Текст книги "Какая она, победа?"

Автор книги: Леонид Дядюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Повезло – упала в море. В горах такой исход исключен, в ее

классификационном билете инструкторы то и дело сердито писали: «Не

работает с веревкой», «Пренебрегает страховкой».. Но она не пренебрегала

страховкой. Просто для нее пока не существовало высоты...

В ОДНОЙ СВЯЗКЕ

Элю брали в Заалай неохотно. Вслух об этом никто не говорил —

формально отказать было нельзя, но появление ее в команде особого

энтузиазма не вызвало. Женщина в экспедиции! Того не скажи, так не

сделай, ходи да оглядывайся, нет ли ее за спиной. . Зачем это нужно, да еще в

горах?

52

Ребята свое неудовольствие особенно не скрывали. А уж на всякие там

рыцарские, джентльменские штучки вовсе косо смотрели, напросилась —

помалкивай. Она и помалкивала. Ее рюкзак был ничуть не легче всех прочих

рюкзаков, и, когда наступала ее очередь, выходила вперед, топтала снег,

поднималась в пять утра, чтобы в пушистой от инея хозяйственной палатке

приготовить завтрак группе, выходящей на маршрут и пока добирающей

последние минуты отдыха в теплоте спальных мешков. Словом, сни-

схождения не было. Да она и не рассчитывала на него.

Наверное, это пошло с детства – вставать на сторону того, у кого

меньше силенок, на кого все навалились. С хмурым, безразличным лицом

Толя все чаще стал оказываться рядом с Насоновой то днем, на

тренировочном выходе, то вечером, в палатке, сумерничая за тихим разго-

вором. Это было замечено, но шутить или даже разговаривать на эту тему не

решались самые злые языки. Не потому, конечно, что опасались Балинского,

его жесткой вспыльчивости, проявляющейся всякий раз в ответ на малейшую

фамильярность или смешки за спиной. . Наверное, сближение Балинского и

Насоновой было воспринято всеми как дело само собой разумеющееся,

решенное чуть ли не на небесах и потому неизбежное. Иначе их отношения и

не мыслились, хотя оба они ничуть не давали повода для столь далеко

идущих выводов. У него была своя жизнь, у нее своя. Общими были только

горы, скалы, Джанай-Дартакайская пила, которую они прошли одной связкой

на виду у всех.

– Красиво идут, – говорили в базовом лагере, разглядывая в бинокль

скальные башни и острые иззубрины нависшего над долиной горного

кряжа. Впрочем, видно было и без бинокля. То появляясь, то исчезая, то

спускаясь в глубокие расселины, то упорно карабкаясь по каменному

лезвию очередного «жандарма», там, высоко вверху, на фоне облаков и

жгучих синих просветов, маячили две едва различимые человеческие

фигурки, дружно одолевая преграды, которые ставила перед ними гряда

Джанай-Дартакая.

53

– Красиво идут!.

Экспедиция завершилась, как и намечалось ранее, восхождением на

Кызыл-Агын. Эле на такой высоте бывать не приходилось, и он волновался,

как-то она выдержит. Технически маршрут был несложен. Но бесконечный,

заваленный снегом гребень мог вымотать кого угодно; особенно тяжко

приходилось днем, когда под лучами солнца снег раскисал, налипал на

шекльтоны пудовыми комьями, а в чашах фирновых мульд восходителей

встречала застойная, парная жара и духота. Двигаться не хотелось, высота

клонила в сонную оторопь, начисто лишая сил.

Поднялись с двумя ночевками. Вот когда Толя смог показать ей пик

Ленина, пик Коммунизма, весь Памир. Внизу, испещренное облаками и

тенями от них, лежало зеленое блюдо Алая, расписанное красными извивами

протоков реки Кызыл-Су. Алайский хребет отливал дымчатой синевой, и

мир, казалось, был необъятен. Глубоко внизу осталась Джанай-Дартакайская

гряда. Базовый лагерь и вовсе не разглядеть. А в реальность каких-то

городов, каких-то поселков просто трудно поверить, хотя разумом и

сознаешь, что они есть. Есть Ош, есть мехмастерские, есть Кочкор-Ата, есть

нефтепромыслы, есть жизнь, есть вопросы, которые надо как-то решать. .

