Текст книги "Какая она, победа?"

Автор книги: Леонид Дядюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Ряды тетраэдров убывают медленно, кивок в сторону тетраэдров.

115

–Хватит?

–Даже останутся!

–Что Пятерев делать с ними будет? Солить?

–Запас карман не дерет. Для следующего перекрытия останется!

–До следующего. До этого еще дожить надо!

–А куда ты денешься?

–Стой, слушай, что там на створе?

–Обыкновенно. Перекрытие!

Восемь часов пятьдесят минут. Четырехкубовой экскаватор Алексея

Фисенко и Федора Климова, выдвинутый на самый край прорезанного

бульдозерами русла, властно опустил на перемычку тяжелый ковш.

Несколько таких заходов, и из-за ковша выступила мутная нарынская вода.

Она просачивалась сквозь узкую кромку почти срытой перемычки, и кромка

эта с каждым поворотом экскаватора становилась все уже и уже.

Внимание собравшихся переключилось на острие банкета. Девять часов

утра. С первым боем кремлевских курантов громкоговоритель прогромыхал

из штаба перекрытия слова команды. И едва они, неузнаваемо искаженные

эхом, замерли в скалах, из-за поворота торжественно выполз первый КрАЗ,

неся на радиаторе алое знамя. Это была машина комсомольского экипажа

Станислава Радюкова и Бориса Амиранова. Перекрытие началось! Ухнули

в проран первые «негабариты», рухнули на левый берег долетевшие до него

всплески воды.

Девять часов пятнадцать минут. Внизу забегали фотокорреспонденты,

оттуда доносится нестройное «ура!». Это очередной удар экскаваторной

лопаты пробил наконец-таки в перемычке брешь, и вода, все ширясь, все

раздвигая, руша рыхлые берега, пошла сквозь перемычку. Она набирала

мощь с каждой минутой, она размывала перемычку, она все более

становилась рекой.

Нарын пошел в тоннель! Зеленым цветком нависла над прораном первая

праздничная ракета. А на банкет один за другим пятились, вздымая к небу

116

кузова, тяжелые КрАЗы, натягивали страхующие тросы бульдозеры, там

висели над самым прораном сигнальщики, делая отмашку яркими искорками

флажков, там, на самом острие банкета, словно прокладывая путь среди

бушующих волн, мелькали то белый полушубок Хуриева, то выгоревшие

штормовки и куртки Пятерева, Бушмана, Сарыгулова, Майляна...

Шел за часом час. А банкет словно не удлинялся, весь тот шквал бетона,

скал и грунта, который со скрежетом и искрами рушился в проран, исчезал,

казалось, бесследно. Но так только казалось. Проран неумолимо сокращался,

особенно после визитов БелАЗа.

Два часа сорок пять минут дня. Снова появляется БелАЗ. Под

восторженные крики мгновенно хлынувшей на банкет толпы он валит в

узкую щель прорана очередную связку тетраэдров тонн эдак на шестьдесят, и

те касаются стены левого берега. Нарын перекрыт!

Взрываются залпы ракетниц, «ура!», порыв такого непосредственного и

общего ликования, который встретишь не на каждом празднике. Да это и есть

праздник. .

«. .Проходит еще несколько минут, и все сто сорок кубов нарынских вод

устремились в обводной тоннель», – писала в те дни одна из газет. Если б

так было! Тогда на митинге в честь перекрытия, состоявшемся в Кара-Куле

на площади Гидростроителей, присутствовали бы и «уэмэровцы». А их почти

не было в праздничной толпе, потому что и в пять и в шесть часов вечера

сквозь банкет пробивалась почти треть реки, и эту оставшуюся треть тоже

нужно было загнать в тоннель. И потому те, кто начинал этот бесконечно

длинный день и кому, может быть, в первую очередь надо было стоять на

осененной красными транспарантами главной площади Кара-Куля, те

оставались на своих местах. Там, на створе, по-прежнему выли гид-

роподъемники самосвалов, по-прежнему озабоченно суетились сигнальщики,

не было только толпы зрителей и гостей, не было шашлыка в десятом

тоннеле и тех увлеченных своими обязанностями товарищей из областного

управления милиции, которые упорно пытались удалить с банкета вместе с

117

прорывающимися вперед гостями и тех, кто вел перекрытие.

