Текст книги "Самоубийство. Подготовка (СИ)"

Автор книги: Лембит Короедов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

В кафе было довольно людно и шумно – разношерстные компании за соседними столиками торопливо напивались, громко смеялись, кричали, ссорились и время от времени предпринимали попытки устроить драку. Мне все же удалось уединиться в укромном углу подальше от всех – я сел у самой решетки, нарочно повернувшись боком к залу, чтобы не соблазнять других посетителей ко мне подсаживаться и вступать в разговор – они, впрочем, все равно несколько раз подходили с разными вопросами ("друг, угости сигаретой", "зажигалки не найдется?", "выпьешь с нами?", "чего один сидишь-скучаешь?"), но я старался изобразить лицом крайнюю степень неприветливости – на каждого подходящего к моему столику человека смотрел так, будто присутствую на его похоронах и вижу его в гробу. В конце концов, они это почувствовали и перестали мне докучать. Тогда я расслабился, растянулся в пластиковом кресле (насколько вообще можно растянуться в пластиковом кресле), снял шлепанцы и поставил ноги прямо на пыльную землю.

У нас везде, где не песок – пыль. Это из-за глинистого грунта. Весь "бугор" над морем – сплошная глина (из нее даже лепят примитивные сувенирные поделки – я сам лепил в детстве каких-то страшных чудовищ, вдохновленный картиной Теодора Жерико "Штудия отсеченных голов" из журнала "Юный художник"). Там, где живут люди, в садах и огородах, почва за сто лет слегка облагородилась – почернела, набрала растительного слоя; там же, где люди только ходят – в центре села между двух гастрономов или вот здесь – на полу бывшего пивбара, иссохшаяся на солнце и вытоптанная глина превращается в мельчайшую, мягкую и теплую пыль – я надеялся, что она узнает мои ноги.

Выпивая и нежа ноги в пыли, я смотрел через решетку кафе на стену сельского клуба из белого кирпича и слушал звуки музыки. Подброшу монетку – выпадет орел, расскажу вам вначале про клуб, а если решка – о музыке. Выпала решка – сначала расскажу про монетку.

– Монеты -

В далекие 70-е, когда это кафе-шалман было еще пивбаром, мы часто приходили сюда вечером после закрытия – тогда дверную решетку просто закрывали на висячий замок, но просветы в решетке были такими большими, что в них легко мог пролезть ребенок (а Сережа Кипиш, наверное, и сейчас пролез бы) – чем мы и пользовались. Когда нам нужны были деньги на кино, ситро или мороженое (я перечислил главные статьи расходов – у советских детей список потребностей был невелик; забыл только, пожалуй, жареные семечки, которые на каждом продавали бабушки, насыпая их в скрученный из газеты пакетик-конус; моя бабушка тоже каждый день жарила и продавала семечки), мы вспоминали про пивбар – бежали туда, влезали внутрь через решетку и лазили на карачках вокруг прилавка в поисках оброненных монет. Эти поиски всегда были успешными – посетители пивбара и бармены, торопясь выпить и налить, часто рассыпали мелочь на пол и не утруждались ее собирать – монеты ныряли в пыль, зарывались там и ждали нашего прихода; всякий раз мы находили в пыли у прилавка несколько «десюнчиков», иногда – пятнадцать и двадцать копеек, а бывало, что и пятидесятикопеечную монету – целое состояние, столько стоил бокал пива в пивбаре). Насобирав мелочи, мы, радостные, бежали в кино – в клуб.

– Клуб -

Я помню, что решка означала музыку, но, надеюсь, вы меня простите – клуб первым пришелся ко двору.

В сельском клубе демиургом-киномехаником служил Вовка Митин по прозвищу Семака, худой, черноволосый, выкопченный на солнце грек, говоривший странной плюющей и булькающей скороговоркой (точно как дядя Толя Мусоргский), из которой нельзя было понять ни единого слова (Митины жили напротив ворот пионерлагеря "Волна", держали корову, и мы покупали у них молоко – я каждое утро бежал к ним во двор с пустой банкой, ставил ее на скамейку, а вместо нее забирал полную банку молока, приготовленную бабой Катей Митиной (ее называли "Камбала"), мамой Вовки Семаки; отец же Вовки, уважаемый рыбак (он входил в пятерку лучших вместе с моим дедом, дедовым братом Михаилом, Тито Ивахненко и Чипкой Давыденко) и алкоголик, по прозвищу Фронтона, вечно сидел пьяным на лавке у двора и таращился на проходивших мимо девченок из отдыхающих, а заметив кого-нибудь из них в неглиже (летом у нас все ходят по селу в плавках и купальниках), кричал им вслед: "Проститутка!"), но понимать речь Вовки Семаки нам было не обязательно – главное поскорее проскочить мимо него в кинозал.

