Текст книги "Рассказы"
Автор книги: Леонид Жариков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
С детского садика мы учим своих малышей, что лиса «плутовка», что она «хитрая обманщица», «зловредная хищница». А я знаю, что лиса умница, и если ворует в деревне кур, то лишь от нужды: детишек-лисят кормить надо.
Вот какая история приключилась с лисичкой в одной подмосковной деревне.
Ранней весной, когда снег еще не сошел, у моих дачных хозяев лиса утащила курицу. Когда обнаружили пропажу, а потом увидели дыру под сараем, каких только проклятий не сыпалось на голову несчастной лесной жительницы. Кончились разговоры тем, что хозяин подпоясался охотничьим патронташем, снял со стены ружье и мрачно пообещал:
– Не я буду, если сегодня не порешу ее…
И пошел к лесу.
Глядя на его широкую качающуюся спину, налитую здоровьем и силой, я от души желал ему неудачи. Я представил себе, как в редких весенних зарослях притаилась в норе лисичка-мама, худая, изморенная голодом, с тоскливым взглядом совсем не хитрых, а вечно озабоченных глаз, как тревожно колотится ее сердечко от неясного предчувствия беды. И не знает мама, как спасти своих лисят, у кого попросить защиты… Мне легко было представить себе подобную грустную картину, потому что не далее как прошлой весной сам встретил на лесной тропинке лисичку – эту ли самую, что утащила теперь курицу, или другую. Она была до того тощая, с облезлой шерстью, что я поначалу принял ее за кошку, которая пришла в лес поохотиться за птичками. Я шел по тропе, когда недалеко впереди из зеленых зарослей вышла лиса. Увидев меня, она замерла и несколько мгновений стояла подняв лапу и не двигаясь. Она внимательно смотрела на меня, но, убедившись, что я не опасен, спокойно пошла вперед, даже не оглянувшись в мою сторону. Потом нырнула в кусты, и я ее больше никогда не видел…
И вот пришла новая весна, а с нею пора новорожденных лисят. Жалобно скуля, они окружили мамку и просят есть, до боли, до изнеможения сосут ее отощавшие пустые соски.
С тяжелым сердцем я прислушивался: не раздастся ли выстрел в лесу. И когда хозяин вернулся ни с чем, сердито швырнул на землю напрасно убитую сойку и повесил на стену ружье, у меня отлегло от сердца.
Однако я понимал: радость моя преждевременна. Хозяин на том не успокоится, и гибель лисички неотвратима. Чтобы попытаться отдалить ее горький час, я решил подкармливать лису, чтобы не бродила ночами по деревне и не попала под выстрел.
Начал я свою операцию в сумерки: завернул в бумагу кусочки хлеба, две вареные картофелины и куриные кости. Все это я тайком отнес на опушку, где когда-то встретился с лисой. Там лежал большой камень – валун, и я разложил на нем свои угощения.
Утром я раньше обычного вышел на прогулку: томило любопытство, нашла ли мой корм лисонька? К радости своей, увидел я разбросанные кости, клочки замасленной бумаги, хлеб и картошка исчезли. Как же была голодна моя лесная красавица, коль так старательно обсосала каждую косточку. Ну конечно же, она большую часть добычи отнесла лисятам – это было заметно по рассыпанным крошкам и следам.
Вечером я повторил операцию «ужин». И снова не нашел на камне ни крошечки из моих угощений – лишь валялись обрывки газеты.
Так продолжалось несколько дней. По примятой траве я замечал, что лисичка стала приводить на опушку своих детей, которые подросли и бегали за мамкой. Так и хотелось представить себе: выйдет осторожно из чащи лисичка-мать, чутко прислушивается к звукам уходящей ночи, потом подает знак лисятам, замершим в кустах, и те, обгоняя друг друга, головастые и лопоухие, с белыми кисточками на хвостах, спешат к заветному камню… С первыми петухами лиса уводит детей в чащу – до следующей ночи.
Неотложные дела заставили меня уехать в Москву, и я два дня не ходил к лесной опушке. Вернувшись на дачу, я был разбужен ночью странным шорохом под дверьми. Я поднялся, приоткрыл занавеску на веранде, но в серых предутренних сумерках ничего не увидел. Однако ощущение, что кто-то приходил ко мне, не исчезало. Правда, был у меня приятель Филька, живший на соседней сосне дятел, который повадился по ночам пить из корыта, что стояло возле крыльца. Все же чутье подсказывало, что не дятел Филька, а кто-то другой навестил меня прошедшей ночью.
