Текст книги "Созвездие мертвеца"

Автор книги: Леонид Могилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Сойкин рассказывает Ане, как он нашел тексты

Знать бы, что из этого всего выйдет, обошел бы этот з амок за сто верст, бой бы принял, в штрафбат ушел, хотя никаких штрафбатов нет уже в помине. Но сделанного не воротишь. Не бери чужого, будь то трофей или золотая чушка на дороге.

Это происходило тогда, когда в Тирасполе штурмовали румыны горсовет. На нашем берегу реки тишь да благодать. Мы вышли к замку в местечке Замшелово в пять утра. У меня в группе было одиннадцать человек. Это как бы и не разведка была, а так. Второй эшелон, осмотр местности.

Была здесь воинская часть, а при ней заводик один, шуточный. За оборудованием с него нас и послали. А я по этим станкам едва ли не последний в стране знаток.

Протока, пруд, канал. Замок весь был окружен водными преградами. Ближайшая опушка в полукилометре. От нее до ворот замка ровное место. Идеальные условия для стрельбы. Но разведчики клялись, что место чистое. По крайней мере два часа назад здесь не было никого. Я послал двух человек вперед. Они ушли. Когда я увидел условный сигнал, тряпку красную на штык-ноже, послал еще двоих. Так все мы перебрались в замок. Через канал по мостику подорванному, но устоявшему. Я как воспрянул. Снова себя при цели почувствовал.

Замок этот небольшой, словно игрушечный. Башенки, лесенки, подвал чистый, лабиринт какой-то, как для игры. У нас был миноискатель, и первые несколько часов ушли на обретение спокойствия. Хранились здесь украденные или ворованные предметы искусства. Остались уложенные в ящики картины, книги, но не запакованные. Уходили они в спешке. Но немного всего осталось. Коньяка французского не было, но местной водки ящик, яиц свежих ведро в погребе, сало, картошка, баночки какие-то с консервами. Обычный джентльменский набор. Я выставил посты, и мы сели ужинать. Прежде ванну принимали. В замке было две ванных комнаты и котел на угле. Протопили, отмылись, переоделись в чистые рубахи… Утром нам нужно было сдать объект в другие руки и двигаться дальше. Командиром я стал по недоразумению. Бардак у нас вечен. Потерялись отцы-командиры. Меня и назначили по рации. А я и не в обиде.

Ночью я встал посты проверить. Канонада за рекой не умолкала, фронт рядом, расслабляться нельзя. Потом воды попил, и тут-то все и случилось. В комнате, где я спал один, на правах начальника, никакой мебели, за исключением тахты сказочной и двух стульев. Картины со стен сняты и унесены. Подсвечник на полу валялся. Я утром побриться решил, и непременно у себя в апартаментах. Не люблю, когда мне при этом занятии мешают, а зеркало свое накануне разбил. Хорошее было зеркальце, дареное. Да и примета нехорошая. И я отправился слоняться по замку, по тем комнатам, где не было никого, чтобы зеркало найти. Из ванных все бритвенные и туалетные принадлежности унесены. Ничего путного не обнаружив, кроме антикварных часов с боем, остановившихся, и подшивок газет, я было отправился к себе, но вдруг отражение свое на стене увидел. Передвигался я с фонариком, и вот огонек словно бы ответный увидел. Днем этого зеркала я не заметил. На уровне лица, слева от камина, в большой зале. Рамка дубовая, мореная, покрытая лаком. Я стал снимать его со стены, но не тут-то было. Оказалось, что оно прикручено декоративными болтами. Но до того оно мне понравилось, круглое, сантиметров пятнадцать в диаметре, что решил я его взять. Это и будет мой трофей. Был у меня нож, с двенадцатью лезвиями, и на нем отверточка. Отличная немецкая сталь. И стал я шурупы откручивать. Они прикипели. Наконец один подался. Длинный, бронзовый…

Последний покинул свое законное место минут через двадцать. Я просунул отвертку между стеной и рамкой, но рамка не поддавалась. То ли приклеена, то ли на цемент посажена. Тогда я самое широкое лезвие открыл и попробовал снять рамку. Не вышло снова. Я стал всю эту конструкцию поворачивать сначала по часовой стрелке, потом против, чтобы хоть так сдернуть. И дело пошло.

– Что ты тут, командир, шарашишься? – Это Колыванов пошел до ветру.

– Ты что же не в туалет? Поживи хоть день как человек.

– Мне как собаке привычней. Воздуха мне тут мало. Зеркальце, что ли, облюбовал?

