Текст книги "Рассказы"
Автор книги: Леонид Жариков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Пашка тоже взобрался наверх и оттуда крикнул в прорубленную бандитами щель:
– Эй, уходите, а то стрелять буду!
– Мы из тебя сейчас котлету сделаем, – раздался в ответ сиплый голос.
Пашка выставил дуло стариковской берданки и выстрелил в темноту. За дверью послышался разговор:
– Батька, они стреляют.
– Тащи солому, мы их зараз поджарим.
Уже была изрублена в щепы одна створка двери, трещали петли на второй, но вход надежно преграждала баррикада. Иногда она, сотрясаясь от ударов, начинала шататься. Казалось, вот-вот рухнет героическая оборона, бандиты ворвутся в дом, но Пашка держался крепко.
Бандиты были взбешены, а может быть, они чувствовали, что со стороны рудника придет помощь осажденным, поэтому торопились взломать двери и проникнуть в дом.
Ребята стойко оборонялись. Но вдруг затрещала ставня и в окне показался бандит в капелюхе, может быть, сам Чирва. Володька Дед подхватил медного Иисуса и метнул им в грабителя. Пашка разрядил в бандита второй патрон. Тот упал; зазвенел оброненный топор.
Вслед за первым налетчиком показался второй. Он спрыгнул с подоконника и, прежде чем Пашка успел зарядить ружье, рубанул его топором по плечу. Верка закричала, а Володька Дед выхватил у нее кочережку и, крякнув, ударил бандита по затылку. Тот упал на колени, обхватив голову руками, и медленно свалился на пол.
А Пашка Огонь лежал среди обломков мебели, обливаясь кровью. Он зажимал рукой рану, но кровь сочилась сквозь пальцы, текла по разорванному рукаву.
Упал боевой дух защитников. Малыши при виде крови в ужасе разбежались. Мадмазель Таранка сложила руки на груди и приготовилась принять смерть. Но бандиты почему-то молчали, прекратили штурм дома. Вдали послышалась перестрелка. В разбитом окне показался Мишка Аршин и радостно закричал:
– Хлопцы, выходите, наши пришли!
Немало времени и труда потребовалось красногвардейцам, чтобы разобрать баррикаду и войти в дом.
Председатель ревкома стоял над раненым братишкой, окруженным приютскими детьми. Разговаривая каждый на своем языке, малыши плакали, но уже не от страха, а от жалости к благородному и грозному своему защитнику – мсье Пашке.
А он, шахтерский сын, лежал бледный от потери крови. Мадмазель Таранка примчалась с пузырьком йода, с бинтом, опустилась перед пим на колени и, осторожно перевязывая рану, лопотала что-то матерински ласковое. Может быть, она восхищалась Пашкиной волей или выражала удивление, почему этот бедный русский мальчик шел на смерть за них, совсем чужих ему людей? А может, она разговаривала с собой и уже не ругала «варварскую страну» Россию, а благодарила ее… Кто знает, что говорила воспитательница детского приюта, только, закончив перевязку, она склонилась над Пашкой и легонько погладила теплой ладонью его высокий бледный лоб.
Пашка лежал закрыв глаза, а доблестное его воинство, изорвавшее в бою и без того драную одежонку, стояло над своим командиром в молчаливой верности.
– Расстелите на полу шинель, понесем его на руках, – сурово проговорил Петр.
Пашка открыл глаза, поглядел на всхлипывающую Верку, на столпившихся приютских ребятишек, узнал брата и глубоко вздохнул.
– Ну, что хочешь сказать, баламут?
– Петро, ты им здесь коммуну сделай, – сказал Пашка, передохнул и продолжал: – Коммуну устрой международным детям, чтобы они не играли на музыке «Боже, царя храни»…
1960
ШАБЛЯ
Степь полыхала зноем. Над курганами, поросшими молодой полынью, дрожал и переливался горячий воздух, а в небе, густом от синевы, стояли сугробы облаков нежной белизны.
Шел май девятнадцатого года. Войска молодой Советской республики вели в Донбассе тяжелые бои. Деникинцы перебросили в шахтерский край подкрепление – конный корпус генерала Шкуро, усилив и без того мощный ударный кулак из отборных дивизий.
Войска Красной Армии, утомленные до предела непрерывными схватками с врагом, поредевшие от потерь, стойко сражались за каждый клочок земли.
