоенной злобой накинулась на защитницу.

Нинель была крупнее ее и на порядок сильнее. Но ей, с ее грубой силой, наводящей ужас на провинившихся товарок из камеры, нечего было противопоставить изощренным приемам Клеопатры.

Дверь туалета время от времени приоткрывалась и тут же захлопывалась. Столпившиеся за ней женщины не решались войти.

Наконец запыхавшиеся и обессилевшие противницы прекратили сражение.

– Прощайся с жизнью, Клёпа, – прохрипела Нинель. – Тебе жить до отбоя.

– Не пугай, я пуганая, – ответила Клеопатра.

– Я не пугаю, а предупреждаю, – неожиданно холодно произнесла Нинель. – Ты просто дура. И кой черт дернул тебя защищать эту лярву?

– Ты убила девочку. Убила ни за что.

– Девочку? – Глаза Нинель налились кровью. – А ты знаешь, что это за девочка?.. Она убийца. Она отравила свою подружку, решив, что та гуляет с ее мужем.

– А ты откуда знаешь?

– Не твое дело.

– Ты не судья, ты сама убийца.

– У нас здесь свой суд. Скорый, но справедливый.

Обе, не сговариваясь, подошли к Лене, которая продолжала лежать в прежней позе.

– Кончилась, – сказала Клеопатра.

– Такие быстро не издыхают, – уверенно произнесла Нинель. Она набрала под краном пригоршню холодной воды и плеснула в лицо Лены. Та не пошевелилась. Нинель несколько раз пнула ее ногой, затем довольно умело стала делать ей искусственное дыхание, став на колени. После чего достала крохотное зеркальце, запрятанное где-то в недрах ее робы, и поднесла к губам Лены.

– Видишь? Дышит, сука. Все в порядке, – удовлетворенно проговорила она, пряча зеркальце.

* * *

Клеопатра ждала вечера не без внутреннего трепета. После драки с Нинелью она решила было обратиться к Залесской и, рассказав обо всем, попросить защиты. Но, поразмыслив, отказалась от этого намерения. Сама кашу заварила, сама и будет расхлебывать. Ну а кончится плохо, не удастся расхлебать – сама виновата.

Нинель удивилась, увидев слабую улыбку на губах Клеопатры, шагавшей рядом с ней строем в камеру. «Молодец, баба. Умеет себя держать в руках», – подумала Нинель и решила, когда Клеопатра уснет, придушить ее подушкой, чтобы не было следов насилия. Но новенькая – баба не простая. С ней так легко не справишься. Может, пригласить на помощь Анфиску и Зою? Они, конечно, с радостью согласятся помогать, но очень уж неохота посвящать в свои планы посторонних.

В не менее тяжелом раздумье находилась и Клеопатра. Отказавшись – вполне сознательно – от просьбы о помощи, она поставила себя в тяжелое положение. Залесская могла бы, например, перевести ее в другую камеру.

…О том, чтобы заснуть в эту ночь, не могло быть и речи.

Клеопатра долго ворочалась с боку на бок, решив без борьбы не сдаваться. Потом она замерла, сделав вид, что спит.

Ждать пришлось недолго.

Снизу послышалось легкое шуршание. Чуть приоткрыв глаза, чтобы они привыкли к темноте, Клеопатра увидела фигуру, медленно перемещающуюся к ее изголовью. Теперь важно было не упустить решающий, кульминационный момент схватки – от этого зависела ее жизнь.

Рука осторожно нащупала угол подушки, и тут Клеопатра догадалась, каким будет следующее действие нападающей стороны. Едва рука перегнула подушку, чтобы придавить ей лицо, Клеопатра схватила нападающую за горло.

– Пусти, – шепотом прохрипела Нинель. Ей удалось разжать пальцы на своем горле, и она изо всей силы навалилась на подушку, умудрившись выдернуть ее и прижать к лицу Клеопатры.

Последним усилием Клеопатра, словно угорь, вывернулась из-под подушки и двумя руками опять схватила Нинель за горло. Нинель какое-то время барахталась на койке, словно рыба, выброшенная на песок, затем изловчилась и изо всей силы пнула противницу коленом в низ живота. От острой боли Клеопатра едва не потеряла сознание.

– Молись Богу, падла, – просипела Нинель и всей тяжестью тела налегла на подушку. – Теперь тебе никакая Залесская не поможет.

Последним усилием, уже теряя сознание, Клеопатра в свою очередь вывернулась из-под подушки и прижала горло Нинели к матрасу.

Нинель забилась под цепкими пальцами Клеопатры, затем затихла. Клеопатра тут же ослабила хватку.

– Жива? – тихо спросила она.

– Вроде того, – прохрипела Нинель. Помолчала. – Что ж ты отпустила? Дожимай, твоя взяла.

– Зачем? Мне твоя жизнь не нужна. И ты… Неужели в самом деле ты такая жестокая? Не верю. Напустила на себя блажь закоренелой убийцы…

Они вдруг сели рядком, укрылись одним одеялом и, сгорбившись под нависающим потолком, шепотом, чтобы не разбудить остальных, проговорили почти до побудки.

* * *

Прошло несколько дней, и Клеопатра стала получать передачи и делить их на всех товарок. Приходили и деньги от Саркисяна, которые очень облегчали ей существование.

Но главной ценностью, можно сказать, валютой из валют в колонии считались наркотики, и в первую очередь – «феня». Многие зэчки готовы были душу заложить за дозу отравы, которой именно она, Клеопатра, дала путевку в жизнь.