Предчувствие чего-то необыкновенного не исчезало во мне до самого вечера. Сам не знаю почему, я в тот вечер не ходил на опушку с ужином для лисички, как будто хотел проверить неясное предчувствие. Я даже приоткрыл занавеску на стеклянной двери веранды.
Уже и ночь миновала, рассвет забрезжил, когда я встал и увидел: мелькнула тень на моем крыльце. Это была лиса. Должно быть, пролезла сквозь штакетник и, нюхая воздух острой мордочкой, направилась по дорожке к моей веранде.
Так вот какая загадка тревожила меня: я перестал носить на опушку леса еду, и лиса по запаху моих следов сама пришла к своему кормильцу… Затаив дыхание следил я за лисой. Вот она подошла к первой ступеньке, поднялась на вторую, будто искала – не оставлен ли для нее «гостинец». Не найдя ничего, она спустилась вниз, понюхала воду в корыте и как-то сразу исчезла. Я даже не заметил, куда она вдруг пропала.
Был тот час рассвета, когда хозяин поднимался и поливал из шланга свой огород и сад. Не получится ли так, как в поговорке: на ловца и зверь бежит? Ведь никакая самая роковая опасность не остановит мать, рискующую ради своего дитя. Материнская любовь первозданна и неиссякаема, как свет солнца. И не в этой ли материнской любви загадка бессмертия?..
С тревогой прислушиваясь к звукам рассвета, я мысленно сопровождал лисичку до опушки, словно видел, как она крадется бесшумно, чуть заметная в синих сумерках утра, нюхая воздух, в поисках корма…
Счастливым выдался день, когда ко мне приходила лисичка! Все у меня ладилось, самые трудные дела точно сами собой делались – легко и просто. И целый день радостно было на сердце. Я знал: это лисичка принесла мне счастье. Именно так: счастье приходит к нам по следу наших добрых дел.
ЛОСЕНКА УБИЛИТихим летним вечером на окраине деревни случился переполох. Из леса вышли и паслись на озимом поле лосиха с лопоухим лосенком. Деревенские собаки захлебывались от лая, но боялись подходить близко к лосихе. А лоси мирно паслись, не обращая внимания на собак и на столпившихся на краю поля людей.
Случай был и впрямь редкостный. Лоси – жители леса, они нелюдимы, осторожны и всячески избегают встречи с человеком, а если выходят в поле, то лишь потемну или на рассвете.
Люди с любопытством наблюдали за лосями, любовались их дикой красотой. Лосиха была молодая. Свобода и сила были в ее гордой постати, грация в движениях могучего тела. Вместе с тем привлекала в ней спокойная нежность, точно она была уверена, что люди не осудят ее за потраву и поймут, что пришла она по святому материнскому долгу – накормить детеныша, а детей обижать нельзя. Миролюбие матери передавалось и лосенку. Он был забавен: горбонос, уши как два лопуха, ноги – четыре высокие палки. Он заигрывал с собаками: то делал вид, нагнув лобастую голову, будто хочет их забодать, то весело взбрыкивал ногами и пускался по полю вскачь, приглашая собак поиграть с ним. Но собаки не принимали приглашения и отчаянно брехали, оглядываясь на людей, прося у них подкрепления.
Кто-то из мальчишек запустил в лосиху комом земли, чем ободрил собачью стаю. Собаки снова пошли в наступление, заходя с двух сторон. Лишь тогда лосиха рассердилась и двинулась на собак, глядя на них исподлобья. Те мигом бросились врассыпную.
Из толпы выбежала девочка в голубом платьице и смело пошла к лосенку, протягивая ему букетик цветов, который держала в руке.
– Борька, Борька, – звала она, и лосенок доверчиво пошел ей навстречу.
– Ешь, лосенька, ешь мои цветочки, бери…
Лосенок понюхал цветы, платье девочки, постоял, глядя на нее по-детски, и вдруг, взбрыкнув, помчался скачками по полю, увлекая за собой девочку.
Кто-то сказал матери о смелом поступке девочки, и та примчалась как на пожар:
– Ирочка, сейчас же вернись, они дикие, убьют тебя!..
Но девочка мирно разговаривала с лосенком, который вернулся и снова обнюхивал ее, потом фыркнул и побежал к лосихе.
