Текст книги "Век Зверева"

Автор книги: Леонид Могилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Волейбольные мячи, и воланы бадминтона, и воланы на шляпках, и изрядные формы жен советских моряков. Волейбольные принцы состарились, а новых не предвидится. Кураж не тот. Пьедесталы для новых героев пусты, и ему, Ивану Ивановичу, не бывать ни на одном на них, а как все прекрасно начиналось. Но потом чистым голосам искателей правды стали хрипло подпевать торгующие треской… Бессонные ночи и карминовые рассветы. И безнадега в результате. Потому что на трибуне для секретарей и председателей появились уже не торговцы рыбой. Цветы дают хорошие дивиденды и в короткий срок. Главное, не оплошать. Рейс направо, рейс налево. Время, вперед!

Спрашивается, кто накликал чужой праздник? Да ты сам и накликал, Иван Иванович. Иди себе по грани вод и земли, и не страшно, если промочишь ноги. Все теперь не важно.

Но еще знал Иван Иванович твердо, что после праздника часто случаются похмелья. И когда придет и закончится похмельный синдром на обширнейших пространствах и акваториях, где джин с тоником и виски с содовой, придется всем отведать походной русской водки. А шнапс их у нас в горле стоит.

Так думал Иван Иваныч. Еще он понимал, что хорошо бы повернуться на сто восемьдесят градусов и двигаться на автостанцию, потому что нужно было возвращаться домой. На хутор.

Стасис Чапас, недавно сдавший своего товарища, получивший аванс за его убийство, уже давно остановился. Он знал, что Иван в конце концов перестанет исчезать, уменьшаться, потопает назад. Он решил дождаться его, несуразного и растерянного.

Стасис лежал за сосной, раздвоенной и покалеченной еще прошлой войной. Он ждал.

И тогда случилось невероятное.

Едва за Пироговым закрылась дверь в кабинет прямого и непосредственного воинского начальника, как на столе этого начальника зазвонил телефон. Следовало пригласить господ офицеров к выдаче денежного довольствия за прошлый квартал. Не за месяц, а за квартал. Сумма изрядная и необъяснимая. За Пироговым послали вестового. На автостанции он его не обнаружил, а кто-то подсказал, что бедолага отправился на пляж. За Пироговым послали «уазик». Роскошь, но чего не сделаешь перед началом праздника жизни. Места его прогулок товарищам были известны.

Промчалась по пляжу автомашина с вестовым и мичманом Нечипайло, приняла в свое чрево Ивана, и на сегодня Чапас оказался свободен. Отсрочка исполнения приговора.

…Это не просто Отто Генрихович не хотел, чтобы Иван Пирогов укоренился на его родовом хуторе. Отто Генрихович был всего лишь орудием сил могущественных и грозных. Маленькая сентиментальная пешка в чужой игре. Молекула. Настоящий немецкий солдат в тылу противника. На временно оккупированной территории. Хозяйственные постройки и дом. Озеро с линями и пруд. Старые деревянные кровати. Дубовый стол и бюро.

Из сообщений резидентуры (конфиденциально)

С апреля 1994 года правительство ФРГ разместило специальный заказ в Гамбургском институте экономических исследований. Его цель – научные изыскания. Объект – Калининградская область. Удалось убедить администрацию области в том, что необходимо разместить в Калининграде группу немецких специалистов, которые принимают участие в разработке основных нормативных актов – программ развития технологий управления. Немецкими «партнерами» налажена работа по отслеживанию и анализу всех сторон политического и социально-экономического развития региона.

Есть некоторые признаки того, что германское общество «Пруссия» вместе с представителями немецкой диаспоры в области приступило к подготовке очередной громкой акции в поддержку идеи восстановления Пруссии в довоенных границах. В Калининград нелегально было доставлено большое количество сопроводительных и пропагандистских материалов. Среди них – письма от жителей области, уроженцев Восточной Пруссии.

