Текст книги "Летние сумерки (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

…Отдышавшись, Зонтик снова побежал в сторону, куда уплыла баржа. Он уже не лаял и не скулил; усталый, натыкался на коряги, сбивал лапы об острый ракушечник; к рассвету добрел до места, где на фарватере работала землечерпалка, к которой была пришвартована баржа. Радостно взвизгнув, Зонтик бросился в воду. Если бы он и подплыл к барже, все равно не смог бы на нее взобраться, даже не дотянулся бы до кранцов, но его снесло течением к моторке, стоящей невдалеке на якоре; в лодке сидел механик землечерпалки – закинув удочку в проводку, он глазел на поплавок и вдруг услышал за спиной поскуливание; обернулся – какая-то шавка царапает борт, пытается забраться в лодку, а течением ее так и несет. Механик успел схватить собаку за загривок, втащил в лодку. Пес чихнул, фыркнул, отряхнулся, лапы его расползлись, изо рта и носа потекла вода.

– Э-э, да ты, брат, я вижу, здорово нахлебался. И откуда же это ты взялся на середине реки?!

Любовь к «братьям нашим меньшим» свойственна каждой подлинно русской душе. Механик не был исключением – он постелил Зонтику на сланях мешковину, а наловив рыбы, подгреб к землечерпалке и поднялся с собакой на подрагивающую от двигателя палубу.

– Во, пирата выловил, – объявил матросам, и те, сердобольные русские души, бросились гладить бедолагу, потащили кормить, но Зонтик вырвался из дружеских объятий и дунул к барже, пришвартованной к землечерпалке. Еще издали он учуял – баржа чужая – пахла песком, а не углем. Шкипер баржи, дремучий старик, жил одиноко, даже живности никакой не держал, и вначале хотел прогнать собаку, но даже в дремучей русской душе есть место для сострадания.

– А-а, пущай остается, – пробурчал старик. – Опять же ворон шугать будет – всю вяленую рыбу склевали.

На следующий день за баржей пришел буксир и потащил ее вниз по течению. Около Белоомута буксир подвел баржу к другим баржам. Как только пришвартовались, Зонтик побежал искать свой плавучий дом – бегал по трапам от одной посудины к другой; одна пахла щебенкой, другая древесиной, третья – песком; со многих барж его прогоняли – у всех были свои собаки.

…В тот вечер Таня читала книгу в каюте и щелкала жареные тыквенные семечки. Родители уплыли на лодке в город за покупками. Внезапно за дверью послышался визг, сопенье, топанье, царапанье. Таня распахнула дверь, и к ней бросился Зонтик – он подпрыгивал, лизал девчушке лицо и руки, неистово вертел головой и хвостом, радостно лаял и вся его мордаха сияла от счастья.

…Утром пришли в Серпухов; Катерина как и грозилась, осталась с дочерью в городе. Иван помог им отнести вещи домой, принял баню и вернулся на баржу. Трое суток баржа стояла в порту под разгрузкой; время от времени Иван наведывался домой – помогал Катерине выкапывать картошку, пилил дрова на зиму. На четвертый день баржу погнали в Коломну.

– Давай решим так, – сказала Катерина мужу на прощанье. – Сезон уж доработай, потом сразу бери расчет. Хватит мотаться, пора жить по-людски.

Иван кивнул, шмыгнул носом.

– Да, Катюш, да. Будь по твоему.

А Зонтику украдкой бросил:

– Ничего, мы с тобой и вдвоем не пропадем (в русской душе оптимизм – первейшая вещь).

…Стояла осенняя теплынь, в прибрежных тополях по-летнему галдели птицы, в жухлых ломких камышах плескалась рыба, лесные склоны желтели от грибов лисичек. На берегах вовсю шел сенокос, на реке то и дело встречались моторки со стогами, и до баржи доносился сладкий запах сена.

