Текст книги "Какая она, победа?"

Автор книги: Леонид Дядюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

не лучше. Ехать в Ташкент, по альпинистским лагерям, куда угодно и

доставать, доставать, доставать снаряжение, без которого на створе, как на

хорошем восхождении, в общем-то, нечего делать.

Нужно добыть сотни метров веревки и репшнура, скальные крючья и

карабины, страховочные пояса и горные ботинки, молотки, блоки, даже

светозащитные очки, настолько слепили в солнечный день белые

известняковые плиты. Веревка о камень быстро истиралась, а в сорока-

градусную жару намного теряла в прочности. Трикони из подметок вылезали

«с мясом» через несколько дней работы, пришлось изобретать собственные

способы крепления триконей, переделывая рабочие ботинки на свой, кара-

кульский, лад. Наладили производство крючьев. Даже карабинов. И все же

99

их не хватало, и товарищи, к которым приходилось обращаться за помощью,

недоуменно пожимали плечами.

–Что вы там, едите их, что ли?

–Скалы едят.

Конечно, это были временные поручения. Бушман ничуть не собирался

использовать Балинского только в роли инструктора и «толкача» – у

начальника участка освоения склонов имелись на этот счет свои планы.

Несколько категорий рабочих сложилось на створе. Первая – кадровый

строительный люд, привычный к самой нелегкой работе, имеющий по

нескольку специальностей и теперь под руководством Володи Аксенова

овладевающий навыками оборки и скалолазания. Вторая категория – это

«пацаны». Так называли молодых ребят, приехавших по комсомольским

путевкам, зачастую сразу после школы или армии. В большинстве своем они

не имели специальности, и учить их приходилось не только обращению с

веревкой, но и тому, как держать топор, пилу, каким концом забивается в

доску гвоздь. Третья категория окончательно сложилась с приездом Толи.

Это альпинисты. Их собрали в одну бригаду, командовать предложили

Балинскому. На оборку их не ставили, это было бы не по-хозяйски. Им

поручалось только то, что оказывалось не по силам другим.

На голове каска и вязаный подшлемник. Под ногами пятьсот метров

стены и река Нарын. Операция обеспечивается усилиями бригад верхолазов

Анарбаева и Абрамова, Андреева и Петрова, хозяином отметки «1300» Бе-

ником Майляном.

– Может, вечерком кофе организуем, – кричит Беник, – как

настроение?

– Нормально, – отвечает Толя, – возражений нет.

– Тогда поехали! До вечера?

Толя кивает головой, монтажники Вадима Гришаева взялись за рукоятки

лебедки. Трос ожил, подался, Толя оттолкнулся от скалы. Снова и совсем

некстати захотелось курить. Только сейчас курить! Ребята осторожничают,

100

спускают медленно, и он подолгу застревает в воздухе, как нарочно, в самых

неуютных для ожидания местах. Да и ждать-то, собственно, нельзя, трос

может лечь на уступ, накопить слабину, а потом выдать такую порцию

свободного падения, что и костей не соберешь. Надо уходить в сторону от

полок, на отвес, но трос не очень позволяет разгуливать, это не веревка. А

еще он может зацепить дурной камень, столкнуть на голову. А еще ветер!

Свитер, пуховка, штормовка – и насквозь!

Я уж решил, миновала беда.

И удалось отвертеться.

Вдруг подкатила шальная звезда

Прямо под сердце...

Спасибо, что есть такие песни. Спасибо, что есть люди, в душах которых

они рождаются. Угловатые, шершавые, отнюдь не сбалансированные по всем

статьям, как часовой механизм, они так сподручны всему тому, чем живет

створ, так помогают Толе Балинскому или кому еще приноровиться,

приспособиться к делу, которое подчас может показаться не по плечу

человеку, даже привычному ко всему. Спуск занял два с половиной часа.

Ноги не держали, и Толя, отстегнувшись от «беседки», в которой спускался,

сел прямо на землю, на мерзлый щебень, не чувствуя ни жесткости его, ни

холода. С отдыхом пришла радость. Ага, что-то можем все-таки, так или нет?

