Текст книги "Рассказы"
Автор книги: Леонид Жариков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
Синий май. Заревая теплынь.
Не прозвякнет кольцо у калитки.
Липким запахом веет полынь,
Спит черемуха в белой накидке.
Сергей Есенин
В наших лесных степановских пущах дорога к Истре выбегает на просторный луг, словно река в море. Не гуляют в том море бурливые волны, – оно из неоглядного зеленого разнотравья, усеянного полевыми цветами. Широкой вольной дугой окружает луг вечнозеленый сосновый окоем. И каждой весной опушка леса занимается на рассвете белой зарей: зацветает черемуха.
Старожилы тех очарованных мест гордились высокой молодой черемухой. Она стояла у края дороги как белое чудо, как царица леса. И невозможно было оторвать взгляда от ее звенящих пчелами белых душистых гроздьев.
У каждого цветка, у всякой травинки своя судьба. Была она и у красавицы черемухи: родилась в Степановском лесу, радовалась безоблачному детству, тянулась к юности. А когда пришла невестина пора, засветилась белыми султанами и росла в нежной истоме, сама себя опьяняя. И стоило подуть лесному ветерку, и кружилась в воздухе снежная вьюга лепестков, устилала под деревом зеленую траву. Подружки черемухи – сосны и ели, что росли поодаль на песчаном пригорке, казалось, завидовали ее молодости и красоте. Соловьи любили петь в ее пахучих ветвях, вили там свои гнезда.
Осенью черемуха меняла свой пышный наряд на золотое убранство листьев. С веток свисали кисти сочных глянцевито-черных ягод – сладчайшая пожива дроздам. Зимней порой, когда лес засыпал в снежном безмолвии, солнце пригревало и подтапливало снег на ветвях черемухи, ледяные сосульки сверкали в лучах солнца, словно серьги на лице красавицы.
Уходила зима, и снова с весной сказка цветения возвращалась к людям.
Но вот в чем было горе черемухи: кто бы ни шел лесной дорогой, каждый старался отломить себе пахучую веточку. День ото дня, год от года дерево теряло свой первозданный пышный наряд, медленно умирало. Люди не замечали той смерти. Так называемые любители природы, «туристы», приезжавшие на мотоциклах развлечься на берега Истры, кромсали цветы, точно веники. Скоро до нижних ветвей уже нельзя было дотянуться рукой. Тогда парни приноровились баграми и палками наклонять цветущие ветви, обламывали и бросали их в кучи. Девушки охапками уносили цветы и украшали ими мотоциклы и палатки.
Постепенно нижние ветви превратились в черные рогатины и торчали в разные стороны или безвольно свисали вниз, точно выкрученные руки…
Мать-природа! Что-то недодумала ты в своей мудрой заботе о будущем. Почему создала красоту такой доверчивой и доступной? Люди, как неразумные дети, сами не ведая что творят, растоптали непорочную красоту, распяли ее, живую и добрую.
Довершили дело «барышники». В ранний час летнего утра, когда роса еще не сошла с листьев, под черемухой появились двое: отец и сын. Они прихватили с собой вместительную тележку на легких велосипедных колесах.
Отец деловито принялся обучать сына алчности. Он велел ему взобраться на дерево, набросить веревочную петлю на вершину. И когда мальчишка спустился вниз, они вдвоем стали наклонять черемуху к земле. Затрепетало дерево всеми своими листочками, застонали, затрещали ее ветки. Ствол не выдержал напора и раскололся от макушки до самого низа. Воплем отчаяния раздался в лесных далях голос погибающей черемухи: дереву сломали хребет.
Двое хищников, оседлав упавший ствол, стали торопливо обламывать цветущие ветки и укладывать их в тележку. Они спешили, и не потому, что боялись возмездия или соперничества себе подобных. Их подгоняла жадность, распирала грудь радость наживы, предвкушение барыша, который сулили им бесконтрольные наши уличные базары.
На беду, я был свидетелем тех азартных действий. Надеясь, что мои увещевания разбудят у них совесть, я спросил:
– Зачем же вы такую красоту загубили?