БИЛЕТ ДО КАРА-КУЛЯ

Вернувшись, стал откладывать газеты, где писалось про Токтогульскую

ГЭС. А писали о ней все больше. Толя делал скидку на энтузиазм газетчиков,

и все же получалось, что там, в Кара-Куле, могло найтись что-то по душе и

для него. Затем в газетах появилось обращение к коммунистам и

комсомольцам области с призывом принять участие в ударной стройке на

Нарыне. Взял газету, пошел к Примакову. Иван Андреевич обстоятельно

изучил обращение, долго молчал, обдумывая каждое слово. Потом сказал:

– Если б на фронт, первым бы тебя послал. Или где бедствие какое,

езжай, помогай, где без тебя не обойтись, слова не скажу. А туда. . не

54

отпущу. У нас тоже ударный фронт. Работы сам знаешь сколько, а на твое

место любого не поставишь – не вытянет. Я тебе в партию рекомендацию

давал. С чистой совестью говорю – ты здесь нужней. Не подведи, а?

Толя молча кивнул головой, свернул газету. С другим, может быть, и не

согласился, на своем бы стоял – Примакову возражать не стал. Да и прав

Примаков. В три смены работают, каждый человек на счету – как уйти? И

потом. . он ведь благодаря Примакову в партию вступил, за ним потянулся. .

Значит, есть такой долг – остаться пока в мехмастерских...

Достраивал дом. Сделал еще одну попытку наладить мир в семье. Семья

если и существовала, то только из-за сына. А парень с возрастом отходил все

дальше, и теперь оставалось назвать своими словами то, что давно про-

изошло.

Умер отец. Одно к одному. Вот, значит, какое оно – горе. Спасибо

Саше Еропупову, Александру Николаевичу. Пришел, помог, а потом прямо с

кладбища они уехали в горы и пробыли там столько, сколько понадобилось,

чтобы собраться с духом. Молчание вершин, безмолвие и отрешенность

ледовых цирков, красный закатный отсвет на гранитных контрфорсах и

фирновых полях, пот, труд, хриплое дыхание, врезавшиеся в плечи лямки

рюкзака, скрип триконей и щебня, скорбные вскрики альпийских галок и

хлопание ветра, домашнее фырчание примуса, тонкое пение забиваемого

крюка, снежная крупа, вдруг ударившая по глазам на скальном гребне, —

все это было как нельзя более кстати и все это было возможно только в горах.

Спасибо Юре Глушкину. Его пронзительно-веселому взгляду из-за

стекол очков, подвижности, энергии, громкому смеху, всегдашней

готовности откликнуться на шутку и розыгрыш, на дружбу и крик о помощи.

Этот невысокий худощавый человек появился в Толиной жизни во время

одной из вылазок к пещерам Чиль-Устун, и только потом Толя узнал, что

имеет дело с секретарем Ошского горкома комсомола. . При каждой встрече

Глушкин звал в Кара-Куль. И вот позвал снова:

– Поехали, Толя! Опоздаем, без нас построят! В сентябре 1964 года

55

Толя принес Примакову заявление об уходе. На этот раз Примаков

отговаривать не стал и простился так сердечно, что уходить стало еще

трудней. Теперь в Оше и вовсе ничего не держало, можно отправляться в

Кара-Куль. И опять не уехал. Он и тут был верен себе. Вдруг подумал о том,

что не вполне подготовлен к той работе, которая, несомненно, ожидала на

знаменитой стройке, что надо еще подготовиться, да получше, чтобы не

ударить лицом в грязь.

Устроился проводником к геологам-изыскателям из московского

Гидропроекта. Они работали недалеко от Оша, в Данги, а этот каньон Ак-

Бууры очень напоминал нарынскую теснину у Кара-Куля – река поменьше,

вот и вся разница. Здесь тоже намечалось строить плотину, и геологам

предстояло прощупать каждый метр скалы. Толя сопровождал изыскателей к

нужным отметкам, учил ходить по склонам, а сам при каждом удобном

случае спрашивал, что такое брекчия, что такое конгломерат и битуминозный

известняк. Ему нравилось у геологов, нравилась работа, он с удовольствием

остался бы до конца изысканий, если б не звал Кара-Куль. И еще он знал, что

Эля уже там, работает инструктором-альпинистом в отделе рабочего

проектирования. Иногда думалось о том, что его отъезд из Оша обязательнее

свяжут с ее именем. Вот чего никак не хотелось – впутывать человека в свои

неурядицы; она-то при чем? Впрочем, все это не имело уже никакого

значения.