Впрочем, эти молодые начальники и прорабы сами виноваты. Уж больно

несолидно они выглядели, не было в них ничего «начальственного», да и сам

начальник Управления механизированных работ Хуриев вовсе на начальника

и непохож. Вот он стоит и курит, продрогший, голодный и смертельно

усталый, стоит в кольце тесно обступивших его таких же усталых людей, и

бродит по их лицам медлительная улыбка, которой они не могли себе позво-

лить еще час назад.

–А знаете, братцы, наконец-то у нас есть верхний и нижний бьефы.

Остановка за малым – ГЭС!

Они не спеша обдумывали эту сотворенную своими руками новость,

отчетливо представляя, что перекрыли не только Нарын, но и какую-то

страницу своей жизни, и, может быть, самую дорогую. Прощай, страница

первых палаток и бульдозерных троп, прощай, памятная навсегда эпопея

освоения склонов! Начинается новая глава, которая, конечно же, не обещает

быть ни проще, ни спокойней, а как уж она сложится, время покажет. .

–С перекрытием вас, братцы!

СТВОР БЕЗ СКЛОНОВ

–...Выпишите, Яшар Газиевич. Сколько можно? Тридцать два дня на

щите. Все равно не лежу. Все равно встаю. Тут разве вытерпишь? А дома

буду лежать. Честное слово!

– Только лежать, Балинский! Слышите? И год никуда!

– Конечно, Яшар Газиевич, о чем речь? Тут до дому бы добраться... Да,

вот еще... Это правда, что мне теперь инвалидность дадут?

– Это ВТЭК решает, не мы. . Думаю, что да. . Какой же из вас теперь

работник? Год!

–Да, да, конечно, – поспешно соглашается Толя с главврачом, боясь,

что тот передумает. Лишь бы выбраться из больницы! Он согласен посидеть

118

дома. Даже с удовольствием. Так редко случается никуда не спешить, не

лететь, день-деньской с книжечкой на тахте. . А там видно будет. Год или не

год.

Нелегкий хлеб – сидеть дома. Он не подозревал, что это может быть

так тяжко. Отгремят по лестницам и тротуарам грузные рабочие ботинки,

увезут дежурные машины кого на створ, кого в Гидроспецстрой, кого на

бетонный, и остаются на Седьмой площадке только ребятишки, домохозяйки

да те редкие в Кара-Куле люди, которые имеют к стройке лишь косвенное

отношение. Не думал, что попадет в их число. Не поверил бы, если б сказали,

что когда-нибудь будет мучиться оттого, что не может уснуть. Вот уж что на

него непохоже. Все годы, прожитые в Кара-Куле, он страдал совсем по

другой причине – постоянно недосыпал. Приедет со створа, доберется до

тахты, только Эля попросит моток шерсти на руках подержать – в клубок

смотать нужно, а он уже спит.

–Балинский! Ну подержи руки! Без свитера к лету останешься!

Что странного? В альплагере люди «пятерку» сделают, неделю

отсыпаются. А здесь каждый день «пятерки». Самые натуральные. Разве что

покороче да подходов нет. Из автобуса вылез, сразу стена. Пожалте бриться!

Да ведь и стена не самое трудное, что может быть. Иногда куда трудней

сидеть себе день-деньской, подстелив кусок поролона, покуривать,

поглядывать в бинокль на левый берег – все дела! Была такая непыльная

работенка. Так вот тогда больше уставал. День пройдет – как скала с плеч,

ну слава богу, на сегодня хватит. Это было весной 1966 года. Сразу после

перекрытия. До весеннего паводка предстояло успеть отсыпать верховую

перемычку, чтобы защитить котлован от нарынских вод. Надо было успеть

покрыть эту перемычку бетонным лотком, а как это сделать, как вообще

работать там, под стеной левого берега, если с началом весны туда нос не

сунуть из-за камнепадов? Ждать, когда пройдут камнепады? Раньше в таких

ситуациях ждали, дни актировались. Но паводок, он ведь не будет ждать!