Старший мрачно взглянул на меня и ответил нехотя, назидательно:
– Красота тогда красота, когда она в руках человека…
– Но вы сломали дерево и оно теперь погибнет.
– Ну и что? Твоя, что ли, черемуха?
– Не моя… Она народная собственность.
– Вот именно: народная, а мы и есть народ… Поэтому, мил человек, шагай своей дорогой и не мешай нам. А ты, Петя, полезай вон на тот сук, там цветы крупнее.
Не было у меня никакой другой силы, кроме силы слов. Но они отскакивали от его слепой души. Мы не понимали один другого. Для меня высшей справедливостью было чувство прекрасного, для него – замусоленные трешки, которые он выручит от продажи лесных цветов.
Что же было делать мне: осуждать этих людей или жалеть? Скорее всего – жалеть! Спросить у старшего: где же ты, гордый сын природы, защитник и хранитель всего прекрасного на земле, растерял свою человечность и доброту? Почему не повезло тебе в жизни и жалкая корысть погасила в твоей душе свет, лишила тебя самого драгоценного – удивления и радости перед красотой природы?!
…Я пишу этот реквием красавице черемухе, потому что она умерла. Проходя по лесной дороге, я каждый раз с болью смотрю на ту насильственную смерть. Вот и опять пришла весна. Все вокруг благоухает. И стоит среди всеобщего ликования жизни растерзанная, засохшая черемуха с перекрученными, изломанными ветвями. Выглядывают из зеленой чащи пугающие черные рогатины. Умерла добрая черемуха, щедро и бескорыстно дарившая людям радость. И уже не поют птицы в ее ветвях, не вьют там свои гнезда. Подружки-деревья с грустью и страхом смотрят на загубленную ровесницу, которой так мало было нужно – только жить!
Какой же урок возьму я для себя из этой грустной песни, чем успокою встревоженное сердце?
Поистине так: природа добра, но и горда. Она не прощает высокомерного, а тем более варварского к себе отношения. И если человек напористо наступает, она отвечает тем, что умирает, оставляя его наедине с каменной тишиной.
НЕ СУДИ О ЛЕСЕ ПО ОПУШКЕ
Там липы в несколько обхватов
Справляют в сумраке аллей,
Вершины друг за друга спрятав,
Свой двухсотлетний юбилей.
Б. Пастернак
Деревня Степановское со всех сторон окружена лесом. Вдоль опушки вьется дорога, заросшая полевыми цветами. Она обегает неоглядное хлебное поле и замыкается, образуя зеленое кольцо.
За долгие годы жизни в деревне знакомая опушка леса приобрела для меня дорогой сердцу облик. По ней я узнаю свой лес издалека, знаю там каждое дерево в лицо. Вот выступили на край дороги красавцы деревья, все как на подбор, ни дать ни взять – гвардейцы! Стройная белая береза все свои девичьи годы росла у меня на глазах. Сейчас она в зрелой поре и украшает опушку, задумчиво поникнув зелеными косами ветвей. Она грациозна, видна отовсюду и вся от земли до вершины светло-пресветлая.
Неподалеку от березы выступила из чащи сосна – теплошубая, мудрая. От ее мохнатых ветвей исходит зеленый полусвет, а оранжевые сучья широко раскинулись в стороны. Лесной ветерок легонько шелестит молодой прозрачной корой. Вековым здоровьем, теплом и добротой веет от сосны.
Вышли на опушку великаны дубы и липы. Зеленой ракетой взметнулась к небу темно-зеленая ель. Кончики ее ветвей в кокетливой оторочке из светлых молодых побегов.
Рядом с елью вытянулся в струнку высокий тополь, похожий на молодого лейтенанта в зеленых погонах листьев.
Деревья опушки жизнестойки, картинны. Они как избранники леса, как витязи переднего края первыми грудью встречают вьюги и ураганы. Но они же первыми бывают обласканы солнцем, с рассвета до заката купаются в его ласковых лучах. Эти деревья как баловни судьбы, как представители и посланцы всего леса знают себе цену. Недаром туристы, охотники и друзья природы любуются их горделивой осанкой. Художники спешат запечатлеть на холстах их красоту, чтобы потом на выставках вызвать к ним всеобщее внимание.
