Текст книги "Атлантическая премьера"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)

Однако пора бы прекратить эту лекцию по психологии секса и вернуться на постель в каюте. Впрочем, поскольку я уже довольно много размышлял об интимных подробностях бытия, возобновить повествование следует с того момента, когда мы с Марселой, изрядно вспотевшие, но несказанно обрадованные друг другом, решили ополоснуть с себя первый грех и полезли вдвоем под душ.

Тонкие струйки горячей воды приятно щекотали кожу, я тер скользкое ароматное мыло по гладкой и нежной коже смуглой Марселы, а она стояла, блаженно зажмурившись, откинув голову и повернув руки ладонями вверх, какая-то беспомощно счастливая и прекрасная. Потом я, словно раб-евнух восточную царицу, вытирал ее полотенцем, и это тоже доставляло мне удовольствие, хотя, вероятно, было приятно и ей тоже. Но тут опять-таки надо сделать одно замечание.

Та любовность, с какой я ухаживал за Марселой после того, как в первый раз с ней совокупился, вовсе не была благоговением безумно влюбленного перед возлюбленной. Просто теперь это была МОЯ женщина, собственная, как бывает собственная собака, собственная лошадь, собственный автомобиль или, скажем, собственный автомат. Я назвал эти несколько наиболее распространенных предметов мужской заботы вовсе не с тем, чтобы как-то унизить прекрасную половину человечества. Нет! Просто любой мужчина, приобретя в собственность или заполучив в пользование ту вещь, которая ему нравится в данное время, будет всю свою заботливость – естественное мужское качество! – вкладывать именно в эту вещь, забывая о всех остальных. Женщина, особенно молодая и неопытная, обычно думает, что она хоть чем-то отличается от любимой кобылы, сеттера, винчестера, «Шевроле» или «Сессны», а потому требует к себе особого внимания. В действительности ее единственным отличием от всех перечисленных предметов является умение говорить, кричать и плакать, но как раз эти-то качества и способствуют тому, что мужчина постепенно переключает свою заботу на яхту, вертолет или виллу. Умудренные опытом женщины обычно более терпимы к подобным страстям мужчины, так как уже знают, что муж, занятый выращиванием цветов или верховой ездой, намного более удобен, чем тот, который все время посвящает женщинам.

Марсела была, конечно, весьма богата опытом по части секса, но в мужской психологии разбиралась еще слабо. До меня о ней заботились только как о вещи, взятой напрокат, – лишь бы не поломать! Ручаюсь, что мое внимание было для нее непривычно, и бедняжка небось даже пожалела меня в глубине души: «Бедный дурачок! Это же надо – так влюбился! Забыл, бедняга, что я шлюха и к тому же высокопрофессиональная…» Впрочем, чисто по-человечески ее вполне устраивало, что я обращаюсь с ней очень нежно.

Когда освеженные и благоухающие мы выходили из ванной, я наконец вспомнил, что нахожусь не на собственной вилле и не в оплаченном вперед гостиничном номере, а на чужой яхте, которую мы с Марселой некоторым образом захватили. Именно в этот момент до меня дошло, что наш послеобеденный сон, продолжавшийся с полудня до полуночи, вполне мог стоить нам жизни по причинам, о которых я упоминал в начале этой главы. Это сразу заставило меня надеть плавки – я не разобрал в темноте, мои или Марселины, ибо они были одного фасона.

– А может быть, продолжим? – спросила Марсела, но я уже схватил «Калашников» и торопливо отщелкнул от него магазин – проверить, не разряжен ли он. Но нет – ни «Калашников», ни все-все «узи», «кольты» и «Макаров» не были разряжены. Гранаты, ножи и даже сюрикены были на месте.

– Что ты всполошился? – спросила Марсела.

– Ты что, забыла, что мы захватили эту яхту?! – проворчал я. – Пока мы с тобой развлекались, они вполне могли вызвать полицию или службу безопасности. Надо проверить, не сбежали ли они.

Марсела посерьезнела – видно, ей вовсе не хотелось встретиться здесь с каким-нибудь знакомым из ведомства Хорхе дель Браво. Она тоже нацепила купальник, взяла «узи» и вместе со мной вышла из каюты.

В коридоре было полутемно, горела только небольшая дежурная лампочка. Дверь каюты, где располагалось любовное логово лесбиянок, была открыта, но хозяек не было.

