Текст книги "Век Зверева"

Автор книги: Леонид Могилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Утром сказал измученной им хозяйке, что выйдет прогуляться и будет к обеду. Обед обещал быть сказочным. Но мечта о подвале, где кружки запотелые и какая-нибудь мойва, жирная, с икрой. Там, в бункере, пришлось посидеть на тушенке и хлебе. Теперь вид любой консервной банки вызывал в нем отвращение. А пиво – это жизнь, это солнце, это утоление жажды. Он пива-то по совести давным-давно не пил. Не хотелось ему раньше пива.

Бар был на месте. Мойвы не оказалось. Нашлись дорогие наборы с осетриной, для людей попроще – со скумбрией. Зверев попросил леща и вареных яиц. Принесли отличного, граммов на восемьсот, с каплей жира на надрезе. Он выпил первую кружку залпом. Вторую пригубил, вырезал из леща изрядный фрагмент из самой середины. Когда допил третью кружку, захотелось человеческого общения, и потому пересел за столик, где спорили о гуманоидах.

Итак…

– Кожа серая, вместо носа пипка, ростом в метр, рта нет, так, дырочка, на руках четыре пальца, между ними перепонки.

– Кто это? Кто это?

– Пилоты. Из аппарата. Могут сжечь, могут парализовать. Прилетели с планеты у звезды Зета-один 1 Сетки.

– А говорили, с Сириуса.

– Кто говорил?

– Один мужик. Читал то ли в «Журналисте», то ли в «Коммунисте».

– Вот. Там надежно было написано. Без балды. Коммунисты до уровня бреда не опускались. А вот когда все стало у них рушиться, достоверная информация и пошла. Про тайную доктрину Молотова, конечно, чушь, а про аномалии много достоверного просочилось. Так что там?

– Какие-то нигеры в Африке все про них помнят. Умные такие. Знают теорию Эйнштейна. А сами голые. Червей жрут.

– А, догоны.

– Давай про догонов. Что там у них? – обрадовался живым собеседникам Зверев.

– Да это долго. Я вот про других гуманоидов читал. Они баб ловят – и на тарелку. Ну и изучают там.

– Чего они у наших баб изучают?

– Ну, как устроены.

– Не, без понтов. Бэтти Хилл. Поймали с мужиком и засунули спицу в пупок. Она кричать. Тогда один из тарелки ей глаза закрыл чем-то и все. В отключке. Очнулась в Кливленде.

– Лешичка не позволите, сударь?

– Отчего же не позволить.

Зверев вышел в туалет, потом долго плескал в лицо холодной водой, вытерся платком, сунутым Варварой утром ему в правый боковой карман. Посмотрев на себя в зеркало, он увидел на лице своем с провалившимися глазами, почерневшем и потустороннем, признаки жизни. А потому решил выпить еще одну кружку и погрызть лещика.

– Ну и что там в Детройте? – продолжался спокойный ненавязчивый диспут о иных мирах.

– Один фермер не успевал с пахотой.

– Вот. Будет успевать.

– А у нас уже и не пашет никто. Так что если они там в Америке урожайность снизят, нам конец.

– Ну.

– Баранки гну. По ночам пахал на маленьком тракторе, чувствовал беспокойство. Будто все хорошо, но что-то его угнетало. И вот под утро трактор вдруг остановился.

– А может, соляр кончился?

– С чего ты такой умный? Давай, мужик, задвигай.

– Я те чё, ухи затыкаю?

– Дайте ему по уху и выведите.

– Все. Молчу, молчу, молчу…

– И вот под утро трактор встал. Стоун вышел посмотреть, что там с движком. И тут сначала один, потом другой. Слева и справа. Говорят: «Пошли».

– А на каком языке?

– На английском. Только с акцентом.

– А я слышал, они телепаты все.

– Мало ли что ты там слышал…

– Ведут его в тарелку. А там карта такая. Все миры и вселенные. Они пальцем ткнули, говорят: «Это что?» Он молчит, щурится. Они опять: «Отвечай, Стоун, что это? Ага, не знаешь. А это – Земля. А вот это маленькое и далеко – наша планета…»

Более Зверев такого слушать не мог. Он попрощался со своими товарищами по постижению инопланетного разума и вышел на Среднемосковскую. Теплый день немного после полудня. В желудке – пиво и рыба. Он вышел к четвертому универмагу, хотел было засесть в пельменной, но вспомнил, что его ждет обед на Чижовке, и пошел себе по бывшему проспекту Революции. Посидел у фонтана, посмотрел вниз – на берега и облака. Пора было возвращаться к Варваре Львовне, для чего идеальным образом подходило такси.