ТОКТОГУЛЬСКИЙ СТВОР

В марте 1962 года взрывник Гидроспецстроя Василий Журавлев,

бульдозеристы Решат Бекиров, Эбазыр Караев, а затем Сеяр Феттаев и

Анатолий Курашов были откомандированы со строительства Уч-Курганской

ГЭС, из родного Шамалды-Сая неизвестно куда, неизвестно зачем и

неизвестно на сколько. Во всяком случае, пункта назначения на карте не

существовало, цель командировки тоже трудно было сформулировать,

56

поскольку их посылали пробивать тропу к еще не выбранному створу еще

нигде не значащейся стройки, о которой только поговаривали, употребляя

глаголы в будущем неопределенном времени. Немного географии. Шамалды-

Сай – это поселок и опорный пункт нарынгидроэнергостроевцев. Он вырос

рядом и одновременно с Уч-Курганской ГЭС, на самом выходе Нарына в

просторы Ферганской долины. Тихие кварталы двухэтажных домов, удобные

коттеджи, асфальтированные дорожки, успевшая разрастись зелень садов и

аллей – долгожданный уют, который, к сожалению, приходит к строителям

лишь в ту пору, когда надо сниматься с места к новым котлованам и

пустырям.

За чередой тополей силосные банки бетонного завода, мостовые краны

плотины, длинная, уходящая вдоль нарынского берега дамба – детище УМР,

то есть Управления механизированных работ вообще и его начальника

Казбека Бексултановича Хуриева, в частности.

Рядом с Шамалды-Саем ветка железной дороги, чуть поодаль

автомагистраль Ош – Фрунзе. Обе дороги идут параллельно друг другу,

постепенно втягиваются в горы и на двадцатом километре от Шамалды-Сая

нанизывают на себя город Таш-Кумыр. Над домами колокольным звоном

плывет лязг шахтных механизмов, гул компрессорных установок, воздух

пропах угольной пылью, серной гарью тлеющих терриконов. Улицы

вытянулись вдоль ущелья по щебенистой террасе, одинаково пыльной летом

и зимой, вокруг пестрая рябь скал и обрывов, бурых, кирпично-красных;

кажется, что они раскалены, даже если скулы сводит от ледяного ветра.

Внизу, под обрывом террасы, катит свой расплавленный суглинок мутный

Нарын. Так глубоко ушел он в горную твердь, что в городе, стоящем на реке,

реки не видно и не слышно; не так ли вообще складывались прежде

отношения Нарына и земледельца – видит око, да зуб неймет?

Сразу за Таш-Кумыром начинаются безлюдные однообразные горы,

только теперь не красные, а темно-серые, серые, круто сложенные

растрескавшимся сланцем и плитняком. Они тянутся двадцать, тридцать,

57

шестьдесят километров; не сразу укладывается в голове, что едешь вдоль

гигантского спила Ферганского хребта, разрезанного рекой. Но едва

сланцевые кручи пошли на убыль, едва поманила просветом приблизившаяся

долина речки Кара-Су Восточная, как впереди, закрывая небо, вздыбился

мраморный горб Атойнанского хребта, перехлестываясь на левобережье

Нарына горой Чон-Тегерек.

С такой дикой мощью, с такой угрозой и неподступностью громоздится

поперек нарынской долины каменный монолит, что строители дороги Ош —

Фрунзе не рискнули следовать за рекой. Они перебросили через Нарын под-

весной мост, пустили шоссе по левобережью, а потом через сургучно-

красные кручи перевала Торпу увели трассу в ущелье Кара-Су. Отсюда без

особых трудностей можно миновать кряж Чон-Тегерек и в несколько

серпентин перевала Кок-Бель перемахнуть в долину Кетмень-Тюбе.