Кавалерийский эскадрон Семена Чалого, сформированный из разрозненных партизанских частей, в ожидании приказа из штаба полка расположился в глубокой балке, в десяти верстах от шахты «Мария», занятой противником.
Пологие склоны степной балки заросли кустами шип-шины. Бледно-розовые цветы, слегка поблекшие от полуденного зноя, усыпали колючие ветви, и такой дурманяще-сладкий аромат плыл от них, так празднично было вокруг, что казалось, нет никакой войны, а есть жизнь, есть весна, несущая обновление.
Меж цветущих кустов паслись нерасседланные лошади. Стремена, свисая по бокам, покачивались в такт взмахам лошадиных голов. Изредка какое-нибудь стремя вспыхивало на солнце отполированной гранью и слышно было фырканье измотанных голодных коней.
В козлах стояли нагретые солнцем винтовки, а вокруг отдыхали бойцы. Кто сидел, задумчиво глядя в степную даль, кто лежал забывшись, уткнув лицо в пахучую траву, кто спал, подложив под голову шашку в ножнах.
Командир растянулся на земле, примяв пыльными сапогами нежные кустики горькой полыни. Над ним простиралось бездонное синее небо, такое мирное и тревожное.
Эскадрон тосковал по убитому вчера разведчику Ивану Радченко. А может быть, они грустили о покинутых шахтах, о женах и невестах, оставшихся в родном краю.
Товарищ убитого разведчика Сашко Сулим сидел возле командира и, глядя в дрожащую от зноя степную даль, задумчиво жевал стебелек полыни. В глазах у него застыла тоска. Но вот он тихонько, неуверенно запел вполголоса:
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Сашко не знал всех слов этой красивой песни, которую часто пел его погибший друг, но он любил эту непонятную, чем-то удивительную и трогающую за душу песню, он чувствовал сердцем волшебную силу ее слов, и перед ним вставал благородный облик товарища, чья могила, вырытая шашками, осталась за дальним курганом.
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Сашко Сулим был в эскадроне запевалой. Он знал много песен маршевых, боевых, развеселых, но такой необыкновенной, чем-то похожей на молитву, какую пел Ваня Радченко, не слыхал никогда. Но нет разведчика в живых. Осталась после него простреленная гитара. Теперь ее струны не звенели, а, казалось, жалобно вскрикивали, когда кто-нибудь из конников привьючивал ее к седлу.
Командир Чалый приподнялся с земли, скрипнув кожаными ремнями, перепоясавшими крест-накрест богатырскую грудь, окинул взглядом степь и сказал с улыбкой:
– Весна… Хороша наша степь шахтерская, а приходится уходить. Только Иван остается… Ничего, нехай знает белая кость: все равно не царствовать ей над рабочим людом! Погиб отец – сын встанет на его место, упадет сын – мать возьмет винтовку. Никому не победить революционного народа.
Командир был человеком сурового нрава, говорить не умел и не любил, да, видно, запала и ему в сердце эта песня.
Сашко пружинисто вскочил, отряхнул щегольские, обшитые кожей галифе и сказал:
– Хватит! Мертвым слава, а живым думать за жизнь. Правильно я мыслю, товарищ командир?
– Правильно! Обойди посты.
Не успел Сашко подняться на вершину кургана, как навстречу ему из-за кустов вышли двое: часовой вел какого-то паренька, обутого в тяжелые, большие сапоги. На стриженой голове пленного неуклюже торчала серая солдатская папаха явно белогвардейского происхождения: даже след от кокарды был заметен. Передавая лазутчика Сашко Сулиму, часовой объяснил:
– С «Марии» пришел. В эскадрон просится. Видать, белые подослали.
Сулиму с первого взгляда не понравилось нежное, с тонкими стрелками бровей лицо задержанного. «Контра», – решил он про себя и представил, как сейчас командир будет допрашивать этого гимназистика или кадета. Сашко сам немало отправил таких к господу богу на жительство. Стоит только поприжать, и сразу заклацает зубами от страха.
Сашко вынул клинок, блеснувший на солнце.
– Если шпион, я с тобой лично разговаривать буду.
– А если не шпион? – спросил пленный и усмехнулся. Такого нахальства Сашко не ожидал.
– Руки выше, гад! Иди не разговаривай! Секану шашкой, и понесешь свою голову под мышкой, как астраханский арбуз.