В отличие от карлика-горбуна из "Волны", годами таскавшего в коробках "Москву-Кассиопею" и "Отроков во Вселенной", Вовка Семака предлагал богатый репертуар – в клубном кинотеатре сеансов было целых три: в пять, семь и девять часов вечера, причем, фильмы шли все разные – в пять полагалось показывать что-нибудь детское, в семь – детектив, вестерн или боевик, а в девять – фильм для взрослых (в котором, конечно, не показывались сексуальные отношения между людьми (из западных фильмов эти сцены нещадно вырезались), но подразумевалось, что они могут быть). Надо отдать должное Семаке – одни и те же фильмы не шли, как в городе, неделю, а менялись каждые два дня. Здесь, наверное, учитывалась курортная специфика – если человек приехал отдохнуть всего на неделю, то он сходит в кино раз, и Вовка Семака прогорит, а так – кинотеатр был вечерами забит битком.

Из-за частой ротации фильмов Семаке приходилось каждые два дня менять афиши – штатного художника в клубе не было, а сам Семака рисовать не умел, поэтому он ограничивался тем, что вырисовывал на холсте буквы разноцветыми красками – с ошибками и безбожно перевирая названия фильмов (мне запомнилась только одна афиша, на которой Семакиной рукой было написано: "Гриб Кинг-Конг" – до сих пор не знаю, что это означает).

За четверть часа до начала сеанса Вовка Семака становился в дверях и начинал продавать билеты – собирал "десюнчики" (кино в клубе стоило десять копеек на все сеансы – тоже большой плюс по сравнению с городом, где вечерние и "взрослые" фильмы стоили намного дороже дневных и детских) и отрывал мелкие бумажки с рулона (эти отрывные билеты в рулонах были кругом – в городских и сельских кинотеатрах, в автобусах у шоферов и кондукторов, в музеях и на детских аттракционах) – толпа напирала на Семаку, ругала, торопила, даже дети (особенно дети) выкрикивали в нетерпении: "Быстрей, Семака!", "Тянешь кота за яйца!", "Пропускай уже!" "Семака, иди ты к черту!"

Вовка же, как мог, отбивался и отгавкивался, следя за тем, чтобы, не дай бог, никто незаметно не проскочил без билета где-нибудь у него под локтем. Никаких номеров на сиденьях в зале, конечно же, не было, билетов Семака продавал столько, сколько приходило людей – кто первым заскакивал в зал, тот занимал лучшие места, самые же последние неудачники сидели в проходах на полу. Теперь вы понимаете причину ажиотажа и давки на входе – за десять копеек ты мог получить первый ряд, а мог и последний – за спиной у какого-нибудь долговязого дяденьки в паре с толстой женщиной с пышной прической. Уж лучше тогда сидеть на полу в проходе.

– Музыка -

Ни разу до этой минуты не упоминал о том, что каждое слово, написанное мной в этой тетрадке, было написано под музыку. Потому что от музыки здесь «не спрятаться, не скрыться» – она преследует тебя везде. Люди здесь очень любят музыку.

В восемь часов утра, когда мы с дедом уже час стояли в море на рыбалке, начинали просыпаться пионерские лагеря – просыпались они двадцать лет подряд под одну и ту же песню:

"Рассчитайся по порядку,

Снова солнцу, снова солнцу улыбнись.

Рассчитайся по порядку,

На зарядку, на зарядку становись.

На зарядку, на зарядку,

На зарядку, на зарядку становись."