Такие долины геологи называют впадинами. Громадной глиняной чашей

лежит Кетмень-Тюбе в оправе смыкающихся со всех сторон гор, кажется,

самой природой созданная для того, чтобы стать морем. В прежние годы,

когда о мостах через Нарын мечтать не приходилось, людям ничего не

оставалось делать, как все же пробить дорогу вдоль реки через теснину. По

ней и ездили в Кетмень-Тюбе. О дороге рассказывали всяческие страхи, и

каждый поворот ее отмечен в памяти старожилов сорвавшимися в Нарын

автомашинами, погибшими под обвалами путниками. И когда появилась

новая дорога, о старой тут же забыли; теперь ею пользовались лишь

охотники и пастухи, стоявшие со скотом в урочище Токтобек-Сай,

расположенном сразу за тесниной. Да и для них дорога стала нелегкой. Она

где сползла с осыпями, где оказалась заваленной камнепадами, где ее смыл

Нарын. Трудно поверить, что здесь когда-то ходили машины. Теперь, ока-

завшись в этих местах, человек мог рассчитывать лишь на прерывистую,

подчас едва угадываемую тропу, и жители крошечного кишлака Джеен-

Кыштоо, что у подвесного моста, были немало удивлены, когда появившиеся

со стороны Таш-Кумыра бульдозеры и грузовая машина свернули с

58

накатанного шоссе и начали двигаться в сторону старой дороги, с трудом

пробивая себе путь в нагромождениях камней.

Бульдозер тащил за собой вагончик. В вагончике бульдозеристы жили.

Если не считать Джеен-Кыштоо, вагончик этот был единственным жильем на

десятки километров вокруг. По субботам бульдозеристы уезжали домой, в

Шамалды-Сай, и, отгуляв положенное, вновь возвращались к подвесному

мосту. На «тропу», как теперь говорили в Шамалды-Сае.

ТРОПА. КАЗБЕК ХУРИЕВ

Уступ тропы – три метра. Местами бывал и шире, но чаще, если

смотреть из кабины, взгляду зацепиться было не за что, он сразу

соскальзывал в Нарын. Поначалу, пока не привыкли, зрелище это

действовало на воображение, и работа продвигалась медленно. Досаждало

еще и то обстоятельство, что сверху частенько «сорило», и то, что было

старательно расчищено вчера, сегодня вновь оказывалось в «гостинцах»,

подчас еще пахнувших пороховым духом каменной окалины. Особенно

сыпало с первой, считая от подвесного моста, известняковой стены,

обохренной, изборожденной трещинами и прозванной поэтому Гнилой

скалой. Она первая приучила не гнушаться каски, а кабины бульдозеров,

кожуха экскаваторов обшивать одним-двумя накатами бревен.

За Гнилой скалой начиналась крутая осыпь, белая настолько, что в

солнечный день впору надевать светозащитные очки. Здесь тоже сыпало,

камни летели прямо в Нарын, а сама осыпь казалась живой, так заметно про-

седала под тяжестью бульдозера врезанная в нее полка дороги. Но за осыпью

можно было перевести дух. Тропа выводила на уступ речной террасы,

получившей название «двенадцатой площадки». Затем долина резко

сужалась, теперь не только правый, но и левый берег враз превращался в

сумрачный, вечно затененный отвес, впрочем, еще более высокий и

недоступный, потому что его до глянца отполированное подножие, как

59

срезанное ножом, погружалось прямо в нарынские водовороты. Собственно

никаких берегов в обычном понимании этого слова не было. Правый берег —

это скальная плоскость горы Кыз-Курган. Левый – скальная плоскость горы

Чон-Тегерек. Между ними изломанная полоска неба. Река стиснута, кажется,

если прыгнуть, то можно достать рукой левый берег. Воздух и тот сжат,

наполнен громоподобным гулом, стократ отраженным зеркалами скал. Голос

человека не слышен. Он здесь ничто, человек. Напряжение горной тверди,

вставшей на дыбы, ощутимо физически, кажется, две эти плоскости

раздвинулись только что на какой-то миг и теперь под действием взаимного

притяжения должны сомкнуться. Хочется поскорей выбраться на белый свет,

вольный воздух, распрямиться, перевести дух, а потом уж оглянуться назад...

Вот он, Токтогульский створ!

В апреле 1962 года на тропу приехал Казбек Бексултанович Хуриев.