И принимая скупые поздравления товарищей, и уезжая со створа, он все

смотрел на каменную вертикаль, словно стараясь убедить себя в том, что был

там, что все это им пройдено.

На следующий день надо было спустить трос по стене правого берега с

отметки «940». Так все осмелели, с такой скоростью пустили лебедку, что он

почти падал, благо вскоре на пути оказался пешеходный трап. Отстегнулся,

бегом поднялся к лебедке:

– Вы что, братцы?

Так пришла настоящая работа. Подчас она была слишком «настоящей»,

могла бы чуточку быть и полегче. Как говорили ребята, «шефы обнаглели»:

101

уверовав в то, что скалолазы все могут, они уже не размышляли долго, стена

перед ними или не стена, можно пройти или нет. Они просто рисовали: здесь

нужно проложить нитку водопровода, здесь телефон, а здесь линию

электропередачи. А как уж это сделать на стене подчас с отрицательными

углами, решать предоставлялось самим скалолазам. И они решали. Порой

случались какие-то накладки, и тогда надо было снова и снова призывать

к внимательности, к осторожности. А это не очень легко – быть всегда

настороже. Не так уж просто не раз, не два, а изо дня в день испытывать себя

на крутизне, отнюдь не считая это занятие чем-то исключительным. Не у

всех выдерживали нервы. Не всем хватало терпения. Люди увольнялись,

уезжали. О них думали без упрека. Что могли, эти люди сделали. Были и

утраты.

Разбился Юра Ратушный, Его смогли научить самым сложным приемам,

а вот простой аккуратности не успели. Парень куда-то бежал по узкой

скальной полке, не подумав, наступил на плиту, а трикони плохо держат на

гладком камне. . И некого винить. Разве что самого Ратушного. А Бушман

винит себя. Недосмотрели. Не научили.

Погиб Толик Охрименко. Погиб в котловане, под шатром, а под шатром

ничего не увидишь, откуда камень летит, куда ударит. Говорили, что камень

прилетел со стороны сорок шестого массива. Спецы утверждали, что такого

не могло быть. Могло, не могло, а только камешек слетел, небольшой такой,

срикошетил от скалы у подножия. И... все.

Толя Охрименко тоже скалолаз, рядом работали, а толком поговорить

все не успевали. Так, переглядывались друг с другом, перебрасывались

приветами, какими-то словами. Чем-то нравились, видно, друг другу, даже

зажигалками поменялись. Часами не успели.

В ту неделю, когда погиб Толя Охрименко, зарядили обложные осенние

дожди. Пошли камнепады, створ для всех работ был закрыт, дни

актировались, бригады сидели по домам и ждали погоды, как ждут только

летчики и хлеборобы. Балинский смотрел в окно на ползущие по мокрым

102

склонам разбухшие клочья облаков, вновь и вновь возвращал на начало

истертую, изорванную магнитофонную ленту с песней о танкисте, которому

не повезло в бою.

Звезд этих в небе, как рыбы в прудах,

Хватит на всех с лихвою...

Песня Балинскому явно по душе, он снова вспоминал своего тезку,

Толика Охрименко, вспоминал мокрые плиты створа, истерзанный

камнепадами, светящийся, как звездное небо, брезентовый шатер над

бетонными блоками, вспоминал лица «уэмэровцев», сосредоточенно, с мно-

готерпением марафонцев делающих свое нелегкое дело.

Впрочем, шатер появился много позже, после перекрытия, после первого

бетона. Балинский нередко отлучался со стройки то в экспедиции, то в

командировки и некоторые эпизоды токтогульской эпопеи пропустил.

Перекрытие он пережил вместе со всеми. От начала и до конца.

ТОННЕЛЬ

Октябрь 1965 года кончался дождями. С дождями ожили склоны. Около

Кызыл-Бейта один из «камешков» попал в шедший из Таш-Кумыра бензовоз,

вышиб из-под мчавшейся машины задний мост с колесами и рессорами, как

нитку порвал кардан Днем раньше на выходном портале, там, где у подножия

крутой осыпи сооружалась подпорная стена, несколько таких же «гостинцев»

сорвали и отбросили прочь целый блок каркасной арматуры, полностью

подготовленной к бетонированию. И все эти дни к подпорной стене не

сунуться, там постоянно по кожухам механизмов, по опалубке и арматуре

щелкали камни, они самым натуральным образом выбивали строителей из

графика, потому что никакими графиками, никакими нормативами поправки

на камнепады не предусмотрены.