Рассказчик

В университете Зверев учился хорошо. Меня интересовало, однако, каким он был в быту. Пил ли; если пил, то сильно или нет, и что предпочитал. Любые, самые, казалось бы, не имеющие отношения к делу мелочи были мне интересны. Когда камушки причудливым образом рассыпаются на столе и гадалка силится постичь в миг краткий и решающий их расположение, один-единственный, неправильной формы окатыш гранитный может переменить всю картину.

Друг его университетский, душеприказчик и собутыльник, завелся с полуоборота, и причудливая нить повествования стала разматываться.

– Звали парня Зегой. Естественно, он имел вполне приличное и общепринятое имя, но весь курс звал его так. И однажды он притащил откуда-то в общежитие легкий водолазный костюм, списанный, очевидно, с какой-то спасалки по причине материального и морального износа. Такое приобретение они со Зверевым должны были непременно обмыть. Юрий Иванович частенько оттягивался в общаге и на этот раз стал участником праздничного обеда. Костюм предполагалось использовать для ловли рыбы в любых погодных условиях, до чего Зега был большим охотником.

Когда же обед прошел и ужин и на землю и воды упала летняя ночь, а трагическая музыка родного очага оставалась так далеко, что была еле слышна, они решили заглянуть на ночь глядя к еще одному весьма интересному персонажу – Самураю. Его звали так за пристрастие к творчеству тогда еще малоизвестного японского писателя Кондзабуро Оэ, и как не испытывать ему этого пристрастия? Самурай учился на филфаке. Специальность – Япония. Но Самурай, войдя в образ, несколько там задержался. В тот вечер он совершал, например, чайную церемонию. Расставили еще чашек, сели на коврик в одних носках. Потом стали рассматривать Зегино приобретение. Тот влез в костюм, стал весь резиновым, а лицо его, если рассматривать его через стекло маски, невыразимо изменилось. Он стал похож на диверсанта, выбравшегося на советский берег и каким-то чудом пробравшегося в академическую квартиру, где поведением Самурая давно не были довольны.

В тот поздний вечер, впрочем, Самурай был дома один. Зверев отправился во чрево квартиры и вернулся с бутылкой «Столичной».

«Теперь пойдет у меня жизнь, – мечтал Зега, – рыбу буду бить».

«Тебе еще много орудий нужно. Ружье, подсумки, часы подводные».

«Это дело наживное. А будет рыба, будем суси делать».

«Что делать?» – уточнил Зега, отмеривая рюмки.

«Такое японское блюдо из рыбы. Потом расскажу».

«Рыбу надо вялить. Чтобы зимой, с пивом».

«А суси, по-твоему, с пивом нельзя?»

«Суси – это суси».

«А на каком слоге ударение?»

«Не важно».

Потом друзья вышли в город, добрались до ресторана «Ветла» и, сломив недолгое сопротивление вышибалы, вошли в зал. Денег было не много, и следовало распорядиться наличностью с толком.

– А кстати: я уже забыл, что можно было тогда купить, скажем, на пятерочку.

– На пятерочку можно было гудеть весь вечер в хорошей компании. Тогда они заказали примерно следующее: сто пятьдесят граммов ликера по рубль тридцать шесть сто грамм, три стакана портвейна по сорок шесть копеек, три бутылки пива и осталось еще на легкую, непринужденную закуску.

– А откуда вы это знаете?

– Я довольно часто посиживал с героем вашего будущего очерка по злачным местам и знал его пристрастия.

– Так он, значит, был алкашом?

– Ну, не скажите. Пил-то он пил, да дело разумел. Его потом и из милиции зачищали за моральный облик.

– Да что вы говорите?

– Да. А потом вернули за необыкновенные свойства головы.

– За умственные способности.

– А они разве не в голове?

– Ну, по всей видимости. Вы-то кем сегодня работаете? Какая у вас планида?

– Я в фирме служу.

– В какой?

– Сказано вам, в фирме.

– По юридической части?