…В Коломне баржу целый месяц таскали со щебенкой от камнедробильного завода до порта, и когда в конце сентября наконец послали в устье реки на дровяные склады, начались затяжные дожди. Каюта и рубка пропитались влагой, по утрам Иван подолгу не вставал с койки, курил, смотрел на запотевшее окно и на падающие с потолка капли, на клочья дыма буксира, сочившиеся в дверную щель. По берегам тянулись темные от дождей деревни и раскисшие дороги, виднелись развалившиеся шалаши рыбаков, перевернутые вверх дном лодки, пустующие стоянки туристов. Сказывалась накопленная усталость и, несмотря на великое терпенье русской души, Ивана стало раздражать унынье на берегах и белый от размытой щебенки трюм баржи, и конопатый, как сморчок, рулевой буксира, который скалился в своей рубке и делал отмашки проходящим судам, и даже Зонтик – Иван покрикивал на собаку, шпынял, если тот крутился под ногами, Зонтик забивался под койку, сворачивался клубком и не вылезал из укрытия до ужина.

…Через неделю баржа, в числе многих других, пришвартовалась у штабелей бревен и горбыля. Перед этим целые сутки грохотал тяжелый ливень, и вдруг сразу стихло. Иван сошел на берег и направился в сторону поселка. Он шел по дощатым пружинистым настилам, а перед глазами текла глинисто-желтая вода, в ушах стоял рокот двигателя буксира и шум воды от винта. Осоловелый от счастья Зонтик гонял по берегу кругами, прыгал к Ивану лизаться.

– Ладно, ладно, – бормотал Иван. – Распрыгался, как козел. Смотри, лапы собьешь.

А про себя думал: «Стосковался по земле. Природа свое берет, никуда не денешься. Все ж, видать, человеку надобно жить на твердой почве. Катерина права, надо кончать мотаться». (Вот противоречивая русская душа!)

В поселке Иван сразу направился к магазину – «Надо отовариться провизией, – подумал, – да запастись выпивкой для согрева. Как-никак еще месяц кантоваться, а холода свое берут».

В магазине особых продуктов не было – только хлеб, перловка, да карамель, у весов стояла бочка с солеными огурцами и ящик с сушеными грибами. Из выпивки имелась «Рябиновка» и коньяк. Водку завозили два раза в неделю, и слух о ней катился по деревням раньше самоходки, которая ее везла; к приходу баржи к магазину со всех окрестных деревень спешили отчаянные русские души. Ивану повезло – накануне был завоз; в магазин то и дело заходили рабочие с деревообрабатывающего завода.

– Ну что вам, Коль, Вась? – спрашивала продавщица.

– Сама знаешь.

Продавщица наливала вошедшим по стакану водки, протягивала по конфете на закуску. Спокойно и деловито мужики выпивали водку, заедали конфетами и выходили; на пороге сталкивались с напарниками – те обстоятельно выясняли:

– Ну что, Коль, Вась, освежились?!

– Освежились малость.

Закупив продукты, Иван тоже опрокинул стакан, конфету отдал Зонтику; потом вышел из магазина, закурил и вдруг – как всякая открытая русская душа – почувствовал сильную потребность поговорить. Он снова вошел в магазин, пристроился к компании рабочих. Обычно молчаливый, а в те дни еще и одичавший от одиночества, Иван разговорился, доверительно рассказал о речных делах, затем проводил рабочих к заводу и по пути все говорил о своем Серпухове, жене Катерине, дочери.

…Несколько дней баржи грузили лесом, и все это время Иван торчал в магазине, а после заводской смены уже встречался с рабочими основательно – за бутылкой (какой же «разговор по душам» без нее?). Под конец каждой встречи мужики обнимались, клялись в дружбе до гроба (опять-таки святая простота любвеобильной русской души) и непременно пели песни. Без хоровой песни русской душе просто-напросто не прожить; без чего угодно можно – без приличного жилья и достатка, без сносной работы и здоровья, даже без личного счастья, но без песни – никак нельзя. И без дружбы. В этом неповторимость русской души.

Когда баржа снова тронулась в путь, уже наступила глубокая осень – обычно светлая, мягкая река стала темной и стылой. Иван тосковал по дому, считал дни, когда кончится навигация и он сможет бросить баржу. Теперь, как он ни размышлял, все на реке получалось из рук вон плохо: и ремонт моста, и спиленные дубы, и землечерпалки, уродующие реку, и плавмагазины, торгующие тушенкой налево. «Все запреты на реке – одна нажива для ловкачей», – злился Иван.