По картинным деревьям опушки мы привыкли судить о лесе. До поры и я жил в таком заблуждении. Но вот случилось мне побывать в заповедных чащах степановских угодий, и с той поры я с гордостью причисляю себя к открывателям лесных тайн.
Одна из таких тайн – дружба моя с прабабушками Марией Ивановной и Дарьей Петровной. Так в шутку назвал я патриаршие деревья тех берендеевых пущ. Мария Ивановна стоит на краю лесного оврага, где трава по грудь, а папоротники выше плеча. Вековая сосна так высока, что шапка валится с головы, а ствол ее и вчетвером не обнять. Об этой сосне мало кто знает. Она живет там, наверно, с пушкинских времен, и к ней непросто пробраться сквозь зеленую полутьму лесных буреломов. Она как мать всего леса и как прапрабабушка целой рощи разбросанных вокруг малых и больших сосен.
Ее подруга Дарья Петровна растет по соседству. Замшелый ствол древней ели, пожалуй, еще толще, чем у сосны. Характером Дарья Петровна похожа на свой человеческий прототип, на старую бабушку, которую я знал еще с детских лет. Она угрюма, горда и замкнута. В ее стволе, как глубокая рана, зияет подгнившее дупло, должно быть образовавшееся на месте старого шрама от удара молнии. Чего только не повидали и не пережили эти патриархи леса – бури и грозы, крещенские морозы и обвальные ливни. Не покорились и стоят, поражая воображение своей громадностью. А вокруг – непролазные чащи орешника и бузины, приятно пахнет прелью, грибами, спелой малиной. Ягоды земляники здесь крупные, душистые, каких на опушке не сыщешь.
По-былинному красив дуб из Лукоморья. В нем все из сказки, и даже златая цепь на стволе: плети дикого хмеля перевили дерево и гирляндами свисают с рогатых сучьев до земли. Дубу лет двести и он еще в поре расцвета.
…Под ним сидел и кот ученый,
свои мне сказки говорил…
Сказки в том лесу рассказывали Мария Ивановна и Дарья Петровна, сами похожие на старые-престарые сказки. За густыми зарослями – девственная чистота солнечных полян. Здесь гнезда ястребов, тайные волчьи и кабаньи тропы, шмелиные ульи в дуплах. Тут и там лежат вывороченные с корневищами другие деревья. А лес без конца и края, на десятки километров тишина сосновых боров.
Любуюсь могучими деревьями и думаю: поистине, настоящее величие скромно и некрикливо, невзыскательно и нешумливо. Оно чаще бывает в тени. Красавцам богатырям с опушки недоступна красота и мудрость жителей лесных глубин, подлинных владык леса. В боевых построениях древнерусских воинов не всегда наперед выходили самые сильные витязи. Они чаще бывали в засаде или в резерве и готовились для нанесения сокрушающего удара, для перелома в ходе сечи.
Из дальних лесных походов извлек я для себя мораль: не суди о лесе по опушке, не хвались, что знаешь лес, не продравшись сквозь буреломы в его потаенные глубины. Не все самое красивое, что на виду, не все самое ценное, что броско и картинно. Глубины жизни всегда заманчивы, полны загадок и тайн. И какое это счастье – стремиться в глубину и там видеть невиданное, находить ненайденное, открывать неоткрытое!
CONTRA SPEM SPEROСтарожилы москвичи помнят время, когда на Миусской площади стоял недостроенный, мрачный своими руинами храм Александра Невского. Его могучие стены, сложенные из старинного темно-красного кирпича, покрытые мхом, поражали воображение своей угрюмой монументальностью и напоминали остатки заброшенной крепости. Очевидцы рассказывали, что храм строили много лет, а в 1914 году прекратили: началась первая мировая война. С тех пор древние стены возвышались среди жилых кварталов словно тени прошлого. Они покрылись сизой плесенью, а на самой высоте по гребню густо поросли дикой травой.