– Ага, вот видишь! – встревожено пробормотал я и выбежал в тамбур, откуда по лестнице прогрохотал на верхнюю палубу.

К счастью, хозяйки оказались на месте. Они сидели на шезлонгах перед маленьким столиком, Мэри была одета в рубаху и шорты, на Синди белел халатик. От столика доносился запах ликера и пирожных.

– Те же и двое с автоматами, – объявила Мэри, – что вам не спится, господа коммунисты? Разве мы не доказали, что верны джентльменскому соглашению?

– Это в смысле того, что вы не сдадите нас хайдийским властям? – спросил я.

– Ну, положим, вас можно было просто пристрелить во сне, – сказала Мэри,

– ведь ваши автоматы лежали совсем рядом с открытым иллюминатором. Но вы знаете, у нас не поднялась на вас рука. Вы охвачены страстью, а мы это понимаем. У каждого свои идеалы в области секса, тем не менее ваши чувства нам понятны.

– Большое вам спасибо, – вежливо произнес я, – хоть мы и осуждаем гомосексуализм как вредное социальное явление, отвлекающее народные массы от борьбы за освобождение против гнета монополий, но в данном случае вы объективно помогли делу Мировой и Хайдийской революций.

– Я думаю, что нам следовало бы обсудить с вами вопрос о том, как долго вы намерены здесь оставаться, – хмыкнула Мэри. – Не забывайте, что вы находитесь на территории Соединенных Штатов Америки.

– А где тут офис федерального ведомства по иммиграции? Мне могут выдать вид на жительство? – спросил я дурашливо.

– А гражданство вы получить не хотите? Я чуть не ляпнул, что оно у меня уже есть, но в этот момент вовремя вспомнил, что улетел из Штатов без паспорта и вообще без какого-либо удостоверения личности. А это означало, что доказать свое гражданство мне было бы трудновато. Я представил себе, как являюсь в наше консульство на Гран-Кальмаро и рассказываю о том, что выполнял специальное задание на Хайди по свержению там законного правительства и установлению коммунистической диктатуры. Конечно, там поначалу все обрадуются, ибо примут меня за агента КГБ, которые все-таки не так уж часто перебегают на нашу сторону. Но потом, когда я скажу им, что я, как мне кажется, выполнял задание какой-то правительственной спецслужбы, они в лучшем случае направят меня на излечение в ближайший сумасшедший дом. В худшем, то есть если окажется, что я действительно работал на правительство, меня тихо и бесшумно уберут. Во всяком случае, во время подготовки к операции мне не раз намекали, что в случае речевого недержания мое здоровье может резко ухудшиться. Итак, о своем проклятом буржуазном прошлом мне лучше было помалкивать.

– Вы знаете, – сказал я, – гражданство мне пока не требуется, а вот политическое убежище я могу у вас попросить? Естественно, вместе с Марселой.

– Политическое убежище предоставляет правительство, – сказала эта стриженая крючкотворка, – к тому же не под дулами автоматов. Ну, допустим, поскольку эта яхта является частной собственностью, то Синди, как ее фактическая владелица, может предоставить вам право нахождения на борту в качестве гостей. Но нельзя же вечно находиться в гостях! Надо все-таки уточнить, сколько времени вы еще будете сидеть у нас на судне. Вы уже сожрали и выпили сегодня не меньше чем на двадцать долларов, а ведь мы не приглашали вас к обеду, не правда ли?

– Черт побери, – озабоченно сказал я, – при отступлении у меня потерялся бумажник с тысячей долларов наличными и кредитной карточкой. Вы не могли бы поверить мне в долг? После победы Мировой революции, если денежное обращение еще не запретят, я оплачу ваш счет.

– Не думайте, что нам жалко корки хлеба для ближнего своего! – с легкой набожностью произнесла Мэри. – Но ведь у вас тоже должна быть совесть?

– Леди, – сказал я, – если вы сможете завтра утром выйти к поселку Лос-Панчос и выяснить, чья там власть, то, возможно, мы тут же с вами распрощаемся. Конечно, если там еще будут партизаны. А вот если партизан уже не будет, то вы отвезете нас на Гран-Кальмаро, где мы попросим политического убежища у местных властей.