Думали, ломали голову в Управлении основных сооружений, наконец

119

решились Больше никому бы не доверили, Балинскому поручить сочли

возможным. Если, конечно, он согласен взять на себя такой риск. Ведь что

случись, виноват он будет, Балинский проглядел, значит. А как можно дать

гарантию? Как все предвидеть?

Сказал, что надо подумать. А что думать? Если не успеть с перемычкой,

считай, что с перекрытием спешили впустую. Что ж, ладно, он согласен.

Берет на себя службу наблюдения за стеной левого берега. Обещать ничего

не может, не бог, но постарается. Назвался груздем...

Люди работали. Балинский покуривал. Они под самой стеной, где Толя

когда-то спускал трос с 1300, а он на правом берегу, на теплых от весеннего

солнышка скалах. В руках бинокль. Рядом ракетница со взведенным курком.

Ведь он не сразу начинается, камнепад, сначала мелочь, дресва посыплется,

вот этот момент и надо засечь, минута-другая в запасе есть. Хватит, чтобы по

сигналу тревоги люди укрылись в капонирах и штольнях. Дресва означает,

что где-то пополз массив. Ну а если это не дресва, если это просто оттаяла

вмерзшая в склон щебенка и ею все дело ограничится? Пускать ракету или не

пускать? Впустую гонять людей? Смех, шутки, воркотня. Оставить на месте?

А вдруг?.. Как ошибиться? Никак нельзя ошибиться!

Домой приходил, словно весь день таскал на себе бадью с бетоном.

Ночью вскрикивал, стонал, стена не отпускала даже во сне, он слышал

беззвучный перестук медленно, в модном кинематографическом рапиде

летящих камней, видел ракетницу, до которой никак не мог дотянуться

ватной рукой, видел людей, которые, ничего не подозревая, спокойно

работали, вверив ему свои жизни...

Кто сказал или сам заметил, но вдруг увидел, что в жесткой шевелюре

его, которой, казалось, и износу не будет, полно седины. Да и не

приглядывался прежде, не время вроде бы! Ан нет, идет времечко. Тикают

часы. Все нипочем, кажется: и риск, и стены пятерочные, и труд на стенах

этих на грани возможного, а вот кладут свою красочку, отзываются.

Наверное, и эта стена отозвалась. Или другая?

120

ГАЛКИН. ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Летом 1967 года в альплагере «Ала-Арча» появился невысокий,

подвижный, с захлебывающейся от азарта речью человек с синим значком

спортивного общества «Буревестник» на лацкане пиджака. Это был Виктор

Тимофеевич Галкин. В цивильном костюме, с большим эдаким «бю-

рократическим» портфелем, всегда в движении, в спешке, всегда рвущийся к

телефону, к междугородным разговорам с Москвой и Алма-Атой, Ташкентом

и Душанбе, Ошем и Пржевальском, всегда озабоченный то какими-то маши-

нами, то вертолетами и самолетами, человек этот меньше всего был похож на

альпиниста, а тем более на тренера или мастера спорта, каковым он на самом

деле и являлся. И уж совсем ничего общего он не имел с теми ортодоксами,

очень размеренными, очень соблюдающими во всем дистанцию товарищами,

для которых альпинизм давно превратился в обычную, строго

регламентированную службу, с точными указаниями насчет того, что

положено, а что нет.

С тех пор как в 1961 году выдающийся мастер сверхсложных

восхождений Лев Мышляев открыл для альпинистов страны северную стену

пика Свободной Кореи, район мало кому известного прежде киргизского

альплагеря стал быстро догонять в популярности самые именитые районы

Кавказа, увенчанные Ушбой и Шхельдой. Одна за другой потянулись в Ала-

Арчу классные команды из самых разных городов, не было ничего

удивительного и в появлении здесь памирской экспедиции москвичей.. Зани-

мало другое – состав экспедиции. И ее планы. И, уж конечно, ее

руководитель.