– Да свое разбил. А это смотри какое.

– Знатное. А чего? Не снимается?

– Да снял почти.

Зеркальце поворачивалось на оси, и я уяснил, что оно посажено еще на один болт. Осевой.

– Водки не выпьем? Там много еще осталось.

– Давай, по чуть-чуть.

Колыванов нацедил по полстакана.

– Ну, будем.

– Угу.

– Ну как?

– Пошло, пошло.

– Ну и я пошел.

И хорошо, что пошел. Потому что за зеркальцем оказалась дверка. Обратная сторона рамки была цельнобронзовая, и к ней припаяна шпилька с резьбой, сантиметра два длиной. Тонкая работа, а гнездо под шпильку оказалось в стальной дверке. В дверке скважина замочная. Сейфик, заподлицо со стеной. Дверка в диаметр рамки.

Ключи от всех помещений уцелели. Связка торчала в одной из дверных скважин. Я не поленился принести ее и поискать подходящий. Но ничего у меня не получилось, не было там такого ключа. Бросить бы это дело. Ну что там могло быть? Золотые монеты, царские десятки или дублоны какие-нибудь. Подобные находки полагалось сдавать командиру подразделения по акту.

Пыль времен лучше всякого цемента держала рамку. Ее очень давно не снимали со стены.

В хозяйственной постройке я нашел не что иное, как ручную дрель, с набором сверел, вполне пристойным. Вот о таких вещах нужно и можно сожалеть. Вообще много инструмента осталось в замке. Ведь и хозяйство большое. Котел, приспособления всякие, мост подъемный, наверняка действовавший до недавнего времени.

Никаких дублонов там не оказалось. Шкатулка деревянная, очень красивая. А в ней те самые тексты.

Бумага старая, источившаяся от времени. Мелким шрифтом набрано, на пишущей машинке, по-французски, с подписями и исходящими номерами.

– И что это есть?

– Грамоты какие-то. На латыни, что ли. Похоже на французский. Думаю, в штабе они ни к чему. Доберемся до дому, сдам в Университет. Или в Эрмитаж.

– Коробочка-то знатная. Давай меняться, командир?

– А вот коробочку никому не отдам. И вообще, вон посыльный из штаба. Водную преграду преодолевает. Готовиться всем к построению.

Мы ушли дальше, по этому же берегу, в другой населенный пункт. Днем в замок вошел взвод ОМОНа, возвращавшийся после отдыха. Но семнадцатое января того года я запомню хорошо. В полночь я отвечал на вопросы в штабе. Потому что взвод тот, в Замшелово, был перебит полностью.

– То есть как? – не поверил я.

– А вот так. Никто ничего толком и сообразить не смог. Десант. Спецы. По телам видно – наши подвергались допросу, и серьезному.

– А посты?

– Что «посты»? Ты хоть понимаешь, что такое настоящая диверсионная группа?

– Румынская?

– Бери выше. Что они там могли искать? Ты все сдал?

– Все, – солгал я.

– На самом деле все?

– Все. И бойцы ничего не взяли. Все картины и книги мы сдали. Ну, разве безделушки какие. Вроде часов.

– Каких часов?

– Настенных, каминных, наручных. Этого добра каждый день хватает. Да еще шкатулка…

– Какая?

– Из сейфа, – сказал я, понимая, что родной «СМЕРШ» до всего дознается. И до сейфа, и до листочков. Только больно не хотелось мне их отдавать. Словно они меня об этом просили.

– Так, – обрадованно сказал молодой человек, сидевший до того в углу комнаты, в тени, – и что же там было?

– Бумажки какие-то. Манускрипты.

– На каком языке?

– На латыни.

– Оперативных документов не было?

– Никак нет.

– И где эти листочки?

– Потерял. Сжег.

– То есть как «сжег»?

– Виноват. Оплошность какая-то жуткая. С растопкой перепутал.

– Где шкатулка? – поинтересовался особист.

– У меня в «сидоре». В расположении части.

– Пишите все, что сказали. Вот там сядьте и пишите. Все пишите. Что видели в замке, что слышали, кто приходил, что спрашивал.

– Никто не приходил и не спрашивал.

– А сейф как нашли?

– Зеркальце со стены снимал.

– И где оно?

– В расположении части. В сидоре.

– Когда напишете, свободны. И помалкивайте там. Про диверсантов.

– Слушаюсь.