– Аналогов нет.

Начальник строительства Зосим Львович Серый смотрит в захлестанное

103

дождем окно прорабской. Наверное, это привычка – вдруг отстраниться от

собеседника, от факта, чтобы увидеть панораму в целом, разом охватывая

всю проблему. Привычка, рожденная необходимостью. Пусть даже всего

лишь повседневным исполнением служебных обязанностей. Это давным-

давно не первая его стройка, пришлось на своем веку и поездить и

посмотреть, но Токтогульская и самая длительная, и самая сложная, и потому

самая дорогая, одна такая на всю жизнь. Что ни вопрос – проблема, звено

вяжется за звеном, и первое среди них – перекрытие Нарына. Стройке

нужен котлован, котлована не будет без перекрытия, для перекрытия нужен

тоннель, а тоннель нужно еще довести до ума. Но это всего лишь

сегодняшние заботы. А дальше?. Как будет осуществлена врезка в борта

громадного каньона? Проектировщики ломают головы над освоением

склонов до отметки «1300». Но ведь над уступом отметки «1300» еще тысяча

метров потенциально неустойчивых пород! Как будут они вести себя во

время врезки и сооружения плотины? Как поведут, когда у их подножия

возникнет море, рожденное умом, дерзостью, а главное, нуждами человека?

Снимать эти массивы? Но ведь и самая минимальная врезка обойдется в

колоссальные объемы дорогостоящих скальных работ! А до каких пределов

снимать? Разведочные выработки показали, что известняки и на значитель-

ной глубине остаются такими же разрушенными, как на поверхности, с

межпластовыми пустотами и кавернами.

Не трогать совсем? Но в районе створа проходит тянущийся на сотни

километров Таласо-Ферганский разлом, стройка находится в зоне

повышенной сейсмической активности. Как не помнить об этой реальности,

если плотина гидроузла будет удерживать целое море, если ниже по течению

густонаселенный оазис Ферганской долины?

– Аналогов нет.

Конечно, так можно сказать о любом створе. Так и говорят. Убежденно,

не лукавя. Каждый строитель, каждый пишущий на эту тему журналист

начинает со слов, что «его» станция уникальная, одна такая на весь земной

104

шар. И это, в общем-то, правда. Ведь любое, самое заурядное

гидротехническое сооружение «привязывается» к «натуре», к очень

конкретным природным условиям, которые, вне всякого сомнения,

единственны и неповторимы.

И потому истинный гидротехник считает свою профессию лучшей, а

участь свою, несмотря на катастрофический иной раз расход нервных клеток,

завидной. Не может не являться предметом гордости и то обстоятельство, что

ГЭС, плотины сооружаются в большинстве своем в необжитых местах, и

человеку, причастному к стройке, дается редкая в наш урбанистический век

возможность познать чувства землепроходцев и зачинателей. Вот почему так

предан своей профессии гидротехник. Из гидротехники почти не уходят.

Бывает, уходят со стройки. Но опять-таки на другой створ.

На бледном худощавом лице печать хронического переутомления, над

глубокими залысинами седой суворовский хохолок. Рабочие между собой

называют его «папа Серый». Он невысок, подвижен, ранними утрами

купается в озере, иногда выкраивает время для пешеходных вылазок в

окрестные горы. Иначе, наверное, не выдержать. Ну сколько, кто скажет,

длится рабочий день у начальника стройки, такой по масштабу и по

значению, как Токтогульская? И возраст, возраст, несмотря на все ухищрения

быть в форме! Впрочем, что возраст, чем его измерять? Годами? Их не так и

много. Но он не завидует долгожителям, на какие бы фантастические сроки

они в своей степенной созерцательности ни сохранялись. Его жизнь

измеряется стройками. А каждая стройка – целая жизнь.

Он начинал с реки Вуоксы, с небольшой станции у водопада Иматра на

Карельском перешейке, с первой после защиты диплома должности мастера.

