Текст книги "Атлантическая премьера"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 43 страниц)

Дурацкий сон Короткова N 2

Строго говоря, этот сон был не столько дурацким, сколько очень страшным. Наверно, более страшного сна до этого момента я не видел. Именно после того сна у меня появилось серьезное сомнение в том, что потусторонний мир – всего лишь вредное суеверие, распространяемое агентами империализма.

Во-первых, в этом сне мне явился человек, которого я никогда не видел живым. О том, кого я, собственно, вижу, мне удалось догадаться лишь минуту-две после начала сна.

Это был Санька Терентьев, точнее, ожившая черно-белая фотография, которую я видел на памятнике. Впрочем, тогда, наяву, я ее почти не запомнил. Однако во сне этот кусочек фотобумаги, прилепленный в рамке к фанерной пирамидке, вдруг ожил. Рамка со стеклом стала как бы экраном телевизора. Санька в гражданском пиджаке с галстуком оказался примерно там, где располагается диктор, объявляющий об очередной кончине члена Политбюро. Конечно, во сне мне не у кого было спросить, похож ли голос на тот, каким разговаривал Санька. Но одно я запомнил четко: Санька говорил с заметным придыхом и здорово окал, наподобие владимирца или нижегородца.

– Николай! – объявил он из своей рамки. – Пошли, покажу, где меня пристроили…

С этими словами он выплыл из «экрана» и, окруженный мутно-белым туманным овалом, по-прежнему видимый лишь по пояс, полетел над кладбищем от своей пирамидки.

У меня аж все заледенело от жути. Вроде бы было светло, даже, кажется, солнце светило, не было никаких ведьм, чертей, монстров и иных видаковых чудовищ, которых я помнил по фильмам, когда-то просмотренным Брауном. Страх можно бы назвать и беспричинным, если б я не знал, что Санька – мертвец.

Тем не менее я пошел туда, куда полетел Санька в своем овале-ореоле. Сначала – через кладбище, потом – через поселок. Все это было не чем-то абстрактным, а именно здешним, реальным. Я даже прошел мимо дома Чебаковых и мимо курятника, где дрых в это самое время. Санька держался где-то в пяти-шести метрах от меня. Ни догонять его, ни отставать от него я и не пытался.

Как пришитый, как нитка за иголкой, я следовал за ним и, наконец, очутился на берегу реки. Забыл сказать, что, пока Санька «вел» меня через кладбище и поселок, мы не встретили ни одного человека. И вообще – ничего живого. Уже позже, размышляя над тем, что же было самое страшное в этом сне, я пришел к выводу: тишина. Кроме той фразы, с которой началось мое путешествие, в течение всего пути я не услышал ни одного звука, ни одного шороха. Это была ЗАМОГИЛЬНАЯ тишина.

Конечно, и на берегу, на пляже, где наяву все с утра до вечера было забито купальщиками, оказалось абсолютно пусто. Санькин ореол поднялся над пляжем и переместился к обрыву. Здесь он завис над землей и остановился. Я приблизился к этому месту и увидел верхушку колышка, забитого в землю.

– Здесь! – коротко сказал Санька, и нижняя часть его ореола вытянулась, словно острие стрелы. Острие это уперлось в колышек. Я тут же заметил, что трава, растущая вокруг колышка, намного зеленей той, что расположена подальше. Колышек был забит в середину прямоугольника, выложенного из свежего дерна.

– Попробуй, выдерни! – провещал призрак, и я повиновался, в смысле, ухватился за колышек обеими руками. Однако я не сумел его вытащить, ибо это был не колышек, а целый кол, на полметра, не меньше, вбитый в землю.

– Я здесь! – объявил дух Саньки, рука его высунулась из ореола и легко выдернула не только кол, но и дерн, и верхний слой засыпки. Бр-р-р! Много лет спустя ничего более ужасного не припомню…

Скелет в уже изгнившем парадном мундире, объеденные до костей кисти рук, но самое страшное – череп с остатками полуразложившейся плоти на лице и жирными розовыми червями, шевелящимися в глазницах.

– Это я! – весело объявил Санька и исчез, а я, дико заорав, проснулся весь в холодном поту и едва ли не стуча зубами от страха.

Сон продолжается наяву Первым, что я увидел наяву, были выпученные от удивления глаза Лосенка.