– Ну на кой черт нам идти в этот ваш Лос-Панчос, если вы не уверены, что до утра там останутся ваши партизаны? Уж лучше мы сразу отвезем вас на Гран-Кальмаро, потому что мы и так собирались туда отправиться.

Собственно, этого я и добивался.

Наверно, мы бы, спокойно поговорив, разошлись по каютам и занялись каждый своим сексом, но боюсь, что тогда бы никогда больше не увидели света. Дело в том, что неожиданно я услышал в тишине негромкий, но приближающийся стук лодочного мотора. Потом он непонятно почему стих, и это показалось мне подозрительным.

– Та-ак, – протянул я тоном, который не предвещал лесбиянкам ничего хорошего, – если окажется, девочки, что это вызванная вами полиция, то вам будет очень плохо.

– Никакой полиции мы не вызывали! – возмутилась Мэри. – Во-первых, это, по-моему, обычная рыбацкая лодка с каким-то доисторическим двигателем, во-вторых, полицейские не стали бы глушить мотор, а наоборот, включили сирену и осветили бы яхту прожектором.

– Так или иначе, – рявкнул я, – но вы у меня покуда посидите под замком. Руки за голову!

Девицы повиновались, и мы с Марселой отконвоировали их в каюту, где заперли на ключ. Чтобы они не удрали через иллюминатор, я закрыл его снаружи штормовой крышкой и наглухо задраил. Сквозь слабый шум волн отчетливо долетал мерный плеск весел. Кто-то приближался к яхте с левого борта.

– Марсела, – спросил я, укладываясь с автоматом на верхней палубе, – ты сняла автомат с предохранителя?

Марсела улеглась было рядом со мной, но я жестом велел передвинуться подальше от меня, потому что она попадала в свет, исходивший от топового фонаря на мачте яхты.

Лодка уже была неплохо заметна в лунном свете. Она шла на трех парах весел и сидело в ней человек десять. Вряд ли это могли быть полицейские или агенты секретной службы…

В это время автомат Марселы дал в небо длинную очередь, и череда трассирующих пуль замерцала на фоне звезд.

– Что ты делаешь, идиотка?! – заорал я, но почему-то шепотом.

– Я только проверяла, не стоит ли он на предохранителе… – Марсела, держа палец на спусковом крючке, растерянно развела руками, и «узи» чихнул еще несколькими пулями, да так, что они просвистели всего в десяти дюймах над моей макушкой. Я прижался к палубе, и в тот же момент услышал с лодки крепкую ругань с хайдийским акцентом:

– Эй, Хуан! Твоя мать была свиньей и трижды шлюхой, а сам ты подстилка для педерастов и грязная вонючка! Разве твоя очередь грабить гринго? Ты что, захотел познакомиться с адской сковородкой ранее установленного срока? Немедленно убирайся с яхты или получишь пулю!

– Вот что, – крикнул я, – вы сами вонючки, педерасты и подстилки для педерастов, а матери у вас шлюхи пятикратно и семикратно. Эта яхта захвачена революционными морскими силами Хайди, а вы – проклятые пираты и пособники кровавого палача Лопеса! С вами разговаривает не какой-то траханый Хуан, а Анхель Родригес!

– Да как ты смеешь, сукин сын, – проорал кто-то с лодки, – называться именем такого достойного человека? Да ведь он в доках воровал такие грузы, какие нам и не снились!

И с лодки ударил револьверный выстрел, а потом – несколько автоматных очередей. Пули роем зажужжали у меня над головой. Я инстинктивно отполз от фальшборта – пули с лодки летели снизу вверх, и опасность угрожала лишь поблизости от края палубы. Но лодка в это время под прикрытием огня уже подошла в мертвое пространство, и достать ее, лежа на палубе, я не мог. Где-то у кормы послышался лязг и скрежет – кто-то забрасывал абордажный крюк. Пираты должны были появиться на каютной палубе, и я спустился в тамбур.

Какой-то тип, невидимый мне, распоряжался пропитым голосом, полагая при этом, что говорит шепотом:

– Луис, обойди его с тылу! А ты, Арнальдо, ходи наверх, туда, где у гринго вертолет.