Это была осень 1940 года, и котлован находился рядом с погранзоной. Он не

увидел свою первую станцию в действии – грянула война. С трудом

выбрался в Ленинград. Получил назначение в Душанбе: строил Варзобскую

ГЭС, мелкие станции в горных районах. В 1944 году был направлен на

восстановление Днепрогэса. Ехал туда с особым чувством. Ведь он кончал

105

институт в Киеве, так что знал знаменитый гидроузел не только по

кинохронике или по бесчисленным фотографиям, знал наяву, считал

неотъемлемой частью своей студенческой молодости.

У каждого времени есть свои символы, верстовые памятные столбы.

Таким знаком первых пятилеток был в ряду с Магниткой, Комсомольском-

на-Амуре и Днепрострой. И потому фашисты взорвали не просто

гидротехническое сооружение, в развалинах лежали воплощенные в бетоне

стремление миллионов людей к лучшей жизни, их представления о смысле и

красоте труда, их энтузиазм, самоотверженность, их песни и надежды.

Страшно было видеть эти развалины. Зрелище их явилось одним из самых

яростных душевных потрясений всей жизни, зрительным эквивалентом

таких понятий, как нашествие, насилие, отчего восстановление Днепрогэса

предстало делом столь же важным, как, скажем, битва под Прохоровкой или

прорыв ленинградской блокады. . А точнее, одно было прямым

продолжением другого, и мысль об этом помогла смириться с тем

мучительным для военных лет обстоятельством, что самому побывать на

фронте так и не довелось.

Он пробыл на Днепрогэсе до 1947 года, вплоть до пуска трех агрегатов.

Работал рука об руку с теми из когорты первых днепростроевцев, кто

остался в живых, кого удалось разыскать, вернуть Днепрогэсу, несмотря на

все трудности военных и послевоенных лет. И, значит, он тоже имел право

называть себя днепростроевцем. Или хотя бы знать об этом.

Затем была Горьковская ГЭС, Управление монтажных работ, нелегкая

ноша начальника Управления берега, ответственного за сооружение плотины

и шлюзов. Он пережил здесь катастрофический паводок, вселенский потоп,

свое отчаяние перед безмерной мощью разгулявшейся матушки-Волги и

столь же отчаянную радость, когда довелось познать, что человек может

выстоять даже перед лицом стихии.

Строил Кременчугскую станцию. Вел основные сооружения – ГЭС и

плотину, имел, кажется, полное право думать, что нет и не может быть в

106

гидротехнике ничего такого, что могло бы поставить в тупик, поразить или

удивить. Предложение, которое он принял в 1963 году, вынудило эту точку

зрения пересмотреть.

По правому берегу, по самому краю уже обозначившегося банкета по

колено в грязи невозмутимо прогуливается начальник участка

механизированных работ Саша Пятерев. Нарын тоже кажется невозмутимым

и безразличным. Человек и река кружат друг возле друга, как это делают бор-

цы перед решающей схваткой. Несколько лет назад они дважды встречались

в Шамалды-Сае, тогда победил человек. И вот третья схватка. На этот раз в

самом логове ревущей реки, в неприступном ее убежище. Кружат друг перед

другом два противника, настороженно высматривают в обороне соперника

слабые места, и даже воздух полон скрытого, ежесекундно готового

взорваться напряжения.

Однако все это «лирика», как говорят на створе. Просто Александр

Васильевич Пятерев дает задание бригадиру бульдозеристов Сеяру Феттаеву.

Так основательно подперли они Нарын, так вздулся Нарын от прошедших

дождей, что кирпично-бурая вода поднялась почти вровень с насыпью, и тут

нужно за ней слоить. Сыпанешь лишнего, перекроешься раньше времени. То,

что они сейчас делают, называется всего лишь «предварительным

стеснением русла». И большего себе позволить нельзя. Это уж потом, когда

все будет готово, они двумя банкетами вплотную подойдут к левому берегу,

поднимут воду до критической отметки, взорвут земляную перемычку перед

входным порталом обводного тоннеля и забьют, задавят оставшийся

семиметровый проран. Так что перекрытие обещает быть спокойным,

драматических ситуаций в виде исполинских взрывов и прочих

фотогеничных эффектов не ожидается, и любители потрясающих событий

могут спать спокойно: сенсаций не будет.