Мне нравилась эта песня – она была, как сейчас говорят, «мотивирующей». Подозреваю, что пионеры, которых заставляли под нее вставать каждое божье утро и переться на дурацкую зарядку, ее ненавидели, но я к тому времени уже торчал в море с дедом – к восьми утра солнце уже вставало во весь рост и начинало припекать, так что эта бодрая песенка нас с дедом развлекала – лагерей вдоль берега штук десять, в каждой радиорубке записана эта песня, так что лагерные радисты (люди, в чьи обязанности входило ставить на магнитофон кассеты с записями песен или тематических кусков песен и мелодий для музыкального сопровождения лагерных мероприятий – дискотек, игр и соревнований, в воде и на суше, «линеек» и утренних зарядок, и передавать их по общелагерному радио) не включали ее одновременно, а дожидались, пока песня отыграет в предыдущем лагере – «Космос», «Салют», «Волна», «Огонек», «Чайка», «Металлург», «Алые паруса», «Горняк» – передают друг другу музыкальную эстафету, просыпаются, и мы с дедом тоже радуемся новому дню.

После утренней побудки лагеря затихают до вечера (у нас здесь 1979 год, еще не пришло новое поколение радистов) – лишь иногда пионеры пройдутся по селу строем под звуки горна и барабана – это значит, они идут в гости в другой лагерь, играть в футбол, например.

Днем за дело берутся Ивахненки. Первый же проснувшийся из клана Ивахненок выносит во двор магнитофон и колонки и врубает их на полную громкость – Ивахненки слушают Аллу Пугачеву и Софию Ротару, Лайму Вайкуле и Ирину Понаровскую, Валерия Леонтьева и Юрия Антонова, Яака Йоалу и Тыниса Мяги, Адриано Челентано и Тото Кутуньо и, конечно, они слушают песню: "На недельку до второго я уеду в Комарово". Ивахненки не дадут тебе заскучать, когда ты, например, идя вслед за дедом, обрезающим ветки с винограда, собираешь их в кучки или по приказу бабушки рвешь траву в огороде (это сейчас все мои картинки рая так или иначе связаны с травой, в детстве же я считал траву своим главным проклятием – у бабушки был тысяча и один способ приобщить тебя к труду, но заставить тебя рвать траву было ее любимой экзекуцией. Осот, пырей, березка, щирица – сколько они моей крови выпили. Щирица! Боже, как я ненавидел щирицу! Она мне снилась, эта щирица. Из вырванной мною щирицы можно сплести канат от Земли до Марса. Но я вам так скажу – если меня определят в рай вместе с бабушкой; если она уже где-то там меня ждет, то я согласен, чтобы там была щирица и чтобы я ее каждый день рвал), когда же ты решишь сходить искупаться на море, то обязательно встретишь на дорожке к морю Ивахненок, которые несут за ручку магнитофон, поющий:

"Money, money, money

Must be funny

In the rich man's world

Money, money, money

Always sunny

In the rich man's world

Ah-a-a, aha-a-aha-a-a"

Но не одними Ивахненками живет днем музыкальный мир – в каждом пионерлагере есть сумасшедший радист (ведь на дворе уже 90-е), у которого есть любимая песня сумасшедшего радиста, например, это песня «Zombie» группы «Cranberries» – он ее запишет пять раз на одну сторону кассеты и пять раз – на другую, и крутит кассету целый день без остановки на весь лагерь:

«What»s in your head, in your head?

Zombie, zombie, zombie-ie-ie..."

Плохие люди будут бесконечно прослушивать эту песню в аду, пока мы с бабушкой в раю рвем щирицу.

Вечером же шалманы, лагеря и пансионаты начинают настоящее музыкальное сражение за сердце и душу отдыхающего человека: если ты решил прогуляться в центр села, то там тебя ждет праздник шансона: "Владимирский централ, ветер северный..." – зовет тебя шалман Вовки Тарасова; "Милая моя, фэйгелэ моя...", – манит шалман Ивана Збандута через дорогу, а, если не соблазнишься и проскочишь между ними дальше: "А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь...", – как родного встретит тебя в бывшем пивбаре Люба Успенская.