Среднего роста, коренастый, с густой шапкой до времени поседевших волос,

этот на редкость немногословный, сдержанный, внешне даже флегматичный

человек был в Шамалды-Сае одной из самых приметных, всем известных

фигур. И его появление у подвесного моста могло свидетельствовать лишь о

том, что тропа в заботах Нарынгидроэнергостроя выдвигается на первый

план.

Хуриева любили рабочие. Мнение Хуриева было непререкаемо для

линейных инженеров. Так получилось, может, потому, что Хуриев привык

брать на себя самое тяжелое. Привык первым приезжать на створ, а уезжать

последним. Привык вовсе не уезжать со створа, а люди привыкли видеть

створ только в «комплекте» с фигурой Хуриева, облаченной зимой в

полушубок, осенью в спецовку и в выгоревшую ковбойку летом. Хуриев

привык получать информацию из первых рук, а главным образом из своих.

Он любил потрогать все своими руками, все пропустить через себя. Умел

слушать людей. Работать с ними в одной упряжке. В тех решениях, которые

он принимал, люди всегда находили сконцентрированный, точно

выверенный отзвук своих идей, и это не могло не заражать вирусом

60

творчества. У Хуриева не могло быть молниеносных ответов. Ему всегда

необходимо время. Но никогда не было у него и «потолочных», «волевых»

указаний, обидно-несправедливых приказов. И потому Хуриеву верили.

В Шамалды-Сае Хуриев ведал земляными работами. Здесь, неспешно

пройдя все двенадцать километров тропы, начальник управлёния

механизированных работ земли не увидел. Был камень, пять миллионов

кубов крепчайшего грунта, которые нужно вырвать, перевезти, сбросить в

Нарын. И только для того, чтобы получить нормальный доступ к створу, к

будущей работе.

А вся работа далеко впереди. Да и где работать? Где разместиться

котловану, подъездным дорогам, всем механизмам, движимым и

недвижимым, всем коммуникациям – энергии, связи, воды и воздуха, всем

службам и подсобкам, если ширину жизненного пространства составляют

три метра двадцать сантиметров бульдозерного ножа? Куда деть изыскателей

с их разведочными штольнями и буровыми по всем ярусам? Все нормальные

стройки начинаются с изысканий. На Токтогульском створе ситуация

складывалась явно исключительная – начало стройки совпало с началом

изысканий и проектирования. Обычно стройки подобного масштаба

развертывают боевые порядки по горизонтали, охватывая подчас десятки

километров. А здесь нет места даже для котлована, вот ситуация: для того

чтобы возвести плотину, здание ГЭС, надо прежде всего отвоевать место для

этих сооружений! Если отвести Нарын, освободится русло. Но куда отвести,

в скалу? Вот именно, больше некуда, надо бить обводной тоннель. Но только

ли для реки? Нужны транспортные тоннели. На разных уровнях. Стройка по

вертикали! В несколько этажей. Целые строительные армии будут висеть

друг над другом, ежечасно решая невозможные задачи по координации своих

действий. Камень спихнуть, с верхних отметок и то проблема. Ведь он

свалится на голову соседа! Да и об этом ли сейчас думать? Вот задача – как

вообще подняться на склон? Как хотя бы дотронуться до левого берега,

воистину чем не место, где еще не ступала нога человека? Нужна какая-то

61

специализированная служба, эдакое альпинистско-монтажное управление,

каких еще никогда не бывало на стройках страны. Где их взять, таких

спецов? Откуда выписать?

УЧАСТОК ОСВОЕНИЯ СКЛОНОВ

Каренкин появился на тропе в мае. Может, кому-то эти места и кажутся

живописными, но лично у него первое впечатление не ахти какое было,

особенно после дороги. Человек пятнадцать в кузове ехало. Хватались за

борта, за кабину, однако помотало, потрясло досуга, даже по сторонам

смотреть забывали: не вылететь бы!

Да и на что смотреть? Ни травки, ни зелени какой, скала да полынь —

вся природа. Что и говорить, к самому началу поспел, к сотворению мира.

Посидеть надо с дороги? Пожалуйста, бери пилу, топор, колоти столы,

скамейки из горбыля. Вздремнуть захотелось с устатку? Тоже можно.