Следует ожидать в скором времени обращения общества российских немцев «Фрайхайт» и общества «Пруссия» к правительству Российской Федерации с ТРЕБОВАНИЕМ о создании на территории области немецкой автономии. Далее в случае успеха планируется начать массовое переселение в этот регион этнических немцев, введение института двойного гражданства (российско-прусского!). Далее – по схемам, отработанным в Прибалтийских республиках: возврат бывшим владельцам собственности, земельных участков, открытие немецких школ, немецкого акционерного общества и так далее. Финансовая база уже сейчас создается в ФРГ и Калининградской области.

Германской организацией «Объединенные земли немецкого Востока» подготовлены для направления в адрес Президента России, Председателя Государственной Думы, Председателя ЛДПР и Главы администрации Калининградской области специальные документы (меморандум) так называемого Прусского земельного правительства.

В этом документе, в частности, излагаются взгляды на будущее устройство Калининградской области с конечной целью ее отторжения от России. Юридические обоснования приводятся.

…И тогда Иван Иваныч совершил еще один поступок, который напрочь сломал планы Чапаса, Лемке и многих других людей. Все смешалось и перепуталось. И виной тому была любовь.

Давняя это была история. Иван Иваныч в юности провел немало сладких дней и ночей в Калининграде. Город юности у него был другой. Но в столице «советской Пруссии» когда-то происходили события примечательные и памятные. До училища он успел проболтаться год в Калининградском университете и при этом вел образ жизни богемный, к чему обязывало ремесло поэта. Вернее, учился он только полгода по смешной гражданской специальности, уезжать по некоторым причинам из города не хотел, а потому был вынужден устроиться сторожем, потом вновь был свободен, а позже стал лаборантом в родном учебном заведении.

В начале того памятного года он отправил несколько десятков конвертов со стихами в разнообразные советские журналы, без особой надежды на успех. Но успех пришел. В день листопада, когда желтые и красные перевертыши опустились к ногам жителей, пришедших в парк, а поэт был там со всеми (он хотел в тот день общества), из одного московского журнала ему прислали сто девяносто семь рублей. Таких денег он не держал в руках вовсе, по молодости лет.

Иван немедля покинул свое гуманитарное заведение, позвонив по телефону и сказав, что служить он более не намерен. Затем он купил себе новую рубашку, галстук, кое-что из необходимых вещей и прекрасный легкий чемоданчик.

Затем он поднялся в большой зал главного ресторана города. Ему уже накрывали столик.

…Люся Печенкина была в ресторане второй раз в жизни, хотя все ее подруги перебывали во всех точках треста столовых и ресторанов города, несмотря на юный выпускной возраст и высокие, даже по тем временам, цены. Платили граждане из странной тогда категории спонсоров. Из тех, что мешали нам нормально жить и работать.

В тот день Люся в обществе одноклассницы, одолеваемой беременностью, признаки которой становились все нагляднее и катастрофичнее, провела здесь примерно час за мороженым со взбитыми сливками. Как поступать подруге в данном случае, она толком посоветовать не могла, за отсутствием жизненного опыта. Сейчас она спускалась по лестнице со взором далеким и зыбким, и вся ее юная фигурка в новом платье являла именно зыбкость и прелесть. Пирогова она знала, так как на каникулах целый месяц добросовестно трудилась на кафедре, переписывая красивым почерком разные научные бумаги и немного печатая на машинке. Люся поздоровалась уважительно и внятно. Он был несколько старше Люси и вообще ей не пара.

В тот день он просидел в ресторане до вечера, часть вечера тоже, а после обходил побережье и слагал сонет, воздушный и изысканный, напитанный эросом и космосом. Придя на круглосуточный переговорный пункт, он попросил телефонную книгу, нашел там адрес девочки и послал ей сонет с посвящением на открытке с видом Бомбея, отчего-то продававшейся везде, и вложил ее в конверт, на котором буйствовали хризантемы.

Люся ничего не понимала в стихах. Ей польстило, однако, что такой уважаемый человек, как Пирогов, «положил на нее глаз». Она долго не могла уснуть, ворочалась, перечитывала сонет. Он назывался «Полет». Когда несколько позже она встретила Ивана Иваныча в городе, то улыбнулась ему и покраснела.