– Ты что, офигел? – спросил он, крутя пальцем у виска. – Накурился, что ли? Орешь как резаный среди ночи.

– Да приснилась тут ерунда какая-то… – пробормотал я.

– Во-во, – хмыкнул Игорь, – небось тебя Сергеич вместе с девками заучили совсем. Они тоже иногда по ночам вскакивают и орут, мне мать рассказывала.

Судя по всему, они вернулись недавно и спать еще не ложились. Винишком пахло, но не сильно, видать, приняли немного.

– Тут, блин, такие дела, – сказал Лосенок, – очумеешь…

– Да… – вздохнул Игорь. – Ты не слышал?

– Чего? – я в это время неловко пытался чиркнуть спичкой, чтобы успокоить нервы сигаретой.

– Да про «афганов» этих. Вовка Рыжий на хвосте принес. Брат, говорит, рассказал. Оказывается, вчера днем, этот шрамоватый, Андрюха, раскололся. Сознался, короче, что они нашего Саньку сами в Афгане приложили. То ли он им задолжал что-то, то ли чарс какой-то заныкал. В общем, наркоту по типу анаши. Они, оказывается, все – анашисты. И как накурятся, то им под кайфом является Санька.

– Фигня какая-то, – пробормотал я, вновь ощутив ледяное дыхание сна, и мурашки побежали у меня по коже.

– Да, – поддержал Лосенок, – они ж вроде нормальные были.

– Когда не в кайфе, – зло хмыкнул Игорь, – все нормальные. А пыханут – и крыша едет. Короче, Саньку они решили выкопать и закопать в другом месте, проткнув осиновым колом. Дескать, смотрели по видаку фильм про вампиров, там так делали, чтобы из могилы не вылезали.

– Ну, суки! – прошипел Лосенок. – Мало мы им навешали!

– Их, подонков, убить надо было! – вскипел Игорь. – Если их не засудят -

я их сам поконаю. Сюда еще приехали, к тете Кате подмазались, наркота гребаная!

– А он сказал, где они Саньку – начал было я, но Игорь даже не дослушал вопрос.

– Все выложил, сука! Остальные, конечно, отнекивались, но их приперли. Отвели всех вечером на берег, на обрыв.

У меня похолодело аж в селезенке, дрожь в руках, которая едва успела уняться, опять вернулась.

– И там, на обрыве, – продолжил Игорь, – Андрюха показал, где они труп Саньки закопали. И кол – аж полтора метра вбили. Паскуды!

– Жуть такая! – поежился Лосенок. – Вовка говорит «Весь сгнил, червяки в глазах ползают.»

– Ну, это он и приболтнуть мог, – отмахнулся Игорь, – самого-то Вовки там не было. Но все равно – гадье эти четверо, а не люди. Точно, если они свой вышак не получат – я их под землей найду и обратно закопаю. Как они – Саньку.

Я понял, что если сейчас расскажу свой сон или хотя бы о том, что следом за «афганцами» ходил на кладбище, то отношения у меня с Игорем и Лосенком могут круто испортиться. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы после таких россказней не заподозрить меня в соучастии. Да и оказаться в ментовке у меня стремления не имелось. Даже ненадолго. Тем более, что кудесник Чудо-юдо уже открыл передо мной такие перспективы.

Мучила ли меня совесть? Черта с два. Она только немного пощипывала. Да, я знал, что «афганцы» ни при чем. Они искали пустой гроб потому, что знали или догадывались – нет там Саньки. Я хорошо помню, что они говорили тогда, ночью, над разрытой могилой. Но грош цена всем этим показаниям, если их хотят «утопить». Если б я был благополучным мальчиком из хорошо обеспеченной и не имеющей неладов с законом семьи, то, может быть, и поверил бы в справедливость. Но я был государственным ребенком Система – она и в детдоме система.

В общем, страх от кошмара все-таки унялся, я улегся на тюфяк и на сей раз проспал без всяких снов, приятных и неприятных, аж до десяти утра.

Халтурка

Разбудил нас Чебаков-старший.

– Ну, красноармейцы, – объявил он, грозно обдав нас похмельным духом. – Отдохнули? Пойдем, похалтурим маленько.

Я сразу вспомнил, что речь идет о бассейне на даче Чудо-юда.