Кровать только поставь сначала, матрац получи. Где ставить? Да вот сам

смотри, где и что разместить, ты первый, кивать не на кого. Крыша над

головой понадобилась? Готовь стойки, вяжи оттяжки, палатку у прораба

Саши Пятерева спроси, пока он на правом берегу за всех и вся.

На следующий день из Шамалды-Сая приехал Хуриев.

– Кто старший?

– Все старшие!

Помолчал, оглядел столпившихся вокруг зачинателей и первопроходцев,

задержал взгляд на Каренкине:

–Вот вам старший. Согласны?

Так Леша Каренкин стал бригадиром. К немалому своему удивлению.

Накануне пяти слов не сказали друг другу с Хуриевым. Один подал

заявление, другой подписал. Ни ростом, ни статью какой, ничем, кажется, не

выдался Каренкин, а вот угадал Хуриев. На многие годы вперед.

Бригада каренкинская сложилась поздней. А первое время народ

62

проходил через бригаду разный, разной была и работа. Времянки ставили

всяческие – навесы и бараки, потом перешли на тропу. Чистили откосы.

Били шурфы для взрывных работ. Шурфы закладывались у подножия

откосов, и все то, что сыпалось или могло сыпаться сверху, приходилось

прежде всего на долю шурфовиков. Так и познакомились. Теперь горный

склон представляется не просто элементом горного рельефа, имеющим к

человеку весьма косвенное отношение, а затаившимся врагом, внезапным и

жестоким.

«Военные» действия начались без всяких видимых для человека причин.

Обломок мраморизованного известняка резво проскакал через весь склон и с

хрустом врубился в экскаватор. Приехал Хуриев, собрал рабочих, сказал, что

судьба стройки во многом зависит от того, насколько удастся очистить

склоны от «живых» камней, что эта работа рисковая, всерьез и потому

требует добровольцев.

– Как, бригадир? Найдутся добровольцы?

Каренкин нахмурился. За других ручаться не может, но если речь о нем

лично, то что ж, он согласен, на склон так на склон. Вызвался Джиныш

Алахунов, и другие потянулись. Каких только профессий не перебрали на

своем веку эти люди, а вот такой еще не было – оборщики склонов. Только

разве это профессия? Забава мальчишечья – камни с гор пускать, игра,

удовольствие одно, за что только деньги платят?

За что, разобрались быстро. За «так» денег не платили и здесь. А когда

подошла зима и по трубе ущелья задул ветер, людей в бригаде заметно

поубавилось. Правда, уходили не только парнишки с наспех выписанными

где-то комсомольскими путевками, были в бригаде шоферы, бульдозеристы,

работавшие оборщиками временно, в ожидании машин. Теперь техника стала

поступать, и с этими людьми приходилось прощаться. Каренкину уходить

было некуда. Разве что на бетон? Что ж, когда-нибудь придет пора и бетону.

Первая зима в Кара-Куле оказалась и самой суровой, многоснежной и

морозной. Как нарочно и только для того, чтобы испытать людей,

63

рискнувших зимовать на необжитых берегах. Дороги завалило, иной раз

сообщения между правым берегом, поселком, Таш-Кумыром не было по

нескольку дней. Оборщики Каренкина жили в Токто-бек-Сае в землянках,

бывая дома только в воскресные дни. Да и в поселке, только нарождающемся

на свет, жизнь была нелегкой. Не было электричества, сидели при лампах, не

было водопровода, ходили к родникам на пойму. Часами стояли в очередях

за самым необходимым, потому что наладить торговлю всегда, как известно,

куда трудней, чем, скажем, повернуть вспять Нарын или поменять местами

горы Кыз-Курган и Чон-Тегерек. Одно утешало – дом! Каренкин получил

«пэдэушку»! Новенький, только что с завода, еще пахнущий деревом и

краской трехкомнатный гибрид загородного коттеджа и жилого вагончика на

колесах – «передвижной домик, усовершенствованный ПДУ». Со всеми

удобствами! Правда, эти удобства: и свет, и газ, и водопровод, и отопление, и

канализацию – надо куда-то подключать, а подключать пока некуда, но это

все детали, со временем образуется, а пока вот ордер и ключи. Наконец-то

своя квартира! Прямо с трайлера – на фундамент!