Вдохновленный успехом, Иван тут же разразился верлибром, надушил лист одеколоном и отправил его Люсе с нарочным – товарищем. Та прочла, немного сконфузилась и вложила его в учебник обществоведения, где его и обнаружил папа Печенкин, начальник сборочного цеха. Более всего его поразили строки: «Ты помнишь, как мы летели вдоль Млечного Пути, как принято, без одежд и время ласкало твой лобок…»

Ночью родители Люси вошли к ней в комнату. Из-за двери проникал свет, что исторгал ночник в спальне. Свет этот, рассеявшись и отразившись в огромном коридоре, почти поглощенный им, все же достиг их дочери, и в этом свете она казалась им болезненной и отравленной песнями того мира, куда она ушла от них, того мира, где жили безумные и алчные поэты… Родителям Люси была ненавистна мысль, что Пирогов, о котором они слышали только гадости, находился в отношениях, называемых интимными, с их дочерью.

После первого же вопроса Люся дико огляделась, испугалась, еще миг – и слезы выступили на ресницах, что было сочтено за несомненное и страшное признание. Тогда Люся-старшая бросилась к дочери, и с обоими вышла истерика. Папа Печенкин покинул спальню, взял из секретера бутылку «к празднику» и налил полный фужер…

Так призрак поэта поселился в мирном, почти идиллическом доме.

Некоторое время спустя Иван опять проснулся ночью, стал заваривать себе чай, импровизировать с макаронами и слагать итоговое стихотворение для венка сонетов – «Люсия».

…Телефонный звонок раздался в три часа после полуночи. Люся очнулась, протянула руку, трубка скользнула в ладонь золотой рыбкой несбыточного. Это еще девические сны владели ею. Одновременно в коридоре Люся-старшая осторожно сняла трубку со второго аппарата.

– Простите за беспокойство… Вы получили мои конверты?

– Да, – поперхнулась Люся-младшая и проснулась вовсе.

– Я… я не знаю, как вам все объяснить. Но… столько условностей. Приходите завтра, нет, уже сегодня. Знаете тот скверик за театром?

А на пороге уже вырос папа Печенкин и махал головой: «Соглашайся»…

За час до условленного времени Печенкин положил в рюкзачок саперную лопатку, гирьку на цепочке от ходиков, в карман пиджака засунул все послания поэта и отправился на наблюдательный пункт.

Накрапывало и дуло. Печенкин ждал, Иван не шел, время летело. Глава семьи бегал подкрепляться в кафе напротив, не сводя глаз со скверика. Наконец ему стало ясно, что юный Пирогов на свидание не явился.

…А у Вани тогда ветер был в голове.

Еще утром он почувствовал томление. Окончив поэтический труд, он испытал обычную опустошенность, потом открыл атлас автомобильных дорог и прикинул, как ему добраться до Львова. Денег хватало как раз в один конец…

Старый Печенкин шел домой пешком. На мосту через канал он вынул стихи и стал по листику пускать их на волю. Ветер пытался унести их далеко-далеко, но пронзительный, уже начавшийся дождь сбивал листики на лету и бросал их в неспокойную воду…

А Люся, героиня и жертва, смотрела в окно, подперев юную головку рукою. Ей было жаль, что все так быстро кончилось.

Еще через полтора месяца Иван Иваныч поступил в военное училище и вернулся в Калининград только через пятнадцать лет.

Печальная история Ивана Ивановича Пирогова и Люси Печенкиной

Иван Иваныч приказал себе в свое время забыть о запретном и несбыточном и забыл.