– Почем сговорился, бать? – спросил Игорь.

– Вам – по два стольника, мне – остальное, – Иван Михалыч прикинулся шлангом. – Это только за разметку и котлован. Бетон, плитку – всю чуйню-муйню – отдельно. Счас пожрем, примем – и вперед!

Мамаша Игоря заправила нас капитально, хотя есть особо не хотелось, а Михалыч оделил нас «для веселья» стопариком каждого. Потом из какой-то сараюшки старший Чебаков вытащил нивелир, складную рейку, веревку, топор, лопаты и торжественно вручил нам это оборудование. Я нарядился в свой старый добрый комбез, а Игорь с Юркой в какие-то рваные спецуры из запасов Михалыча.

– Рабочий класс! – с беспощадным сарказмом аттестовали нас близнецы и, похихикивая, отправились загорать.

– Интеллигенция вшивая! – проворчал Иван Михалыч. – Мало я их порол… Ишь, жопами развилялись, засранки…

– Ладно, – басисто вступилась за своих любимиц Валентина Павловна, – топайте, халтурщики! Да смотри там, не больно булькайте…

– У тебя не спросил, – бормотнул Михалыч, – верно, мужики?!

Сергей Сергеевич в момент нашего прихода возился с «Волгой». У Лосенка аж глаза загорелись – есть такие пацаны, которым прямо-таки не терпится сунуть нос в любой механизм.

– Что, искра в землю ушла, хозяин? – спросил Михалыч с легким ехидством.

– Здравствуйте вам!

– Да стучит что-то, – отозвался Чудо-юдо, – не могу понять, где.

– Можно? – спросил Лосенок. – Я полгода комдива возил на такой же…

– Не возражаете, товарищ бригадир? – шутливо спросил Сергей Сергеевич. Чебаков только развел руками:

– Хозяин – барин. Покамест мне и двоих хватит. Ты, Игоряшка, натеши колышков, а Колька со мной померяет… Ну, а вы, значит, Сергей Сергеевич, нам покажете в точности, на каком месте хотите свой бассейн делать. Чтоб уж окончательно. А то отроем не там – лишняя работа получится… И собачку вашу привязать надобно. Большая очень. Тяпнет за ногу – на костылях ходить придется.

– Собачку я в доме запру, – пообещал Сергей Сергеевич. – Я сейчас собираюсь в Москву по делу, так что мешать вам тут не буду. А план участка у меня вот он, в машине. Вот проект бассейна и сауны. Достаточно точно все намечено. Можете приступать.

– Бу сделано! – Михалыч дурашливо вытянулся во фронт. – Пошли, Никола!

Когда мы зашли за дом, Чебаков вытащил пачку «Беломора», раскочегарил папиросину и наставительно объявил:

– Хорошая работа начинается с хорошего перекура!

Я согласился и, за неимением своих, стрельнул у Михалыча «беломорину».

– Буржуй! – не слишком громко заметил Михалыч, приглядываясь к плану. – Ни хрена ведь не делает, только мозги всем пудрит, а деньги идут. И крупные. «Волга» самое малое десять тыщ стоит, а то и все пятнадцать, если новая. А вот она у него. Бегает! Дача по прикидке – все двадцать. Откуда? А стоит. Сауна эта самая с бассейном десять на пятнадцать – не меньше дачи обойдется. И будет. Так… От стены у него по чертежу выходит три с половиной метра переход, потом десять на пять сауна и еще десять на десять бассейн… Игоряшка! Колья натесал?

– Штук пять есть! – откликнулся Игорь.

– Тащи все и теши дальше. Сантиметров по двадцать каждый. Десяток для начала хватит, потом еще сделаешь… Так, Николка, кончай перекур!

Я не очень понимал поначалу, чем занимаюсь. То Михалыч чего-то мерял рулеткой, заставляя меня забивать принесенные Игорем колышки. Потом, вооружившись нивелиром и вручив мне рейку, стал заставлять меня переходить из угла в угол, чего-то отмечая в затрепанной тетрадке. Потом опять забивали колышки, натягивали между ними веревку. Солнце припекало, бухтение и матюки Михалыча, которому то было не то и это не эдак, раздражали. Хотелось плюнуть на все и пойти купаться.