Что же касается драматических ситуаций, то такая ситуация сложилась.

И те, кто имеет к ней отношение, переживают ее остро и глубоко. Стройка

упускает лучшие сроки для перекрытия. Упускает, несмотря на то, что люди

107

делают все возможное.

В эти дни дней как таковых Толя Балинский фактически не видел. Он

приезжал на створ, солнца еще не было, уезжал, солнце уже скрывалось за

горой Кыз-Курган. Все же светлое время – тоннель, своды тоннеля, ко-

ленчатая стрела подъемника, а на самом конце ее тесная металлическая

корзина да напрочь отмотавший и руки и плечи увесистый пневмомолоток.

Уж лучше любая стена. Лучше бронированный кабель, который нужно

тянуть по раскаленным скалам в сторону Кара-Куля, все под открытым

небом! А здесь как муха под потолком, нужно и так и эдак разбуривать

бетонные своды, выискивать раковины, закачивать в них цементный раствор,

разделывать швы блоков. Штормовка в корке цемента. Лицо в цементе.

Цемент в носу, в глотке, кажется, даже в сигарете! Иной раз и поворчать бы,

вспомнить, что не твое это дело, что не проходчик ты, не бетонщик, не

гидроспецстроевец, но ведь сейчас все в тоннеле, все брошено на тоннель!

Мощное зрелище, где еще увидишь подобное! Ни знаменитый

автодорожный тоннель Тюя-Ашу, пронзивший на высоте трех с половиной

тысяч метров заснеженный гребень Киргизского хребта, ни самые громадные

камеры рудника Хайдаркан не шли ни в какое сравнение с этой цик-

лопической трубой, которая должна вместить в себя самую большую реку

Тянь-Шаня. Серые, теряющиеся в желтом полумраке своды смыкаются где-

то на высоте четырехэтажного дома. Отражающийся в лужах на дне тоннеля,

уходящий за плавный поворот пунктир фонарей и прожекторов только

подчеркивает глубину и высь подземных пространств, то там, то здесь

озаряемых вспышками электросварки. Вспышки выхватывают затерявшиеся

в сизых джунглях арматуры темные человеческие фигурки, фигурки маячат

на неясно проступающих из мрака ажурных фермах опалубок. Ревут

груженые бетоновозы, надрывно гудят насосы и лебедки скиповых

подъемников. Скребут о камень гусеницы бульдозеров и передвижных

бурильных установок, пронзителен вопль сирен, глохнут человеческие

голоса, люди, разговаривая, стукаются краями касок и, не слыша друг друга,

108

переходят на язык жестов.

– Слушай, откуда берутся такие? – сквозь рев надвигающегося КрАЗа

кричит начальник Управления механизированных работ Казбек Хуриев. —

Кончил бетон в тоннеле и хоть бы шампанское поставил! Откуда такие

берутся?!

Рослый, ладный, в щегольской каске без полей, в туго подпоясанной

меховой тужурке, Саша Мальцев добродушно посмеивается Его участок и в

самом деле кончил свою долю в тоннеле, так и не дав обогнать себя главному

сопернику – Гидроспецстрою. А те уже на пятки наступали. МАЗы шли

один за другим, блок сдавался за блоком, не ожидая, когда бетон схватится,

люди перекрывали только что забетонированный участок специальными

мостками и шли дальше вперед, такие единые, слитные в своем стремлении к

победе!

В одну из самых «пиковых» ночей, когда работы в тоннеле достигли

предельного размаха, на бетонном заводе сломался пневмоподъемник

цемента. Завод стал. В ту же ночь за сломавшейся деталью ушла экстренно

снаряженная машина в далекий Шамалды-Сай. В ту же ночь она вернулась

обратно. В ту же ночь бригадой Николая Максина был собран новый

пневмоподъемник, собран и поставлен на место, не дожидаясь подъемного

крана, хотя весит эта штука шестьсот килограммов.

А сейчас «пик» для заводчан прошел, можно помечтать о командировке

в Москву или Красноярск, можно спокойно встречать товарищей из тоннеля

и не без подначки допытываться у них:

– Ну что вы там, скоро кончите? Где думаете Новый год встречать? На

створе? Или все-таки дома?