Теперь, когда Родина освобождала его от многих обязательств и условностей, мысль неожиданная и отчаянная посетила его – как-то вдруг. В действительности это был промысел Божий. В результате политических интриг в верхних эшелонах власти, для которой он с товарищами давно стал разменной монетой, а боевые корабли, согнанные в бухты, залоговой тарой, капитан первого ранга Иван Пирогов получил трехмесячное жалованье. Этим отцы-командиры с ним до конца не рассчитались. Слишком много они должны были ему. Но, получив вдруг совершенно фантастические «лимоны» и уложив крупные купюры в тут же купленный бумажник, а мелкие неся просто в полиэтиленовом пакете, он отправился прежде всего в столицу янтарного края, где отыскал баню, и, взяв отдельный номер, смыл с себя «хуторскую грязь и озерную тину». Одноразовым станком «Жиллет» привел щеки в состояние младенческое и роскошное. После этого он отправился в ближайший универмаг, где купил не очень дорогие брюки, рубашку и легкие летние туфли. Форменку свою упаковал аккуратно и сдал в камеру хранения на вокзале. Круг замкнулся. Он снова шел к Люсе Печенкиной. А перед этим Иван Иваныч выпил большую рюмку хорошего дорогого коньяка в бистро.

Дом этот для него не означал ничего. Не тискал он в этой парадной молодую подружку, не пел ей на лестничной клетке сладкоголосую песню юности, не был изгнан из большой опрятной квартиры. У него были другие дома и парадные. Но сейчас, по прошествии лет, более похожих на эпохи, он едва не пустил слезу. Вспомнил все же, собака…

И венок сонетов, и звонки по телефону за полночь. И импровизации с макаронами. Творческий процесс сопровождался натиранием сыра на терке, поджариванием репчатого лука, особой интуитивной варкой макаронов и, конечно, сухим и крепленым. Но это было как бы оболочкой, сопровождением важного и сокровенного дела. Именно сейчас, на выдохе, когда вдруг оказывается, что вдыхать-то нечего, а пыль и горечь осели на гортани, именно стихи, строгие и прекрасные, помогали ему терпеть… Сам он писать еще не мог, только готовился, клочки строф и рифмы упоительные нанизывал на тонкую веревочку воображения, но день этот, когда все будет снова и всерьез, становился все ближе… Иван Пирогов снова готовился стать человеком.

Дверь в квартире старого фонда (ведь в городе долго ничего не строили, а папа Печенкин начальником был все же и хорошую получил квартиру) была основательной. От старых времен осталась дверь. Не прошивали ее из автомата ППШ, и не прятался в одной из комнат квартиры фашист с фаустпатроном. Иначе бы все здесь выглядело по-другому.

Люся-старшая к старости не растолстела, не потухла, что привело Ивана и вовсе в благодушное настроение. Значит, и ее дочь не очень изменилась с тех пор. Генетика и наследственность – великая вещь.

– Вам кого?

– Мне Люсю.

– Людмилу Александровну? А вы, простите, по какому делу?

– Я ее друг детства.

– Что-то я вас не припоминаю. Да вы войдите.

– Лучше пусть она выйдет.

– Да она по другому адресу живет. А вас, простите, как звать?

– Иван Иваныч Пирогов.

– А?

– Что «а»?

– Погодите, погодите…

– Вы адресок-то скажите.

В памяти ее мелькнуло и погасло что-то, и все вспомнилось.

– Молодой человек. Что-то вы задержались. На свидание не пришли.

– А… Она вам, значит, рассказывала?

– Да зайдите вы внутрь…

Потом они долго пили чай, Иван узнал, что Люся была замужем и неудачно, что папа Печенкин не имел более места и повода быть среди нас, что живет она с внуком в этой квартире, но это не Люсино отродье. Очень удивительно, что Иван Иваныч офицер, и хотя это сейчас не востребовано, но скоро все, конечно, кончится, ведь правда?

– Что там на флоте?

– Все пропьем, но флот не опозорим, – сказал Иван некстати.

– Ну вот, с юмором у вас все в порядке.

– Спасибо за чай и собеседование.

– Заходите, Ваня, еще. А вот и адресок. Ну, не пропадайте. Так неожиданно все и непредсказуемо.

Рассказчик

Иван, не медля ни минуты, отправился к своей пассии. Смелость города берет, смелого пуля боится. Не знаю, что говорил и каким образом обхаживал он уже не юную Печенкину, но уже в этот вечер!!! они отправились на хутор.