Зафырчала и уехала «Волга», а затем явился довольный Лосенок. Он уже накалымил аж целый четвертной.

– Во мужик! – сказал он. – Работы всего ничего – на трешку. А он – двадцать пять!

– Дурные деньги – по-дурному и тратит, – хмыкнул Михалыч, – с тебя магарыч! Время сколько?

– Одиннадцать двадцать, – сказал я, поглядев на «Командирские».

– Нормалек! Давай, Юрка, в магазин! Одну – нам, остальные для дела… Дуй!

– Интересно… – обиделся Лосенок. – Это что, на весь четвертак? «Андроповка» четыре семьдесят с посудой – пять штук брать?

– А ты вручную копать хочешь? – ухмыльнулся Михалыч. – Бери, вот лопата, корячься! Ровнять, планировать тоже лопатой будешь? Да не жидись ты, я тебе отстегну их, мать твою…

Михалыч выдал Лосенку «дежурную» авоську, лежавшую где-то в кармане робы, и тот потопал в магазин.

– Успеет до обеда? – прикинул Чебаков-старший. – Больно медленно идет… А вы давайте за лопаты! Вот от этого колышка до этого, ровно по веревке, потом под угол – вот от этой пары на ширину веревки… ну, между двух веревок, короче!

Траншеи копать мы, в общем, были обучены. Игорь по ходу дела стал объяснять мне, что траншеи пойдут под фундамент сауны, под трубы для заполнения бассейна и еще зачем-то. Мне это было интересно, как лекция о половом воздержании для мартовского кота.

Лосенок успел до обеда и прибыл с авоськой, где дружно брякали пять бутылок «андроповки» с бело-зелеными наклейками.

– Где ж ты родимая «два восемьдесят семь»? – вздохнул Михалыч. – Ну да ладно! Молодец, тезка твой, молодец! Все же таки не семь с полтиной!

– «Даже если будет восемь – все равно мы пить не бросим! – продекламировал Игорь. – Передайте Ильичу – нам и десять по плечу!»

– Точно, сынок! – похвалил Чебаков-старший. – А Юрию Владимировичу – вообще «ура» крикнуть надо.

Из полиэтиленового пакета Михалыч вытащил огурцы, яйца, селедку, лучок и полбуханки нарезанного толстыми ломтями ржаного хлеба. Отдельно в спичечном коробке была принесена соль.

– Ох, мать моя женщина! – хлопнул себя по лбу Михалыч. – Надо бы пивка было прихватить, а то жара… Ну, ничего, обойдемся.

В конце улицы затарахтел двигатель «Беларуси».

– Как часы! – расплылся Чебаков. – Нюхом чует! Пойдем ворота откроем…

«Беларусь», оборудованная спереди бульдозерным ножом, а сзади – экскаваторным ковшом, управлялась очень толстым и опухшим гражданином в измазанной тавотом робе, кирзовых сапогах и кепке.

– Вань, – деловито просипел он. – Если ты пузыри сразу не ставишь – я поехал!

– Во! – Михалыч потряс авоськой. – Все тут!

– Давай, командуй! – разрешил мужик с «Беларуси». – Кого закопать, чего своротить? Всю дачу или только забор?

Конечно, это он так шутил.

– Володя! Друг! – проникновенно объявил Чебаков. – Может, сто грамм сначала?

– А чо? – сиплый Володя хищно шмыгнул малиновым носом. – Другой бы спорить стал, может даже, драться полез, а я – нет. Мы люди культурные, из горла не пьем…

И добыв из-под сиденья трактора большой граненый, хоть и пыльный, но объемистый, Володя уверенно подставил его под откупоренную Михалычем бутылку…

– А мы не гордые, мы по очереди… – объявил Чебаков, доставая из кармана робы свой стакан. – Со свиданьицем!

У него все было точно – ровно по сто грамм каждому из пяти. Потом закусили, перекурили, сизый Володя спрятал стакан и гонорарные бутылки под сиденье, завел трактор и под руководством старшего Чебакова стал ровнять площадку под бассейн. С рейкой и нивелиром на сей раз ему помогал Игорь. Мата, конечно, было не меньше.

– А тут чего, не надо? – спросил водитель, указывая на то место, где мы уже отрыли часть траншеи.

– Оставь! – махнул Чебаков. – Давай, грызи котлован!