Пионерлагерные радисты вечером вынуждены наступать на горло собственной песне – конечно, они поставят "Cranberries" еще раз шесть, но все же на дискотеке преобладают маленькие дети, поэтому:

«Questo e»il ballo del qua qua e di un papero che sa

Fare solo qua qua qua piu" qua qua qua"..., -

спляшут маленькие гусята раз пятдесят за вечер, но ты чужой на этом детском празднике – ведь тебе уже шестнадцать, а на дворе 1985 год, ты гуляешь с девушкой, первой или второй в твоей жизни; вы идете с ней на море – по дорожке, потом по лестнице, вы хотите спуститься вниз на песок, вначале посидеть-пообниматься на лодке, потом, может быть, искупаться, а дальше, чем черт не шутит, но... черт шутит сразу, без промедления – на пляже под лестницей вас встречают Ивахненки, прямо у лодки, на которой вы хотели сидеть-обниматься (неудивительно – ведь это их лодка); они пьют вино и жарят на костре шашлыки, а на лодке стоит магнитофон:

«I can loose my heart tonight!» -

поет девушка, но сегодня эта песня не о тебе.

В следующий вечер вы приходите на то же место – Ивахненок нет, вам никто не мешает, вы раздеваетесь, складывая одежду на лодку, вам холодно, поэтому вы торопитесь зайти в море, чтобы поскорее окунуться и согреться (ночью вода в море теплая – нагрелась за день, главное, сидеть в море, не вылезая, вылезешь – тут же замерзнешь). Вы плывете с девушкой подальше от берега, наверстываете упущенное – обнимаетесь прямо в воде; кожа у девушки мокрая и гладкая, вы трогаете ее руки, ноги, шею – каждое ощущение для вас новое, непривычное, а оттого до невозможности приятное – а в это время с берега вам поет Алла Пугачева:

"Арлекино, Арлекино,

Нужно быть смешным для всех.

Арлекино, Арлекино,

Есть одна награда – смех."

«Арлекино» – лучшая песня, которую ты мог услышать, купаясь ночью в море с девушкой, она просто создана для моря, мягко ложится на волны и плывет по ним до самой Белосарайской косы – русалки и сирены издавна пели эту песню, увлекая в пучину моряков и отдыхающих, но... очнись, парень – когда Пугачева пела «Арлекино», тебе было всего три года. Какие русалки, какие сирены? Вернись в реальность, парень:

"Cheri cheri lady

Going through a motion

Love is where you find it

Listen to your heart"

– FIN-

Прикончив бутылку водки с пирожками, я вернулся к себе во флигель, переоделся в плавки (не знаю, зачем), достал из тайника под линолеумом все деньги и положил их на кровать, потом взял с тумбочки свою тетрадку и вышел на улицу.

Пошел туда же, в центр, купил в том же кафе еще одну бутылку водки, бутылку лимонада и направился к морю. Там уселся в зарослях на бугре – не в самом удобном месте (к центру было рукой подать – музыка гремела со всех сторон, и невдалеке от меня вверх-вниз по лестнице сновали подвыпившие люди, громко смеялись и разговаривали – вечер был в самом разгаре), но мне было лень искать укромное место, да уже и ни к чему, я не собирался надолго задерживаться.

Я был пуст и спокоен – все было записано в тетрадке. Оставалось только допить водку. Можно было и без нее, но мне нужно было собраться и решиться. Я настраивал себя на то, что в этом деле нет ничего сложного – у Мартина Идена все прекрасно получилось, думал о хорошем: о том, что, может быть, сюда вернусь, вернее, вернусь в те места и годы, которые остались в тетрадке – увижу деда (как он пьет чай, сидя в "сарае" с "беломориной", и двигает кочергой железные кольца на печи, чтобы сбить туда пепел), бабушку (как она жарит семечки на веранде), тетку Олю на мотороллере (почему-то я только сейчас вспомнил про мотороллер – на одной из фотографий тетка Оля (ей лет пять) сидит на мотороллере; этот мотороллер был у нас еще до моего рождения, что меня крайне огорчало; кто на нем ездил? Может быть, дед? Кто же еще? Никогда не представлял себе деда верхом на мотороллере) – подумал, почему бы мне не оказаться в том времени, где у нас еще есть мотороллер? Заодно узнаю, кто на нем ездил – смешно будет, если это была бабушка.

Водку не допил – не лезла и надоело, пустота и спокойствие внутри меня стали предельными, а шум и люди вокруг – настолько назойливыми, что желание навсегда избавиться от них стало невыносимым.

Я спустился с бугра на песок, к навесам лагеря "Волна", разделся, положил тетрадку на скамейку и зачем-то сверху нее – большой камень (он просто попался под руку – валялся рядом на песке). Допив лимонад, пошел к воде.

Самоубийство: Реализация

Пьеса