– Не кричи, не испугаешь, – огрызнулся тот и, не оборачиваясь, зашагал с горы.
Сашко держал наперевес обнаженный клинок.
Бойцы эскадрона всполошились. Семен Чалый, закуривая, внимательно глядел из-под густых бровей на странно одетого паренька.
– Веселей шагай! – покрикивал Сашко, задетый вызывающим спокойствием пленного, и, чтобы рассмешить бойцов, слегка кольнул пленного клинком в причинное место.
Когда лазутчика подвели, командир спросил:
– Ты кто такой?
– Человек.
– Гм… а я думаю, что за телка ведут… Ну, рассказывай, если ты человек, кто такой, откуда?
– Прими в эскадрон. Я с шахты «Мария», у меня батька с матерью шкуровцы зарубали.
Бойцы, столпившиеся вокруг, молча слушали. Не так легко провести их или разжалобить. Слишком суровое время настало, чтобы верить на слово.
– Опусти руки, – разрешил Чалый. – Говори толком: кто ты?
– Шахтер.
За спиной командира послышался смех. Черные глаза пленника вспыхнули точно угли:
– Чего зубы скалите? Говорю – шахтер!
На этот раз все бойцы рассмеялись.
– Обыщите его, – подсказал Сашко. Задержанный оттолкнул бойца.
– Отойди, сам обыщусь.
– Как же ты через фронт прошел, да еще днем? – спросил Чалый.
– Я где хочешь пройду, – самоуверенно проговорил паренек и вытащил из-под ситцевой рубахи длинный черкесский кинжал.
– На! – сказал он, отдавая бойцу оружие.
– А что у тебя еще есть? – спросил Чалый.
– Кое-что найдется, – отозвался тот, доставая из кармана гранату, за ней другую. Все это он положил на траву к ногам Чалого, прибавил обойму винтовочных патронов и недоеденный сухарь.
Командиру явно нравился этот ершистый подросток.
– Все?
– Все.
– Где оружие взял?
– У белых. Когда они спать легли, я хату поджег.
– Чью хату?
– Свою. Вместе со шкуровцами…
Сашко, с недоверием следивший за рассказом, сердито стукнул ножнами шашки по земле.
– Брешет, гад.
– Сейчас узнаем, – сказал командир и, присаживаясь на корточки, стал разбирать и разглядывать оружие паренька.
– Нехай руки покажет, если шахтер, – предложил Сашко.
– На, смотри, – с неожиданной злостью проговорил пленный и поднес грязные ладони к лицу разведчика.
– Отойди! Что ты мне в морду лапы суешь, а то я… – И Сашко в свою очередь поднес к лицу пленника давно не мытый, пропахший ружейным маслом тяжелый кулак.
– Стойте, хлопцы! Я зараз узнаю, шахтер он или нет, – сказал Вихров, боец в кубанке с красным верхом. – Скажи-ка нам, что в шахте лимонаткой [2]2
Шутка над новичком: шахтеры посылают его искать по выработкам несуществующую лимонатку.
[Закрыть] называется?
– Знаю, – проговорил парень, – искал лимонатку…
– Ну и как, нашел?
Тот лишь усмехнулся в ответ, потом сказал:
– Пойди сам поищи, да не забудь прихватить два ведра вентиляции.
Бойцы, среди которых большинство были шахтеры, рассмеялись, одобряя меткий ответ паренька.
– Значит, шахтер, – сказал Вихров, точно обрадовался этому.
– Сколько же тебе лет? – спросил Чалый.
Пленный замялся.
– Ну?
– Двадцать пять, двадцать шестой пошел… – скороговоркой выпалил подросток, блеснув настороженными черными глазами.
– Если двадцать пять, усы должны быть, – не то в шутку, не то всерьез сказал Вихров.
– Побрился человек, – ехидно заметил Сашко Сулим, – вам бы только зубы скалить. Ну, чего смеетесь?
Парень побледнел, шагнул навстречу командиру:
– Записываете или нет? Мне ждать некогда.
Чалый даже отступил на шаг.
– Ого, на командира орет. Видали такого храбреца?
– Мне все равно – командир ты или нет, а смеяться над собой не позволю!