Раньше мне как-то не доводилось видеть, как образуются уродливые груды земли на московских дворах. Теперь я это посмотрел. Полчаса, может быть, час, и зубастая лопата «Беларуси» выгрызла посреди площадки здоровенную яму «десять на десять на два», насыпав вокруг высоченный земляной вал.

– Ну, хоре! – объявил сизый Володя. – Абзац! Спасибо этому дому, пойдем к другому.

«Беларусь», едва не зацепив ножом за столб ворот, все-таки выкатила с дачи и потарахтела куда-то на новый калым.

– Теперь ровнять будем, – сказал Иван Михалыч. В общем, нас не сильно развезло, хотя жара была приличная. К тому же где-то часа в три ударил гром и брызнул ливень. Вся высушенная солнцем земля превратилась в жидкую и липкую грязь, почти такого же цвета, как то дерьмо, в котором купался «я» – Браун, провалившись в подземный коллектор вместе с Марселой. Перемазались мы капитально и вылезли перекурить и просохнуть на вновь высунувшемся солнышке, когда к воротам дачи подкатила «Волга» Сергея Сергеевича.

Хеппи-энд для Короткова

– Привет трудящимся, – сказал он, втягивая носом воздух. Водочный запах, конечно, немного выветрился, но все же присутствовал. – На сегодня, думаю, достаточно.

– Понял! – Михалыч поставил вертикально растопыренную пятерню. – Шабаш, мужики! В магазин пора…

– Николай, задержись, пожалуйста, – несколько странным тоном попросил Чудо-юдо. – Зайди в дом, если не торопишься.

– Да я весь в глине, – мне было как-то не по себе. Не хотелось отделяться от ребят.

– Это не беда, – сказал Сергей Сергеевич. – Брось свой комбинезон на крыльце, прими душ, а одежду я тебе подберу.

– Да я ведь уже брал у вас… Неудобно получается.

– Неудобно, как известно, штаны через голову надевать.

Я зашел к нему в дом в одних трусах, ополоснулся под душем, вытерся и на выходе обнаружил майку с рожами «Бони М», шорты и шлепанцы.

– Садись, – велел Сергей Сергеевич, указывая на кресло в холле. – Дело у меня к тебе очень серьезное. Начнем, однако, издалека. Как тебе сегодняшняя работенка? Весело, верно?

– Да так… – неопределенно ответил я.

– И тебе хотелось бы изо дня в день вот так же ишачить, возиться в грязи, пить водку с разными полудурками?

Он знал, о чем я думал. Это было несомненно!

– Знаешь, мне хотелось бы, чтобы ты один день поработал с ними. Окунулся, так сказать, в атмосферу созидательного труда…

– Это зачем? – спросил я. – Что я, думаете, раньше в грязи не копался? Я в армии сортиры мыл…

– Ну, конечно, от сумы, от тюрьмы и от армии никто не застрахован. Есть вынужденные обстоятельства, при которых человек делает грязную, а иногда и совершенно бессмысленную работу. Но во сто крат хуже, когда человек сам принижает себя и говорит:

«Мне нужно только на выпивку, закуску и баб. Хочу заниматься этим дурным и глупым делом, лишь бы на водку хватало». Михалыч – тому пример. А ведь он

– талантлив. Но он нуль и умрет нулем. Может быть, и Игорь сопьется вместе с ним.

– Да я вроде бы уже решил, что буду в институт поступать…

– Это скорее я решил, а не ты. У тебя пока еще есть в душе стадный инстинкт. А это страшная сила. «За компанию» выпил, «за компанию» подрался, сел в тюрьму тоже «за компанию». В нашем обществе это основной источник изгоев. Стадо само тащит к пропасти, но отторгает тех, кто туда уже сорвался. Сознайся, тебя ведь тянет к Игорю, Лосенку, к этим бандитам-«афганцам»…

– Тянет, – сознался я, – только вот «афганцы» – не бандиты. Это я знаю точно.

– Откуда? – быстро спросил Чудо-юдо. – Ты был там?

Он задал этот вопрос так, что мне отчетливо стало ясно: ответ ему уже известен.

– Да, – ответил я, – в ту ночь я все видел. Они только открыли гроб и убедились, что он пустой.