А на створе по-прежнему напряженно, по-прежнему не до Нового года.

Здесь все еще кладут бетон, строят объезд над выходным порталом, здесь все

еще в разгаре работы по цементации стен и лотка тоннеля.

Еще предстоит закрыть бетонными пробками устья подходных штолен,

демонтировать, убрать прочь десятки тонн металлоконструкций, управиться

109

с массой всяческих недоделок, работы неблагодарной, расхолаживающей и

потому требующей до конца сохранить наступательный порыв штурмующих

бригад.

У дверей кабинетов Серого, главного инженера стройки Леонида

Азарьевича Толкачева, заместителя начальника стройки Петра Федоровича

Шинко несменяемые засады корреспондентского корпуса. «Охотятся» за

Хуриевым, за Татаровым и Бушманом. Но точного срока нет, да и не может

быть. Ясно одно: все теперь измеряется днями. Подстегивает конец года,

необходимость успеть к весеннему паводку отсыпать верховую перемычку,

подстегивает, наконец, обещание – перекрыть Нарын в 1965 году!

Над Токтогульским створом гудит обжигающий ветер. Он стелет по

земле пламя костров, у которых наскоро отогреваются люди, он мечет в лица

вихри белой каменной пыли и уносит голоса. В вагончике участка освоения

склонов сидят его начальник Дмитрий Бушман, начальник участка

механизированных работ Александр Пятерев и Казбек Хуриев, с трудом

удерживающий в еще не отошедших с мороза пальцах черный карандаш. Все

работы по осуществлению перекрытия поручены им, и сейчас надо думать,

кому из людей можно доверить эту честь.

– Начнем с первых. С тех, кто пробил сюда бульдозерную тропу, кто

ставил здесь первые палатки, кто встречал здесь первую зиму памятного 1962

года. Пиши Сеяра Феттаева, Анатолия Курашова. . Давайте распишем буль-

дозеры. . В каждой кабине трос. Два троса. Давайте распишем остальных

людей. . Давайте сделаем все лучше, чем это было в январе 1959-го, чем в

октябре 1961 года. Сегодня мы встречаемся с Нарыном в третий раз. Давайте

распишем, как все будет выглядеть!

В тот вечер Толя Балинский добрался до дому позже обычного. С

трудом стащил заляпанные окаменевшим раствором спецовку и ботинки,

мельком глянул в зеркало на свое обожженное постоянным холодом, серое от

каменной пыли лицо.

Эля включила газ, разогрела ужин.

110

–Ты чего так поздно?

–Собрание было.

–А чего сияешь?

–В список попал.

–Ох, Балинский, вечно ты куда-нибудь попадаешь, в какой список-то?

–Участников перекрытия реки Нарын.

–Рад? Можно поздравить?

–Ну... Подъемчик есть.

С ПЕРЕКРЫТИЕМ ВАС, БРАТЦЫ!

Будильник изобретен для строителей. Иначе как проснуться в

назначенное время, если со створа вернулся только в час ночи? Если через

каждые пятнадцать минут приходилось вскакивать к телефону, потому что

звонки могли быть только со створа? Бушман и на этот раз поднялся к

телефону, но телефон молчал – звонил будильник. Несколько минут

одеться, несколько минут разогреть вчерашний борщ и уже на ходу выпить

чашку крепкого чая. Бриться некогда, сунул электробритву в карман. И еще

несколько минут искал очки, которые куда-то сунул перед сном.

А под окном уже нетерпеливо пофыркивал «уазик», и, когда начальник

участка освоения склонов рывком распахнул дверцу, его встретил

приглушенный голос Казбека Хуриева, с головой закутавшегося в белый

полушубок:

– Ну и горазд ты спать, Бушман!

Было три часа сорок пять минут.

Машина взяла с места, унеслись в ночь спящие дома Кара-Куля,

замельтешили в свете фар бетонные парапеты на серпентинах перевала

Торпу. И всю получасовую дорогу до створа в «уазике» молчали, потому что

все было давно сказано и сегодня нужно было только действовать. Так

начинался для них этот день – 6 января 1966 года.