У паренька от гнева даже покраснела его тонкая, почти детская шея. Бойцам уже было ясно, что никакой он не лазутчик и записать паренька в эскадрон следует, но все уже так развеселились, что не могли остановиться и продолжали шутить. Сашко Сулим показал пареньку шашку и спросил:
– А что за штуковина, можешь сказать?
Тот обиженно отвернулся, но Сашко не отставал:
– Скажи, для чего она?
– Суп из котла черпать.
Сашко даже растерялся, не зная, смеется над ним паренек или говорит всерьез.
– Нет, ты скажи, а не увиливай.
– Шабля это, вот что, – серьезно ответил парень.
От дружного хохота бойцов даже кони вскинули головы.
– Как ты сказал? Повтори.
– Записать его поваром, – смеясь, проговорил Чалый.
– Правильно! – поддержал командира Сашко.
– Я поваром не умею. Разведчиком буду.
– Погоди. Сперва увидим, как ты умеешь суп варить. Разведчик все должен уметь делать.
Чалый тихонько что-то сказал Сашко Сулиму, и хотя тот все еще был зол и полон недоверия к задержанному, подошел к нему и сильно хлопнул по плечу, стараясь хоть этим отплатить за обиду.
– Идем, Шабля!
– Куда?
– Не бойся… На довольствие зачислю.
Паренек потер ушибленное плечо:
– А ты чего дерешься, дурень!
Сашко для потехи галантно поклонился и, взявшись кончиками пальцев за галифе, сделал реверанс:
– Извините, пардон мерси.
– И правда дурень, – впервые улыбнувшись, сказал паренек и пошел, куда указывал Сашко.
А тот шел следом и ворчал про себя:
– Разведчики, черта вам лысого. Не успеет цыплячья душа из яйца вылупиться, а сразу бери ее в разведчики. Нет, ты сперва покажи силу духа, в бою себя покажи…
У тачанки, на которой стоял пулемет «максим», Сашко достал из-под сиденья затрепанную тетрадку, долго рылся в широченных карманах, ища в махорке огрызок карандаша, потом спросил:
– Как звать?
– Федор.
– Ты что, из деревни? – вспылил Сашко. – Хведор… Фамилию говорить надо.
Паренек почему-то запнулся, но, справившись с собой, назвал фамилию. Сашко не расслышал. К тому же в этот момент задрались два жеребца и ему пришлось разнимать их.
– Стоять, холера вас забери!
Вернувшись, Сашко переспросил сердито:
– Ты будешь говорить фамилию?
– Я сказал.
– А, черт! Не видел, что ли, я занят был… – Сашко не договорил и записал в тетрадку: «Шабля, боец с „Марии“». Так будет лучше – пускай смеются бойцы над этим хлюпиком, пускай навсегда останется Шаблей.
Отложив тетрадку, Сашко сказал:
– Все. Точка. На довольствие ты записан, а оружие проси у командира. Я бы тебе поганой винтовки не дал…
К огорчению Сашко, командир распорядился выдать новичку винтовку, да еще какую! Почище той, что болталась за спиной у Сашко.
«Подлиза!» – заключил Сулим и решил на всякий случай следить за Шаблей, вдруг на самом деле шпион.
Подозрения Сашко, кажется, оправдывались. Уже перед вечером Сашко заметил, как Шабля шмыгнул с винтовкой в кусты и долго пропадал там. На другой день, на рассвете, повторилось то же самое. «Что он там делает?» – думал Сашко и решил застать новичка врасплох – подкрался к зарослям шипшины и осторожно развел колючие ветки.
Шабля сидел на траве и дергал затвор, не зная, как его открыть. Винтовку он держал точно полено: взялся за штык и тянул к себе. «Вот так вояка», – растерянно подумал Сашко, но вместо того, чтобы поднять Шаблю на смех перед бойцами, почувствовал к парню жалость. Шпион не был бы таким беспомощным, значит, Шабля свой.
Сашко вышел на поляну и, расставив ноги, с презрением смотрел на Шаблю.
– Нюня! – с наигранной строгостью сказал он. – Положь винтовку и мотай на кухню. Тебе только картошку чистить… разведчик… А ну, вставай!
Шабля виновато и просяще взглянул на Сашко:
– Научи, а? Ей-богу, я умею на конях ездить, а из винтовки не стрелял. Научи, чтобы командир не видал.