– И ты стоял рядом с ними? – в этом вопросе тоже была издевка. Я на сто процентов уверен, что он заранее знал, где я находился в ту ночь и откуда наблюдал за «афганцами».

– Нет, я был метрах в пятидесяти от них… Но я все слышал!

Чудо-юдо хмыкнул.

– Ну, свидетеля защиты из тебя не получится. Ты представь, что выступаешь на суде и говоришь то, что мне сказал. Во-первых, прокурор спросил бы тебя:

«Свидетель, на каком расстоянии вы находились от могилы Александра Терентьева?» Ты скажешь: «На расстоянии примерно 50 метров». «Хорошо, – подбодрит прокурор, – вы видели, как подсудимые выкопали гроб?» – «Да», – ответишь ты. «Вы видели, как подсудимые сняли крышку с гроба?» – «Да», – естественно скажешь ты. «Вы видели, что гроб был пустой?» – «Нет», – должен будешь ответить ты, если не захочешь, чтобы тебя привлекли за дачу заведомо ложных показаний. Потому что любая экспертиза или следственный эксперимент установит, что ты не мог видеть в темноте при тусклом свете фонаря с пятидесяти метров, пустой гроб или нет. Ведь так?

– Да я это и сам знаю… Но ведь они ни за что сядут! Я же слышал, как они ругались, говорили, что так дела не оставят, хотели в КГБ идти…

– Неплохой аргумент, если бы мог с точностью вспомнить, в каком порядке что говорилось. Наверняка уже запротоколированы их показания, где разговор на могиле приведен в четырех разных вариантах. Твой будет пятым, у суда появятся основания взять тебя под стражу, как соучастника… Может, ты просто «на атасе» стоял, а?

Он быстро, как пианист, гонял пальцы по клавишам управления моей душой.

– «Как я вас перевербовал? За пять минут – и без всяких фокусов! Х-хэ-хе!» – процитировал он папашу Мюллера из фильма «Семнадцать мгновений весны». – Да, им не поможешь. Потому что они собрались рубить дерево, не имея понятия о том, насколько глубоки его корни и высоки ветви. В общих чертах я могу тебе объяснить – чисто умозрительно, конечно, – какая там могла быть ситуация… Без всякой мистики и сатанизма. Это я так, для впечатлительных девочек.

– Давайте…– произнес я, печенкой ощущая, что это «умозрительное» – есть правда.

– Просто-напросто где-то в Афганистане кто-то решил подзаработать. На контрабанде гашиша, героина или иного опиума для народа. Скорее всего, не нашего народа, а такого, который платит за него большие зеленые доллары. И чтобы избегнуть разного рода проверок – они вовсе не обязательно опасны лично для торговца, но повышают расходы на взятки, – очень удобно воспользоваться гробом. Солдат погибает примерно тысяча в год, а может быть, и больше. Даже выделен, как я слышал, специальный самолет, который называют «Черным тюльпаном». Нагружают его где-нибудь на одной из наших авиабаз, и никто не интересуется, что в этих ящиках, то бишь гробах: бренные останки воинов-интернационалистов или килограммов семьдесят героина. Воина можно закопать где-нибудь неподалеку от аэродрома без почестей и памятника, а родителям прислать пустой гроб: дескать, вскрывать запрещено, ваш сын умер от опасной вирусной болезни или придумать что-то иное. Ведь садится-то самолет опять-таки на военном аэродроме, никакая таможня там не действует, а контрразведчиков прежде всего интересует, чтобы солдаты и офицеры не привозили из Афганистана фотографии сожженных кишлаков и подбитых советских танков. И там, где-нибудь в Ташкенте или Душанбе, сведущие люди перегружают семьдесят килограммов в багажник автомобиля, а в гроб бросают тряпье и песок для веса. Родственники рыдают над этим мусором, считая, что это прах их незабвенного покойника, несут на отпевание в церковь или мечеть, не ведая, что косточки несчастного тлеют совсем в другой точке земного шара. А героин или анаша идет к потребителям. И очень может быть, что тот самый КГБ, куда собирались жаловаться эти наивные юноши, не только знает об этой операции, но и курирует ее. Неофициально, но курирует. И то, что этих ребятишек так жестоко подставили и посадили, меня в этом убеждает.

– Паскудство… – выдавил я.