Прежде Виктор Галкин особой известностью в альпинистском мире не

пользовался. Неприметен он был и в масштабах московского

«Буревестника», при упоминании о котором в разговорах прежде всего

возникали имена таких горовосходителей международного класса, как

Кирилл Кузьмин, Анатолий Овчинников, Валентин Божуков. В 1966 году

121

Овчинников руководил экспедицией «Буревестника» на Памир, он-то и

пригласил в команду Галкина. Им удалось не только проложить три новых

маршрута на пик Евгении Корженевской, но и разведать верховья ледника

Фортамбек. Они нашли отличное место для базового лагеря, а главное,

обнаружили вполне реальный маршрут подъема на знаменитое Памирское

фирновое плато, не без оснований считавшееся местным «полюсом не-

доступности». И не только обнаружили, но и «потрогали», убедившись в

том, что маршрут «идется». Он получил странноватое для непосвященных

название «ребра «Буревестника», появился в планах на будущий год. И когда

этот год наступил, новую экспедицию буревестниковцев на Памир возглавил

Виктор Тимофеевич Галкин – Тимофеич, как называли его альпинисты

между собой.

Галкин был одержим идеями. Он обладал способностью обрастать

людьми, как обрастает снегом крепкий ком, ловко пущенный по талому

склону. Примчавшись из Москвы в «Ала-Арчу», он тут же со всеми

перезнакомился, тут же рассказал о том, какую необычную экспедицию на

Памир они замышляют, принялся приглашать в эту экспедицию, приглашать

с тем жаром, с тем радушием, с каким хлебосольный хозяин зовет на

удавшийся плов. Что может быть печальней щедрого застолья, если за этим

столом нет гостей? Что может быть бессмысленней самых прекрасных

вершин Памира и Тянь-Шаня, если не окажется людей, способных подняться

на эти вершины? Человека нужно звать в горы, и Галкин делает это так, буд-

то до него никто и знать ничего не знал об альпинизме, да и не узнает, если

немедля не воспользуется его советами и не отправится куда-нибудь на

Фортамбек или на Хан-Тенгри. Была б его, Галкина, воля, он не разрешал бы

жениться парням, которые не испытали себя в горах. Да и только ли в таком

самоутверждении дело? Нельзя замыкаться в фокусе личных результатов,

нельзя все сводить к арифметическим выкладкам баллов и категорий. Горы и

люди – вот душа альпинизма. Надо работать с молодыми солдатами, с

геологами и геодезистами. Альпинисты могут устанавливать на вершинах

122

всевозможную аппаратуру, оказывать помощь в проведении самых

различных научных экспериментов. Горы – это почти космос, это

прекрасная лаборатория для изучения возможностей человеческого

организма, человеческой психики, дееспособности человека в критических

условиях. Казалось бы, что общего между альпинизмом и парашютизмом? А

вот ведь нашли общее!

КАК ЯВЛЯЮТСЯ ШАЛЫЕ МЫСЛИ

Когда родилась эта идея, вернее, самая первая, предваряющая ее мысль,

Александр

Александрович

Петриченко,

мастер

спорта

СССР

международного класса, не сразу подобрал нужное слово для характеристики

этой своей мысли, хотя, как и всякий человек, он, конечно же, имел некото-

рый опыт в подборе таких определений. Потом в статье, написанной для

журнала «Вокруг света», он назвал свою мысль «в общем-то довольно

шалой». Деликатно, надо сказать, назвал. С парашютом на «крышу мира»?

Не пешком, не снизу вверх, а именно сверху вниз, без всяких подходов и

штурмов, без всех этих веревок и крючьев, не имея которых так просто

сорваться и улететь вниз?.. Именно сорваться! Именно улететь вниз!

Как являются шалые мысли? На этот раз они возникли не без помощи

эдаких «бедных родственников», повадившихся к нему, к Петриченко, с явно

корыстной целью – что-либо выклянчить. Что ж, Валентин Божуков и

инженер – испытатель вертолетов Валентин Сулоев знали, куда стучаться. И

что просить, они тоже знали. Отнюдь не заочное знакомство с парашютами

имел и Виктор Галкин, в прошлом воин-авиадесантник с двадцатью тремя

прыжками на счету. . Сначала просили ну хоть какой-нибудь завалящий фал.

Ну хоть какие-нибудь старые стропы – сшить страховочные пояса, лямки

для облегченных высотных рюкзаков. . Затем дошла очередь до парашютов.