…В ледостав он уволился из пароходства и вернулся в автопарк. На работе его встретили неплохо, допустили к новому заграничному подъемнику, только Иван заметил, что одни смотрят на его возвращение, как на поражение и вроде осуждают; другие хмыкают: «Сам не знает, чего хочет. Взрослый мужик, а не нашел себя». Катерина радовалась, что в семье все наладилось, с получки купила мужу новую рубашку, одеколон для бритья.

…Зима прошла спокойно, а с наступлением весны Ивану вдруг ни с того ни с сего стали сниться широкие окские плесы, Озерские заливные луга, сосновые боры и березовые рощи под Коломной. Отправляясь на работу, он старался не смотреть в сторону реки; а днем, в гараже, прямо задыхался от тесноты и запаха солярки; ни с того ни с сего перед ним появлялись – бакенщик Колька и рыбнадзор, пастух Михалыч, рабочие в устье… Какая-то боль вселялась в Ивана, эта боль не давала ему покоя – у него все валилось из рук.

…А от грузового причала уже отходила одна баржа за другой. Баржа Ивана еще стояла, но по слухам на нее оформлялся какой-то молодой парень. Узнав об этом, Иван крепко выпил и домой пришел поздно, когда Катерина и дочь уже спали. Ночью он несколько раз вскакивал, закуривал, выходил на террасу, а с рассветом оделся, достал шамовочный рюкзак, окликнул Зонтика и направился в пароходство. Ох уж эта загадочная, непредсказуемая русская душа!

Очерки

Вид с перевала

Игорь – сухой, поджарый, дочерна загорелый, с обветренным лицом, на котором выделяются большой нос и торчащие жесткие, как проволока, усы; он ассоциируется у меня с бескрайней тайгой и бурными порожистыми реками, хотя никогда не был таежником, а все его байдарочные походы проходили по спокойным речушкам средней полосы. Тем не менее в его облике и скупых манерах угадывается природная выносливость, хватка бывалого туриста, отличного ходока. Когда он идет с рюкзаком по маршруту, я знаю точно – он может идти сколько понадобится. В отличие от меня, у которого уже появился лишний вес, Игорь в свои пятьдесят лет выглядит молодцевато – ежедневно делает зарядку, обливается холодной водой и не упускает случая подставить тело под солнечные лучи.

Много лет мы с Игорем ходим на байдарках, но однажды подумали: а не пришло ли время изменить привычным путешествиям?

– В нашем возрасте пора объездить полмира, – сказал Игорь. – Но поскольку мы не можем этого сделать, давай хотя бы отправимся на Кавказ, познаем жизнь южан, окунемся в море – я уже забыл, как оно выглядит. Как ты на это смотришь?

Я семь лет не был на юге, а тут еще дождливое лето в Москве, короче, мы тогда же решили махнуть в горы, перевалить через Кавказский хребет и несколько дней отдохнуть на побережье. Мы наметили доехать до Армавира, затем на автобусе до Майкопа, а дальше сто пятьдесят километров отмахать пешком и на попутных машинах, благо на нашей старой карте горы пересекала автодорога. Впоследствии оказалось, что никакой дороги на самом деле нет, что на карту ее нанесли умышленно – на старых картах это делалось для дезориентации разных шпионов. Но мы в дорогу поверили и в один холодный сентябрьский день сели в поезд на Армавир, причем, как у нас заведено на транспорте, билеты достали с трудом, хотя состав оказался полупустым.

Поезд прибыл в Армавир во второй половине дня; привокзальную площадь затопляло солнце, повсюду сновали говорливые загорелые южане в пестрых одеждах. Нам повезло: автобус на Майкоп шел через час и у нас было время пообедать. Наметанным взглядом Игорь окинул местность и показал на раскидистые каштаны, под которыми дымили мангалы. Под шашлыки взяли бутылку вина и, для дегустации, крепких местных сигарет. Когда подошел автобус, у нас было настроение – лучше нельзя придумать.