Чапас упустил свою жертву, промедлил, оступился в промысле предательском, и вот, вернувшись на хутор и ожидая там Пирогова, сам загнанный в угол и стремящийся из него выбраться, он, сидя вечером на бревнышке, поигрывая топором, потюкивая им по чурочке, увидел вдруг вместо одного Ивана еще и его безумную спутницу. Он плюнул и пошел в дом. Рано утром он отбыл в Калининград, к господину Лемке, с покаянным монологом и за дальнейшими консультациями.

Господин Лемке пришел в ярость. Говорили они не в гостиничном номере, а там, где парк, где мозаики Кенигсберга, расколотые и зовущие к мщению.

После этого Отто Генрихович велел Стасису оставаться на месте и ждать, а сам долго говорил по телефону с господином имярек. Этот разговор нам удалось прослушать, поскольку звонил он в некую российско-германскую фирму, которая на прослушку была поставлена автоматически, без разрешения, но обстоятельства того требовали. Разговор шел по-русски. Тот, с кем говорил господин Лемке, родной язык знал пока плохо.

– Карл, возникли проблемы.

– Ты поговорки русские хорошо знаешь, Отто?

– Ты какую имеешь в виду?

– Перед большой работой нужно перекурить.

– Сделал дело, гуляй смело. Ты все же покури. Что происходит?

– На хуторе живет русский. Офицер.

– Ты же принял решение?

– Эта литовская свинья…

– Чапас?

– Вот именно.

– Почему же свинья? Парень нам нужен.

– Он должен был устранить офицера.

– Теперь говорят по-другому. Зачистить. И вообще, это не для телефона.

– Он работу не сделал.

– Пусть деньги вернет.

– Он знает лишнее.

– Тогда зачисти ты его.

– Ты с ума сошел.

– Вот именно.

– А что же делать?

– Ты говорил с ним?

– Дело в том, что офицер привел на хутор женщину.

– Ну не навсегда же?

– Подруга юности. Она в восторге от хутора.

– Хорошо. Я понял. Мне нужно говорить о твоей проблеме со старшим по команде.

– Чапас в парке сидит. Ждет моего решения.

– Отпусти его. Пусть придет завтра.

– Я в нем не уверен.

– И что ты предлагаешь?

– У тебя есть еще люди?

– Это будет стоить дороже.

– Карл, Чапас сейчас сбежит и наделает глупостей.

– Не дергайся, друг мой.

– Что мне делать?

– Объясни, где ты находишься. Так. Попрощайся с Чапасом. Только не раньше, чем через сорок минут. Мне нужно время. И все.

– Что «все»?

– Хутором займутся другие люди. А ты сиди в гостинице и жди…

Господин Лемке нам был интересен по некоторым другим причинам, а вот Иван Пирогов с Люсей Печенкиной оказались в этом деле людьми совершенно случайными, хотя и небесполезными. Зачистка их в наши планы не входила. А вот Чапасом решено было вначале пожертвовать, поскольку возиться с ним не было времени, а натворить он мог много ненужного. Но ставить «на защиту» и счастливых молодоженов, и Стасиса было делом рискованным. И когда вечером в вокзальном туалете люди Карла прокололи шилом Стасису Чапасу печень, им никто не помешал. Зато исполнители были отслежены по всему маршруту. Сотрудники службы безопасности одной из строительных фирм. К немецкому капиталу фирма отношения не имеет. Ребята просто зарабатывают на жизнь. В армии служили связистами. Уже потом прошли спецподготовку в одной из закрытых воинских частей, на Большой земле, естественно, за спонсорские деньги. Общепринятая практика.

Список бойцов явных и потенциальных, бывших в распоряжении российско-германской фирмы или могущих быть, сейчас интенсивно «прокачивался», уточнялся. Эти двое, русские, не женатые, явились для нас полной неожиданностью и заставили заняться переоценкой ценностей.

Ни один немец, или нечто похожее на немца, в охранных и «боевых» структурах не был задействован, по спискам не проходил. Их было пока не много. Всего-то тысяч двадцать на всю область. И ни одной немецкой головой рисковать было нельзя. Их головы и руки понадобятся потом, для гораздо более важных дел, чем стрельба и работа шилом и заточками.