– Научи, – ворчал Сашко, опускаясь на траву, – тебя только научи, а ты… – Сашко промолчал, не зная, что еще сказать.
– У нас вся семья партизаны, – горячо говорил Шабля. – Теперь я один остался, хочу отплатить белым. Ты никому не рассказывай, что не умею винтовку держать, ладно? – по-детски доверчиво попросил Шабля.
– Не рассказывай, – ворчал Сашко, – сидел бы возле мамки и держался за юбку… – Сказав это, Сашко смутился, вспомнив, что белые зарубили мать Шабли.
Молча Сашко разобрал винтовку и принялся объяснять новичку премудрости ее устройства. Шабля оказался смышленым и скоро сам собрал и разобрал затвор. Удивленный столь редкой сообразительностью, Сашко выражал свое чувство крепкими словечками.
– Голова, – одобрял он, – нравишься мне. Только не задавайся. У нас все бойцы простые, душевные. А командир – что отёц родной. Ты еще комиссара Бережного не видал, сейчас он в штаб уехал. Оба они у нас – герои!..
Сашко вдруг умолк. И лицо его стало печальным. Он даже винтовку отложил и вздохнул.
– Был у нас еще один, лучший мой дружок, Ваней ого звали. Белые вчера убили… Пойдет, бывало, в разведку, переоденется ихним солдатом и ходит по руднику, обедает с беляками, выведает, что надо, и уйдет. Да не просто уйдет, а повынимает затворы из винтовок, пулемет испортит, а еще любил записки оставлять: «Был здесь красный разведчик, у которого шашка по вас соскучилась». Веселый был и еще какой-то грустный, будто чувствовал гибель или еще почему. Бывало, лежим с ним под одной шинелью, и он мне рассказывает про свою жизнь, про отца-учителя, про сестренку Галю… Один раз мы с ним снялись на карточку в Токмаке на базаре. Послал он фоту домой и сказал: «Нехай сестричка с матерью поглядят, порадуются».
Сашко волновался от горьких воспоминаний и не замечал, с каким вниманием слушает его новичок. Черные глаза паренька то загорались восхищением, в них то вспыхивал испуг, то глубокая печаль. Он старался не глядеть на Сашко, точно боялся выдать себя этим.
– Ладно. Мертвым – слава, а живым – думать за жизнь, – повторил Сашко свою любимую поговорку и поднялся. – Идем до ставка, я тебя стрелять научу.
Они выбрались из кустарника обсыпанные розовыми лепестками цветущей шипшины. Сашко нес в левой руке винтовку, а правой обнимал Шаблю за шею. Бойцы эскадрона удивились столь неожиданной перемене в поведении Сашко. Впрочем, кто из них не знал, какая добрая и мягкая душа у разведчика Сулима.
– Я из тебя человека сделаю, – говорил между тем Сашко, шагая по склону балки. – Разведка – тонкое дело. Армия без нее – что человек без глаз. Плохого разведчика убить – раз плюнуть. Но если глаза у него зорко смотрят и смекалка есть, такой разведчик – гроза для врагов.
Они шли по степи все дальше. Наконец показался берег степного ставка, обсаженного вербами. Сашко поднял валявшуюся железку, приставил ее к замшелому камню и, отойдя шагов на сто, залег с винтовкой. Он велел и Шабле лечь рядом и стал учить его меткой стрельбе. Шабля и здесь показал способности: с пятой пули он попадал в жестянку. Сашко то и дело бегал, чтобы снова поставить сбитую мишень.
С увеличенного расстояния Шабля тоже попадал в цель. Сулим от восторга одобрительно хлопал Шаблю по спине, и тот, обрадованный успехами, терпел, ежась под ударами Сашко.
– Молодец, Шабля, настоящий ты шахтер. Ну хватит, давай скупаемся.
От ставка веяло прохладой. Сашко снял кубанку, хлопнул ею о землю и стал раздеваться.
– Эх, водичка, степная криничка! Сто лет не мылся. Сымай, Шабля, свои шмутки, давай поплаваем.
– Не буду я, – глухо отозвался тот.
– Почему?
– Простудился вчера. Кашляю.
– Плюй на все. Разведчик должен быть закаленным. – Сашко сдернул через голову пропотевшую гимнастерку, бросил на землю.
– Раздевайся, чудак, в наступление пойдем, некогда будет и морду сполоснуть.