111

Впрочем, для «уэмэровцев» этот день не имел начала. Так смешались

границы дней и ночей, границы суток и смен, что, когда прораб заказывал

диспетчеру машину на день перекрытия, он просил ее на завтра, хотя это

«завтра» уже давно наступило. И когда первая из машин, проехавших в этот

день из Кара-Куля на створ, – «уазик» Хуриева – вырулила на залитую

слепящим светом прожекторов шестнадцатую площадку, день перекрытия

Для бригады Юрия Аникеевича Новожилова был в самом разгаре.

К машине вышли прораб Кайрат Умралин и мастер Владимир Гребенюк.

Никаких приветствий: они, собственно, не расставались, было только

несколько отрывочных и лишь им до конца понятных фраз. И снова «уазик»

срывается с места, и шестнадцатая площадка с ее нагромождениями

заготовленных для перекрытия скальных глыб и застывшей в ожидании

приказа колонной тяжелогруженых самосвалов уходит за поворот.

Впереди, выхваченный из мрака сильными прожекторами, возникает

банкет верховой перемычки. Над прораном портрет Токтогула и красно-

белая полоса лозунга. Выше скальная стена уходит в непроницаемую темень,

из-за нависшей глыбы которой едва-едва выглядывают залитые белой луной

скалы отметки «1300». Проран освещен, вода в нем как зажатая в спираль

стальная пружина, несущаяся со скоростью одиннадцати метров в секунду.

Сразу за прораном, за его перепадом эта литая пружина словно взрывается,

она образует безумно ревущий, грохочущий котел, дрожь его каменных стен

передается банкету, и тот подрагивает, настолько силен напор рвущейся из

плена реки.

Хуриев хлопает дверцей, идет к тоннелю. А его ствол все еще забит

машинами, там все еще устанавливают датчики контрольно-измерительной

аппаратуры, режут торчащие из стен пеньки стальных балок.

– Елкин к двум часам должен был уйти из тоннеля,– докладывает

вынырнувший из-за экскаватора Саша Пятерев. – А сейчас сколько? Пятый!

Я перемычку трогать не могу!

–Ты поспи иди, Саша, – просит его Хуриев. – Заберись в «уазик» и

112

отдохни. Хотя бы час, там тепло, слышишь?

В черноте предутреннего нёба над створом появляется спутник. Его

заметил кто-то из гревшихся у костра, показал другим. Как утверждают

летописи, не было в старину ни одной порядочной битвы, накануне которой

не появлялось бы небесное знамение. Знамения определяли исход битвы.

Они предвещали победу или поражение. Что предвещаешь ты, спутник? Ведь

«Нарын есть Нарын», смысл этого ходячего на стройке выражения

постигается именно здесь, на мягко прогибающейся под тяжестью буль-

дозеров земляной перемычке, на ощетинившемся клыками тетраэдров

верховом банкете.

Хуриев поднимает руку. Рев дизелей глохнет, бульдозеристы, их

бригадиры Сеяр Феттаев и Анатолий Курашов собираются вокруг

начальника УМРа. – Курите, ребята, пока время есть.

Идет по кругу пачка сигарет, в двух шагах тяжело бьет об осыпающуюся

кромку черный Нарын. Хуриев припадает к нивелиру, целясь объективом в

деления полосатой рейки. Ошибиться нельзя. Снимешь с перемычки лишнее,

и кто знает, удержит ли она Нарын? А в тоннеле люди, машины. Когда же в

конце концов они уйдут оттуда?

Они уходят в семь утра. Что-то торжественное было в их уходе. Ползли

бульдозеры, ползли, дергаясь на поворотах, как танки, медлительные

подъемники, ползли телескопические вышки и дежурные машины.

Гидроспецстрой уходит из тоннеля! Там, перед входом, остается лишь пламя

брошенных костров, там дотлевает опалубка, подожженная брызгами

расплавленного металла, там все еще светит редкая гирлянда электроламп,

которую уже некогда и некому снимать.