Часа два автобус бежал по извилистой дороге, в череде холмов и ложбин и редких убогих сонных селений. К вечеру въехали в тихий, довольно чистый городок со множеством троллейбусов пяти маршрутов, которые непонятно где пролегали, поскольку мы насчитали всего две центральные улицы. На одной из них по совету таксиста сели в автобус, который шел до окраины Майкопа.

Что поражало на окраине городка, так это обилие отделанных фигурной плиткой одноэтажных домов. За каждым домом стояли плодовые деревья, а перед фасадом – непременно изгородь из листового железа. На большинстве изгородей висели предупреждающие таблицы: «Осторожно, злая собака!». Кое-где для большего устрашения красовался бездарно намалеванный «наш брат меньшой». Но на некоторых домах виднелись красные звезды – как и в подмосковных деревнях, этот знак означал, что в семье кто-то погиб на войне.

Мы вышли на развилке пустынной дороги и принялись голосовать, показывая в сторону предгорья, которое уже четко обозначилось на фоне заходящего солнца.

Километров десять нас подбросил шофер пустого допотопного автобуса, затем притормозил «Москвич» с местным номером.

– Забирайтесь! – услышали мы. – По трояку дадите, и порядок.

За рулем машины восседал мужчина нашего возраста, рядом полулежал светловолосый парень.

– На турбазу, что ли? – бросил мужчина, рванув с места.

– Мы не совсем в курсе, – начал Игорь, – по карте турбаза в Каменномостском?

– Нет, в Ходжохе. Там все одно, разберетесь… У нас ведь все шиворот-навыворот. Нарочно, что ли, дурят головы?! Там, наверху, кто все это придумывает, им тоже надо чем-то заниматься. Зарплату получают. И побольше, чем наш брат… Вот и меняют названия. То городу дадут имя какого-нибудь деятеля, а потом деятеля снимут, прежнее название восстановят. Народ смеется…

Мужчина говорил, мы с Игорем поддакивали, парень, развалившись, молчаливо смотрел на дорогу. Быстро темнело, незаметно холмы превратились в горы. Миновав несколько освещенных селений, «Москвич» въехал в Ходжох.

– Здесь мы сворачиваем, а турбаза там, пять минут ходьбы, – мужчина показал в сторону.

Мы с Игорем полезли в карманы, чтобы расплатиться, но парень вдруг принял нормальную позу и, обернувшись, спросил:

– Сами-то откуда?

– Из Москвы.

– Ого! – мужчина покосился на нас и присвистнул. – Небось проверять чего едете, а я тут разговорился. Ладно, не надо мне ваших трояков. Пока!

Мы вскинули рюкзаки и двинули по узкой улочке с редкими фонарями.

Над нами уже было густое темное небо с мерцавшими крупными звездами, но поселок не спал. Фонари высвечивали прохожих, стариков и детей перед домами, улицу перебегали собаки и кошки, раза два мимо нас с оглушающим грохотом пронеслись на мотоциклах подростки.

Турбаза называлась «Горная»; ее мы разыскали по громкой музыке, доносившейся с танцплощадки.

– Где здесь начальство? – спросили у одной туристки.

– Все уехали в город. Здесь только старший инструктор Геннадий. Он в баре.

Бар находился за танцплощадкой и представлял собой отделанное деревом помещение с оленьими рогами у стойки. За столами местные черноволосые парни активно обхаживали туристок, в основном девушек славянок – как мы узнали позднее, это была группа из поволжских городов. Кто-то указал нам на Геннадия, мужчину неопределенного возраста в белом костюме; он ходил от одного стола к другому, расточая улыбки, по его нетвердой походке и бессвязным репликам было ясно, что он навеселе. Нас он встретил приветливо, даже радостно; мы объяснили, что путевок не имеем, но хотели бы переночевать на турбазе, а утром с какой-нибудь группой отправиться в горы. В доказательство, что перед ним серьезные люди, а не проходимцы, мы протянули журналистские билеты.