– Боюсь, плавать не умею, – сказал Шабля.
– Ну, как хочешь. А я скупаюсь.
На груди у Сашко – татуировка: пятиконечная звезда, а на левой руке – девичья головка и сердце, пронзенное стрелой. Сашко, перехватив смущенный взгляд Шабли, ткнул пальцем в женскую головку на руке и похвалился:
– Копия. Хороша?
Шабля не ответил. Сашко засмеялся и потащил товарища за ногу к воде. Тот стал отбиваться, и Сашко бросил его. Скрестив руки на груди, Сулим пошел к воде, осторожно ступая по комьям засохшей земли. У берега он поплескался, взвизгивая, и вдруг ринулся в глубину, вынырнул, отфыркиваясь и горланя от удовольствия, поплыл саженками на середину ставка.
Шабля взял винтовку и пошел к зарослям шипшины.
– Эй, ты куда? – крикнул Сашко, барахтаясь в воде. Шабля не оглянулся.
Выкупавшись, Сашко вылез на берег, потанцевал на правой ноге, выливая из уха воду, и стал одеваться.
Солнце отражалось в воде огромным малиновым диском, и все вокруг окрасилось в малиновый цвет. Тишина царила на берегу, лишь квакали в камышах лягушки да тьохкал, пробуя голос, первый соловей.
Сашко одевался не спеша, постирал портянки, расстелил их на траве и задумался. Вдруг он услышал вдали песню. Что-то до боли знакомое снова отозвалось в душе от этой тихой песни:
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь…
Да, это была та самая песня, которую знал Ваня Радченко. Но кто пел ее за грядой холмистого берега?
Замерев, Сашко слушал:
Чтоб всю ночь, весь день, мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел…
Торопясь, Сашко намотал кое-как портянку, напялил один сапог, а другой так и не налез. Припадая на правую ногу, Сашко заспешил туда, откуда доносилась песня.
На полянке между кустами шипшины лежал на траве Шабля. Задумчиво глядя в высокое, тускнеющее под вечерними лучами небо, он тихонько пел:
…Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
– Шабля!
Тот резко приподнялся, напуганный внезапным появлением товарища.
– Откуда ты знаешь эту песню?
– Знаю…
Сашко не мог выговорить слова, какая-то сила теснила ему грудь.
– Эта песня для меня дороже всех на свете. Ваня Радченко вот здесь, перед смертью, пел ее…
– Чего же ты хочешь, Сашко? – с грустью спросил Шабля.
– Научи меня петь. Хоть и буржуйская эта песня, я знаю, хлопцы говорили. Но она память о друге…
– Мне не до песен, Сашко, – серьезно сказал Шабля, и взгляд его жгучих глаз стал строгим. – Видишь, как коршуны терзают народ. Биться надо за рабочую правду, мстить белякам…
– Правду говоришь… – Сашко все больше проникался уважением к этому, как ему казалось, чудаковатому и хлипкому пришельцу с рудника «Мария», – правду говоришь, Шабля. А все-таки научи песне. Я ведь учил тебя стрелять…
Шабля стал рассказывать товарищу, как шкуровцы выволокли из школы отца и расстреляли у всех на глазах, как потом зарубили мать. Сашко притих, слушая такое, от чего даже он, видавший виды боец, содрогался. Отец Шабли, оказывается, был старым подпольщиком, сидел в царских застенках, был на каторге. Теперь у Сашко не оставалось и тени сомнения в том, что Шабля преданный революционному делу человек, может быть, даже более преданный, чем он, Сашко Сулим. Ведь вот пошел воевать Шабля, хотя даже стрелять не умел.
Негодуя на самого себя за подозрения и придирки к Шабле, Сашко искал возможности искупить перед ним вину. Он стал учить друга искусству разведки, рассказывал, как может он, пробравшись в тыл врага или притаившись где-нибудь, по отдельным звукам и по разговорам солдат собрать сведения о противнике, сможет определить, какая часть стоит в поселке, как вооружена, что собирается предпринять. Ухо разведчика должно быть чутким, а смекалка острой!
– Сашко, расскажи мне про своего товарища, – неожиданно попросил Шабля, – про Ваню Радченко.
Сашко рассказывал долго и горячо. Любое сердце могла тронуть такая преданность другу. Может быть, поэтому Шабля слушал рассказ бойца так внимательно.