Вот в этого Арнальдо, который, забросив крюк на ограждение вертолетной палубы, уже попытался выйти наверх, я и выстрелил. Пуля из «Калашникова» стукнула его в скулу и вывернула мозги через висок на противоположной стороне черепа. Затем я, повернув ствол автомата и, прячась в тамбуре, дал несколько очередей вдоль каютной палубы. Там заорали, послышался плеск тела, упавшего в воду, а потом кто-то начал стрелять, пытаясь меня нащупать. Но в это время откуда-то сверху простучала очередная очередь из «узи», и сиплый голос взревел:

– Меня убили! Уходим, ребята! – после чего какой-то осел замолотил из автомата, видимо, для прикрытия отхода. Лодка оттолкнулась от борта и

укрылась за кормой яхты. Затукал старенький мотор, и она исчезла в темноте.

– Марсела! – заорал я. – Ты жива?

– Жива, милый, жива! – В восторге оттого, что я поинтересовался ее здоровьем, Марсела спустилась с верхней палубы, наставляя на меня «узи». Палец у нее был на спусковом крючке, и я без всякого сомнения был бы убит, если бы у Марселы в магазине был хоть один патрон. У меня их тоже не было. Бандиты проявили слабость характера, но очень вовремя для нас.

– Слушай, – воскликнула Марсела, – я знаю этих ребят! Это банда «Морские койоты». Вожак у них – Бернардо Сифилитик, очень опасный человек!

– А с ним ты случайно не спала ни разу? – поинтересовался я в профилактических целях.

– Нет, с тех пор как он заболел, ни разу, – утешила меня моя крошка, словно бы забыв об инкубационном периоде. – Да и вообще с этими подонками почти не имела дела. Они тут, видишь ли, орали, что ты… то есть Анхель Родригес, воровал такие вещи, какие и им не снились. Анхель не воровал – он эректировал во имя революции!

Объяснить Марселе разницу между эрекцией и экспроприацией было довольно сложно, хотя первое ей, разумеется, было значительно более знакомо, хотя бы по практической работе.

Опасаясь, что пираты кого-нибудь у нас забыли, мы прошли в коридор, открыли свою каюту и вооружились новыми магазинами. Мне пришлось взять «узи»

– патронов для «Калашникова» больше не было. Мы обыскали и верхнюю и каютную палубу, даже заглянули в носовой салон и гараж, но ничего, кроме Арнальдо с пробитой скулой и выломанным виском, не нашли. При бандите обнаружился только шикарный ножик с выкидным кнопочным лезвием. Ножик я взял себе на память, а Арнальдо спихнул в воду.

– «Койоты» вообще-то могут вернуться, – заметила как бы невзначай Марсела. – Если сейчас они по дороге встретят катер Соледад, то вернутся наверняка.

– «Соледад» – это название катера? – спросил я.

– Ну что ты вообще знаешь о Хайди, – возмутилась Марсела, – если не знаешь Соледад? Соледад – это королева над всеми береговыми ворами и пиратами.

– Господи, спаси и помилуй! – вскричал я. – Да у вас тут какой век на дворе?

– Нормальный, двадцатый, – невозмутимо проговорила Марсела.

– Но пираты – это что, для туристов?

– Именно так, грабят здесь туристов. Правда, не все так нахально, как «Койоты» – с пальбой, а то и с мокрыми делами. Некоторые просто воруют с яхт белье или шлюпки, другие, тихонько высадившись, взламывают судовые сейфы или бумажники уводят. Но все равно – Соледад берет плату со всех, кто здесь работает. Она – королева, и тот, кто здесь ворует, должен платить.

– Она, наверно, жуткая ведьма?

– Ну да! Она была первой вице-мисс Хайди за три года до меня.

– И тоже спала с Хорхе дель Браво?

– Конечно, – невозмутимо ответила Марсела, – все первые вице-мисс с ним спали. И она так понравилась дель Браво, что он поручил ей собирать дань с

пиратов. Сорок процентов она отдает в казну, а шестьдесят берет себе. У нее полицейский катер и группа из тридцати коммандос.

– А чем вооружен катер?

– Там, по-моему, небольшая пушка и пулеметы. Я понял, что отсюда надо убираться подальше. С решимостью идиота я вошел в рубку, поглядел на многочисленные компьютеры, экраны, табло, кнопки и понял, что мне в этом никогда не разобраться. Пришлось идти вниз и выпускать пленниц.

– Вы тут с кем-то перестреливались? – спросила Мэри, как будто речь шла о партии в гольф.