…В ту «ночь откровения», когда она до утра проговорила с Нинелью «за жизнь», Клеопатра кое-что рассказала о себе: о жуткой ночи в деревушке под Тбилиси, когда заезжий красавчик пустил наперекосяк всю ее последующую жизнь, о последующих любовных приключениях, где, кроме Алексея Ильина, фигурировало еще несколько мужчин. Рассказала и о садисте-гаишнике, изнасиловавшем ее в Кургане. Конечно, она и не думала посвящать Нинель в свои дела, но та все-таки каким-то образом узнала о причастности Клеопатры к производству наркотиков.

Однажды во время короткого перекура Нинель отозвала ее в сторонку:

– Разговор есть.

Они отошли в угол, за кадку с высохшим фикусом, в которой были натыканы окурки.

– Слышь, «феня» нужна, – начала без обиняков Нинель, – и много. Доз пятнадцать – двадцать.

Клеопатра пожала плечами:

– А я при чем?

– Не строй целку, – чуть повысила голос Нинель. В нем появились визгливые нотки – признак гнева, которого все зэчки панически боялись. – И самой высокой очистки, без дураков. Хорошо бы из Ленинградской области. Можешь?

– А зачем тебе?

– Это другой разговор. Слушай сюда. Кум у нас, ну самый старший, того… наркоманит. Ему надо. Очень надо. Поверь. Я тебе потом объясню, что к чему.

Клеопатра, выдержав паузу, прикинула все «за» и «против» и сказала:

– Будет тебе дурка. Я закажу. Только смотри, никому ни слова.

– Да я никому, Клёпочка, – вдруг залебезила Нинель. – Разве я не понимаю?

* * *

Благодаря благосклонности начальника колонии Залесской, Клеопатра вскоре получила некоторые привилегии. Это выразилось и в переводе в камеру всего на четверых человек, и в ряде мелких поблажек, и в разрешении общаться с посетителями, и в беспрепятственной переписке. Письма, разумеется, перлюстрировались, как и положено по закону, но для Клеопатры и ее контрагентов, давно освоивших эзопов язык, это не представляло никакого неудобства. Важно, что письма доставлялись в срок.

За порядком в почтовых делах Клеопатры, как и за другими ее привилегиями, присматривала лично Марина Федоровна. Делала она это, само собой, не бескорыстно.

Ильин писал не часто. Из его писем Клеопатра узнала, что бывшая жена Алексея Наташа погибла в дорожно-транспортном происшествии, что живет он теперь со своей дочерью в Ясеневе, в квартире, которую он когда-то купил для Светы и ее матери.

Постепенно Залесская прониклась к Клеопатре все большим уважением. У Клеопатры оказались большие связи, благодаря которым колония стала получать выгодные заказы для мастерских, где трудились женщины, стройматериалы по низким ценам, новые швейные машинки.

Все бы ничего, если бы не одно «но». Через два месяца пребывания в Можайской колонии наркобаронесса почувствовала, что с ее организмом происходит что-то непонятное, ранее, определенно, не испытываемое. Поначалу Клеопатра объясняла себе это некомфортными условиями в колонии и выпавшими на ее долю стрессами. А когда ее стало подташнивать и потянуло на солененькое и острое, она поняла, что беременна.

Врач-гинеколог в колонии подтвердил ее догадку, сделав анализы.

– Как это может быть?! – вырвалось у Клеопатры, услышавшей приговор.

– Обычном способом, моя милая, – невозмутимо ответила пожилая женщина и протянула ей несколько рецептов. – Вот это бесплатно получите в аптеке… как вас? Зулейка Ивановна. Гм, экзотическое имя, никогда не встречала… Попьете успокаивающее. По-моему, беременность протекает нормально, но понаблюдаться у доктора не помешает. Придете ко мне через недельку, я тут написала… Все, свободны… Зулейка Ивановна.

Клеопатра вышла из кабинета, будто оглушенная. Жизнь сыграла с ней злую шутку, причем в самый неподходящий момент.

Драматизм ситуации усугублялся тем, что она и в самом деле не представляла, от кого забеременела. Хорошо, если от Алексея. А если от майора милиции, изнасиловавшего ее? По срокам это было вполне возможно. Если не Алексей, а, не дай бог, этот проклятый майор… Ведь он законченный наркоман, а это зло, как известно, передается по наследству…

«Беременна… беременна… беременна…» – стучало в мозгу.

Теперь Клеопатра стояла перед выбором: оставить ребенка или сделать аборт? Посоветоваться она ни с кем не могла. Разве написать Алексею? Но в последнее время, после ее ареста, он отдалился от нее. Что ж, так часто бывает в жизни – упавшему редко кто протянет руку… Так что самой придется нести свой крест.

По пути в барак Клеопатра зашла в аптечный киоск, расположенный на территории колонии рядом с продуктовым магазинчиком. Получила лекарства, которые, по всей вероятности, были в колонии в большом ходу. Девчонка-аптекарша понимающе ухмыльнулась и молча протянула ей целлофановый пакетик с медикаментами. На ее лице Клеопатра без труда прочитала: ну вот, еще одна краля исхитрилась забеременеть, чтобы с помощью ребеночка облегчить свою участь…

– Что-то ты бледная сегодня, Зулейка Ивановна, – сказала одна из ее новых сокамерниц.

– Недоспала, наверное, – вяло ответила Клеопатра и без сил повалилась на койку: как раз только что прозвучал сигнал отбоя.

Сокамерница участливо приложила руку к ее лбу:

– Температура вроде нормальная. Отдыхай, все пройдет.

«Ничего само не пройдет», – подумала Клеопатра.