Текст книги "Век Зверева"

Автор книги: Леонид Могилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Вот здание университета. Застройка, как и повсюду, трехэтажная. Пять этажей Зверев обнаружил на берегу канала. Место прогулок и объяснений в любви. Вот на заднем плане очертания парка. Разбитые сердца и ликование плоти. А вот порт. Пароходики и баржи. Мачты и паруса. Паровые машины и подъемно-транспортное оборудование. Здесь вечер уже поздний, но порт не знает смены времени суток.

А вот и она – биржа. Деньги – товар – деньги. По всей видимости, недалеко от порта, также на берегу. Тогда учреждение сие было максимально приближено к реальному товару, паровым машинам и такелажным работам. Никакого доллара нет и в помине, но русский рубль принимается охотно. Эта открытка очень удачно построена по композиции, и колорит какой-то другой, мягкий. Небо белесое, тонкое. Чем-то напоминает петербургское. И биржа отдаленно походит на нашу. Ту, что на Стрелке Васильевского острова. Единство и противоположность.

«Какого рожна нам нужно было биться с германцами, – вдруг стал думать Зверев. – Какого? Не твоего это ума дело, Юрий Иванович. С твоим свиным рылом нельзя в мировую политику. Ты бы там такого наворотил… А уж Александр Сергеевич и подавно».

Ему стало неинтересно смотреть далее цветные картинки. Башни, стены, кирхи и опять башни.

Да что же это за дерево? Он озлился сам на себя. Это и не липа, и не дуб. Озлившись, он выключил машину для генерации иллюзий. Тот город, через который он проследовал в некоторой спешке, никак не походил на Кенигсберг. И небо было другим. Искусство ретуши здесь было ни при чем.

До этого случилось вот что.

Наджибулла был тем человеком, который принимал его у трапа вертолета и доставлял на эту холостяцкую милицейскую квартиру. Бухтояров отличался необыкновенной особенностью находить людей в самых непостижимых местах и сочетаниях. Одни пенсионеры чего стоили. И никаких измен и утечек информации. После предательства Пряхина, приведшего к фактическому уничтожению всей структуры в Петербурге, Бухтояров помрачнел, переменился лицом. Удача стала ему изменять, а это было не ко времени.

Сейчас Александр Сергеевич вел сложные и опасные переговоры с местными «черными следопытами». Предстояло новое путешествие в подземелье.

Зверев получил вводную. Власть в Москве, возможно, скоро падет. Данные абсолютно точные. Та власть, которая придет, будет сильной и жестокой. Это не входит, естественно, в интересы как ближнего, так и дальнего зарубежья. И очень дальнего – тем более. По оценкам аналитиков, мы потеряем Западную Украину, Литву, еще кое-какие «мелочи» вроде Азербайджана и Грузии. Но то, что возможна потеря Калининграда, Зверев воспринял как бытовое глумление над собой. Бухтояров убедил его в обратном.

После мобилизации подполья и распределения обязанностей Бухтояров получил из своего центра в работу именно это направление. Оно было самым кошмарным по трудности, поскольку здесь должна была начаться настоящая война. Короткая и эффективная. Оперативные документы уже лежали в полевых сумках младших офицеров противника. Механизм был приведен в действие.

…Стекляшка совершенно обыкновенная, таких в России тысяч сто, если не больше. «Черные следопыты» – люди состоятельные, недавно сдали хороший товар, а после приняли новый и опять заработали. Но там – не их поле. Там коммерсанты со всем окружающим персоналом, с крышей, подвалом, массовкой. Мелкий опт, крупная розница. Уходящие люди угробленного времени.

Здесь же другой мир: траншеи, подземелья, кости, черепа, автоматы «ППШ», «шмайсеры», пулеметы Дегтярева, карабины и парабеллумы. Каналы отлажены, деньги осторожные, но верные. По этим же каналам – стволы и партии оружия других времен и народов. Это другой бизнес, и потому подобные контакты используются с предельной осторожностью, в крайнем случае. «Следопыты» живут своей семьей. Они вне политики, вне жизни вообще, потому что спустившемуся ниже уровня земли, потревожившему покой хозяев этих дюн и лесов, доставшему со дна времен ржавый автомат, в котором все патроны отстреляны, уже трудно, выбравшись из траншеи, воспринимать окружающее по-прежнему.