– Я работаю в фирме. И вообще, хотите про Юрку говорить, слушайте. А нет, так я пошел.

– Хорошо.

– …Посидев так минут сорок, единомышленники оказались на улице, причем Зега был совершенно пьян. И когда ему захотелось вновь примерить водолазный костюм, а он с ним не расставался, держал в сумке, то с примеркой проблем не образовалось. И дальше он так и пошел. В резине.

Самурай, будучи человеком осторожным и не совсем пьяным, увлек Зегу с магистрали на какой-то пустырь. В трезвяк им было рановато. Потом они проследовали через какие-то дыры в заборах и вдруг поняли, что находятся возле дома, в котором проживал заведующий кафедрой истории Анатолий Васильевич Греф. Друзья доподлинно знали, что он сейчас печален. В доме Грефа проживали сейчас четыре женщины: законная супруга и три его дочери, причем одна от первого брака. По необъяснимой прихоти междувременья дочерей звали Вирджиния, Барбара и Сюзанна.

…Самурай позвонил, перебежал на верхнюю площадку и оттуда стал глядеть на представление. Зега в своем скафандре и с цветком, сорванным с попутной клумбы, предстал перед хозяином. При этом товарищ Греф не очень испугался, но удивился основательно. Поэтому, когда резиновый человек решил войти в квартиру, Анатолий Васильевич просто стал ему мешать и попытался закрыть дверь, но резиновый просунул ногу между косяком и дверью и погладил хозяина рукой в перчатке по голове. Тогда за спиной хозяина дома появилась хранительница очага и закричала глупо и неприятно:

– Что за шутки такие? Это кто так шутит? Вам что надо? Звонить! Немедленно.

Тогда Зега завыл. Дело оборачивалось криминалом. И Зверев не выдержал, слетел по лестнице вниз и на руках вошел-таки в квартиру. Все выяснилось.

Самое интересное, что ровно ничего не произошло потом. Греф остался доволен. Он оказался веселым человеком, а ведь мог свободно прервать карьеру всех трех единомышленников, которые в одночасье становились соучастниками.

– Таких историй вы, очевидно, можете рассказать без числа?

– Таких историй я помню немерено. Еще хотите?

– Нет. Достаточно. Мы со многими хотим поговорить. Юрий Иванович – личность легендарная.

– А то…

– Есть у него друзья в других городах?

– Ну, были, естественно.

– Вот, например, в Воронеже. Он там дело одно интересное крутил…

– Были и в Воронеже. Знаю кое-кого…

В конечном итоге у нас после таких вот бесед с однокурсниками и друзьями детства составился некоторый список возможных мест пребывания господина Зверева в столице Черноземья, колыбели русского флота. Поскольку мы подошли к работе основательно, их образовалось десятка три. Точнее, двадцать семь. И если он действительно проскользнул в этот великолепный город, то в конечном итоге, будучи человеком, склонным к балагану и просидевшим несколько месяцев в подземном бункере, должен был наследить. И мы оказались правы.

Стояли невыносимо долгие вечера. Зверев благополучно прожил еще один день, настолько длинный и пустой, что блестящая перспектива прожить еще и вечер приводила его в состояние томительной ненависти ко всему сущему. Он явно злоупотребил гостеприимством города Воронежа. С утра он проявил пленки, снятые им и Варварой Львовной в Отрожке. Пикник. Потом долго мыл кюветы, после – щеточкой пальцы, так, чтобы ни следа. Но след оставался.

Он стал уже каким-то фотографом для торжеств. Варвара Львовна приглашала его за месяц на три каких-нибудь юбилейных гулянья. Он ходил на них, фотографировал новобрачных и других виновников торжества, пил добротную воронежскую водку и хорошо кушал. Это было не лучшим времяпрепровождением со всех точек зрения. Все остальное время, свободное от трудовых повинностей, он лежал во дворе, читал журнал «Фотография в СССР» – а этого журнала обнаружились залежи на чердаке, – по временам пересекал двор, обливался из шланга холодной водой. Затем он водружался на деревянный щит и опять лежал, не вставая, так долго, как хотел. Варвара Львовна нашла себе какую-то работу, чем-то торговала, приходила около десяти с пакетом бананов. Бананы Зверев уже возненавидел, а Варварой Львовной тяготился, хотя она этого еще не чувствовала. Появился у него еще один товарищ, вернее, два.