Списанных, разумеется. Лишь бы грузы можно было сбрасывать, чтоб не на

себе таскать. На самолете прямо на нужную высоту.

123

– А если в сторону снесет?

– Ничего, достанем.

– А чего ж сами-то пешком ползаете? Электронный век, такая техника,

а вы все как при царе Горохе...

Шалая мысль. Более того, бредовая. Впрочем, почему, собственно,

бредовая? Да потому, что едва человек приземлится, он тотчас превращается

в пешехода, а в горах – в альпиниста, он тотчас же должен задержаться и

на снежном и на ледовом склоне, он должен в строгом взаимодействии с

товарищами спуститься по залитому натечным льдом скальному желобу, не

свалив при этом камня на головы идущих внизу...

Но это в лучшем случае. А если получится иначе? Если парашютист не

сможет приземлиться в нужную точку, что тогда? На Тушинском аэродроме

неточность приземления отразится разве что в протоколах соревнования, не

более. Здесь же отклонение в десяток метров может отшвырнуть человека по

другую сторону хребта, и, значит, спасательные отряды смогут подойти к

нему лишь через несколько дней. Но ведь эти несколько дней как-то надо

выдержать?

Да и в этом ли вся проблема? Высота точки приземления, если прыгать

на Памирское фирновое плато, 6100 метров над уровнем моря. Совсем

недавно прыжок с такой высоты называли высотным, таким прыжком гор-

дились. А тут человек собирается прыгнуть на эту высоту! Он, рожденный и

осуществляющий право на жизнь при своем «родном» давлении в семьсот

шестьдесят миллиметров ртутного столба, в считанные мгновения лишается

естественной среды обитания и оказывается на кислородном пайке, вдвое

меньше необходимого. Рыба, выброшенная на берег! Ее ощущения можно

испытать, покинув самолет на большой высоте без кислородной маски. Но

такай прыжок длится какие-то минуты. Здесь же прыжок как бы прервется,

замрет на шести тысячах, и эти шесть тысяч метров человек может покинуть

лишь с той скоростью, с какой будет переставлять конечности.

Да, но для всего этого нужно еще и благополучно приземлиться! А как

124

это сделать, если при столь малой плотности воздуха посадочная скорость

обычного парашюта увеличится почти наполовину? Верный способ остаться

без ног. А если откажет основной парашют? Раскрыть запасной? Но у

запасного скорость встречи с землей еще больше, в условиях высокогорья

это все равно, что вообще прыгать без парашюта. Нет, нет, и думать нечего,

мысль совершенно бредовая, это абсолютно ясно.. Невозможно? Ну что ж!

Есть над чем пошевелить мозгами!

Взялись за работу, и к лету 1967 года опытный вариант альпинистского

парашюта был готов.

На первой пробе новая модель отказала, и Петриченко, который сам

испытывал детище своего отдела, пришлось в воздухе резать стропы. Потом

он вынужден был и вовсе отсоединиться от перехлестнутого купола и спу-

скаться на запасном. Но недостаток был выявлен, и хорошо, что это

произошло в Тушине, а не на Памире. В конструкцию внесли необходимые

изменения, так что все последующие прыжки прошли нормально. Точно в

круг. Но это опять-таки в Тушине, а как получится в горах? Да и вообще,

какие они на самом деле, горы?

Альпинисты «Буревестника», эти повивальные бабки идеи прыжка на

Памир, планировали восхождение на пик Коммунизма. Они хотели пройти

маршрут с Памирского фирнового плато, со стороны ледника Фортамбек,

откуда на высочайшую вершину Советского Союза еще никто не ходил.

Загадкой представлялось и само плато. Снежная равнина, вознесенная на

высоту шести тысяч метров над уровнем моря, протянулась почти на

двенадцать километров. Правда, в ширину она была значительно уже, от

километра до трехсот метров, но так ли это мало для парашютистов,

умеющих приземляться в центр двадцатипятиметрового круга?