– Вот что, леди, – сказал я очень серьезно, – сейчас нам надо поднимать якорь и уходить отсюда с максимальной скоростью, пока не появилась здешняя суперпиратка Соледад. Мы нехорошо обошлись с ее холуями, одного застрелили, и она может прибыть сюда с минуты на минуту. Вы сможете одна управлять яхтой?

– Ну, я могу запустить программу. Яхта управляется компьютерами, и лишь в крайнем случае можно открыть ручное управление.

– Я не нашел даже штурвала…

– Естественно.

– Марсела, – сказал я, – иди отдыхай. Через два часа сменишь меня, только не забудь запереть Синди.

– Какие вы недоверчивые… – поджала губы Мэри. – Вам мало моего честного слова?

– Так будет спокойнее, – отрезал я. Синди, когда Марсела бесцеремонно втолкнула ее обратно в каюту, скорчила обиженную рожицу, и мне ее даже жалко стало. Марсела, уходя в нашу каюту, сказала:

– Смотри, не увлекайся этой стриженой. Все-таки она баба, хотя и лесбиянка.

Мэри поднялась в рубку и, усевшись за пульт управления, набрала на клавиатуре компьютера нужную программу. На табло, расположенном выше лобового стекла рубки, загорелась надпись: «Конечный пункт – 665724 Гран-Кальмаро. Якорная стоянка – 15ё 20' 03» северной широты, 63ё 54 20» восточной долготы. Запас хода без дозаправки – 185 миль. Скорость – 0. Расход топлива – стояночный. Тест систем – норма. Подать команды на подъем якорей и запуск двигателей».

После того как Мэри нажала еще несколько кнопок, корпус «Дороти» задрожал, а на носу и корме затарахтели автоматические электробрашпили. На табло появились изменения: «Расход топлива – оптимальный. Тест систем – норма. Подать команду на расчет курса».

Мэри подала и эту команду. Включился какой-то экран, где появилось изображение острова, у которого мы стояли, красная мигающая точка обозначала местоположение «Дороти». Где-то лязгнуло – включился редуктор, передающий вращение с вала дизеля на вал винта. Теперь на табло поменялось значение скорости – « – 2 узла».

– Почему минус? – спросил я.

– Потому, что малый назад, – отмахнулась Мэри. Изменились еще несколько цифр, появилась строчка: «Курс – норд-ост 31ё 12' 20"», потом опять щелкнул редуктор, и двигатели заработали на больших оборотах, уже не встряхивая так сильно яхту.

– Ну, все, – сказала Мэри. – Теперь завтра утром мы встанем на рейде Гран-Кальмаро.

– И что, вам больше не нужно вмешиваться в управление?

– Нет. Только в каких-то экстренных случаях, если ситуация не предусмотрена в памяти главного компьютера.

– Тем не менее спать я вас не отпущу до тех пор, пока не выспится Марсела и не приведет вам на смену Синди.

– Ну что ж, посидим вместе. Хотите кофе? Не дожидаясь моего согласия, она нажала какую-то кнопку, и из окошечка на панели приборной доски выехали две пластмассовые чашечки, наполненные ароматным черным кофе.

– Спасибо, – сказал я, отхлебывая бодрящий напиток. – Вы сами все это сконструировали?

– Нет, автомат такого рода был разработан в другом месте, а я просто пристроила его сюда. Мне хотелось сделать яхту, на которой человек будет ощущать себя немножко Богом, Господином вещей.

Я поглядел на нее с интересом. Почему-то мне казалось, что извращении – это малоразвитые и тупые бабы, у которых вся энергия уходит в свой неполноценный секс. А в этой стриженой головке, оказывается, были какие-то мысли, технические и философские идеи.

– А у вас пушинка в волосах, – сказал я с нежностью, какой сам от себя не ожидал, и снял с макушки Мэри невесомое перышко, то ли потерянное чайкой, то ли вылезшее из подушки. Мэри вздрогнула, будто я ее ударил, и, подняв на меня свое грубоватое, немного припухшее от усталости лицо, посмотрела с интересом. Глаза у нее были темно-карие, глубокие. В них была и задумчивость, и искорка озорства.

– Вы что, желаете осуществить свою угрозу? – спросила она.