Женщина бросилась в зеленя, требуя, чтобы дочь немедленно вернулась. И тогда лосиха-мать, словно желая успокоить женщину, подала сигнал лосенку и не спеша, с достоинством направилась к темневшему лесу. И столько было прелести в ее дикой красоте, что люди на краю дороги притихли.
Озимое поле опустело, лишь собаки еще лаяли на лес, над которым уже поднялся одинокий золотой полумесяц.
На следующий день лосиха вновь появилась на колхозном поле. Людей удивляла и трогала ее доверчивость. А может быть, она жила тем необъяснимым чувством гордости за свое дитя, какое испытывает всякая мать. Точно она приводила лосенка к людям: поглядите, какой у меня хороший сынок…
Не зря говорится в народе – и у прекрасного есть враги. Был среди людей на краю поля недобрый человек, деревенский хищник по имени Егор. Он отличался хитростью, проворством и жадностью. У него был мотоцикл, два ружья, и все знали, что он браконьер, что даже щук в пруду стреляет.
Сговориться о подлости не составляло труда. Посмотрел Егор на лосиху с лосенком, пошептался с дружками, а вслух с показным негодованием сказал:
– Ишь, проклятые, озимку нашу губят… В старое время помещик взыскал бы за такую потраву…
– Шугануть их из ружья, – поддакнул Егору один из его приятелей. – Хлеб, он тоже ценность имеет.
– Лосей запрещено убивать, – попыталась вступиться за животных женщина. – С детенком приходила, верит в людскую доброту.
– Нашлась добрая, – озлился Егор. – Ваше дело дачное: приехал-уехал, и вам колхозного хлеба не жалко. А мы эту озимку сеяли…
Сгустились вечерние сумерки, и лосиха с лосенком ушла в лес. Разбрелись по домам люди. И только трое во главе с Егором тихо о чем-то сговаривались.
Как ни старался я отогнать от себя тревожные мысли, ожидание беды не давало покоя. И мои предположения сбылись: с того вечера лосиху с лосенком никто на поле не видел. По деревне пошла молва, что браконьеры устроили засаду и, когда лосиха возвращалась в лес, выстрелами в упор наповал убили лосенка, а лосиху смертельно ранили. Сгоряча она кинулась в чащу, но тут же вернулась к убитому детенышу. Истекая кровью, она жалобно трубила, оглашая лес голосом горя и смертной тоски. Егор выстрелил ей в голову, и лосиха упала на передние колени. Она хотела победить смерть, старалась подняться на ноги, но не было сил. Лосиха рухнула рядом с убитым своим дитем. И долго удивленно и жалостливо смотрели на мир ее потухающие прекрасные глаза…
В тот день я уезжал в Москву. Возле больницы на автобусной остановке оказалось свободное такси. И случилось так, что кроме меня в такси сели Ирочка и ее мама. Им тоже нужно было ехать в Москву.
Пока водитель такси протирал смотровое стекло машины, из магазина вышли двое. Третий ожидал их с гармошкой на плече. У всех троих лица были красные от выпитой водки, и скоро воздух огласился пьяной песней.
Какое-то время мы ехали молча. Неожиданно Ирочка сказала с недетской серьезностью:
– Мамочка, зачем убили лосенка?.. Помнишь, какой он был добрый?
Мать обняла дочь, украдкой взглянула на меня. Мы понимали, что слова здесь неуместны. Но Ирочка не хотела этого понимать и сказала, сердито нахмурив брови:
– Эти дяденьки как фашисты…
Устами младенца глаголет истина: если бы мать-природа была судьей, она бы так и назвала тех браконьеров.
Разговор завязался сам собой. Шофер оказался нашим единомышленником. Мне понравилось, с какой суровой непримиримостью, почти с личной обидой говорил он об оскудении наших лесов и рек, о разгуле и безнаказанности браконьеров.
– У вас в деревне лосенка убили, – говорил он с горечью. – А я в прошлом году поехал в отпуск к себе на Волгу. И там при цементном заводе своими глазами видел железный дуб… Я не шучу, самый настоящий дуб из железа. Рабочие отковали ствол из болванки, приварили сучья, листья, покрасили их в зеленый цвет, и вышло чудо из чудес: на дворе зима, свистит вьюга, а дуб стоит зеленый, только вместо листьев гремят жестянки… Так что не будем горевать, товарищи. Если перебьем всех животных – наделаем из железа и глины. Птиц истребим – чучела посадим на ветки. Леса исчезнут – из бетона наделаем. У нас заводов много, таких себе сосен и берез наштампуем, что вечно зеленеть в скверах и парках будут. Красота, и поливать не надо: один раз вкопал – и на тыщу лет…
С трудно скрываемой болью говорил шофер о том, какими редкими стали наши когда-то богатые леса, а в них не слышно птичьего пения. Иные реки текут мертвыми, пахнут одеколоном или фенолом. Лягушки и те гибнут в отравленной воде. Я слушал и думал, что если есть такие люди, как наш водитель, то природа еще может надеяться на спасение.