Теперь мы знали, что в будущей операции хутор важен для противной стороны. А может быть, важно было то, что находилось на хуторе. Господин Лемке недаром, видимо, посетил свое родовое имение. При всей пикантности ситуации у него были более важные и спешные дела, чем ностальгическая попойка и ловля красноперки с русским офицером на этом хуторе.

Итак, немолодой Иван Иваныч пришел к постаревшей, но покуда стройной Люсе Печенкиной, которую он в молодости даже не успел притиснуть, но все же посвящал ей стихи и помнил потом о ней очень долго. И она почему-то не забыла странного и настойчивого поэта районного масштаба. Папа Печенкин скончался, и супруга его жила с внуком. И Люся обитала совсем уже не в том доме на Московском проспекте, но все же не покинула этот город. Жизни здесь начинались и заканчивались, время шло, рушились государства, и на их обломках возникали новые, порой уродливые и лицемерные. Это была теперь их земля. Гарантом их мирной и незамысловатой жизни были кости русских мужиков, изобильно и изобретательно срезанных свинцом, огнем, сталью немцев, которые испили из чаши горячего и злого напитка ненависти.

Не трогайте кости мертвецов. Немецкие кладбища были запаханы. На их месте не было ничего. Только новые хозяева этой земли, доставшейся им по праву сильного, знали, что под этим городом находится другой, город привидений и химер. Привидения иногда поднимались наверх, парили над мостовыми, проникали в дома и души. Но укладывались в эту землю тела ушедших, и силовое поле наших мертвых, как тончайшая, но непреодолимая преграда, стало пока еще не очень надежной защитой. Но мертвецов с каждым годом прибывало, и крепче становилась печальная оболочка. И где-то уже очень глубоко ощущались толчки. Здесь когда-то жили пруссы. Первые хозяева дюн, рек, лесов и болот…

И если Бухтояров уже вошел в игру, то именно на хуторе он должен был каким-то образом обозначиться. Информация о том, что произошло с Чапасом, к нему ушла, хотя кто у нас был человеком Бухтоярова, нельзя было даже догадываться. Это был кто-то на самом верху. То есть играть предстояло с открытыми картами. Господин Ши пока не проявлял активности, регулярно посещал государственную службу, из Москвы не отлучался, ничего интересного, по разговорам, которые нам удалось прослушать, не произнес.

…Озеро перед закатом, красное и бездонное, легло возле ног. Бренный пятак, падая за лес, выплеснул эту краску, наверное наиглавнейшую краску мироздания, и контуры сосен, и кучевые облака этого дня были просто-напросто трагическим антуражем ежевечернего падения в бездну… Дело житейское. Если бы еще утром подняться.

– Ну, как жил без меня, что поделывал? – спрашивала Люся Печенкина Ивана Пирогова.

– Служил.

– И как служба?

– Все пропили и флот опозорили.

– Ваня. Ты не переживай. Все скоро наладится.

– Тещу мою как по отчеству?

– Она пока не твоя…

– Так что, есть варианты отхода на заранее подготовленные позиции?

– Ни позиций, Ваня, ни отходов. Ты вот получишь жалованье в следующий раз и отправишься во Львов.

– Во Львов я теперь отправлюсь только в составе штурмовой группы.

– Ты, Ваня, империалист.

– Я поэт.

– Прочти, Ваня, стихи.

– Вернусь со Львова.

– А картошку в золе если?

– Можно на сковороде. Газ есть.

– Я в золе хочу.

– В фольге?

– Ты поэт или менеджер?

– Я офицер.

– У вас что, в уставе записано, чтоб в фольге?

Иван обиделся. Он ушел в дом, вернулся с бутылкой коньяка. Много чего он прикупил сегодня, и миллионом стало меньше в его новом бумажнике. Пикник этот на закате становился для него таким важным.

Страны, ночлежки, попутчики – кто там с надеждой на лучшее?

Иван нашел среди всякого хлама на чердаке маленький складной столик, очевидно для пикников. Каркас был в полном порядке – хорошее дорогое дерево. Но ткань выцвела. Когда-то на ней были вышиты птицы, похожие на райских. Он разлил напиток плотного цвета и достойного вкуса в граненые стопки. Себе до края, женщине на треть.

– Лей до края, Ваня.

Он налил.

Годы, сгоревшие заживо. Бар называется «Анджела». Была когда-то такая песня в исполнении зарубежного певца, примерно Азнавура или около того. Помнишь дождливое лето? Женщина, умница, узница. Бармен нам ставил кассету с одноименною музыкой.

Это все зажило порезами. Все, что было отпущено тебе. Теперь есть только предсумеречное озеро в Пруссии, но, впрочем, и Пруссии никакой нет. Есть невыплата денежного довольствия и корабли, как консервные банки на складе.

– Кто у тебя? Сын?

– Хотела дочку. Вышло все наоборот. Чего ж ты тогда не пришел?

– Так ведь и тебя там не было.

– А может быть, и была.

– Выпьем еще?

– Только по полной.

– Это меня уже радует.

Дом. Вот только электричества нет. Но жил же тут этот немец? Проживу и я.

Наши транзитные визы кончатся завтрашним утром. Ночь, революции, кризисы. Все уже было как будто. Берег качнется, растает. Берег и Бог не у каждого. Чао, бомбино. Светает. Свет называется…

Но нет. Пошли в болота, пошли уверенно, а дорога туда непростая. С налета можно очень просто ухнуть в трясину. Но вот прошли и остались там. Оперативники из СМЕРША потом разделили всю территорию на квадраты, чуть не метровые, и прочесали все, досконально. Я читал отчет, рапорты, говорил с оставшимся бывшим капитаном Петровичевым. Оружие, личные вещи, оперативные карты. Дело было летом, стояла жара, и они готовили еду на маленьких костерках, по всем правилам, в яме и с искусственным дымоходом, прикрытым травой. Но когда их брали, из трубы в доме шел дым. Остатки золы, четвертушка бумаги. Было решено, что это горели личные документы.

Некоторое время на хуторе сидела группа, потом за ним аккуратно присматривали. И ничего. Затем дело забылось. Забылось напрочь. Другие были заботы. Но, к счастью, рукописи не горят, а архивы – не всегда. Кажется, настало время пересмотра традиционных ценностей, и хутор этот стал ценен снова.

Оставить сладкую парочку в одиночестве вкушать райские яблоки – означало подписать им приговор. Когда идет настоящая игра, такая мелочь, как жизнь офицера-неудачника и какой-то Люси Печенкиной, в расчет не берется. Но зачем еще одна невинная кровь.

Чапас – случай особый. По большому счету, он заслужил это шило в срамном боксике. И, возможно, Иван нам мог бы помочь. Он прекрасно знал предмет общего интереса – хутор.

И наш человек отправился объяснять некоторые обстоятельства Ивану Ивановичу. Только опоздал несколько.

Нового гостя Пирогов обнаружил уже тогда, когда к схрону, где карабин армейский, было отправляться поздно. Как будто из-под земли возник мужик лет так тридцати пяти, плотный, в очках, в туристском обмундировании и сапогах кирзовых, поношенных и ловких. По тому, как сидели эти сапоги на ногах незнакомца, как подогнаны были, как укорочены голенища, он догадался, что человек этот не штатский, по крайней мере в прошлом.

– Зворыкин, – сказал он вместо приветствия и протянул руку.

– Вы по какому вопросу? Это частное владение.

– Вот именно по вопросу владения. Кстати, у меня рекомендации. От Стасиса.

– Чапас, что ли, дорогу показал?

– Он уже не покажет.

– Что еще такое?

– А вот газетку посмотрите.

«Вчера в здании железнодорожного вокзала было найдено тело…»

– Вот его документы. Временно изъяты из дела, под расписку. Вот фотография трупа. Узнаете?

Иван Иваныч взял и то и другое и прислонился к стене коровника, возле которого стоял.

– Вы из милиции, господин Зворыкин?

– Для милиции это слишком мелкое дело. Пришлось его забрать.

– Из Комитета?

– Вам-то какая разница? Считайте, что из военной разведки.

– А может быть, вы Стасиса зачистили и теперь за мной пришли.