На удивление людям там среди бурьяна выросла юная березка. Ее посеял ветер: подхватил летучее семечко и забросил на узкий кирпичный выступ. Там оно и проклюнулось слабым стебельком жизни. В детстве своем березка едва была заметна в зарослях бурьяна. Но шло время, тонкий белый ствол набирал силу, вытягивался, и скоро затрепетало кудрявой зеленой кроной стройное деревце. Отчаянной, беспечной и счастливой казалась жизнь березки в небе над крышами московских домов. Она первая встречала рассветы, последней провожала золотисто-розовые закаты, видела всю Москву от седого Кремля до далеких окраин. Грациозная, вольная, бросавшая вызов всем ветрам, росла березка в синем поднебесье. Весной красовалась нежными сережками, роняла их сверху на асфальт. Осенью осыпала прохожих пожелтевшей листвой. Год от года хорошела березка, и люди стали обращать на нее внимание, останавливались под стенами храма и с улыбкой смотрели на деревце, выросшее под облаками.
– Поглядите, куда забралась, озорница.
– Настоящая альпинистка…
– Снять бы ее оттуда, бедненькую… Ведь от земли-матушки оторвана…
– А ей там неплохо: пьет дождевую воду, на солнышке греется.
Отчаянной верой в жизнь березка у одних людей вызывала восторг веселой удалью, с которой жила на карнизе, вцепившись корнями в камень. У других – грустную улыбку ненадежной своей надеждой, горькой иллюзией жизни.
В те годы я жил неподалеку от Миусской площади, частенько проходил мимо храма и всегда любовался смелым деревцем.
Не знаю, почему я привязался душой к той поднебесной жительнице. Может быть, судьбы наши были схожи, или отчаяние казалось более обманчивым, чем надежда, и я выбирал последнюю. Не случайно, видно, в трудные минуты березка возникала перед глазами, словно пыталась чем-то помочь мне, успокоить, подбодрить и уверить, что нескончаемый и манящий путь к надежде и есть сама жизнь…
Однажды ночью разразилась сильнейшая буря. Небо над Москвой сделалось черным, удары грома оглушающим эхом отдавались в ущельях улиц, молнии били по крышам домов. Укрылись от непогоды люди в домах и подъездах, и только березка на вершине храма, никем и ничем не защищенная, встретила грозную стихию лицом к лицу.
Ураган застал меня дома. Казалось, земля вздрагивала от громовых раскатов. Я смотрел, как бушевал за окном ливень, и вспомнил о березке. На этот раз я был уверен, что деревце не выдержит и ветер сломает ее, вырвет с корнем и сбросит с высокой стены. Мысленно представлял себе, как шквалы бури треплют, ломают тонкие ветви, как летят по воздуху и падают на мокрый асфальт нежные зеленые листья. Не знаю, был ли я одинок в моей тревоге или кто-то еще, подобно мне, пожалел одинокое деревце, но едва миновала гроза и на улице еще лил дождь, я набросил плащ и поспешил к месту вероятной беды… Как же я был счастлив, увидев деревце невредимым. Березка стояла в небе красивая, в разноцветном ореоле солнечной радуги, блестела мокрой молодой листвой и точно смеялась…
Все в жизни имеет начало и конец. Настал и горький час березки. Было решено на месте старого храма построить Дворец пионеров – макет его был выставлен в витринах. С грозным рычанием приползли на Миусскую площадь мощные бульдозеры, окружили храм автокраны, самосвалы. Строители обнесли стены храма временным забором. Началась ломка. Но стены, сложенные на века, не поддавались. Старые люди говорили, что старинная кладка была связана особым раствором, замешанным на яичных белках. Никакими силами не удавалось сокрушить крепостные стены. Взрывать собор было нельзя ввиду близости жилых кварталов. И тогда придумали особые разрушающие приспособления: в стены стали бить тяжелыми металлическими шарами. Мощный кран раскачивал шар, и тот, казалось, с дьявольским хохотом, с гулом ударял в стену, сотрясая храм. Березка трепетала, не ведая, какая непоправимая беда пришла к ней.