В Ильинском мы свернули на мост через Москву-реку, миновали его, и перед нами пролегло прямое Успенское шоссе. Скоро мы подъехали к огромной круглой клумбе, в центре которой красовалась скульптурная группа: два оленя – мать и ее олененок. Они стояли на перекрестке дорог будто живые. Коричневая краска блестела на солнце.
– Вот они, легки на помине, – сказал шофер. – А ты, девочка, плачешь. Смотри, какие красивые стоят, глаз не оторвешь! Только грустно становится от такой красоты. Пройдет два-три поколения, и останутся у нас одни глиняные олени… И ведь что удивительно: люди уверены, что в борьбе с природой они побеждают. Не понимают, что это самое настоящее поражение. Природу надо не «побеждать», а сотрудничать с нею, уважать ее мудрые законы, учиться у нее…
Промелькнули как призраки скульптуры оленей, дорога петляла между стройных сосен подмосковного бора.
Неожиданно меня поразила мысль, что глиняные олени – не украшение клумбы, а памятник нашей лосихе и лосенку – вечный памятник бессмысленно истребленным животным, доверчивым и беззащитным.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ
Вновь жаворонок надо мной,
Чуть от него я не отвык…
Пой, вестник дней весенних, пой,
Ликуй, что так простор велик.
Шандор Петефи
В душе я всегда завидовал птицам. В самом деле, кто из нас не испытал в детстве сладостное чувство полета во сне, когда от легкого толчка, от невесомого взмаха рук взлетаешь и паришь в небе, словно за спиной у тебя выросли крылья?
Может быть, все мы когда-то были птицами?..
Воспоминания детства скрыты дымкой забвения, но сказки той поры поныне живут в памяти и волнуют.
Когда-то на Руси праздновали день птиц. Назывался он – сорок мучеников. Не могу поручиться за точность, а тем более объяснить происхождение этого названия. Знаю лишь, что праздновали тот радостный день весной. Люди с утра отправлялись на птичьи базары, скупали птиц в клетках и, под веселые возгласы собравшихся, выпускали пернатых пленников на волю.
В каждой семье пекли из теста «жаворонки». Еще не рассвело на дворе, еще не проснулись дети, а на столах уже красовались тарелки сдобных, ароматных, золотисто зажаристых жаворонков с изюминками вместо глаз, с острым клювиком из теста и широким хвостом, разрезанным наподобие веера.
После завтрака начинались детские забавы. Помню, мы с братом взбирались на табуретку и прыгали с нее на пол, держа высоко в руке будто бы летящего жаворонка.
Нам самим хотелось научиться летать. Мы тогда не знали, что крылатая жизнь дана только птицам.
Сколько лет уже прошло с той поры, а в душе поныне звенит нежная песенка жаворонка. С песенкой этой мне было легче жить на свете. И теперь каждой весной – еще не успеет сойти снег – отправляюсь за город на встречу с лесной тишиной и первой песней жаворонка над полем.
На склонах оврагов еще белеют холсты вчерашнего снега, а солнце уже припекает и озимые хлеба зазеленели. Выйдешь на край поля, прислушаешься к той особенной тишине, какая бывает в пору ранней весны, и услышишь в поднебесье заветный звоночек. Поет, переливается степной колокольчик, и сколько ни смотри в небо, не увидишь птичку. Кажется, звенит сам воздух. Лишь потом разглядишь под облаками крохотную птаху. Мерцая крылышками, жаворонок висит в небе над своим гнездом и поет колыбельную песню птенцам. До чего нежна и мила та ласковая переливчатая трель, похожая на песню матери. Откуда у скромной небесной певуньи такие божественные звуки, что властно берут за сердце, вызывая ответное чувство любви ко всему живому? Слушаешь, и чудится тебе, будто вернулось детство и тебя, малыша, баюкает на руках мама…
Но что-то случилось в природе: уж который год не слышу я пения жаворонка над степановским полем. Молчит зеленая колыбель, молчит небо над ней. Ветерок волнами пробегает по молодым зеленям, и я вижу серую ворону, которая бродит в хлебах, оглашая воздух одиноким хриплым карканьем.