Странная это была пара – подвижный как ртуть Виктор Галкин и

невозмутимый, немногословный, даже неподступный на вид Саша

Петриченко, лет тридцати, могучего телосложения человек с курчавой

шевелюрой и суровым боксерским лицом. Галкину было сорок. Художник по

125

профессии, он целиком переключился на тренерскую работу с альпинистами,

а в свободные часы – на чтение экономической литературы. У Саши

Петриченко был другой «пунктик». Ему, конструктору и испытателю

парашютов, словно не хватало своих приключений, он охотился за теми, что

изготовлялись для читателя за письменным столом Агаты Кристи и Жоржа

Сименона. Дома, в Москве, этой продукцией у Саши забит громадный, во

всю стену, стеллаж, но разве можно остановиться? Он и во Фрунзе пытался

что-либо раздобыть для своей коллекции, проявляя к поискам столько

интереса, что, кажется, только затем и приехал.

Странное это было сообщество опытнейших мастеров-высотников,

посвятивших альпинизму многие годы, но все еще дискутирующих на тему

«Зачем человеку горы», и испытателей-парашютистов, вдруг вырядившихся

в альпинистские штормкостюмы, людей, которым все стало ясно после

первого же знакомства с окрестностями альплагеря «Ала-Арча».

Первого? А разве будут еще? Разве одного недостаточно, да его хватит

на всю жизнь! Неужели альпинисты вот так и ходят? Неужели этим можно

заниматься добровольно, даже мечтать об этом? Как тяжело дается каждая

сотня метров набора высоты, в самолете никогда не думалось об этом!

Каждый шаг – это усилие. Усилие не только для того, чтобы перешагнуть

через камень или ледниковую трещину, но и через свое «я устал», через свое

«я не хочу», через все чаще и чаще наведывающуюся мысль насчет того, «а

чего ради?». Нет-нет. Ничего общего, они явно противоположны по знаку,

альпинизм и парашютизм. И если парашютиста все же удалось уговорить

взвалить на спину двадцатикилограммовый рюкзак и с ледорубом в руке, в

мокрой штормовке тащиться сквозь дождь и снег к бог знает где

затерявшемуся в тумане Аксайскому ледопаду, то опять-таки это стало

возможным только во имя парашютизма, во имя будущего прыжка.

126

ПЕРВАЯ ПАМИРСКАЯ. . ДАЕШЬ ФИРНОВОЕ ПЛАТО!

Свою Памирскую экспедицию альпинисты «Буревестника» называли

комплексной. Но не только из-за участия в ней парашютистов, намечались и

другие, не менее важные эксперименты, связанные с установкой на больших

высотах научной аппаратуры. Так, было задумано смонтировать на вершине

пика Ленина автоматическую радиометеостанцию. Была проделана большая

работа, но, к сожалению, выброшенная на трех парашютах станция опусти-

лась в стороне от заданной точки. Видимо, штурманы еще не имели

достаточного опыта расчетов в горах, а вытащить груз наверх альпинистам

оказалось не под силу.

Успешно была осуществлена лишь вторая часть программы —

альпинистская. Команда взошла на этот популярнейший в стране

семитысячник по пяти маршрутам, причем три из них были пройдены

впервые. Познакомились с пиком Ленина и парашютисты. В свой акклимати-

зационный выход они поднялись до высоты 5500, еще раз

продемонстрировав свою, так сказать, веротерпимость, свою готовность

вынести любые альпинистские «штучки» ради единственного стоящего дела

– прыжка на Памир, который состоится не в какие-то отдаленные, туманные

времена, а буквально через несколько дней, даже дата известна: 12 августа

1967 года. Они летят на Памир!

Первыми на Памир улетели альпинисты. 9 августа передовая группа под

руководством Юрия Бородкина и тренера Валентина Божукова погрузилась в

вертолет Алексея Панферова, чтобы через полчаса тряской болтанки, оставив

под облупленным дюралем днища и грозный вал Заалая и мертвенно-серую

пойму Мук-Су, очутиться под самой стеной фирнового плато, на леднике

Фортамбек.

В прошлом, 1966 году фрунзенский пилот Панферов и его экипаж

освоили, казалось бы, недоступную для вертолетов площадку на леднике

Москвина. Теперь же им предстояло обжить еще более отдаленный

127

альпинистский «аэродром» – поляну «Буревестника». Первооткрыватели

всячески расхваливали свою находку. Но согласится ли сесть там Панферов?