Поднимались один за другим управленческие и жилые бараки,

общежития и столовые, по всем трассам вокруг слияния Кара-Су и Нарына

ворочались бульдозеры, вытесывая зигзаги троп и строительные площадки, а

Бушман все никак не мог выбраться из Шамалды-Сая, где и после разрезания

ленточек и торжественных собраний по поводу пуска станции надо было

заниматься всяческой «мелочевкой», «незавершенкой», неблагодарной

возней по устранению недоделок, брака, на что так трудно бывает найти

энтузиастов и что все-таки надо кому-то делать.

Бушман окончил Киргизский сельскохозяйственный институт,

гидромелиоративный факультет. В те годы спортивный клуб СХИ считался

во Фрунзе одним из сильнейших, причем особой популярностью

пользовалась секция альпинизма. И каждая альпиниада, суматошная,

радостная, с песнями и кострами, с первыми в жизни победами и цветами по

случаю побед, заражала «горной болезнью» все новых своих подданных. Не

64

избежал этой участи и Бушман. Даже третий разряд выполнил. И хотя от

альпинизма он вскоре отошел, эта страничка бушмановской биографии тем

не менее пригодилась. О ней вспомнил Хуриев. Он приезжал к Бушману в

Шамалды-Сай, спрашивал книги по альпинизму, советовался, как быть.

Видимо, книг и рекомендаций бывшего третьеразрядника оказалось

недостаточно, и тогда на свет появился подписанный Хуриевым приказ о

назначении Бушмана Д.В. начальником участка земельно-скальных работ.

Позже титул приобрел еще большую конкретность и экзотичность:

начальник участка освоения склонов.

Как быть? Что делать? Люди едва справляются с оборкой откосов над

тропой, но ведь это цветики, ягодки там, на створе! Что придумать с Гнилой

скалой? Летят с нее на дорогу «подарки», и все тут! Кому-то пришла в голову

мысль, что хороший артналет враз очистит скалу от сыпучих камней. Ведь

как пишут на этот счет беллетристы, авторы рассказов о приключениях в

горах? Стоит только выстрелить, столкнуть один камешек и...

Вызвали артиллерийскую батарею. Такого еще не было, небывалая

дуэль! Она могла свидетельствовать и о безграничной вере в технику, будь то

бульдозер или гаубица, и о человеческой растерянности, о полном незнании

противника. Отзвучало эхо разрывов. Скатились редкие обломки известняка.

«Боги войны» сконфуженно развели руками, подобрали отстрелянные гильзы

для отчетности и уехали.

И на склон вновь пошла «царица полей», матушка-пехота – рабочие-

оборщики с ломиками в руках. Где в одиночку, где подсаживая друг друга,

они лезли по дымящимся от пыли кручам, и смотреть на эту самодеятель-

ность было куда труднее, чем лезть самому. Люди не знали гор. С равными

шансами на успех можно сажать за руль самосвала человека, имевшего дело

разве что с заводными игрушками. Каждый день с каждым из оборщиков

могло что-нибудь случиться, а традиционный инструктаж по технике

безопасности не только не успокаивал, но, наоборот, всякий раз лишь

убеждал Бушмана в том, что надо срочно принимать какие-то меры. Какие?

65

Никогда, ни на одной стройке не было ничего похожего.

Осколком камня перебило руку Талгату Мавлетову. Сорвался на Гнилой

скале Володя Мартыненко. Это был молодой ловкий парень, совсем недавно

прибывший на стройку после службы в десантных войсках. Когда его

вытащили из осыпи, спецовка и та была пробита, изжевана камнем, о ногах и

говорить нечего – три перелома. . Слишком дорогая цена за попытку

сбросить ненадежный камень. Счастье еще, что парень остался жив. Чудом!

Но так ли часто будет баловать их это чудо?

Бушман запомнил этот день навсегда. 26 июля 1963 года... Был такой

участок на трассе дороги – Красная порода. В тот день там работал

машинист экскаватора Филиппов, там, в забое, он и погиб под неожиданно

рухнувшей скальной стеной. Были комиссии, проверки, но строже всех

проверяющих искали причину аварии сами «уэмэровцы».