Удостоверения произвели на Геннадия обескураживающее впечатление – он моментально протрезвел, нервно сглотнул, вытянулся и стал похож на алтарный образ в храме. Тихим голосом доложил, что рад «таким самодеятельным туристам», что «свободные места на турбазе есть» и сейчас он «все устроит». Похоже, Геннадий решил, что мы непременно из центральной газеты, хотя Игорь работает всего-навсего редактором в научном журнале, а я вообще к журналистике имею косвенное отношение – делаю иллюстрации в детском ежемесячнике. Ни Игорь, ни я за свою жизнь не написали ни одной статьи, но Геннадий явно посчитал, что мы явились в его вотчину неспроста и отчет о его работе будет известен всей стране.

Нам выделили вполне приличную комнату с двумя аккуратно застеленными кроватями. Перед сном мы выпили в баре по чашке кофе и проконсультировались у Геннадия насчет маршрута. Он подробно объяснил и добавил:

– Туристы из разных городов и всех возрастов. Бывают постарше… – он хотел сказать «вас», но осекся и тут же вывернулся: – Бывают семейные, но детей до шестнадцати лет на маршрут не пускаем… Две трети в группе, как правило, девушки. Недавно, умора, объявились две девицы… в положении. Одна на пятом месяце, другая на шестом. «Вы что, с ума сошли?» – говорю им, а они – «пройдем!». Ну, конечно, снял их с маршрута… А некоторые покупают путевки, потому что в них указан отдых у моря. Приедут сюда и, как узнают, что топать по горам семьдесят пять километров, поворачивают назад и поездом через Белореченск вокруг гор добираются до моря.

– Семьдесят пять километров?! – растерянно переспросил я, прикинув наши не такие уж неисчерпаемые силы.

Мы с Игорем предполагали пройти не более тридцати.

– Но на карте есть автодорога, – недоуменно вставил Игорь.

– Хм, дорога, – Геннадий рассмеялся. – От следующей турбазы ходят лесовозы километров десять, а дальше тупик.

Укладываясь спать, мы с Игорем не проронили ни слова – предстоящий трудоемкий поход вселял некоторое уныние.

Проснулись от хриплого голоса, в рупор созывали всех на зарядку. Выглянув из своей обители, мы изумились красоте пейзажа: турбазу обрамляли каштаны с гроздями колючих плодов и высоченные белесые платаны, восходящее солнце золотило верхушки лесистых гор. Ополоснувшись под умывальником, мы налили в столовой термос чая и плотно позавтракали из запасов, которыми обзавелись еще в Москве.

Через час туристы собрались на линейку. Геннадий, уже в спортивном костюме, подтянутый и серьезный, отчитал нескольких туристок, у которых до утра остались местные сердцееды, дал последние наставления группе, уходящей в тренировочный поход, и объявил, что инструкторы могут начать «минуту прощания».

Мы думали, туристы пожелают друг другу счастливого пути, но вдруг услышали, как они хором стали выкрикивать:

– Чтоб вам ноги промочить! Не добраться до приюта!

– Чтоб вас осы покусали! Забодали туры!

– Чтоб вам руки поломать! Не увидеть моря!

– Чтоб вам в речке утонуть, заблудиться в чаще!

Группы устроили некий спектакль. Только теперь я заметил, что на турбазе во всем ощущалось присутствие юмора: на клумбе дощечка: «Не правда ли, красиво? Не стоит топтать, верно?», у бара щит: «Если вы не любите душистый крепкий кофе, прохладительные напитки и музыку, к нам не заходите». И повсюду: на корпусах столовой и душевой виднелись надписи, вроде такой: «Тот, кто не улыбается хотя бы один раз в день, нам не товарищ».

И я вспомнил наши московские улицы, надписи на газонах: «Не ходить!», «Не лежать!», «Штраф!». В овощном магазине: «Не ешь немытое – зараза!». На столбе электропередачи – череп с костями, а пониже: «Не влезай, убьет!». А здесь, около рубильника, наоборот, кто-то нацарапал: «Влезай, если надоело жить!».