Однажды во двор Варвары Львовны пробрался огромный кот. Вернее, не пробрался, а вошел так, как входит президент большой автономии. Кота звали Коровьевым, по прямой аналогии с персонажем всемирно известного романа. Хозяина кота звали Курбаши. Пьянь забубенная, мастер на все руки, в данное время безработный и вдовый. Чем не пара Варваре Львовне? Видимо, что-то между ними и происходило когда-то, но теперь пробежало нечто вроде кота.

Едва утром оказавшись на улице, Коровьев, особь редкой пушистости, фантастического ехидства и редкой невоздержанности, находил себе предмет для утоления плоти. Время суток и года роли абсолютно не играло. И около калитки Курбаши все время слонялись какие-то киски. Сектор был частным, улица тихой. Играли дети, вязали старушки, шли в магазин с бидончиками граждане. Публичное регулярное соитие Коровьева нравилось не всем.

Курбаши пытался было усовещать своего любвеобильного товарища, не кормил его дня по два, а то и по три, но тщетно. Зверев уже успел подружиться с Курбаши – Самошкиным Василием Ивановичем, ранее под судом не бывшим, наладчиком аппаратуры с механического завода. Иногда они коротали время за трехлитровой банкой жигулевского или ходили купаться на залив. Он был недалеко. В полутора километрах.

Курбаши мог говорить о своем коте часами. Иногда у Коровьева наступали необъяснимые отрешения от бытовых реалий. Тогда он ложился на коврик возле платяного шкафа и думал. И даже когда Курбаши вставал ночью испить отвара из заповедных трав, до сбора коих он был большим любителем, он обнаруживал, что кот лежит с открытыми глазами и думает. Глаза у кота светились, и в них видел Курбаши бездны миров и космические глубины. Курбаши присаживался рядом, поглаживал кота по спине, чесал у него за ухом, говорил: «Ты не майся, дяденька, скоро дожди пойдут».

Дожди оба любили необыкновенно. В день, когда начинало лить из небесной прорвы, когда начинало капать и моросить, они усаживались у окна. Курбаши доставал проигрыватель, который в иные времена был спрятан далеко и надежно, и слушал песни своей молодости. Кот провожал каждую пластинку глазами и переживал. Словно надеялся, что наконец-то хозяин поставит любимую. Хозяин не ставил.

Шел дождь, то переставал, то опять начинался, и Курбаши с Коровьевым совершали свое бесконечное бдение. Курбаши говорил, рассуждал о жизни, кот слушал, поддакивал, временами возражал. И был Коровьев в такие дни добрым и торжественным.

Но совсем недавно он был отравлен неизвестным гражданином и вчера скончался дома, на коврике у платяного шкафа, хотя, согласно традициям, по которым птицы осенью летят на юг, а коты встречают смерть в одиночестве, он должен был уползти в какой-нибудь подвал и встретить смерть там.

Когда однажды Курбаши, удивленный необычайно долгим отсутствием Коровьева, стал подозревать неладное, тот нашелся в огороде. Выглядел он ужасно. В свалявшейся шерсти сновали блохи, которых он даже не пытался достать. Курбаши засуетился, как мог привел кота в порядок, стал заставлять его пить молоко и воду, но безуспешно…

В том, что кот отравлен, сомневаться не приходилось. Были на то веские доказательства.

Кот лежал теперь на своем коврике у платяного шкафа. Ночью Курбаши вскакивал, смотрел, не лучше ли другу. Тот лежал, дыша доверчиво и недоуменно. Глаза его теперь были закрыты. Когда под утро Курбаши встал, чтобы попить и проверить состояние здоровья друга, кот был мертв. Тогда Курбаши представил себя мертвым котом и заплакал.

Зверев утром, пройдя на территорию соседа, обнаружил непоправимое.

– Что я вижу? Скорбь у тела усопшего друга? Там, в параллельных мирах, у него уже очередное рандеву с призрачной киской.

– Будем хоронить, – распорядился Курбаши и пошел за лопатой.

Он копал долго, увлекся, и Звереву пришлось его остановить:

– Такой глубины копать рановато.

Курбаши спроворил гробик, как для младенца, из заветной кедровой доски, дно ямы выстелил травой и листьями. После этого Зверев отобрал у него лопату и сам завершил тягостный обряд.