– Какую? – Я столько раз угрожал сегодня разным людям, что позабыл, что она имеет в виду.

– Вы днем заявили, что изнасиловать лесбиянку с мужскими наклонностями доставит вам удовольствие. Поскольку ваша соратница ни слова не знает по-английски, она об этом не догадывается.

– Вы полагаете, что изнасилование начинается со снятия пушинки? – удивился я.

– Это может быть первым шагом, за которым последуют более решительные действия.

– И вы их, конечно, очень ждете? – съехидничал я.

– Жду, – ответила она, – потому что знаю, с кем имею дело. Конечно, силы у вас немало, но я постараюсь так исцарапать вам морду, что у вашей подружки не будет ни малейшего сомнения в вашей неверности.

– Этим вы подпишете себе смертный приговор. Марсела вас застрелит.

– Но и вам не поздоровится. Она напишет на вас жалобу в Центральный Комитет, и вас расстреляют, как «врага народа».

– Не верьте тому, что выдумывают отщепенцы и подонки, бежавшие из России,

– я мысленно поблагодарил еще раз покойного Комиссара за то, что в моей памяти сохранилось кое-что из его лекций, – все они педерасты и жулики, содержащиеся на деньги ЦРУ и «Интеллидженс сервис». А вам очень идут ваши маленькие сережки с синими камушками. И личико у вас очень милое, даже когда совсем сердитое. А когтей ваших я не боюсь, шрамы только украшают лицо партизана.

– Как ваше имя? – заметно порозовев, сказала Мэри.

– Анхель Родригес, по-английски меня можно называть Энджелом.

– На черта вы похожи больше, точнее – на дьявола-соблазнителя.

– Это комплимент?

– Это констатация факта.

– Тогда, насколько я понимаю, вам надо молиться, чтобы Господь отвратил вас от соблазна. Значит ли это, что вы готовы поддаться соблазну?

Мэри еще больше покраснела и сказала:

– Отпустите меня! Я хочу спать!

– Я не умею управлять вашей чертовой машинкой.

– Но она не нуждается в том, чтобы ею управляли такие идиоты, как вы. Выпустите меня!

– Хорошо, – согласился я, – но не думайте, что вы пойдете спать к Синди. Я подниму ее и посажу дежурить вместо вас…

– Вы сексуальный маньяк? – спросила Мэри. – У вас есть ваша Марсела, а вы пристаете к порядочным женщинам.

– Никогда не считал лесбиянок порядочными женщинами, но, увидев вас, почувствовал, что ошибался. Вам так подходит эта мальчишеская стрижечка, она вас необыкновенно молодит… Очень хорошо, что открыты ушки – они у вас розовые, а в них сережки с голубыми камнями – это так красиво…

Мэри засопела сердито, вскочила и двинулась к выходу из рубки.

– Ладно, зовите сюда Синди, делайте с ней, что хотите, но меня отпустите. И зачем я только напоила вас кофе?

– Никогда не жалейте о добром деле. Так учил нас Карл Маркс, – сказал я так уверенно, что даже сам поверил в точность источника. – Но Синди я звать не хочу. Я хочу, чтобы остались вы. Синди – беленькая домашняя кошечка, а вы страшная, зубастая медведица. Но очень симпатичная!

Она рванулась к двери, но я загородил дверной проем. Мэри попыталась упереться мне в грудь руками, но я сцапал ее за запястье и сказал:

– Прекрасный случай поцеловать вам руку. Я от ваших ручек без ума… – и тут же, не без применения силы, подтянул к губам ее крепкие, довольно крупные кулаки. Поцелуи легли на костяшки, на кофейного цвета загар, под которым, заметно приподняв кожу, пульсировали вены.

– Вы хулиган! – произнесла Мэри. – Маньяк! Насильник!

Она дрожала, лицо было пунцовое, а в глазах было нечто среднее между ненавистью и восхищением. Кулаки разжались, и мои губы прижались к ее белым, теплым ладошкам, для женщины, быть может, и жестковатым, тонко источавшим запах духов. На верхней губе у меня уже успела отрасти после вчерашнего бритья коротенькая щетина, и я позволил себе пощекотать ею впадины ее ладоней, потом бугорки у нижних суставов пальцев, подушечки…

– Энджел… – пробормотала Мэри, и я почувствовал, что она перестала вырывать руки. – Отпустите…

– Ну не лишайте меня этого удовольствия! – попросил я. – Когда еще попадутся мне такие милые ручонки!