– Согласен, – кивнул Сергей Сергеевич, – но все-таки продолжу свои предположения. Реальной информацией я не располагаю – и слава Богу, ибо тогда мне оставалось бы жить даже меньше, чем твоим знакомым… У них ведь тоже была какая-то реальная информация. Видимо, они каким-то образом узнали, что вместо их друга Сани в гробу лежало нечто иное и решили, не заявляя в милицию, действовать самостоятельно. Что и привело их на скамью подсудимых. Если бы они решили заявить в милицию о своих подозрениях и потребовать официальной эксгумации, то все обошлось бы для них намного мягче. Их посадили бы писать объяснительные, попросили бы подождать санкции прокурора, на что ушло бы три-четыре дня. За это время труп бедняги Терентьева занял бы свое законное место в гробу и эксгумация выставила бы этих борцов за правду круглыми дураками или болезненно-подозрительными людьми. Отступились бы – их вообще никто не тронул бы, стали бы настаивать – загремели бы в психушку… В общем, имели бы неприятности намного меньшие, чем сейчас. Увы, они решили идти в обход Системы. Она этого не прощает. Конечно, за ними следили. Уже прибыв сюда, они были «под колпаком». Вероятно, труп Терентьева ехал за ними следом. И поскольку они не потребовали официальной эксгумации, а занялись гробокопательством сами, то есть совершили преступление, предусмотренное статьей 229 УК РСФСР, то их поймали, как мышей в мышеловку. Им сейчас пришьют массу статей. И наркотики, и посягательство на жизнь милиционера, и умышленное убийство того же Терентьева. Если не удастся подвести под расстрельную статью всех четверых – а это действительно маловероятно, – их приговорят к лишению свободы. Может быть, кому-то посулят условный приговор в обмен на те признания, которые нужны следствию. Я уже знаю, что один из подследственных дал показания о том месте, где зарыт труп, проткнутый осиновым колом. Его могут освободить после суда из-под стражи, но по дороге домой или уже дома, на родной улице он попадет под грузовик, будет убит неосторожным охотником, выпьет метилового спирта вместо водки… Наш мир очень опасен для жизни. Тот, кого приговорят к смерти официально, может просить о помиловании, но наверняка его не дождется. Пуля в затылок – и все. А те, кто сядет в тюрьму, будут обнаружены либо повесившимися в камере, либо умрут от побоев после драки между зеками. Пищевое отравление, несчастный случай на лесоповале – там все умеют.

Сергей Сергеевич посмотрел на меня испытующе. Впечатление, которое он произвел на меня, было крепенькое. Пожалуй, крепче было только то, что осталось от «главного камуфляжника».

– Я довольно откровенен с тобой, – сказал он после паузы. – Видишь ли, с любым другим парнем я бы держался поосторожнее. Но есть на то причина. Сегодня, после поездки в Москву, я окончательно убедился, что… В общем, нам надо будет привыкать к новым отношениям.

Первая мысль, которая появилась у меня в голове, была та, что отношения эти будут «голубого» цвета. Если бы это было так, то я, наверно, плюнул бы на все и побежал догонять Михалыча с мужичками. Наверно, даже в том случае, если бы Чудо-юдо держал паузу чуть подольше и не поторопился бы развеять мои опасения, я бы тоже убежал, но…

Сергей Сергеевич умел говорить вовремя.

– Наверно, надо бы сразу взять быка за рога, но что-то я волнуюсь, – он действительно говорил с несвойственной ему неуверенностью в голосе. – Пока я расскажу тебе одну историю, начну издалека… Абстрагируясь от всякой конкретики…

Предположим, жила себе – поживала в начале шестидесятых годов нашего бурного столетия молодая студенческая семья: муж, жена и маленький сынишка, которого звали Димка. Жили они в городе Ленинграде, а поскольку оба приехали из провинции, куда по милости товарища Сталина угодили некогда на поселение их шибко интеллигентные родители, то существовали, мягко говоря, впроголодь. Снимали угол в коммуналке, прятались по общагам от комендантов… Младенца завели случайно, по неопытности, но раз уж родился – полюбили. Стипендии – 80-90 рублей на двоих, «новыми», как тогда говорили. По ночам бегал молодой папаша на Московский вокзал разгружать товарные вагоны, сторожем, типа Шурика, вместо бабушки пристраивался. Мама переводы брала на дом – тянули лямку вдвоем. И еще бегали на лекции, семинары, зачеты, сессии сдавали – и на «отлично». Год еще учиться оставалось, надо было выдержать.