Они вернулись в дом, сели на кухне.

– И кто бы это мог быть? – поинтересовался Зверев.

– Известно кто. Новый русский Ковров.

– И почему он новый?

– Магазинчик у него недалеко. Развлекается тем, что отстреливает котов из пневматического пистолета, ставит на них капканы, может из баллоника пыхнуть.

– Зачем?

– Не любит.

– Что он еще не любит?

– Трудно сказать. У тебя бандитов знакомых нет, Юра?

– Откуда? – слукавил Зверев.

– Я бы заплатил.

– А где он живет? Какая охрана?

– Какая охрана? Он еще маленький гад. Магазинщик.

– Уже не маленький. Ячейка капитализма. Молекула реформ. Вот ты в кооперативах работал когда?

– Зачем мне кооперативы? Меня фабрика кормила. Военная угроза. Противостояние.

– То-то же. А он в противостоянии не участвовал, наверное. Кем был-то?

– Торговым. В их сфере.

– Значит, профиль не сменил?

– Что мы это занудство опять завели? Вот ты, Юра, метростроевцем был, так?

– Так, – подтвердил Зверев свою легенду. Он достаточно серьезно овладел теорией метростроительсгва. В подземелье у него было много свободного времени.

– А давай и мы его отравим, – предложил без всякого перехода Курбаши.

– Отчего у тебя кликуха такая?

– Опять же с фабрики. Долго рассказывать. Давай отравим? Кто сейчас искать будет, кто разбираться.

– Разберутся, – объявил Зверев решительно, – он чем его отравил?

– Рыбой. Видели, как он Коровушку мойвой угощал. Она по сей день лежит в траве.

– А ну, пошли, – приказал Зверев.

И действительно, они подобрали недалеко от магазинчика Коврова граммов двести мойвы. Брюшко у каждой было подпорото, и в каждую был вложен белый порошок. Зверев растер его пальцами, понюхал.

– Ты был прав, мой юный друг. Потом, рыба совсем свежая, а дней прошло много. Значит, он район зачищает от котов и собак. Основательный хозяин. А как насчет крыс?

– Давай его заставим дохлую крысу сожрать. Я видал в кино.

– Это не убедительно. У тебя оружие есть?

– Имеется бердана.

– Это что еще такое?

– Да баловство одно. «ТОЗ-54». Мелкашка.

– А разрешение?

– Откуда? Я ее в школьном тире украл. Лет двадцать назад.

– Отлично. А патроны?

– Естественно, есть.

– Тогда пошли.

– Куда?

– Составлять план операции.

От долгого безделья и постижения смысла бытия Зверев потерял осторожность. А делать этого сейчас никак не следовало.

После проведенных разведмероприятий выяснилось, что семья котоубийцы благополучно отдыхает сейчас в Крыму. В квартире Ковров может быть один, а может – и с коллегами по торговле. Естественно, дверь постороннему человеку он не откроет, в магазине какая-никакая охрана. Облом в спортивном костюме. Он же грузчик. Решили проникать в его жилище. Дом пятиэтажный, силикатного кирпича, в трех автобусных остановках от магазина, почти у дворца культуры «Полтинник». Ковров приходил домой к одиннадцати вечера. Около этого времени Зверев позвонил в дверь, припал ухом к ней. Ни звука, ни шевеления. Этаж у Коврова четвертый. Зверев с Ковровым ни разу до этого лицом к лицу не сталкивался. Поэтому он вел того от первого этажа, чуть сзади. Курбаши со своей тозовкой, давно превращенной им в обрез, стоял на лестничной клетке пятого, читая газету. Оружие под курткой. Когда Ковров открыл дверь своим ключом, Зверев положил ему руку на плечо. Курбаши появился слева от двери, показал обрез. Потом они втолкнули Коврова внутрь.

В квартире, простой и жлобской, они привязали Коврова к креслу заранее припасенным шнуром, в рот сунули кляп. Осмотрели помещения, приглядывая за Ковровым, наконец включили телевизор погромче и кляп вынули.

– Курбаши, ядрена мать. Я ж тебя знаю. Вам деньги нужны?

– Нам нужны другие предметы вещественного мира, как-то: подсолнечное масло, сковорода, спички.