Но экипировка туристов оставляла желать лучшего: кондовые палатки, тяжелые широченные штормовки, не рюкзаки, а мешки для картошки. И все защитного цвета, словно люди отправляются не на отдых, а на фронт. В который раз я подумал: «И когда наша промышленность начнет выпускать легкое, яркое снаряжение?». Вспомнил польские и немецкие палатки, австрийские рюкзаки, японские куртки, которые встречал у московских туристов, и вздохнул…

Когда туристы закончили напутствия, Геннадий подал команду:

– А теперь подошли к рюкзакам.

Смеясь, перекидываясь шуточками, туристы надевали рюкзаки, выстраивались в цепочку.

Мы сели в автобус с группой, отъезжающей на турбазу, где начинался маршрут, и оказались самыми пожилыми среди туристов, но молодые люди, казалось, и не замечали возрастной дистанции между нами, запросто выспрашивали, откуда мы и кто, и бывали ли раньше в горах, угощали яблоками, приглашали на турбазе сыграть в волейбол. Мы улыбались, на все смотрели бездумно и радостно – новизна происходящего вселяла юношеский пыл, дух скитальчества, всякого рода чудачества.

День начинался жаркий, автобус трясся и раскачивался на каменистой дороге. Шофер, парень с гладкой прической, оказался не только классным водителем, но и прекрасным гидом – за пятьдесят километров пути успел поведать чуть ли не всю историю края. Каждый раз, когда мы проезжали мимо какой-либо достопримечательности, он притормаживал и со знанием дела рассказывал о событиях, которые здесь происходили в прошлом: о поселениях казаков, о князьях, о таинственных болезнях, опустошавших целые селения, о подвигах горных стрелков во время войны. В его рассказах реальность переплеталась с вымыслом, но он искусно расцвечивал нашу поездку. Закончив очередной рассказ, оборачивался в салон:

– А теперь песню для вашего шофера. Пусть ее начнет самая красивая девушка, – расплывался в улыбке и прибавлял газ.

Мы ехали вдоль реки Белой, прозрачного, мелководного потока; назад убегали живописные склоны, поросшие буком и пихтой. Где-то через час пути река сузилась, ее течение стало стремительней, в потоке возникли валуны, дорога поползла наверх, и вскоре мы очутились на краю каньона. Некоторое время огибали отвесные скалы, и, когда я смотрел вниз на бурлящие водопады и облака водяной пыли, становилось страшновато.

Потом автобус выехал на равнину, миновал опытную станцию Ростовского лесотехнического института, как пояснил шофер, где на склоне горы студенты посадили елки таким образом, что издали они читались, как юбилейная цифра их института, и, наконец, проскочив деревянный мост, автобус въехал на обширную поляну и остановился перед какими-то символическими воротами, над которыми висел плакат: «Добро пожаловать на турбазу „Гузерипль“».

Мы выбрались из автобуса и увидели за деревьями островерхие дома, хозяйственные постройки и загорающих туристов.

Группу встретил старший инструктор Колотов. Интеллигентный, с хорошими манерами, он понравился сразу. То ли шофер, то ли инструкторша, сопровождавшая туристов, предупредили Колотова, что с группой двое «дикарей», журналисты из Москвы, но на него это сообщение подействовало в меньшей степени, чем на Геннадия, он дал понять, что подобные гости для него не в новинку. И не удивился, когда мы заявили, что не нуждаемся в многодневной акклиматизации, которая предстояла вновь прибывшей группе, и готовы прямо сейчас, в одиночку, отправиться на перевал.

Спокойно и ровно Колотов объяснил, где начинается маркированная тропа до приюта, нарисовал ее схему, но как бы в обмен за то, что отпускает нас без проводников, решил выжать максимум полезного из нашего визита. Он начал издалека. Вначале в форме вступительной лекции рассказал о том, что имеет диплом специалиста по лесу и работал в лесхозе, но не вынес войны между лесхозом и заготовителями и перешел в инструкторы, десять лет водил группы по маршрутам, а теперь «искушенный во всех делах» – руководитель и имеет «большие планы по расширению турбазы».