Сдали они предпоследнюю, январскую, сессию, стали собираться на каникулы в родную Сибирь. Взяла юная мама колясочку, завернула младенчика в голубенькое ватное одеяльце и пошла в магазин покупать гостинцы родителям. На какие уж шиши – не помню. А папа в это время с алкашами у винного магазина десятку на билет добирал – ящики с водкой таскал. Но он тут, в общем, ни при чем.

Пошла мамочка в магазин, оставила колясочку у дверей и встала в очередь. Да… Постояла полчаса, решила выглянуть, посмотреть… А колясочка-то пустая. И никто не знает, куда ребенок делся. Мама – в рев, потом – в милицию. Там, конечно, приняли ее заявление, записали все, что положено: какие глазки, какие пеленочки, какое одеяльце, какой чепчик… Сказали: «Будем искать, гражданка! Если что – сообщим…»

Чудо-юдо перевел дух и достал из нагрудного кармана старенькую мятую фотографию.

– Вот такой он был… Мы его сфотографировали, чтоб бабушке на память оставить фото. Так она его и не увидела…

Он проговорился не случайно. Я должен был понять все сам. Хотя Чудо-юдо, по своей привычке иронизировать, немного кривлялся, я увидел на его лице настоящую боль. Я уже начал понимать. Но поверить было страшно, потому что Чудо-юдо меня уже не раз удивлял неожиданными поворотами. Он так легко подбрасывал одно суждение за другим, что не только меня мог запутать… Я вгляделся в фотку, на которой был изображен щекастенький карапуз, дрыгавший ножками посреди распутанных пеленок. Мордашка была глупая и лупоглазая. Я глянул на него, потом на Сергея Сергеевича. Что-то общее проглядывалось, хотя и очень отдаленное. В общем, при желании, можно было сказать, что малыш Димка был похож на Сергея Сергеевича настолько, насколько малыш-грудничок может быть похож на сорокалетнего бородатого дядьку.

– А вот такой я был тогда… – словно картежник, придержавший козырного туза, Чудо-юдо выбросил на стол вторую фотку.

Она была такая же старая и желтоватая, потрескавшаяся даже больше, чем первая. Но физиономия парня в неуклюжем лыжном свитере с комсомольским значком на груди показалась мне больше, чем знакомой. У меня нынешнего она была точно такая же.

Я смотрел на обе фотки, переводя взгляд с одной на другую и все больше начинал понимать, что мои отношения с Сергеем Сергеевичем действительно должны серьезно измениться… Произнести или даже подумать слово «отец» мне было страшно. Отчего? А вы проживите-ка всю жизнь в полной убежденности, что твой отец – подлец, а мать – сука, кошка и так далее… Да, меня в этом

убедили.

Дело не в том, что у меня всегда и все было казенное. Начиная с пеленок и горшка в доме ребенка и кончая шинелью, сапогами и автоматом в армии. Дело не в том, что я всю жизнь – понимаете? – всю жизнь, за исключением нескольких дней на острове Хайди, где «я» был не я, да еще нескольких дней после своего таинственного «дембеля», жил только по режиму, который был для меня кем-то придуман. Наконец, дело даже не в том, сколько я недополучил конфет, пирожных, игрушек, книжек, ласковых слов… Все было в десять раз, может даже, в тысячу раз сложнее. Я всю жизнь был неизвестно кто.

Так получилось, что такого же одинокого, как я, мне встречать не доводилось. У кого-то были бабушки и дедушки, они приезжали, плакали, гладили по головке, уезжали. У кого-то находились тетки или дядьки, они привозили гостинцы, дарили игрушки, книжки. У некоторых были даже отцы или матери, лишенные родительских прав, зеки и зечки. Была девочка, которая рассказывала, что ее маме дали десять лет за то, что она «дядьку убила»: «Вот отсидит – и возьмет меня к себе!» Другой парень, уже двенадцатилетний, вспоминал, как мать его «жениться учила». Кто-то помнил, что родители были, но умерли или убились. Я и этого вспомнить не мог. Никто и никогда меня не искал, никто меня не хотел усыновить, никому я не был нужен…