Курбаши вынул кляп изо рта Коврова. Тот кричать не стал.

Зверев сидел на полу, обрез лежал на коленях, дулом в сторону кресла.

– Ты не думай, хозяин. Пулька мелкая, да мы насечки на ней сделали. Крестообразные. Раскроется подобно цветку. Ты в охотничьем деле соображаешь?

– А что же вы думаете, что я после не заявлю? Хоть бы чулки на голову одели.

– А зачем? Ты же уже никому не сможешь рассказать.

Ковров понял и побледнел.

– Зачем масло? Попробуем без масла. Деньги в…

– Нам нужно именно масло, – прервал убийцу кота Курбаши. И захлопотал на кухне.

– Ты какой яд применял? И рыбу выбрал редкую. Она сейчас дефицит.

– Идиоты! – заорал Ковров, маленький и крепкий, но не толстый. На Чижовке именно такие жили мужички.

– Сидеть! – прервал Зверев дозволенные речи.

– Если масло в глотку лить, так сразу убейте…

– Зачем? Ты сейчас будешь жрать рыбу. Ту, что разбросал в районе. Курбаши ее сейчас поджарит. Слегка.

– Да вы что, твари? От котов житья нет. Губернатор еще говорил по радио.

– Это ты заливаешь, – решил Зверев.

– Я ее аджикой приправлю и перчиком. Перчиком разлюбезное дело. Есть югославская приправа «Аппетит»! – крикнул Курбаши из кухни.

Через минуту он появился в переднике и с полотенцем на руке. Рыбу он переложил на тарелку, рядом Зверев увидел горку жареного лука, лужицу кетчупа.

– Что у него там выпить? – поинтересовался Зверев.

– Все, что в ларьках. Полный джентльменский набор.

– Тогда дай ему для аппетита, ну, белого вина, что ли, с полстаканчика.

– У него тут все крепкое. Мартини. Ты мартини когда пробовал?

– Нет конечно.

– Давай. А впрочем, что это вон в той, с серой этикеткой?

– Текила.

– Отлично. Ковров, будешь текилу? Имеешь полное право. Закурить дать?

Зверев выпил с Курбаши по стакану текилы. Столь неожиданный и столь серьезный напиток поверг их в изумление. Зверев было потянулся к тарелке Коврова, но отдернул руку.

– Ты бы, Курбаши, принес сервелатика!

– Отменно.

Теперь они пили тоник из баночек и ели сервелат с булкой.

– Жалко тебе своего добра, Ковров?

– Иди ты…

– Мы же сегодня с Курбаши уезжаем. Сейчас вот за вещичками сходим и поедем. И оч-ч-чень не скоро вернемся в этот город тишины и покоя. Правда, Курбаши? Тебе что, Ковров, вилку дать или ты руками? Жрать, сука!

Телевизор работал громко. А если обернуть ствол обреза тряпками, то и звук будет не сильный. Мелкашка. Пуля попала в пол и прочно засела в доске. Отлетела щепка.

– Жрать!

Ковров ел быстро. Вталкивал в себя рыбешек. Курбаши немного подсушил их, и они хрустели на зубах. По подбородку отравителя стекало масло. Он не знал, что никакого яда в его позднем ужине не содержалось. Его дурачили жестоко и зло. Но он сам был виноват в происходящем. Никто не волен прерывать течение жизни тварей Божьих. Даже котов.

– Так, – отметил Зверев, – аппетит завидный.

– Теперь можно встать? – спросил Ковров.

– Вставать, может, и не придется. Подождем минут тридцать, – предложил Курбаши.

– Подождем.

И тогда привязанный к креслу Ковров упал вместе с ним на бок, а это было не очень просто, и сунул пальцы в глотку. Он никак не мог освободиться от своего ужина, но ему непременно нужно было сделать это.

– Вот и лежи тут. В дерьме, – нодвел итог акции Курбаши, и они покинули квартиру Коврова, предварительно перерезав телефонные провода и для верности разбив сам аппарат, компактный и недорогой.