Уходят с перемычки и бульдозеристы. Остается лишь № 81 Хаписа

Шадыева. Чем глубже он срежет перемычку, тем легче будет перекрывать

Нарын. А перемычка срезана почти вровень с водой, на ее наклонной плоско-

сти проступают темные пятна, когда бульдозер доползает до края и валит

грунт в Нарын, его нож задевает воду, и кто-то, не выдерживая, кричит:

113

– Смотри, Хапис, останешься в Нарыне!

Но Хапис не слышит. За стеклом коричневый подшлемник,

внимательное лицо и щегольские усики. «А, ничего, – говорит улыбка

Хаписа. – Мы привыкли. В другой раз пешком бы не прошел, где на

бульдозере пролез...»

. .Накануне в Доме техники состоялась долгожданная пресс-

конференция. Ее вели секретарь парткома Мирзали Абдурахманов,

начальник стройки Зосим Серый, главный инженер Леонид Толкачев. Был

задан вопрос, кто сбросит в проран первые «негабариты». Не было вопросов

о другом – кто погрузит их? А ведь ход перекрытия определялся не только

на верховом банкете, а скорее всего на шестнадцатой площадке, где под

тяжестью скал рвались стальные стропы, где угрожающе кренились

подъемные краны, где люди, как бублики на шпагат, нанизывали на трос по

три, а то и по четыре железобетонных тетраэдра.

И все понимали: будет порядок на шестнадцатой площадке, будет

перекрытие. Поэтому посылали туда самых надежных – верхолазов из

бригад Леонида Каренкина, Геннадия Абрамова, Алексея Петрова, старшим

на увязке тетраэдров был назначен комиссар участка, партгрупорг Василий

Буянов.

Балинский даже рассмеялся, когда узнал о том, что будет грузить

«негабариты». Обычная «невезуха»! Именно это и должно было с ним

случиться, именно это! Ждать бог знает сколько времени, насквозь

процементироваться ради этого дня в обводном тоннеле, пробиться в конце

концов в число участников перекрытия, а перекрытия не увидеть! Вечная

история! Не везет, и все!

И еще одна история. Когда ехали на створ, у моста через Нарын их

остановил наряд милиции, появившийся здесь в связи с небывалым для Кара-

Куля наплывом гостей.

–Куда?

–На створ.

114

–Ваши пригласительные билеты?

–Какие билеты, мы на смену!

–Ничего не знаем. Без пригласительных билетов проезд запрещен.

–Да вы что, смеетесь?..

Ребята от неожиданности пустились было в пространные объяснения, но

тут же, осознав комизм ситуации, махнули рукой. За ними и так сейчас

примчатся. Закурили, удобно развалились на лавках, всем видом выказывая

готовность стоять на месте хоть до конца перекрытия и ждать.

– Ну что ж, мы понимаем. Нельзя, так нельзя! – хмыкнул Балинский.

А мимо торопливо проскакивали машины со счастливыми обладателями

пригласительных билетов, ехали гости из Москвы и Фрунзе, из Оша и Таш-

Кумыра, из райцентра и окрестных колхозов, ехали корреспонденты газет и

журналов, кинохроники и телевидения, ТАСС и радио. Они могут спешить.

Могут занимать места на смотровых площадках, нетерпеливо поглядывая на

часы. Может даже прозвучать команда, взлететь сигнальная ракета, а пере-

крытия все же не будет. Не будет, потому что главные действующие лица до

створа еще не добрались. Они сидят в кузове обшарпанной дежурки,

постукивают от холода рантами побитых горных ботинок, покуривают, пряча

сигарету от ветра в кулак, и тихо улыбаются чему-то своему. Очевидно,

тому, что у них не оказалось пригласительных билетов. Так неожиданно

довелось еще раз осознать, что значит рабочий человек. Нет без него ничего.

И ничего не будет.

Покуривать пришлось, конечно, недолго. Скрип тормозов сразу

нескольких машин, растерянные объяснения ревностных исполнителей «от»

и «до», на которых в эту минуту жаль было глядеть, бешеный бег машины по

бетонке и вдруг разом нахлынувший азарт горячей, необычной, праздничной

работы. Синий чад перегруженных машин, вибрирующий стон тросов, визг

железа, резкие отмашки строповщиков, их безмолвно обращенные к

шоферам взгляды, дескать, как там дела, на проране, много еще?