– Есть и осложнение, – говорил Колотов. – С нами соседствует биосферный заповедник, он под опекой ЮНЕСКО, вы, наверное, слышали. Так вот, наша тропа идет вдоль границ заповедника, а местами и заходит в него. Долгое время мы с работниками заповедника жили дружно, взаимных претензий не было. Мы выписывали им тушенку и сгущенку, они нам выделяли сухостой для костров – в приютах ведь нет элетроэнергии. Но теперь нам фондовые продукты сократили, и мы лесничим ничем помочь не можем. А они сразу запретили брать сушняк, грозятся вообще закрыть маршрут. А мы за сезон пропускаем более восьми тысяч туристов…

В заключение добавил:

– Там, за турбазой, еще есть дорога. Километров десять до лесоповала, но лобовая, идти трудновато. Если хотите, подождите. Через два часа туда пойдет одна группа. Рюкзаки туда уже повезли. Вообще-то это запрещено, но в группе одни девчата. Я их пожалел… Но что хотелось бы… Обратите внимание на дела леспромхоза. Ведь пилят бук и пихты, а им по триста-четыреста лет. И часть не вывозят. Верхушки и ветки бросают, они гниют. А что остается после повала и волока?! Поваленные деревья губят молодую поросль. Сильное дерево еще выкарабкается, а слабое обречено. А волок вообще все срезает под корень, пора этому варварству положить конец…

– Похоже, мы все больше осваиваемся в роли самозванцев, – сказал Игорь, когда мы вышли на дорогу. – Этих людей можно понять, они ищут помощи где можно…

– Но, пожалуй, не стоит их разубеждать, – сказал я. – Иначе не сможем беспрепятственно идти по горам. Придется ухлопать массу времени, ждать выхода групп.

Мы пошли по выбитой тяжелыми лесовозами, круто уходящей вверх дороге. Солнце палило вовсю, и, хотя мы старались идти под тенью деревьев, вскоре порядком взмокли. Скинув рюкзаки, сняли рубашки и сели перекурить. Стояла тишина, все дышало покоем: нас окружал почти реликтовый буковый лес – прямо-таки исполинские деревья и заросли всевозможных кустарников. Дорогу перебегали юркие ящерки, далеко впереди, у сверкающих снегом вершин, кружили коршуны.

Пройдя еще километра три, услышали сзади рокот, и вскоре из-за поворота показался порожний лесовоз. Мы подняли руки.

– На приют, что ли? – притормозив, бросил грузный мужчина и кивнул на сиденье.

Мы забрались в пахнущую соляркой кабину и, облегченно вздохнув, вытерли с лица пот. Некоторое время ехали молча – шофер не досаждал вопросами, тактично давая возможность отдышаться, а у нас пересохло во рту и было не до разговоров, только когда навстречу нам, натуженно урча, выполз лесовоз, груженный гигантскими пихтами, и машины с трудом разъехались, я не выдержал:

– И у кого поворачивается рука губить такие деревья?

– А что делать?! – отозвался шофер. – Древесина нужна лесопильному заводу в Майкопе. Она идет и на мебельную фабрику, и за границу отправляют. У пихты отличная древесина, а бук вообще редкое дерево – пока сырой, режется как дыня, а затвердеет, становится тверже металла.

– Но что будет, когда вырубят огромные площади? – вставил Игорь. – Ведь их столетия не восстановишь.

– Ну об этом кто ж думает?! – усмехнулся шофер. – Дорубят здесь, полезут в заповедник. Лесхозу нужен только куб. Ухватились за него, и все. Умри, но дай.

Мы проехали несколько заброшенных лесосек, исполосованных глубокими канавами. Повсюду валялись распиленные стволы, засохшие верхушки, изуродованные тракторами ветви.

– Лучшего памятника расточительности и бесхозяйственности не придумаешь, – произнес я и выругался от злости.

– Сюда бы японцев, – сказал Игорь. – Они бы все щепочки пустили в дело.

– Пока живем, рубим, а после нас, как говорится, хоть потоп. Вот до нас начальству есть дело. Недавно какой-то умник додумался, что здесь не тяжелая работа, и решили нас отпускать на пенсию в шестьдесят лет. А раньше мы уходили в пятьдесят пять… Этому умнику покрутить бы тут баранку… Видали, как разъезжаемся?! Кузовами тремся, а колеса висят над склоном… И с пенсии на работу еще никто не вернулся. У многих руки и ноги отключаются… Ну ладно, мне сюда, – шофер кивнул на дорогу, сворачивающую в сторону. – А вам прямо еще час ходу. Там тупик и будка сторожа. Там и тропа начинается.