Многие сломались, кое-кто подорвался на минах и сгнивших снарядах. Но хочется жрать. Отпахал месяц, а то и неделю – и еще месяц-другой сидишь в стекляшке. Здесь – чебуреки и салака. Здесь пиво разбавляют, как при большевиках, а потому здесь комфортно. Пиво, которое варят новые хозяева жизни, валит с ног. Его десять кружек не выпьешь. А значит, не поговоришь. Так у них рассчитано. Шел бы ты, парень, домой, смотрел телевизор. Телевизор и здесь есть. Стоит на холодильнике, бубнит что-то сам себе. Здесь он никому не нужен.

Зверев пришел точно в назначенное время. Он должен был держать в руках журнал «Ружье», номер третий. Журнал питерский, но весьма почитаемый повсюду людьми, которые в этом знают толк.

Как-то у него жизнь складывалась в последнее время интересно. Из одной пивнушки ушел, дабы сеять разумное, доброе, вечное. В другую попал при весьма тонких обстоятельствах. Но и тогда, и сейчас где-то недалеко – Бухтояров. Зверев и сам не плох, но отход на заранее подготовленные позиции обеспечит именно Бухтояров. Проверено временем.

В стекляшке заняты все столики. Народ разнообразный и тяжкий. Зверев пока один, но вот к нему подсаживаются два мужика, быстро выпивают по три кружки, глотают по чебуреку, убегают. Затем толстый малый в хорошем костюме. Явный отходняк. После первого глотка плывет, долго ест, заказывает еще, наконец уходит и он, оставив неопрятность и разгром на столике. Никто не убирает, не уносит порожние бокалы, хвостики, окурки, подмокший в лужицах пенных хлеб.

Потом вдруг все это исчезает в один миг, появляются чебуреки свежие, дымящиеся, не на тарелке даже, а на блюде, кетчуп, бутылка водки, стопки.

Зверев прокачивал посетителей уже час, прикидывая, кто же подойдет к нему, скажет заветное слово, протянет стакан с вином. И ошибся.

По всем расчетам, это должен был быть кто-то из ладных сухощавых мужиков из дальнего угла стекляшки. Вышло не так. Совершенно новый посетитель, едва войдя и мельком посмотрев на Зверева, подсел к нему. А это значит, что наблюдали со стороны, имели прямую связь с внешним миром, сервировали столик, вызвали главного гостя.

– Мир вашему дому.

– Мир вашему.

– Я ничего этого не заказывал. Видно, по ошибке принесли.

– Ошибок тут не бывает.

Парень совсем молодой. Лет двадцати пяти, тонкая оправа очков, лицо спортсмена. Ни намека на почечные бляшки под глазами, ни на «дурцовую» утонченность в обличии.

– Вы, что ли, угощаете?

– Я, – просто ответил молодой человек, – а вы гость?

– Он самый.

– Костя.

– Юрий, – назвал себя Зверев.

– Чебуреки стынут. Давайте перекусим.

Простая горячая еда, хорошая, без затей, водка.

Перед этим Зверев выцедил кружку легкого пива. Настроение его даже как-то улучшилось.

– У вас хорошие поручители, – начал главный разговор назвавшийся Константином сосед и благодетель, – чаю хотите?

– Не откажусь.

Принесли заварку в чайничке, стеклянные стаканчики, сахар.

– Я без сахара, – объявил Зверев.

– Поддерживаю.

Люди в стекляшке менялись. Приходили и уходили жаждущие, только компания из трех мужчин в дальнем углу продолжала тихо о чем-то говорить. Пили они мало, чебуреков не заказывали вовсе. Все-таки он не ошибся.

– Так под землей бывали?

– Приходилось.

– Где, если не секрет?

– Секрет.

– Хорошо. Вопрос снимается. Здоровье в порядке?

– Без проблем.

– Придется примерно неделю пахать, подобно шахтерам. Дело того стоит.

– Что за товар?

– Товар хороший. Бабки сразу, по окончании. Штука.

Зверев прикинул курс, пошевелил губами.

– В баксах?

– Ну не в марках же!

– Хорошо. Я только работаю под землей. Реализация меня не касается.

– Вас вообще ничего не касается. Делать, что скажу. Живем по законам военного времени.

– Я отсутствием дисциплины не страдаю.

– Похвально. Работать начинаем завтра вечером.

– Где встречаемся?

– Город знаете?

– Весьма приблизительно.

– Живете где?

– У друзей.

– Телефон есть?

– Есть.

– Давайте номер.

– Мне нужно прежде разрешения спросить.

– Ну, ну. Тогда завтра на этом самом месте в восемнадцать тридцать.

– Гут.

– Тогда все.

И вышел парень. Спокойно и уверенно. Через минуту Зверев покинул стекляшку. Выйдя, помедлил, отойдя метров на сто, к газетному ларьку. Двое поджарых молчаливых партнеров вышли следом. Один остался внутри. Наверное, расплатиться по счету.

Зверев сел в троллейбус, проехал три остановки, сошел возле примеченного заранее проходного двора, проскочил его, пересел в трамвай. Это уже совершенно напрасно. Его никто не преследовал. Но ритуал нужно было выполнять всегда. Если оставались планы на остаток жизни.

Вечером Зверев долго диктовал приметы своих партнеров по новому бизнесу Наджибулле, используя всю шкалу, все тонкости милицейского определителя внешности. Тот долго шевелил губами, закатывал глаза, наконец протопал к телефону, позвонил. Через полчаса принесли альбомы.

– Никаноров Евгений Львович – значилось под фотографией интеллигентного парня. Один срок за джинсы еще при Советах. Потом неудачный опыт кооперативного предпринимательства, разборка из-за занятых денег. Под землю привел Археолог. В живых уже нет. Сейчас Никаноров, он же Шток, бригадир. Все что в городе и в ближних районах, его.

– А разве есть что-то?

– Да тут немерено всего. Еще сто лет можно доставать стволы. Целую армию можно вооружить тем, что под землей.

– Полвека же прошло.

– Терпение и труд все перетрут. Не забывай, что под нами целый город. Одни ходы закупориваются, отыскиваются другие. Для большинства жителей это – терра инкогнита. Для очень узкого круга «зверобоев» – Богова делянка.

Нашлись в альбоме и еще два соратника Штока. Оба русские, сроков не мотали, на химии не отдыхали. Ничего примечательного в послужном списке, кроме того что оба – спелеологи-любители. Ходили в походы.

Сталактиты, сталагмиты. Кто знает, поймет. Сейчас на поездки в карстовые пещеры денег у нормального человека нет. Чтобы не потерять формы и мастерства, перемещаются под мостовыми родного города.

– Канал сбыта оружия нам известен. Оно потом уходит к литовской границе. Там есть коридор. Мы аккуратно пробовали установить, что и как, пока не получается. Пусть себе носят. Пока не страшно. Если будет что-то серьезное, перекроем. Тебе, в принципе, ничего не грозит. Поможешь им отработать заказ, получишь деньги; может, что-то узнаешь, может, нет. Форсировать нельзя. Это как бы проверка. Людей со стороны они практически не берут. Может быть, еще раз придется пойти в подземелье.

– Сколько у нас времени?

– Его, как всегда, не осталось.

– Так что, если расчет верен, все произойдет именно в первую ходку. А дальше – дело техники. Главное, взять с поличным тех, кто придет за товаром. Не за «шмайсерами», а за тем товаром, что заложен по сценарию «Регтайма». Что это, мы не знаем. Очевидно, какой-то контейнер. С момента появления тебя на поверхности вступает в силу вся система подстраховки. На полную мощность. Дальше нужно сделать так, чтобы люди Господина Ши в ФСБ не замотали дело. Скандал нужен такой, чтобы головы посыпались. Здесь тоже все готово. Если не оплошаешь, считай, что ты уже одной ногой дома. Мы тогда срежем всю эту падаль. Многое переменится.

– А может быть под землей кто-то еще?

– Вряд ли. Чужой человек там не поймет ничего. А всех, кто соображает в лабиринтах, мы нейтрализовали. Так что Штоку никто не помешает. Ну все, кажется.

Шток оказался человеком основательным. Звереву выдали рабочую просторную спецовку, еще не ношенную, резиновые полусапожки, туристские ботинки, брезентовые брюки, такую же куртку, рукавицы-верхонки, шерстяные носки, теплое нижнее белье, шахтерский фонарь, саперную лопатку, термос, консервы примерно на неделю. Шток лично проверил, как он уложил рюкзак, остался доволен. Кроме этого пришлось соорудить скатку из спальника, листа поролона и полиэтиленовой пленки.

Они походили на безмятежных туристов в своем снаряжении и желании как можно скорей покинуть город.

На КамАЗе доехали до северо-восточной окраины города, потом Шток отпустил машину. Метров восемьсот шли до рощи, углубились в нее, миновали. Здесь их ждали.

Сны Зверева

В стекляшку ему предстояло отправляться завтра к восемнадцати тридцати. Почти сутки до начала катакомбного существования. Нарушая все инструкции, Зверев вышел из квартиры, спустился во двор, потом вообще оказался на улице, тихой и зеленой.

– Папаша, а что здесь до тополей росло? – обратился он к дедушке какому-то, несшему, задыхаясь, авоську с кефиром. Не в пакетах, а в стеклянных бутылках, что было, в принципе, дороже. Вид авоськи привел его в наиполнейший восторг и миролюбие.

– А?

– При германце-то что здесь росло? Какие деревья?

– Я тут при германце не жил.

– Но город освобождал, естественно.

– Было дело. А ты как угадал?

– У тебя лицо несчастное.

– Пошел ты на…

– Папаша, прости дурака. Как думаешь, отдадут город назад?

– Куда?

– Германцу. Канцлеру Колю.

– Колю, может быть, не отдадут, а другому точно. Кругом измена. А ты на… пойди.

– Хорошо, – радостно согласился Зверев.

Ларек он отыскал в трех кварталах. Хорошее расположение духа не покидало его.

– Есть ли хороший немецкий шнапс?

– Что хотите? – засмущалась девушка.

– Шнапс. Вотка, вотка. Кароший.

– У нас все водки хорошие. Вот рекомендую «Московскую», завода «Кристалл».

– Найн. Где тут есть бар? Зер гут бар?

– Сразу за углом.

Поведение Зверева нисколько не повлияло на хранительницу ларькового очага. Она продолжала отвечать на безобразные вопросы, вежливо и без претензий.

Претензии Зверева возрастали от минуты к минуте. Он отправился искать бар.

Это оказалось бывшее общежитие трал флота.

Первый этаж был выкуплен фирмочкой, и выкуплен основательно. Дверь, в лучших советских традициях, оказалась заперта, и появился молодец в костюме.

– Их бин аляйн. Их мехьте зицен.

Парень озадаченно посмотрел на Зверева. Если кафе закрыто, значит, оно не для всех. Бандитское место. Или около того. Зверев, одетый в домашние тапки и простецкие вельветовые брюки, в рубашку по локоть, никак не походил на бандита. На советского гражданина времен смуты тоже не совсем походил. Оказывалось, что к иностранцу ближе. То есть рожа незнакомая. Может, и вправду иностранец. Заведению все же какая-то прибыль. Примерно так рассуждал вышибала. Зверева впустили.

– Вайтер фом оркэстр. Ин дэр, ам фэнстер, – лихорадочно вспоминал он то, чему учился и в школе и в институте.

– По-русски совсем не говорите? – еще опасаясь, спросил другой молодец.

– Найн. Немношко.

– Немножко так немножко.

Бумажник Зверев мял в руках и ястребиным взглядом окидывал помещение. Девок не было.

– Бита ди шпайзэкартэ.

– Карточку мы сейчас, – обрадовался официант, усаживая Зверева и вправду у окна. Никакого оркестра, против которого возражал по-немецки Зверев, не было. Мягкая музыка из колонок.

– Вэльфе кенэн зи эмфелен?

– Простите?

– Што есть харашо?

– А… Лангетики свежие, шашлык, палтус с картошечкой.

– Што ест зер палутус?

– Палтус – это рыба. Фиш.

– А… Найн. Саслык и… вотка. Кароший вотка… и как эта, памдор.

– Помидор? Томат?

– Йя, йя…

Когда принесли салат из помидоров, он возмутился и показал, что томат хотел бы пить, и тут же получил кувшинчик сока и графинчик водки. Уже несли шашлык и блюдо зелени. Лаваш, видимо разогретый в СВ-печи.

Зверев выпил весь графинчик, половину сока, подобрал с тарелки соус и луковые хлопья, щелкнул пальцами. Официант вырос тут же из-под земли. Зверев расплатился. Деньги у него еще оставались от тех, что выдал на выходе из подземелья Бухтояров. Он попросил еще одну бутылку с собой, а также два хачапури, которые ему завернули в пакет из твердой бумаги. Такая не скоро промаслится.

– Эс хат… аусгэцайхьнэт гэшмэкт.

– Простите?

– Было очень вкусно, – подтвердил он на чистейшем русском языке.

– Заходите еще, – скривился официант.

Выходя, он похлопал вышибалу по плечу:

– Вэсэн ист дас? Чье это, парень?

– Как чье? Наше.

– А вот тут ты ошибаешься. И скоро всем вам придется учить немецкий.

– Зачем?

– Ты книги любишь?

– Ты русский, НТО ли?

– Допустим.

– А что хулиганишь? Почему в таком виде?

– Ты про остров сокровищ читал?

– В детстве.

– Тогда должен помнить. Настанет утро, и живые позавидуют мертвым. Утро уже настает.

– Все. Иди отсюда. Пока рожу не начистили.

– Вот. Сразу в рожу. Учи немецкий. Пригодится. Зверев отвинтил колпачок и сделал два больших глотка. Потом хотел развернуть пакет, но передумал. Возле дома его уже ждал Наджибулла. Он посмотрел ему в глаза, отобрал бутылку и вылил ее на газон. Развернул пакет, опять завернул и сунул обратно.

– Быстро. Быстро домой. И до вечера завтрашнего – ни водки, ни пива.

– А хачапури?

– Хачапури скушай. Рецидивист.

Зверев уснул сразу, и ему приснилось два сна. Первый – про Гену Баранова. Гена жил сейчас в городе Либаве, в районе Эзеркрастс. Чем он занимался, Зверев не знал. Для русских там работы, вообще-то, не было. Если Гена не коммерсант, то плохо ему. Квартплата большая. Жена, двое детей.

Они познакомились как-то случайно в Питере. Гена был в командировке и пил пиво на Васильевском. Ну почему нормального человека, кроме как в пивнушке, не встретить? Трудно сказать.

…Гена сидел в бане. Рядом веники, шайки. Только вот в парилку его не пускали. Строгий цербер. Гена встал и хлопнул дверью. Тогда Зверев проснулся. Встал, на кухне нашел чайник, он был пуст. В холодильнике ничего не оказалось. Открыл кран и долго ждал, пока пробежит хлорированная и застоявшая вода. Долго пил, вернулся, лежал, глядя в потолок, даже не пробуя заснуть.

Детство Гены Баранова прошло в детдоме, в Мозырях. В Мозырях были совершенно классные ночи. Теперь ему должно быть то ли не спится, то ли снится все сорок лет, семь бед, прошедшие, как и не было, и то, как готовился в побег. В тетради на уроке рисовал паровозик химическим карандашом и сушил под калорифером сухари.

Потом была Россия. Города и лица. Добрая милиция искала Гену Баранова, а найдя, первым делом отбирала колоду карт и кормила супом.

В той пивнушке на Васильевском Гена клялся в любви своему детдому. По его словам, он очень прилично играл в футбол. При этих словах Зверев навострил тогда уши. Гена мог даже попасть в свое время в минское «Динамо», но на показе тренер учуял от него густой пивной дух. Накануне они праздновали день рождения товарища. Гену не взяли.

Потом он стал директором завода и из коммуналки попал наконец в отдельную квартиру. Завод был военным, и его не стало, как не стало многого другого. И Зверев уснул снова…

На этот раз ему приснилось, что снова идет война с германцем и демократы прислали тушенку в часть, которой командовал Зверев.

Он спал-то спал, но доподлинно знал, что вечером в поселковом клубе танцы, а это значит, что дела на фронте хороши. Это значит, решил он, что скоро конец всему и эшелоны потекут с фронта. Он услышал паровозный гудок и проснулся снова. Это за стеной включили то ли телевизор, то ли другую говорящую игрушку.

Зверев подивился разнообразию сегодняшних сновидений и подумал, что бы они могли означать вместе и порознь.

Неплохо бы сейчас оказаться в сорок пятом году, когда эшелоны катят с фронта, а потом вернувшиеся мужики срывают погоны с нехороших тыловиков. И в обкоме наконец появляется честный мужик. Зверев поперхнулся и даже всплакнул. Водка все же оказалась не совсем хорошей. Он лишь бутылку усидел под шашлык и лаваши. Годы вне государственной монополии выработали у него чувство некоторое. «Заводского розлива, но из левого спирта», – определил он безошибочно. Вреда большого нет, но организму убыль. И поделом.

Затем он встал, выпил еще воды, потом повернулся на правый бок и минут через пять уснул.

Утром все же спустился в ларек и выпил пива.

В полдень пришел Наджибулла.

Допрос рассказчиком Олега Сергеевича на квартире в Братеево

Бухтоярову стало все трудней перемещаться по Москве. Если бы он лег на дно, хотя бы на неделю, провалялся в какой-нибудь хрущевке, в спальном районе, шансы у него появлялись бы. Но он должен был вмешаться в Кенигсбергские события. Его личная война в городе на Неве была не чем иным, как демонстрацией силы. И он победил в ней, несмотря на то что понес значительные потери – потерял штаб, пункты управления, людей. Он мог надеяться на содействие и помощь в самых разнообразных городах, наверное, в воинских частях, получал информацию из первых рук, но прошедшая война с армией шоу-бизнеса ослабила его. За зиму он должен был создать новые структуры, подобрать людей для работы «внизу», формируя батальоны, которые должны были потом попросить огня. То, что нищие мужики без царя в голове показывали чудеса мужества в «баррикадных» боях, стало для общества полнейшей неожиданностью. Кто-то застыдился, кто-то очнулся, у кого-то пот потек между лопаток.

Человек масштаба Зверева был ему сейчас совершенно необходим. Подготовленный к работе в специфических условиях, сознательно перешедший на его сторону. Он никогда бы не сдал Бухтоярова, а глубокого проникновения в душу с помощью спецсредств, наверное, смог бы избежать. Как Казимеж Шолтысик.

В Москве на поиски и того и другого было брошено множество штатных сотрудников всех ведомств, курсанты училищ, МВД и Госбезопасности, военнослужащие внутренних войск и добровольцы в штатском. Столицу подобной активностью на улицах удивить было трудно. Город в последнее время периодически подвергался подобным операциям. Предпринимали и мы некоторые меры. Не столь масштабные, но не менее эффективные.

На квартиру в Братеево мы вышли через двое суток после того, как там побывал Зверев и через пять дней после посещения ее Бухтояровым.

Олег Сергеевич дурака ломать не стал. Да, были, да, ушли, куда, как и зачем – неведомо. И я отправился на разговор со стариком.

Черная дерматиновая дверь. Он открывает, кривится, но впускает все же. Потом мы беседуем у него в комнате. Никакого чаю он не предлагает. Он Герой Советского Союза, бывший капитан СМЕРШа, работал в Кенигсберге в период его освобождения. Мы аккуратно подняли его досье. Нельзя было сдавать его комитету. Скажут – сделаем, а не попросят, так промолчим. Это была наша находка, наше достижение, наш трофей. Но никак не пленник.

– Олег Сергеевич, мы с вами в некотором роде коллеги.

– Вы меня извините, но я любое удостоверение куплю на толкучке. А если не куплю, то закажу в частной типографии.

– Такого там не сделают.

– Сделают даже лучше. И состарят. Ваше выписано давненько, а все как новое.

– Я, Олег Сергеевич, с документами аккуратно обращаюсь.

– Я вас по имени-отчеству не называю. Все равно они не те, что в книжечке.

– Они те.

– Не хочу и не буду.

– Воля ваша. Чаю-то нет у вас?

– Для вас нет.

– Хорошо.

– Ничего хорошего. Мне у вас долго сидеть придется. Вы уж разрешите, я позвоню своим людям, они покушать принесут.

– Тут я вам помешать и помочь ничем не могу. У меня телефона нет.

– У меня мобильный. А вы-то что же себе не установили?

– Да дорого это.

– Но вы же не всегда нуждались.

– Я раньше в другом месте жил. Потом решил, что одиночество в моем возрасте – лучшее лекарство от страха.

– От какого страха?

– Не придуривайтесь. Кто вы там по званию?

– Полковник.

– Вот. Полковник. А вам-то не страшно?

– От чего?

– От того, что происходит.

– Мне, Олег Сергеевич, тошно. А страшно… Не тот эпитет.

– Вот вы человек информированный, несомненно. Неужели не понимаете, что этому вашему раю на большой части суши скоро придет конец.

– Это не мой рай.

– Не лукавьте. Зарплату же вы получаете. Пайки, или что там теперь получают?

– Не хотите верить?

– Не хочу.

– Воля ваша. Только мне обыск придется у вас произвести.

– И что найти надеетесь?

– То, за чем отправился товарищ ваш. Бухтояров сейчас в Калининграде.

Старик неприятно меняется в лице. Потом покой и достоинство к нему возвращаются.

– Ни о каком Калининграде ничего не знаю.

– А о Звереве, Юрии Ивановиче, тоже?

– Это который?

– Которого вы два дня назад проводили. Надеюсь, он благополучно туда добрался.

– Куда?

– В Калининград. Или в Кенигсберг. Как вам будет угодно.

– Да, были. Да, ушли. Куда – неведомо.

– Вы познакомились-то с ними как?

– Не помню уже. Давно это было.

– Не лукавьте, Олег Сергеевич. Было это недавно. И Бухтоярову вы поверили. Помогать согласились.

– В чем?

– Ладно…

Я вынимаю из сумки трубку телефона, звоню вниз, в машину. Прошу принести пакет молока, сто пятьдесят граммов «Любительской» колбасы и половинку батона. А потом подняться двоим в квартиру. Пора начинать работу.

Весь апрель сорок пятого старик, тогда молодой и грозный капитан СМЕРШа, мотался по передовой, на первый взгляд совершенно бессистемно. Тапилау, Тильзит, Кляйн-Маулен… Этих названий нет боле. Теперь это запростецкие русские городки и поселки, с бывшей кирхой, магистратом, рыночной площадью, где булыжники хранят в своем чреве холод столетий. Детский сад, гастроном, пивнушка, бывший кинотеатр, в бывшем здании городского собрания или во вновь построенном, и ларьки, ларьки, ларьки. Нация торгует…

То, что он должен был найти в закрытых оперативных документах того времени, называлось не иначе как объект. Объект искал Олег Сергеевич и в конце концов нашел. Ему, как начальнику группы, – Звезду Героя, остальным – орден Боевого Красного Знамени и повышение в званиях. Но не следует искать того, что не следует. Вся группа потом потихоньку пошла по списку потерь. Разные обстоятельства. Как при вскрытии гробницы фараона. Олег Сергеевич один остался. Бог миловал. Или вышестоящие товарищи.

Как всякий ветеран прошлой кампаний, он собирает и хранит множество книг о войне. Мемуары, повестушки, вырезки из газет. Ими-то мы и займемся сейчас… Дело долгое и требующее покоя и внимания.

Старик спокоен. Он все стерпит, лишь бы его не увозили отсюда в контору. Он знает, что там с ним будет. С нами врач. Он измеряет старику давление, при этом тот саркастически хмыкает; готовит на всякий случай ампулку. Она безобидна. Решено просто поговорить с ним. Но Олег Сергеевич этого не знает. Ждет укола, вторжения в психику, допроса.

Мы перебираем его «сокровища» двенадцать часов. Время от времени он засыпает в кресле, снова просыпается, греет себе чайник на кухне, возвращается. Только бы не увозили…

– Да успокойтесь вы. Никто вас никуда не повезет. Я, с вашего позволения, одну книгу возьму. На время.

– Какую? – вскидывает он голову.

– А вот эту. Простенькую.

Опять перемена в лице, потом покой и отрешенность.