С той норы они всюду были вдвоем. Дружба, начавшаяся со ссоры, крепко связала обоих. Но однажды они снова чуть не рассорились.
– Ты комсомолец, Сашко? – как-то спросил Шабля.
– Конечно.
– Честное слово?
– Ну вот еще, буду я врать.
– Покажи билет.
– Какой? Нема у меня никакого билета.
– Как нема? Ты в ячейке записывался?
– Нет.
– А говоришь – комсомолец, – разочарованно проговорил Шабля.
Сашко с недоумением глядел на Шаблю, потом сказал угрюмо:
– За такие слова я могу по морде съездить. Запомни это, если будешь дергать нервы. Я с малых лет комсомолец.
Поняв, что Сашко ничего не знает о комсомоле, Шабля стал ему рассказывать, и больше всего о Ленине. Слушая, Сашко думал – от этого чудака, Шабли, всего можно ожидать. Может, он лично знает Ленина и потому говорит таинственно… Сашко и Шабля решили, что создадут в эскадроне ячейку комсомола, и тогда у каждого будет настоящий билет – книжечка красного цвета.
Вечером комиссар Бережной и командир потребовали к себе Сашко Сулима.
– Готовься в разведку. Есть приказ забрать «Марию». Узнай, какие шкуровские части там, есть ли артиллерия. К рассвету быть на месте.
Когда взошла тусклая луна, Сашко решил закусить хорошенько перед серьезным делом. Он уселся на камне и уплетал из котелка разваристую «шрапнель». Шабля примостился рядом и ждал, когда освободится ложка.
– Сашко, скажи командиру, чтобы меня послали, я на «Марии» каждую улочку знаю, родился там.
– И не думай, – прошамкал с набитым ртом Сашко.
– А я все равно пойду.
– Если дурак – иди. Если нет – ложись спать. У нас дисциплина!.. Береги ложку, вернусь – отдашь. Прощай, утром увидимся.
– Сашко, не пройдешь ты через линию фронта без меня.
Сашко усмехнулся:
– Я к самому богу в небесную канцелярию проберусь.
…Ночью поднялась тревога: обнаружили исчезновение Шабли.
– Найти во что бы то ни стало! – приказал Чалый, – разослать людей, может, заблудился.
Сторожевые посты донесли, что Сашко Сулим прошел давно, Шабли никто не видел.
Чалый тревожно переглянулся с комиссаром.
– Может, ты в самом деле шпиона пригрел, – спросил Бережной, – выведал, что ему надо, и ушел.
– Быть не может! – уверял командир. На всякий случай он отдал распоряжение усилить посты.
Перед рассветом часовые донесли, что в степи показалась странная фигура. Издали трудно было разобрать, кто это – то ли человек, то ли лошадь. Оказалось, это был человек и нес на плечах другого. Он с трудом передвигал ноги, согнувшись под тяжестью раненого.
Когда он приблизился к передовым постам, часовые подхватили на руки Сашко Сулима. Чалый в гневе сгреб на груди гимнастерку Шабли, а правой рукой расстегнул кобуру, доставая револьвер.
– Ты где был?
Шабля не ответил, бессильно уронив голову. Бойцам пришлось нести и его.
Едва Шабля пришел в себя, Чалый стал расспрашивать:
– Кто ранил Сашко? Говори: что там случилось?
Сбивчиво, будто боясь, что ему не поверят, Шабля стал рассказывать:
– Я провел Сашко через посты белых. А когда нужно было возвращаться, Сашко не послушался меня, сказал – записку хочет им оставить. Я дожидался за углом, потом слышу – стрельба. Было темно, и я нашел его раненого за рудником.
– А ты почему на руднике оказался?
Шабля молчал.
– Тебя кто посылал?
– Товарищ командир… Сашко не прошел бы – там двойное охранение. Только я знал проходы. А если бы я попросился у вас в разведку, не пустили бы… Вот и ушел, чтобы Сашко выручить.
– Бандюга ты, а не боец, – сказал/ командир. – Ты где служишь: в Красной Армии чи у Махна?
– В Красной Армии, – с гордостью ответил Шабля и смело глянул в глаза командиру.
Сашко Сулим, которого уже перевязали санитары, услышав этот разговор, заволновался:
– Товарищ командир, Семен Павлович, я один во всем виноват. Вы Шаблю простите. Он хороший разведчик.