Вот и все. Я вернулся к себе, листочки из шкатулки вынул, подумал хорошо, планшет подпорол, вложил туда пачечку, а она тонкая, небольшая, и прихватил суровой ниткой. И вовремя я это сделал.

Через три дня, демонтировав оборудование, в автобусе мы ехали в сторону России. Это был уже тыл. Ехали спокойно. Остановил нас пост, проверил документы. Старший лейтенант, два ефрейтора, рядовой. Камуфляж с иголочки, оружие новое. Я еще позавидовал: вот как кое-кого стали снабжать.

Нам было велено посадить в салон троих танкистов. Велено так велено. Открылись дверки, и мы поехали.

Если бы мы вернулись к посту через три минуты, то никаких новых форменок уже бы не обнаружили. А еще через пять минут следовавший с десятиминутным интервалом Ковалев на своем КамАЗе не обнаружил на дороге нашего автобуса, а проехав еще километров семь, увидел его на опушке леса, вдалеке. Никому, кроме Ковалева, он был неинтересен, и, не заметь он его, я бы сейчас этого не рассказывал. А произошло вот что.

Знакомства на фронте коротки и мгновенны, как расставания. Про замок злополучный танкисты узнали довольно скоро. Убедились, что мы именно те, кого они разыскивают, а мы убедились, каковы в деле диверсанты. «Диверсанты», впрочем, – слишком убогое название. Спецназ, одним словом. Еще через пять минут мы лежали за автобусом на той самой опушке, рожами вниз, руки стянуты за спиной. А «танкисты» быстро и умело производили досмотр личных вещей. Коробочку ту они нашли сразу и меня оттащили в сторону. Посадили спиной к дереву, и старший, с капитанскими погонами, спросил:

– Из замка шкатулка?

– Из него, родимого.

– А то, что внутри?

– Были какие-то бумажки.

– И где они?

– Сжег.

– То есть?

– Я уже в штабе говорил.

– Ты, видать, на той войне видал виды. Зеркальце-то знатное.

– Забирайте.

– Спасибо. Непременно заберу. А бумаги…

– Сжег.

– Зачем?

– Растопка нужна была.

– А газета «За Родину» не годилась?

– Намокла.

– А карта, бланки приказов?

– Вы папку мою, планшетку посмотрите. Мокрая.

Капитан из планшетки все вытряхнул. Бумаги действительно подмокли, что было видно по характерной желтизне и загнутым краям. Капитан подержал то, что искал так основательно, и бросил на траву.

– В замке вы, что ли, были? – уточнил я.

– Да. Помолитесь немного. Или там товарища Зюганова помяните. – Он дал отмашку, и заработали ножи. Это убивали моих товарищей. Я закрыл глаза…

…– А вы с нами пойдете. А то мне не поверят. И еще к вам вопросы будут.

Когда меня усаживали со связанными за спиной руками в автобус, накинув сверху шинель, КамАЗ Ковалева свернул с дороги и медленно стал приближаться к опушке. Спецы были спокойны и деловиты. Они отвлеклись на мгновение, и тогда я ударил того, что был ближе ко мне, сапогом по яйцам, упал и подкатился под автобус, потом каким-то безумным усилием вынырнул с другой стороны, поднялся, чтобы Ковалев мог меня увидеть, и побежал. А пробежав метров десять, упал, ровно в тот миг, когда по мне выпустили очередь. Но главное произошло: Ковалев оценил обстановку и, встав на подножку, стал стрелять из своего «Калашникова» с ходу, а водитель развернул машину резко вправо, потом бросил влево. Это и решило все дело. Ни в какой автобус они не бросились, а побежали в лес, потому что со стороны дороги уже бежали бойцы. Движение-то было интенсивным. А народу шаталось по лесам немерено. Ушки у всех были на макушке.

– Мать честна, майор! Что же это?

– А то, Ковалев, что прежде мне руки развяжи.

Я поднялся и первым делом нашел свою планшетку. Потом шкатулочку. Зеркальце же «капитан-танкист» унес с собой. Выполнил обещание.

В штабе я доложил о происшедшем и через два часа опять говорил с особистами. Потом в течение недели еще несколько раз. И все. Бог миловал. Теперь я просто был обязан узнать, что было написано на этих листочках.

Сойкин пробует жить под колпаком

Отправив Аню в школу, Михаил Иванович Сойкин крепко задумался. Ему теперь неопределенно долгое время придется жить под колпаком. И если бы только ему. И колпак этот, удушливый, но хрупкий, от неловкого движения мог лопнуть, обрушиться на головы находившихся под ним и осколками своими пресечь течение их жизней.