Панферов сел. Поляна и в самом деле оказалась на редкость удобной,

гостеприимной, что ли, тем более неожиданной для столь сурового

памирского угла. Было странно глядеть на ласковый оазис зелени, выше и

ниже, справа и слева которого были только снег и лед. Здесь была даже не

одна поляна, а целый каскад полян, живописно разобщенных моренными

холмами и уютно прикрытых ими со стороны ледника. То там, то здесь

поблескивали плоские корытца эдаких декоративных озер, в густой упругой

шубе желто-зеленой альпийской травки посверкивали извилистые прожилки

ручьев, весело пересвистывались у своих нор непуганые сурки, а за

моренным валом, за осязаемо глубоким пространством невидимого с поляны

ледника высился циклопический крепостной фронт скальных башен и стен,

увенчанных, как куличи, высокими папахами слоеного фирна. Прямо

напротив поляны этот фронт был пробит ступенчатой брешью Трамплинного

ледника, заваленной вдребезги разбитыми пластами фирна, рушащимися с

верхних сбросов, то зеленоватых, то бледно-матовых и просвечивающих

насквозь. Эти верхние сбросы означали кромку фирнового плато. Она

сверкала на солнце, и от всего этого трудно было отвести взгляд.

Впечатление усиливалось еще и потому, что гигантский амфитеатр

протянувшейся на несколько километров стены открывался взгляду с высоты

нависшей над Фортамбеком террасы, открывался сразу, как с

наблюдательной вышки, расчетливо выдвинутой в середину дуги. Воистину

ни с чем не сравнимое зрелище! Оно вызывало восторг, а гулкие перекаты

эха, рождаемого обвалами с Трамплинного ледника, лишь подчеркивали

масштабы и первозданность окружающего мира.

Площадка, облюбованная под «аэродром», особой работы не требовала.

Надо было убрать лишь несколько крупных валунов, а пока предстояло

сделать самое первоочередное, вот и все. Ребята разбили базовый лагерь,

переночевали, а на следующий день, 10 августа, пересекли ледник

128

Фортамбек и начали подъем по ребру «Буревестника». Прошли осыпной

контрфорс. Его снежно-ледовый участок. Вышли на лед. Затем на скалы. И

снова на снег, и снова на скалы, пока снежный контрфорс не вывел их на пла-

то, а вернее, на небольшой «пичок», названный впоследствии пиком

Парашютистов. Они вышли к нему с двумя ночевками 12 августа. В то самое

утро, на которое была назначена выброска десанта, перед людьми наконец

открылись белые пространства фирнового плато, всхолмленные, иссеченные

трещинами настолько внушительными, что вглядываться в их сумрачные

глубины ни у кого особенного желания не было.

ВНИМАНИЕ, ВНИЗУ ПЛОЩАДКА!

Как все же бесцеремонно расправляется авиация со временем и

пространством! Еще несколько лет назад для того, чтобы достичь подножия

хребта Петра Первого, экспедициям требовался месяц тяжелейшей работы с

караваном и вьюками, с переправами через бешеные потоки Мук-Су, с

утомительным блужданием среди сераков и трещин ледовых полей! Эти так

называемые «подходы» требовали таких сил, что, когда люди оказывались у

цели путешествия, им эта цель подчас оказывалась уже не по плечу... Теперь

же у парашютистов еще и пот не высох на лбу, а впереди над пестрой,

сиренево-белой зыбью Памира замаячил голубоватый остренький парус,

похожий еще то ли на язычок газового пламени, то ли на острие синеватой

стали, – пик Коммунизма. Полчаса на дорогу! За это время в Москве в

лучшем случае можно добраться от станции метро «Щелковская» до станции

«Площадь Революции». Надо же было догадаться влезть в пуховые костюмы

там, в Фергане, где раскалившийся на солнце самолет был похож на

муфельную печь, а высотная одежда на нечто из арсенала святой инквизиции

для изощренных пыток теплом!

Но вот похолодало. Двинулись в стороны створки грузового люка.

Ударило в глаза яростное великолепие полыхающих на солнце снега и льда,

жгучей синевы неба и оледенелого камня, спиртовой чистоты воздуха,

129

горных далей, морозной крепости высоты. Приехали. Вот он, Памир.