Два дня не мог Бушман найти Хуриева. А когда Хуриев появился, он

отозвал Бушмана в сторонку, вытащил записную книжку, стал чертить.

–А вот такой штуки ты не замечал? Идем, я тебе покажу...

Они ничего не слышали о трещинах бортового отпора. И вот узнали...

Скалы жили своей жизнью. Это только в стихах они вечны и незыблемы. А

здесь, на створе, они ползут, смещаются, и, значит, о них надо знать все, о

каждом «живом» блоке.

Надо знать. . А УМР дальше самых доступных мест еще и не двинулось.

Еще ни разу не коснулось левого берега. Хуриеву переправа через Нарын

чуть ли не снилась, на свой страх и риск он с группой товарищей пытался

пройти к левобережью прямо от Кара-Куля, перевалив острый гребень гряды

Чон-Тегерек. Они ушли с ночевкой, час за часом стараясь отыскать спуск к

Нарыну среди гладких плит, отвесных сбросов, предательски-скользкой

щебеночки, поскрипывавшей под сапогами и осыпавшейся в провал, от

устрашающей глубины которого захватывало дух.

Однако решение пришло не здесь, опять-таки на правобережной дороге.

Река делает изгиб. Дорога вторит изгибу. Как просто! Надо взять трос,

66

привязать к двум бульдозерам, и, когда машины разъедутся в разные сто-

роны, трос натянется. Возможно, он коснется скал левого берега. Вдруг

получится?

Глазомер Хуриева не подвел. Трос коснулся, и тогда монтажник Семен

Подрезов вызвался переправиться на левый берег. Ничем особенным не был

приметен на стройке этот человек. Никогда не значился он в числе лучших. А

вот загорелся, выпросил себе это право, словно почувствовал, что это его,

Семена Подрезова, звездный час. Подрезов переправлялся с помощью легкой

стремянки. Над серединой реки трос вдруг провис, и к берегу монтажник

добрался с трудом, изранив все пальцы. Хлопнул окровавленной ладонью по

скале, словно играл с ней в пятнашки, перевел дух, оглянулся на правый

берег, помахал собравшимся ватной от усталости рукой.

–Порядок!

ВОЛОДЯ АКСЕНОВ. КАРА-КУЛЬСКАЯ ПРОГРАММА

Все только начиналось. И начинать надо было с учебы. Разговор с

Хуриевым. Командировка во Фрунзе. Визит в Комитет по делам

физкультуры и спорта, где была названа фамилия Аксенова, начальника

учебной части альплагеря «Ала-Арча». Мастер спорта по альпинизму,

выпускник

Фрунзенского

института

физкультуры,

худощавый,

светловолосый, лет двадцати пяти, Владимир Аксенов показался человеком

немногословным, несколько даже замкнутым... Сразу перешли к делу.

–Есть серьезный разговор, – предупредил Бушман. И рассказал о

створе. Аксенов слушал внимательно, но заинтересованности, той, на

которую Бушман рассчитывал, не проявил. Наверно, не очень убедительно

выглядела на словах суть дела. Во всяком случае, на приглашение переехать

в Кара-Куль для постоянной работы «начуч» ответил отказом. Съездить —

другое дело. В порядке шефской помощи. На недельку-другую, инструктаж

провести...

67

Что ж, на том и порешили. Но Бушман про себя надеялся на другое. Он

знал, как действует Токтогульский створ.

Аксенов ходил по створу в состоянии явного нервного шока. Будучи

инструктором, а тем более «начучем», он по должности своей привык

отвечать за людей, за каждый их шаг в горах, особенно там, где «есть куда

падать». То, что он увидел на тропе, повергло его чуть ли не в ужас, хотелось

тотчас остановить все работы, спустить людей вниз, выявить виновных и

одним махом снять все разряды, все инструкторские звания, лишить права на

руководство, запретить появляться в горах.

Если б это были альпинисты! Ну а где альпинисты? Где еще найдут они

столь прекрасную возможность продемонстрировать свое умение, доказать

практическую значимость любимого занятия, разом заставив замолчать

прагматиков и скептиков? Он, Аксенов, без веревки здесь бы не полез. А вон

там двое лезут, и один подает другому руку, хотя сам неизвестно как

держится; да и куда они вообще лезут, выше стена! Нет, всех вниз. Всех на