Пользуясь тем, что Мэри не вырывается, я отпустил левую руку и чуть-чуть сдвинул рукав ее рубахи. Поцелуи, словно горох, высыпались на обнаженную кожу – от запястья до локтя. Не давая ей опомниться, я отпустил правую руку, схватил левую и повторил ту же операцию.

– Вы чудовище, Энджел… – пробормотала Мэри. – Вы нахал, негодяй, убийца…

Все это говорилось с придыханиями, со вздыманием груди, и у меня не было сомнений, что я на верном пути. Мои руки оказались у нее на талии, и я мягко привлек ее к себе. Сопротивления не было, но губы ее по-прежнему бормотали мне нехорошие слова:

– Ненавижу всех мужчин… Грязные скоты и вонючки… Небритые рожи!

– А мне нравятся небритые женщины, – сказал я, после чего с нежностью, которой не испытывал и к матери родной, коснулся губами темного пушка, росшего над верхней губой Мэри. Я поцеловал ее в уголки рта, в ложбинку под носом, в рдеющие горячие щечки, в испуганно блеснувшие и закрывшиеся глаза. Дьявольски приятно было ощущать, как она трепещет, как дрожит все ее большое, крепкое, но все-таки женское тело.

Пальцы мои пробрались под рубаху, легли на ее гладкие горячие бока, скользнули по влажной, шелковистой коже.

– Сумасшедший… – шепнула она, и ладони ее уперлись мне в живот, но… неожиданно соскользнули и оказались у меня за спиной, на моих лопатках.

– Какое все жесткое, грубое… – проворчала она. – Нарастил мышцы, обормот!

За это я наказал ее еще одним поцелуем в губы, на сей раз крепким, сильным, всосавшим ее язык ко мне в рот. Она обмякла, держась обеими руками за мою спину, а мои пальцы, воспользовавшись моментом, очутились у нее в трусах, на крепких, крупных и прохладных половинках зада.

– Бесстыдник! – прошептала она, делая какую-то попытку вырваться, но, по-моему, чисто демонстративно. Я гладил эту огромную, тяжелую, чуть колышущуюся попку, а спереди меня обдавал жар, исходящий от возбудившегося тела Мэри. Не буду утверждать, что все это было нипочем и мне самому. Штуковина, как видно, не слишком усталая после приключений с Марселой, была готова к новым подвигам. Тоненькие женские трусики были для нее слишком слабой упаковкой, поскольку не доходили мне даже до пупа. Воспользовавшись этим, змей-соблазнитель прополз между резинкой и моим животом, высунувшись наружу. А поскольку Мэри уже прижалась ко мне совсем тесно, то не могла его не ощутить.

– Это… он? – спросила Мэри так, будто не изучала в школе анатомии. Вместо ответа я одним рывком спустил с нее и шорты и трусы. С легким шелестом они упали на палубу, а я с жадностью заелозил руками по ее мягкой спине, добрался до бретелек купального бюстгальтера, развязал их, и купальник вместе с рубахой тоже оказался на полу рубки.

– Нет, нет! – прошептала Мэри. – Тут очень светло…

Я вытянул ее из рубки на залитую лунным светом верхнюю палубу и притиснул к стене рубки.

– Я закричу! – сказала она, обвисая у меня на руках, но мои колени уже втиснулись между ее ляжками.

– Нет! Нет! – бормотала она. – Он не пролезет, он слишком большой! У меня никогда не было мужчин, пусти меня!

Придерживая ее одной рукой, другой я стал поглаживать ей низ живота, ласково приговаривая:

– Маленькая, мохнатенькая… Кисонька моя, курчавочка моя…

Этого хватило. Мэри совсем ослабла, и я, легонько дернув ее за бедра, подцепил рыбку на крючок. После Марселы показалось, что эта дорожка куда более узкая…

– Вошел! – с восторгом в голосе прошептала Мэри. – Он вошел, черт меня подери! Подожди немного, постоим так. Я хочу к нему привыкнуть. Он так приятно греет…

– Послушай, – спросили, – у тебя действительно не было мужчин?

– Нет, только девчонки! И я всегда была за парня…

– Но ведь ты пользовалась вибратором, наверно.

– Да, но это совсем не то…

– Но у тебя нет этого девичьего украшения!

– Я испортила его еще в десять лет сырой сосиской…

От этого сообщения я фыркнул и сделал подряд десять быстрых качаний. Мэри стояла, обнимая меня за спину и опираясь о рубку. Глаза ее были закрыты, рот полуоткрыт, а губы лепетали жадно:

– Еще! Еще! Еще! Еще!

Яхта шла полным ходом, ветер обвевал нас, но не студил страсти. Мэри, внезапно почуяв сладость в собственном естестве, так бухала задом о стальной бок рубки, что я подумал, не будут ли на нем вмятины.

– Ой, жжет! – стонала она. – Жжет! Жжет! Жжет! А-а-а-а-а!

Заорала она так, что у меня зазвенело в ушах, и я испугался, не проснется ли от этого крика Марсела. Впрочем, эти опасения заставили меня интенсивнее приступить к работе, придерживая совершенно ослабевшую и потрясенную Мэри, у которой подгибались ноги. Однако эта интенсивная накачка вновь разожгла уже прогоревший было очаг, и в тот самый момент, когда я хотел отскочить, ощущая, что вот-вот кончу свой нелегкий труд, Мэри опять застонала, по-медвежьи облапила меня и так сдавила, что вырваться из объятий ее мощных рук и ног я не сумел.

– Боже мой! – сотрясаясь от моего последнего натиска, вскричала она. – Энджел! Ай-и-ии!

Справедливо решив, что контрацепция – дело добровольное, я подарил Мэри несколько кубиков липкой и тягучей жидкости, которая требует не менее осторожного обращения с собой, чем бензин или нитроглицерин. До нее это дошло не менее чем через две минуты. Когда я осторожно отошел от нее, изъяв то, что принадлежало только мне, а ей было дано во временное пользование, моя осоловевшая от нормального секса лесбиянка бессильно осела на палубу, откинувшись спиной к рубке. Вдруг она вскочила на ноги:

– Что я наделала! Ой! – и загромыхала по трапу вниз. Я побежал за ней, не понимая, что речь идет всего лишь о желании подмыться. С чего-то мне взбрело в голову, что она хочет утопиться, спрыгнув в море с каютной палубы. Я догнал ее в тот момент, когда она остановилась у двери своей каюты и постучала в нее.

– Ты что, – прошипел я. – Тише! Там заперто! Иди в свободную!

Мэри ткнулась в одну, другую, третью дверь – все оказались заперты, и ключей не было нигде.

– Это Марсела, – сообразил я. – Она специально спрятала все ключи, чтобы мы с тобой не пристроились где-нибудь с удобствами.

– Но что же делать? – проворчала она. – Мне срочно нужна горячая вода!

Дверь в каюту, где спала Марсела, была открыта. Моя верная соратница спала в обнимку с «узи», а ворох ключей лежал на столике. Я вовремя заметил маленькую хитрость: сквозь ключи была продернута нитка, а концы нитки привязаны к большому пальцу Марселы. Я осторожно отцепил один ключ от связки

– это был ключ от каюты Синди.

Марсела не проснулась, а вот Синди не спала. Мэри юркнула в ванную, я последовал за ней. Синди ошеломленно посмотрела на двух совершенно голых людей разного пола, но ничего не сказала.

Мытье с Мэри было не столь любовным, как за несколько часов до этого с Марселой. Каждый заботился о себе. Однако в удовольствии вытереть теперь уже несомненно мою стриженую медведицу я себе отказать не смог. И Мэри, несмотря на свой более солидный, чем у Марселы, возраст, тоже попала впросак. Вероятно, она подумала о том, что красный партизан влюбился по уши в прекрасную представительницу свободного мира. А ей было невдомек, что для мужчины очень важно совершить в жизни нечто необычное или хотя бы редко свершаемое: переплыть через Ла-Манш стилем баттерфляй, выпить двадцать пинт пива, прострелить пикового туза с двухсот ярдов из пистолета или, как в данном случае, овладеть женщиной с мужскими наклонностями. Все это сильно самоутверждает мужчину и делает ему честь. Во всяком случае, в старости, беседуя с более юными приятелями, ты можешь похвалиться: «Ребята, а я, скажу вам по секрету, спал с лесбиянкой!»