Событие это было, наверное, в его жизни главнейшим. Значит, должна быть какая-то папка, может быть, дневник. Дневника в прямом смысле не обнаруживается, но пачка листков вложена в «Хронику одного месяца». Круг теперь сужается, по моим предположениям, до нескольких населенных пунктов. И кажется, среди них нет Кенигсберга. В этом наше счастье. Коммуникации под городом необъятны. А в случае какой-нибудь Калиновки, бывшей когда-то Лаувеном, шансы на успех резко возрастают.

Я забираю записные книжки с телефонами с клятвенными заверениями вернуть их на днях, городской телефонный справочник с пометками. Все это потом будет возвращено старику. И немного спустя он поймет, что дул вместо молока на воду. Живите долго, Олег Сергеевич.

Список приоритетных населенных пунктов составлен, люди уже на месте, приметы и возможные действия объектов поиска известны.

Вечером наша группа выезжает в купе Калининградского поезда к месту будущих событий. Нас – восемь человек. В объемных сумках – амуниция, аппаратура связи, оружие. Обычная рутинная работа. Только вот мое присутствие там может вызвать некоторые вопросы. Мое место все же в кабинете. Но это – уже издержки производства.

Работа сейчас идет по трем направлениям: поиски наших «героев», определение резидента, курирующего операцию «Регтайм», и контроль таможенных пунктов. После акции Шолтысика возможно изменение первоначально предусмотренного маршрута доставки контейнера с биологическим оружием. Только вот конечный пункт доставки, к сожалению, неизменен. То, что контейнер этот или контейнеры придут к нам именно из Польши или Литвы, а не самолетом из Москвы или Белоруссии, – аксиома. Прохождение нескольких контейнеров зафиксировано со склада под Кельном. Сейчас груз движется по маршруту с конечным пунктом – Сувалки (Польша). Подразделения для проведения операции развернуты.

Таможенных пунктов десять. Груз может прийти и в Неман, и в Нестерово, и на железнодорожную таможню в Правдинск. Контейнеры могут находиться в коробках с лимонадом, в тайнике автомашины, в чемодане туриста. Вероятность того, что они пройдут на нашу территорию, превышает половину отпущенных шансов. Тотальную проверку засаботируют, замотают люди Господина Ши. «Все золото мира» победит еще раз.

Если ситуация выйдет из-под контроля, я приму последнее решение. Мне хватит сил для того, чтобы захватить на некоторое время телепередатчик на Бассейновой, сорок два. Одновременно мы возьмем частные телеканалы «Премьер» и «Каскад». Это – «Нарвская» и «Кирова». Есть еще областное радиовещание на «Комсомольской».

Обращение к жителям области. Это уже похоже на государственный переворот, результаты непредсказуемы, но, возможно, удастся сориентировать людей, объяснить им возможное действие биологического оружия, возможные меры и способы защиты. Договаривать последние фразы придется под американскими пулями. И отступать к Бухтоярову, в подземелье. С Балтийском будет покончено практически мгновенно. Сомневаться не приходится. Наши не придут. Литва перережет магистраль. Потом будут зачищать город и местные очаги сопротивления. Какой-нибудь немец собьет на станции табличку «Лесное» и мелом напишет: «Метген».

…Проклятый старик так ничего и не рассказал. Единственное, что не подлежало сомнению, – книга. Военные мемуары – справочник: исторические хроники, щедро подчеркнутые цветными карандашами строчки.

Было очевидным, что об объекте известно советскому командованию. И поэтому его местонахождение следовало искать среди описаний операций первоочередных, штыковых, в прямом и переносном смысле. Вся кампания по освобождению Восточной Пруссии, вопреки ожиданиям, много времени не заняла. Кенигсберг был взят и вовсе за три дня, ценой трагической, которую могло оправдать только само время. Русские входили в Пруссию…

«В январе 1945 года начались наступательные операции Красной Армии в Восточной Пруссии. Советские войска вышли к Балтийскому морю.

Истребительный противотанковый артиллерийский полк 30 января в районе населенного пункта Кляйн-Маулен был атакован выходившими из окружения танками и мотопехотой врага. Николай Владимиров быстро развернул свое орудие на прямую наводку и подбил танк. Одно за другим выходили из строя орудия, и наконец Николай остался у пушки один. Последним снарядом он подбил тяжелый танк.