Внимание, внизу площадка!

Они познакомились с ней еще накануне, во время рекогносцировочного

облета. Было странно смотреть, как в раме разверзшегося люка, среди

устрашающих сбросов, среди хаоса сумеречных скальных и ледовых стен,

остро заструганных черно-белых гребней, всех этих бездн и крутизн вдруг

выплыла неправильно-удлиненная плоскость, похожая на тихую заводь,

такую неожиданную среди этого вертикально издробленного мира. С севера

плато срезалось полуторакилометровой пропастью в сторону ледника

Вальтера. С запада столь же внушительным сбросом в сторону ледника

Фортамбек. На востоке плато замыкалось склонами пика Коммунизма.

Гигантская пирамида, для которой плато служило как бы пьедесталом,

напоминала отсюда крутой скат заснеженной черепичной крыши. И эта

крыша, конечно же, встала бы на пути самолета, если делать заход для

десантирования вдоль плато. Значит, надо идти поперек. В таком случае

вершина останется в стороне. Но тогда узкая полоска плато промелькнет

внизу еще быстрее, за какие-нибудь три-четыре секунды. Как попасть

на нее с высоты 7200 метров, покинув борт самолета, крейсерская скорость

которого 600-700 километров в час?

Впрочем, решение этой задачи больше зависело от экипажа корабля,

нежели от парашютистов. И командир Владимир Казанков со штурманом

Борисом Самутенко провели настоящую исследовательскую работу,

тщательно отсняв все плато и проведя множество «пристрелок». И вот

площадка. Но почему нет никаких знаков? Где альпинисты? Какой

прекрасный, редкостный для высокогорья день! Неужели придется его

упустить.

Сеанс радиосвязи. На борту самолета Галкин, где-то внизу, на плато,

Божуков. Да, альпинисты вышли на плато. Но вышла только передовая

группа, и, значит, вся работа по подготовке к встрече парашютистов еще

впереди. Ведь мало подняться самим, нужно освоить маршрут для спуска

130

людей, которые еще неизвестно как будут себя чувствовать. Разумеется, их

готовили. Был альплагерь, были выходы «на снег», «на лед», «на скалы»,

однако всего этого достаточно разве что для учебного восхождения.

Парашютистов же предстояло спускать по ребру «Буревестника», а этот

наилегчайший путь с плато с учетом высоты вполне соответствовал

маршруту высшей категории трудности. И еще одно обстоятельство – на

высоте 6000 предстоит пройти около 10 километров, только потом начнется

спуск к Фортамбеку. Значит, помощь может понадобиться уже на плато. Не

менее двадцати человек должна насчитывать группа встречи, а этим людям

нужно еще подняться. Словом, Божуков просит перенести прыжок на

четырнадцатое. Парашютисты разочарованы, но Галкин соглашается с Бо-

жуковым. Итак, на четырнадцатое.

Гаснет сигнальный плафон, медленно закрываются створки. И все-таки

работа продолжается; еще один заход на плато, еще сеанс радиосвязи.

Начинается выброска грузов. Вниз летят контейнеры с продуктами,

двухслойная палатка, бочка с бензином, кислородный баллон. Теперь на

плато хоть зимуй, столько всего набросано, на все случаи жизни.

«Бомбометание» прошло довольно точно, только один груз отклонился в

сторону, угодив в склон пика Куйбышева. Но и этот контейнер, покатившись

вниз, в конце концов очутился на площадке. Во время этой вынужденной

«транспортировки» упаковка лопнула, и памирский фирн оказался изрядно

нашпигованным московским печеньем. В ход пошли старые анекдоты:

–У вас есть изюм?

–Есть батоны с изюмом.

–Выковырните, пожалуйста, два килограмма...

Самолет улетел. Ребята поставили палатку, подняли флаг, а из обломков

контейнеров и прочей тары выложили посреди площадки пристрелочный

круг. В центре круга расстелили оранжевый крест. К шести вечера 13

августа, набрав за день более тысячи метров высоты, группы Вячеслава

Глухова и Валентина Иванова вышли к площадке у пика Парашютистов.