– Ты сначала доложи дело. Тебя зачем посылали?
– На руднике, товарищ командир, два эскадрона белой кавалерии, легкие пулеметы. Пушек ни одной… Когда я вертался обратно, мне хотелось найти на руднике одну дивчину. Там меня и застукали…
Чалый помрачнел. Проступок разведчика был серьезным, и, хотя доставленные им сведения обрадовали командира, оставлять разведчика без наказания было нельзя.
– Вот что, други. Ты, Шабля, как новичок, не знающий, что такое «губа», для ознакомления с нею получишь пять суток ареста. А ты, Сашко, разведчик опытный, знаешь воинские порядки. Потому подвергаю тебя аресту на десять суток и лишаю службы разведчика до тех пор, пока не поумнеешь и не научишься выполнять воинский долг. Заместо тебя назначаю… – Чалый оглянулся. – Где Вихров?
– Вихрова к командиру!
Растерянный и печальный вид разведчиков тронул Чалого.
– Поняли, шельмы? – строго спросил он, а в голосе слышалась отеческая доброта.
– Поняли, как есть, товарищ командир!
– Шабля, отволоки своего болвана вот туда под кусты, чтобы солнце не пекло голову его благородию. Да скажи поварам, нехай кормят вас получше, чтобы раны скорее зажили.
Шабля, ходивший в разведку вместе с Сулимом, так и не знал, что же случилось с другом на руднике «Мария». И Сашко стал рассказывать ему подробности ночного поиска:
– Пойми ты… Она мне, эта дивчина, никакая не невеста. Я ее никогда в жизни не видал. Это сестра Вани Радченко… Я только знал по рассказам Ивана, где ихний дом, и хотел заскочить к матери и сестренке и сказать, чтобы не дожидались больше Ивана… Дом ихний возле шахтной конторы. Там и штаб шкуровцев. Конечно, риск был большой… Вот и застукали меня, первым выстрелом, гады, попали в плечо, и я побежал в степь… Ты что?
Сашко почудилось, будто Шабля плакал.
– Ничего я… – сквозь слезы ответил Шабля. – А записку ты какую приклеил?
– Чудак… Никакой записки я не писал, нельзя было настораживать врага. Я тебе наврал про записку.
И все-таки Шабля плакал. Сашко не верил своим глазам и готов был выругаться, потому что презирал человеческие слабости, а слезы не мог видеть. Что это за боец, если плачет…
– Хороший ты, Сашко, – сказал вдруг Шабля. – Не зря Ваня Радченко любил тебя. Верное у тебя сердце…
Сашко вдруг ощутил в себе прилив непонятной нежности к другу.
– Шабля ты моя вострая, – обнял он товарища. – Теперь ты мне друг во веки веков. Только чудной ты, вроде мешком из-за угла ударенный.
– Почему?
– Не куришь, не ругаешься. Песни буржуйские знаешь… У нас на шахте коногоны знаешь как ругаются, аж листья с деревьев сыпятся. Ничего… Сделаем из тебя человека. Ты мне, подлец, жизню спас, и я за тебя голову сложу… Как в той песне:
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть…
Чалый готовился к бою. Не так просто драться одному эскадрону с двумя, да еще отпетыми шкуровцами. Каждую минуту на рудник могла подойти артиллерия. Поэтому, прежде чем начать атаку, командир и комиссар решили узнать о противнике подробнее, изучить подступы к руднику. Для этого назначили двух разведчиков – Вихрова, а с ним Шаблю. Обоих нарядили нищими – слепец с поводырем. План разведки был дерзким – проникнуть на рудник среди белого дня.
Чалый вызвал Шаблю, объяснил задачу, а под конец напомнил:
– Только знай: прежняя вина с тебя не снимается, арест отбудешь, когда вернешься. Понял, чижик?
– Все понятно, товарищ командир! – весело отрапортовал Шабля, гордый новым поручением, и неумело козырнул, приложив ладонь к стриженой голове.
Сашко Сулим не находил себе места от неясной тревоги. Он боялся за Шаблю. Ему казалось, что в минуту опасности никто не мог бы защитить Шаблю так, как он.
Когда разведчики собрались, Сашко подошел к Шабле и впервые назвал его по имени:
– Федя, ты, пацан, гляди, голову под пули не подставляй.