Он оделся, вышел из квартиры, аккуратно запер дверь. Новый замок еще не разработался, ключ ригельный проникал в его чрево с трудом, но дверь после ремонта выглядела надежно, основательно. Толкнув ее еще раз для очистки совести, Михаил Иванович спустился вниз по лестнице и оказался на улице. Те, кто следили за ним на этом участке, располагались, должно быть, в одном из домов неподалеку. Сейчас кто-то невидимый доложил, что объект из дома вышел. До работы путь неблизкий.

Пешком на станцию и одна остановка электричкой. Там бывший цех механического завода. Теперь фирма «Рекрут». Хозяин – голландец. Вновь набирают людей, демонтируют станки и оборудование, разукомплектованное за время «вынужденных отпусков», завозят автоматическую линию. Михаил Иванович оказался востребованным – лучше него старое производство на сегодняшний день никто не знает. Что такое деньги, он почти забыл. Пенсия смешная вся уходила на Аньку. Девка молодая, в обносках в школу не пошлешь. «Рекрут» платил хорошо и регулярно. Если раньше номенклатуру изделий рекомендовал не разглашать первый отдел, то теперь менеджер по режиму. Делали примерно то же самое, но уже не для родной Советской армии, а для абстрактного заказчика. Куда уходили изделия с заводского двора, не знал на заводе никто. То есть почти никто. Михаил Иванович догадывался. Он знал, в каких странах и для каких целей то, что производилось на мехзаводе, могло быть востребовано. Работу эту он желал и был ей мучительно рад, и мука эта разрывала его на две неравные части. На одной половине Анька, с неизвестным будущим, страшным и непредсказуемым, на другой интересы страны, которой уже не было фактически, но которая все же в судорогах и кривляниях из последних сил сопротивлялась своему уничтожению.

До станции двадцать пять минут пешком. Общественный транспорт приказал долго жить месяцев так с восемь. Шел он в сопровождении топтунов. Не одних и тех же – а разных. Но время от времени фигуры вдалеке повторялись. Наружна эта продолжалась уже недели три, а списочный состав оперативных сотрудников был ограничен.

Нужно отдать должное, они меняли каждый раз одежду, вели себя аккуратно, ненавязчиво. Не хочешь – не смотри. Не нравится – не замечай.

На перроне, перед посадкой в электричку, его передали другому человеку. При выходе из нее – третьему. В цехе он на виду. Или работает с чертежами и спецификациями по новому оборудованию, или ходит по пролетам, как бы наблюдая за ходом работ, а на самом деле думая о своем. Стол его, в бывшем кабинете начальника цеха, завален чертежами. Мужики, засидевшиеся без работы, все делают в охотку, быстро, хорошо. Михал Иваныча уважают.

Обратный путь в том же порядке. Передают его по этапам до самого дома. А дома слушающие стены. Человека со стороны он в цехе вычислил бы быстро. Не было такого. Значит, кто-то из своих. Собеседование. Интересы государства. Неблагонадежный. Вы бы не могли нам помочь в этом деле?.. А как не помочь, когда так не хочется терять работу.

Однажды, из озорства, он на электричке не поехал, а пошел просто так, вдоль насыпи. Идти предстояло километра три, и его, по всей видимости, потеряли. В километре примерно от городка проехал мимо автомобиль, чуть притормозил, потом медленно поехал дальше. Наконец притормозил опять, и молодой человек, приоткрыв дверку, предложил садиться. Чего грязь месить? Михаил Иванович удовлетворенно уселся рядом с водителем и попросил его довезти до дома. Они было двинулись в нужном направлении, но потом тот, что сзади, спросил про адрес. Михаил Иванович назвал.

Больше он потом таких экспериментов не проводил. И себе неудобство, и людям нервотрепка. Люди делают свою работу, причин и следствий знать не должны в принципе. У них и без него дел много…

Аня Сойкина

Полтаха появился у нас в классе на третий день после достославных событий. Римма представила его и объяснила про родителей-военнослужащих. Дело житейское. Парнем он оказался компанейским, копейку в кармане имел и вскоре стал душой общества. Родители его еще не приехали, и пока он жил один в двухкомнатной квартире на улице Перцева. Контейнер с вещами должен был прибыть одновременно с родителями, и он спал на раскладушке, а вечера коротал в свободном постижении жизни. Как он объяснял, школа его в Дагестане просто закрылась. Русские, предчувствуя близкую войну и скорый кошмар, уходили и оттуда. Бригада, где служил отец, сократилась до полка, а лично его папашу перевели вот сюда. Про Дагестан он рассказывать не любил.

Я пару раз посетила его «дупло» вместе с компашкой. Подробностей недавних событий, к которым я имела самое прямое отношение, никто толком не знал. Я даже как-то успокаиваться стала, в себя приходить. Дядя Ваня о себе не напоминал. Вообще-то исчезновение преподавателя при загадочных обстоятельствах, сопровожденное трупом в его квартире, – событие не из последних. Только в городе почти одновременно столько людей пропало, что какая-то атрофия восприятия наступила. То, что меня допрашивали как свидетельницу, знали, то, что я бегала от тех, кто допрашивал, знали, и это мне придавало некоторый шарм. Но приближались экзамены и отодвинули на второй план все остальное. Нам прислали другого преподавателя французского. Я поговорила с ним немного, и он убедился, что дальнейшие занятия со мной пустая формальность. Только вот семинаров наших было безумно жаль.

А прокололся Полтаха случайно. Оказалось, что у папы есть на работе мастер, хохол, уехавший вначале из Чечни, а потом из Махачкалы. Он Дагестан знал как свои пять пальцев. Монтажником там каким-то работал. Отец на работе обмолвился, что есть, мол, еще один бегун-беглец, и тот захотел встретиться. Не поленился в школу прийти и с Полтахой побеседовать. Интерес у него был. Беседовал он долго и потом сказал, что парень-то привирает. Ни в каком Дагестане он в жизни не был, разве что в Ставрополе или в Минводах. Отец уши навострил. У него знакомый в военкомате, друг детства. Тот справки навел, и оказалось, что никаких Полтавских город не ждет вовсе. То есть казачок-то засланный. Это за мной, видимо, присматривать. А он и присматривал, как я потом убедилась. Глаз не спускал. Юный друг чекистов.

За мной следили как-то аккуратно. Или я по малолетству не могла понять, где шпион, а где просто прохожий. Больше на улицу Перцева я не ходила, а вскоре и парень исчез. Римма объяснила, что родителей в другой город переводят.

Дядя Ваня скорее всего должен был выйти на меня. Я девушка молодая, по городу могу перемещаться в самых непредсказуемых направлениях. Тем более что те несколько часов, которые мы провели в беседах и размышлениях у Славика Баранова, совершенно выпали из всех оперативных планов и отчетов. Значит, не все потеряно. От этого старшие товарищи так и прикалываются. И верят моим байкам «из склепа», наверное, наполовину, Ну не идиоты же они?

Серьезный наезд на меня произошел через самого невинного человека. Кожухова вдруг пустилась в ностальгические воспоминания о том, как я у нее тогда отсиживалась, о том, что везет же людям и что да как. Пригласила домой. Я пошла. Скучно мне и одиноко. У Кожуховой мы вначале джин баночный пили, а когда приторчали, к предкам в бар наведались. Там джин оказался настоящий. Целая бутылка большая и почти нетронутая. Мы себе отлили граммов сто, а в бутылку долили водки. Вышло почти незаметно. Потом с соком развели его и еще приторчали. Смотрели видик. Полный джентльменский набор. Только Кожухова мне в душу полезла. А правда ли, что у нас с Дядей Ваней нежные отношения? Нет, она ничего такого не думает, но старикан-то уж точно неровно дышит. Или дышал. А где бы он мог сейчас быть? А кто его знает. А потом я засобиралась и ушла.

Зачем папе эти тексты? Зачем мне? А дядя Ваня может с ними новую жизнь начать. Когда я в первый раз принесла ему страничку, он усмехнулся, попросил разрешения оставить ее до завтра. Потом я все их перетаскала по одной. Наконец решено было их отксерить.

Когда он решил фрагмент в газете опубликовать, должно же было что-то произойти? Сон какой-нибудь. Предчувствие. Грипп или ангина. Нет. Ничего не произошло. Значит, так было предначертано в Книге судеб, А то, что он попросил разрешения подписаться фамилией и именем папы, объясняется, как он сказал, некоторым образом этикой. Как бы неэтично ему свою работу в районной газетке публиковать, даже по частям. Подражание Нострадамусу, попытка вольного перевода как бы… А сделал он это, чтобы проверить кое-что. Событие одно. Уж больно точное попадание по месту и персоналиям. В солидную громкую газету такое бы не взяли, а в нашу грех не взять. Вот и вышло черт знает что.