Стою у хлебного поля и не нахожу ответа на свои думы. Почему-то грустно на сердце, словно земля осиротела без серебряного звоночка в небе.
Но вот вдали послышался рокот мотора. Из-за пригорка, прямо через хлебное поле ехал трактор. Он тащил за собой поливное устройство на небольших колесиках – размашистое сооружение из пустотелых трубок. Синеватый дымок стелился за машиной. Трактор подминал под себя молодые ростки пшеницы, оставляя в зеленях широкие вмятины от колес. В первую минуту я не мог сообразить, почему трактор давит рубчатыми колесами нежные хлебные побеги. Потом догадался: шла подкормка озимых химическими удобрениями.
Не берусь судить о пользе той работы, которую выполнял тракторист. Конечно же, необходимо повышать урожай, но, наверно, существуют другие, более удобные способы подкормки озимых. Но тогда мне было больно смотреть, как тракторист, бесстрастно управляя машиной, мял, терзал зеленые ростки непомерной тяжестью колес.
Поравнявшись с опушкой леса, трактор стал разворачиваться. И в эту минуту я увидел на правом колесе прилипшие, смешанные с землей птичьи перышки. Не сразу понял, что произошла одна из тех незаметных маленьких трагедий, которыми полна жизнь. По кругу вращались остатки раздавленного птичьего гнезда.
Невольным движением души было окликнуть тракториста, сказать ему: «Что же ты наделал, человек, почему нерадиво выполняешь свои обязанности?» Но рев мотора заглушал все звуки, а отсутствующий взгляд водителя не отражал раскаяния. Вероятно, сам он не знал, что раздавил гнездо, не видел его в зеленях, а если бы видел, ответил: «Мне надо план выполнять, а не птичек разглядывать». Ответил бы так и по-своему был прав, потому что план действительно надо выполнять, а хлебные посевы нуждаются в подкормке.
Суровы законы жизни. Низкий поклон хлебному колосу и слава рабочим рукам, лежащим на руле машины. Но что делать птичке, если своим родным домом она избрала русское хлебное поле, если сама мать-природа подсказала ей, что от посева до жатвы она успеет вывести птенцов, обучит их летать и бороться за жизнь. Откуда было знать пичуге, что люди придумают химическую подкормку и посередине лета сначала польют ядохимикатами птенцов, а потом переедут гнездо колесом.
Трактор удалялся, расстилая по земле приторно сладкий угар из выхлопной трубы. И уже ничего нельзя было изменить в том, что совершилось, ничего нельзя было исправить, а тем более спасти.
Провожая глазами трактор, я думал: из века в век хранил человек единство хлеба и песни. Но вот их разъединили: хлеб вырастили, а песню убили.
Чудом двадцатого века, другом и помощником человека явилась к нам машина. И она же убила крылатую песню, безжалостно и бесстрастно переехала ее колесом, и поле умолкло.
В чем же разгадка неразрешимого противоречия? Чего жду я от самого себя и почему болит душа, не находя ответа на трудный вопрос?
И тогда мне вспомнилась прочитанная однажды в газете заметка. В одной колхозной бригаде трясогузка свила гнездо на сеялке, пока она стояла без дела. Обнаружив гнездо, люди окружили смелую птаху и с любопытством рассматривали ее. А водитель осторожно включил мотор и бережно повел машину по полю. И так вместе с птенцами, которые прекрасно чувствовали себя на машине, продолжал работать в поле.
Люди говорят: не трактор пашет, а тракторист. И надо быть не только хорошим специалистом, но прежде всего человеком. Если на руле лежит добрая рука, то машина сама объедет гнездо с беспомощными птенцами. Все знают: человеку трудно прожить без хлеба, но и без песни жаворонка ему никак невозможно. Без нее утратит он самое драгоценное – живую душу, способную откликнуться на любовь любовью, на добро добром.
Трактор удалялся и скоро исчез за бугром. Железный грохот сменился оглушающей тишиной. Все вокруг молчало, а мне чудилось, будто звенит в небе песня жаворонка и незаметно переходит в нарастающий из далекой дали колокольный звон тревоги.