Зверев не сомневался в том, что Ковров не станет вызывать милицию. Там над ним только посмеются. Пуля от обреза? А найди его… Деньги целы. Ничего не пострадало. Сейчас он сделает себе экстренное промывание желудка. Потом свяжется с крышей. Какие-нибудь смешные пацаны. Те не поймут, в чем дело. Станут консультироваться наверху. Ситуация безумная и экстраординарная. Курбаши никто первый день-другой не тронет. Будут просвечивать его связи и принадлежность. Ничего не найдут. Тогда устроят разборку, но Курбаши будет уже далеко. Он уже сегодня сядет в поезд до Симферополя. Так они и решили со Зверевым. Зверев и денег ему занял. Сам Зверев вместе с Варварой Львовной собрались в другие края. Деньги у него оставались, и немалые. Клоунада получилась рисковая и бессмысленная. Просто друг требовал отмщения. Зверев хорошо относился к этому коту. Он его уважал. Недвижимость же ни Курбашиная, ни Варварина пострадать не могла. Владельцы магазинов никогда не будут приносить материальный ущерб такого рода. Может и магазин сгореть. Работа на грани смысла и интуиции. Зверев сам себе внушил, что это разминка. Форму нельзя как бы терять. Боевые учения, в которых он уже раскаивался.

Но схема эта сломалась самым непостижимым образом.

– Не было печали, купила баба порося, – мрачно изрек Зверев.

– Ты это про что? – не понял Курбаши.

– А про то, что мне теперь нельзя к Варваре Львовне.

– Да брось ты, Юрка, отвезут в отделение, по почкам разок дадут. Зато Ковров наказан. По гроб ему хватит.

– Это тебе по почкам. А мне пулю в затылок.

– Чего несешь-то?

– Рассказал бы, да совесть не позволяет. И деньги все там, в уютном домике. И документы.

– Юр, а ты кто?

– Предприниматель.

– И чего?

Зверев переменил позу, стал потихоньку отодвигаться от своего наблюдательного поста.

– Курбаши.

– Я!

– Головка от рояля. Ты по жизни кто?

– Пролетарий.

– Понятно, что не генерал. У тебя знакомые есть на транспорте?

– Откуда?

– Подумай хорошо. Проводницы в поездах, водители в междугородке.

– Чего водители… У меня летуны есть.

– Шутишь?

– Мы на авиазаводе работу делали. Потом летали.

– Как то есть?

– Ну, аппаратуру налаживали. А нас на борт посадили – и в Алма-Ату.

– Зачем?

– Можно было и не брать. Рейс был обкаточный, и не один. А назад с яблоками и дынями.

– А ты-то каким боком?

– Говорить не имею права. Подписку давал. Могу только сказать, что с моей работой полный порядок. Просекаешь?

– Ты хоть знаешь, что это такое?

– Порядок.

– Наивный человек. А летели откуда? С аэропорта?

– На авиазаводе своя полоса. И взлетная, и посадочная. Оттуда и летали. Так что аэропорт нам не нужен.

– И что?

– Они и сейчас летают. Не все еще у нас рухнуло.

– А на завод как попадешь? Там же режим.

– На завод не попадешь. Только летуны не все заводские. Брали и городских. У меня адресок остался.

– И что?

– Да забодал ты меня вовсе. Пошли домой. Вон, видишь, тишина и покой.

– Это тебе так только кажется. Ты меня в Алма-Ату отправь и иди. Только молчи потом.

– О чем?

– О том, где я.

– А ты не убил кого-нибудь?

– Многих я на своем веку положил.

– Ты дезертир, может?

– Я менестрель.

– Это вроде педераста?

– Это еще хуже. Только дело мое правое. Ты не сомневайся.

– Да все так говорят.

– И ты говори. А где летун-то живет?

– На улице Огородной.

– Это далеко?

– Это не очень.

– У меня сто штук осталось. Поехали на такси.

– Поехали, коли есть.

Они покинули гараж, свернули за угол, растворились.

Такси не понадобилось. Подошел нужный трамвай, как из воздуха образовался, и Зверев счел это хорошей приметой…

– Слазь, менестрель. Приехали.

Курбаши уверенно шел к двенадцатиэтажке, на которой было ясно обозначено: «Улица Генерала Кривошеина».

– Ты мне другую улицу называл.

– А это и есть Огородная. Только переименованная. Внутрь я один пойду. А то у тебя глаза дикие.

– Давай. Без летуна не возвращайся.

– Пошли домой лучше. На черта тебе в Алма-Ату?

– Я тебе оттуда яблочек привезу. Апорт называются.

– Лучше дыню.