Ночью могучие стены не выдержали и рухнули. В лучах прожекторов было видно, как поднялись к небу тучи пыли. Погибла юная березка под обломками камня, изломали, расплющили ее ствол, растерзали ветки, смешали с битым кирпичом ее молодую листву.
Всякий конец бывает началом чего-то нового. Теперь москвичи любуются красивым зданием Дворца пионеров на Миусской площади. Новая красота пришла и заняла подобающее ей место. Вырос четырехэтажный, облицованный розовой плиткой дворец с куполом обсерватории на крыше, с зимним садом за солнечными стеклянными стенами. Из распахнутых окон доносятся звуки пионерских горнов, звенят детские голоса. Радует сердце новая жизнь, что пришла на смену неприветливой старине: таковы законы вечно движущегося времени.
…А я бы ту березку спас. Осторожно снял бы ее со стены храма и посадил на зеленой лужайке под окнами Дворца пионеров. Я подарил бы отважной вторую жизнь, которую она заслужила и в которую так преданно верила.
Приходится сожалеть, что за неотложностью дел, за трезвостью суждений нам часто недостает романтики. Мы забываем, что среди нас везде и всюду живет сказка и что без нее нет человека, нет мечты, вечно зовущей в светлые дали.
Contra spem spero – говорит латинское изречение, – без надежды надеюсь. Так бы и мне жить, как жила та березка, верить в жизнь даже тогда, когда нет надежды, когда остается одна-единственная минута – последний удар сердца. Ведь вера в жизнь и есть наш завтрашний день!
ПЕСНЯ ЖИЗНИКак-то в школе в разговоре учителей услышал я шутливую реплику: «Дети? Да они же у нас все академики!»
Правда этих слов состояла в том, что в отличие от взрослых дети видят мир изначально, мыслят по-своему – смело, свежо, я бы сказал, первично.
Попалось мне письмо школьника из Липецкой области Пети Камкова. Местная молодежная газета напечатала это письмо, и оно вызвало много откликов. Мальчик сделал неожиданное для себя открытие и, радуясь догадке и как бы сомневаясь в ней, писал:
«Почему весной человек как все равно оживает или рождается заново? И вот я думаю, вернее, предполагаю, что человек с природой какой-то общей „кровью“ связан, которая и через нас, и через деревья одинаково течет».
Ярко представил, я себе этого маленького Ломоносова, простого русского мальчишку с открытым лицом и задумчивым взглядом добрых серых глаз. Сколько первозданной правды было в наивном его открытии, какая глубина! Небольно подумалось, что эта мысль пришла мальчику в ту минуту, когда он потрясенной душой наблюдал гибель живого дерева, видел своими глазами, как взмахом острого топора пересекли, перерубили кровеносные сосуды молодой березы и обильный сок, носитель жизни, хлынул из раны на измятую, истоптанную сапогами весеннюю траву. Мальчик слышал, как дерево вскрикнуло от боли, глухо ударившись о землю. Не мог он понять, почему не нашли засохшую, а срубили живую березу – высокую, стройную, с зелено-тенистой кроной, полной птичьего гомона. Страдая от жалости и не зная, как с нею справиться, мальчик смотрел, как люди волокли срубленное дерево, давя по пути и вырывая с корнем ростки сосенок, елочек и березок, едва пробившихся из-под земли. Может быть, это было первое потрясение в жизни мальчика и ему было над чем задуматься.