– Сердце мое, друг сердешный. Вот удостоверение. Это, понятно, не истина в высшей инстанции. У вас здесь магнитофона нет?

– У меня радио с аккумулятором.

– Не страшно. У меня диктофон хороший. Вы Чапаса голос хорошо помните?

– Изрядно.

– Ну вот и послушайте одну оперативную запись. Ему приказано вас, сердце мое, как вы выразились совершенно справедливо, зачистить. И аванс был получен. Три тысячи марок.

– Всего?

– Потом еще столько же.

– И все?

– А вы думаете, что стоите больше? За подругу вашу еще добавят. Она, кстати, где сейчас?

– Спит. Легли поздно.

– Зачем вы, Иван Иваныч, привели даму сердца на бесхозный хутор?

– Хутор мой. Я на него бумаги выправлю.

– Уже не выправите. Он уже принадлежит другому человеку. А настоящий его хозяин Лемке Отто Генрихович.

– Не знаю такого.

– Знаете, только под другим именем. Он как себя называл?

– Кто?

– Вот эта личность вам знакома? – И фотография Отто Генриховича появилась на свет из планшета господина Зворыкина. Много еще полезных вещей лежало в его рюкзачке. В том числе – оружие, легкое и сильное.

– Это же словак…

– Это немец. Через подставных лиц купивший этот хутор. Деньги тоже не его. Но это не важно.

– Сука.

– Он зачем здесь был?

– Говорил, что рыбу ловить. Якобы слава о линях моих аж до Словакии докатилась.

– Вы, Иван Иваныч, человек взрослый и серьезный.

– Да на мели я тогда сидел. Рыбу одну жрал. А у него джин был. Еды полно.

– Купили вас, как инку испанские колонизаторы, за погремушки и огненную воду. Он искал тут что-нибудь? Ну, по хутору перемещался?

– Я ему хозяйство показывал. Потом на лодке плавали за красноперкой.

– Вы его одного оставляли на хуторе?

– Оставлял… Я за вином ходил в Большаково.

– Вот. За вином. А потом, когда вернулись, следов обыска…

– Да не было никаких следов.

– Панели в доме не отрывались, раскопов не наблюдалось, на чердаках…

– Да нет вроде.

– А точнее?

– Смотреть нужно.

– Так пойдемте.

– Куда?

– Совершим осмотр возможного места происшествия.

– А что он искал?

– Вот это мы и должны узнать.

– А я-то думал, вы все знаете. В военной разведке.

– Будем считать, что в военной разведке. Иван Иваныч. У нас времени маловато. Сюда скоро группа двинется.

– Ваша?

– Если бы. Но ситуация под контролем. У меня средство мобильной связи. Если что, сообщат. А пока давайте начнем.

Зворыкин работал шесть часов. Уже проснулась Люся, вышла, потягиваясь, из дома, смутилась, долго слушала Ивана, опять ушла в дом, готовить ужин, а Александр Сергеевич все не мог расстаться с хозяйственными постройками. Даже брус однажды поднимал и доски ломиком оттягивал. Наконец перешли в дом. Здесь, к удивлению Ивана, оперативник работал недолго, с полчаса, и наконец вытер руки тряпкой и пошел умываться.

– Что он ищет, Ваня?

– Вчерашний день.

И здесь Пирогов был как никогда близок к истине.

Зуммер мобильной связи прозвучал за ужином. Зворыкин взял трубку, извинился, вышел с ней из дому, потом вернулся.

– Ну что… К нам гости. Движутся со стороны Полесска одной группой и со стороны Большакова – другой.

– Как же со стороны Полесска? Там хода нет.

– Странный человек ты, Ваня. И нелюбопытный. Если движутся, значит, есть. Именно по этому проходу ушел с хутора старый господин Лемке. Семья его уже была на Большой земле. Под Гамбургом. А уходя, он и спрятал нечто такое, за чем сейчас идут сюда эти люди. И заметь. Среди них даже есть два немца. В местной диаспоре действует негласное правило: немец чист. Никаких разборок, никакой уголовки. А здесь – риск, и риск немалый. Значит, температура в тигле приближается к критической.