Курбаши отсутствовал недолго.

– Ты тут еще, менестрель?

– Где летчик?

– Жена говорит, через три часа летит. К кирбабаям, только другим. В Москву-город, обычным рейсом.

– Этот гораздо хуже.

– Не полетишь?

– Я не могу не полететь. Такси ловим.

– Зачем тебе такси? Вон мужики загорают, беседуют…

И действительно, Курбаши подсуетился, и через пять минут они ехали в неописуемо разбитых «Жигулях» по направлению к аэропорту. Зверев панически боялся, что их остановит первый же инспектор ГАИ, но этого не произошло. Далее Звереву пошел фарт. Командир экипажа, Витя Леонов, как представил его Курбаши, в проблему вник мгновенно. Наверное, не совсем простые отношения связывали его с тем, что называлось работой. Или чем-то другим. Обычные фабричные заморочки. Борт был спецрейсовый. На нем летели в Москву альпинисты, вместе со всем своим ужасным и необъяснимым снаряжением. Вначале Зверева провели на летное поле. Это было уже счастьем. Наверняка по транспорту уже разошлась свежая ориентировка на Зверева Юрия Ивановича, проколовшегося в городе Воронеже так глупо и бессмысленно, куражившегося. И не осатанение от безделья и тоски, а склад души и особое устройство мозгов, позволявшее ему ранее преуспевать в своем сыскном деле, а потом ввергнувшее его в какие-то необъяснимые приключения, которым не предвиделось конца…

Вначале Зверев, облаченный в робу полулетную, грузил вместе с мужиками портовскими груз верхолазный, а потом был проведен тайно на борт, вернее, не был с него выведен. Это вам не советские времена.

Нынче командир борта все равно что начальник бомбардировщика – власть абсолютная. Деньги – товар – деньги. Деньги с «бортами» завязаны сильные. И тем, кто на земле достается, и тем, кто в воздухе.

Лету до Москвы не много. И двух часов не получится, но поговорить можно успеть. Было бы с кем и о чем. Вот он, бывший. Бывший знакомый Юрия Ивановича – Зимаков, как-то инструктором на турбазе водивший его в поход еще в университете. Встреча невероятная.

– А говорили, Юра, что тебя нет? Что подвесили урки в Гатчине? Я тогда телевизор сам смотрел.

– Я и как звать-то тебя забыл.

– Забыл да забыл. Зимаков я. А ты Зверев.

Зверев был знаком с Зимаковым Кириллом Кирилловичем всего десять дней, правда, беседовал с ним о строении миров и судьбах Родины, и это запомнилось. И Зверев решился:

– Возьми меня, Кирилл, с собой.

– Куда, Юра?

– В поход.

– У нас не поход. На пик Коммунизма восхождение.

– Это где примерно?

– Из Москвы во Фрунзе полетим, потом подале. Прежде сборы, а потом пик.

– А сразу нельзя было из Воронежа?

– Причуды спонсора. То ли деньги отмывает, то ли финансовые потоки так текут. А мне придется поездом. По пути еще груз принять в Новосибирске.

– Я, Кирилл, в розыске.

– То есть как?

– Ты дело попсы помнишь? Стрельба ракетами, потопление кораблей, крысы с пироксилином?

– Его у нас вся страна помнит. А ты, выходит, в него замазан?

– Я после него на нелегальном положении.

– Сильно. А шансов выжить все меньше?

– Шансов почти никаких.

– А у меня шансы покинуть этот мир появляются?

– Если будем вести себя аккуратно, то сведем их к минимуму. – Зверев скрипнул зубами.

– Тогда и ты со мной в поезде. Теперь-то рейс обычный, не чартерный.

В Быково Зверев ничего не выгружал, не перетаскивал. Вместе с Зимаковым они беспрепятственно покинули летное поле, приняли и сосчитали груз, потом сходили в буфет и попили кефира. С булочками.

Груз полетел частью в Бишкек, частью отправился на Казанский вокзал. Поезд до Алма-Аты отправлялся утром. Ночь им предстояло провести в зале ожидания, что для Зверева являлось аттракционом вообще смертельным. Поэтому ночевать они поехали к каким-то знакомым Зимакова, на окраину, он даже улицы такой, Домодедовская, не знал раньше. Аэропорт знал, а улицу нет.