У памяти свои законы, и никто не властен предсказать или объяснить их. Письмо Пети Камкова неожиданно вернуло меня в тот горький год, когда мы хоронили на Новодевичьем кладбище в Москве писателя Александра Фадеева. Был яркий, сверкающий солнечный день, пора пробуждающейся весны, торжество мая. Помню, как с обрубленных лопатой живых корней брызгал, частыми слезами капал и стекал в могилу животворный сок, точно это были слезы матери-земли, слезы его неоконченных книг, недодуманных дум. В расцвете сил ушел от нас юный партизан Дальнего Востока Саша Булыга, ставший выдающимся писателем, упал, точно срубленное дерево в цвету. С тех пор его всенародная слава на веки вечные связана со славой страны, как соки дерева связаны с током крови людской…
Годы мчатся, не оглядываясь на прошлое. Как сложилась судьба моего пытливого искателя истины из города Липецка? Кем стал Петя Камков, окончив школу, – слесарем на заводе? Лесником? Начинающим ученым или, может быть, затаил в душе мечту о литературной деятельности, чтобы страстным писательским словом встать на защиту матери-природы? Но кем бы ни был Петя Камков, верю, знаю, вижу, как он решительно и властно остановит чью-то руку, вооруженную топором и занесенную над живым деревом, остановит, потому что жизнь человеческая связана с природой общей кровью.
ПЕСНЯ УТРЕННЕЙ ЗАРИЕсть и в буднях наших часы очарования. Не знаю большего счастья, как встать до восхода солнца и наблюдать одно из земных чудес – рождение нового дня.
Еще нет никакого источника света – ни на небе, ни на земле, еще не успели погаснуть далекие звезды, а вокруг уже светлеет. В голубоватых сумерках медленно проявляются деревья, сонные домики на деревенской улице, лесной овраг, до краев наполненный молочным туманом. Всюду безлюдье, тишина, покой.
Но вот первым просыпается легкий как дыхание предутренний ветерок. Он словно перелистает страницу ночи и, невесомый, неслышный, поплывет над землей – пошевелит листву на деревьях, позвенит лесным колокольчиком, еще влажным от росы, тронет перышки на спящих птицах.
Небесный полог на востоке начинает розоветь, накаляться. Это за лесной сторожкой и дальше над деревнями Николо-Урюпино и Бузланово выплывает в небо на розовых крыльях утренняя богиня Заря. Она открывает ворота богу света – Солнцу. Еще рановато и бог не торопится, он еще только запрягает четверку огненных коней, не спеша заводит их в золотую колесницу, чтобы взлететь в небо и царить в нем от восхода до заката.
Осиянные невидимым светом, замерли в радостном ожидании сосны, и кажется, будто деревья светятся, расстелив на траве розовые тени.
С каждой минутой таинственный свет все ярче озаряет медно-красные стволы сосен. Всюду вокруг торжественная тишина. Она – как прелюдия к музыкальной картинке июньского дня. Кажется, если перевести неуловимое свечение утренней зари на музыку, то зазвучат скрипки и флейты. И вот они уже начали, завели свою нежную мелодию. Это ранний жаворонок залился трелью над полем. Потом раздается воинственный крик петуха. Из леса доносится мычание коров. За деревьями их не видно, но там резко щелкает пастуший кнут.
Все больше разгорается тихим пожаром небо. Птицы проснулись и защебетали, запели на разные голоса. От пламенеющего небосклона невозможно оторвать взгляда. Хочу схватить мгновение, когда брызнет первый луч. Но мои старания напрасны: сколько ни следил, не заметил, когда всплыло над землей солнце. Миг – и кроны деревьев уже в золотом сиянии. Ночные тени сползают по стволам все ниже к земле. В просветах между деревьями золотом озарилась трава. От кустов и деревьев пролегли голубоватые тени, заблестела, заискрилась бриллиантами роса, и только в овраге еще сумрачно, хотя и там уже растаял ночной туман.
Еще минута – и лес вовсе проснулся, ожил, заиграл красками. Засветился, зазвенел июньский день. Пришло новое утро с петушиными сполохами, с бесшумным полетом крылатых грачей над полем, с отдаленным гулом колхозного комбайна, окучивающего картофельные гряды.
Родился новый день, день поисков и надежд, день трудов и вдохновенья.
От века до века так: с вечерней зарей свет меркнет, в утренней рождается. И как в закате есть что-то печальное, неизбежное, какой-то величавый уход, так в утреннем рассвете, в восходе солнца заключено торжество начала, таинство рождения, окрыляющее и манящее чувство грядущего.