Вскинув рюкзаки, мы пошли наверх, то и дело спотыкаясь об острую щебенку. Я смотрел на валявшиеся по обочинам деревья и размышлял: «Такая красивая наша планета: роскошные леса, зеленые луга, голубые озера, и во что ее превращает человек! Страшно подумать – в день с лица земли исчезает один вид из животного мира и несколько видов растений, а человек еще безжалостно уничтожает природу. И что нас ждет, если так будет продолжаться дальше? И без ядерной войны цивилизация уничтожит саму себя и планету. Такую планету! Настоящий заповедник во Вселенной!».

Тупик представлял собой площадку с заброшенной ржавой техникой; посреди этого кладбища стоял разбитый балок, невдалеке паслась лошадь. Когда мы подошли к балку, из-под него вылезли дворняги и, лениво облаяв нас, снова уползли в тень. Внутри балка на грубо сколоченном настиле лежал полный седой мужчина; он был в майке и широких замасленных брюках, на оголенном теле отчетливо выступали шрамы.

Мы поздоровались и попросили воды. Приподнявшись, мужчина кивнул на бидон в углу. На наш вопрос, что здесь можно охранять, мужчина прохрипел:

– Слежу, чтобы пни не переворачивали, – и оскалился, довольный своей находчивостью; потом кивнул под лавку, где лежали рюкзаки – как мы поняли туристок, о которых говорил Колотов.

– А где начинается тропа? – спросил Игорь.

– Вон марка, – мужчина указал на дерево, ствол которого украшал прямоугольник, намалеванный красной краской.

– И сколько до приюта? У нас плохая карта, на ней ничего не обозначено, – я имел в виду не схему Колотова, а карту, которую мы прихватили в Москве.

– Дойдете, – буркнул сторож и снова улегся на ложе.

Идти по каменистой тропе через ручьи и завалы оказалось не так-то просто, но все же в лесу было прохладнее, чем на раскаленной солнцем дороге. В тягучей влаге мы преодолели несколько крутых подъемов и спусков, ориентируясь по меткам на деревьях, и вскоре за листвой увидели поляну, на которой стояли палатки и дощатый стол под навесом. На поляне не было ни души.

– Есть здесь кто? – гаркнул Игорь, но никто не отозвался.

Мы скинули рюкзаки, попили воды из родника, устало присели под навесом и тут уловили слабые звуки музыки. Поднявшись, обошли все палатки и в последней обнаружили спящего курчавого парня в ковбойке; рядом лежал включенный транзистор. Парень спал так крепко, что мы еле его разбудили; зевая и растирая глаза, он протянул с кавказским акцентом:

– Что, группа явилась?

– Нет, только двое, – пояснил я. – Идем по собственной инициативе. Колотов нам объяснил, как сюда добраться.

Я нарочно упомянул всемогущественную фамилию, чтобы избежать излишних вопросов. Но парню, казалось, все было безразлично – кто с кем и куда идет. Он явно испытывал недовольство, что перебили его сон; нехотя слез с настила и, почесываясь, поплелся к столу.

– И что, здесь все спят? – спросил Игорь. – Горный воздух на сон клонит?

– А чего еще делать? – простодушно сказал парень.

Весь его вид выражал убежденность, что неторопливый ритм жизни и длительный сон – залог долголетия.

Поплескав на себя водой из родника, парень наконец окончательно проснулся, и мы смогли от него узнать, что находимся в приюте «Армянский», на высоте чуть больше тысячи метров.

– Я-то был уверен, что мы забрались уже под облака, – проговорил Игорь.

Я тоже был в этом уверен и, поскольку еще в Ходжохе узнал про ожидающие нас двухкилометровые перевалы, разочарованно вздохнул. Парень сказал, что следующий приют как раз за этими перевалами, до него двенадцать километров – сказал и гоготнул: