Текст книги "Самоубийство. Подготовка (СИ)"

Автор книги: Лембит Короедов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Сарай -

Войдем уже в сам дом через «новую» веранду и попадем в первую по счету комнату – «сарай». Не могу толком объяснить, почему она называлась «cараем», но по сути это была прихожая, или есть еще такое отвратительное русское слово – «сени». «Ласточка с весною в сени к нам летит» – в школе учили такое стихотворение. Я ненавидел заучивать наизусть стихотворения, потому что у меня плохая память. Оттого и к слову «сени» отношусь предвзято. К ласточкам, впрочем, нормально отношусь. У нас было множество гнезд ласточек – на нутрятнике и веранде. Скорее всего, название «сарай» осталось от старой планировки дома, когда здесь, возможно, и вправду был какой-то сарай. На самом же деле, «сарай» служил нам кухней – здесь была печь, которую мы топили дровами и углем и варили на ней буряки и кашу из дерти для свиней. У печи любил сидеть дед, куря «беломор» и попивая чай – дед выкуривал две пачки «беломора» в день и выпивал какое-то страшное количество чая, потому что курил дед всегда, часто прикуривая одну папиросу от другой, а чай пил все время, когда не работал или не был на рыбалке (на рыбалку мы брали с собой молоко или воду из фонтанчика на пляже) – чашка чая всегда была при нем, когда он лежал в своей дальней комнате, читая книгу или газету (тогда дед посылал меня в «сарай» заварить ему свеженького чайку).

"Сарай" также служил местом приема важных посетителей: когда заходили клиенты пропустить стаканчик или купить вина на вынос, бабушка обычно наливала им на веранде, не приглашая дальше (исключением был, пожалуй, только Тито Ивахненко – он нахально просачивался с веранды в "сарай", усаживался там на табуретку и, бывало, торчал целый час, выпивая далеко не один стакан вина. "Маруся, налей", – говорил он бабушке. Иногда за Тито приходили младшие Ивахненки, вытаскивали за шиворот и выговаривали бабушке за то, что она его спаивает – у Ивахненок виноградник был не меньше нашего, вина они делали тонну, но Тито предпочитал ходить к нам, чтобы избежать репрессий со стороны родственников), а вот, например, бабушкин брат, дядя Миша Ловелас, всегда был приглашаем "в сарай", где бабушка иногда даже накрывала ему стол, когда он был голоден. Они там подолгу сидели вдвоем и говорили по-гречески – никто из нас не мог понять ни слова из их разговора, потому что бабушка и дядя Миша Ловелас были последними носителями греческого в нашей семье.

Здесь же в "сарае" стояла электроплита, на которой мы готовили для себя, и стол, за которым мы кушали "по-быстрому". Термин "По-быстрому" включал совершенно определенные случаи, которые можно перечислить на пальцах одной руки: 1) мы с дедом (или с дедом и дядей Вовой) собираемся на рыбалку, и бабушка нажарила нам сковородку картошки – которую дед с дядей Вовой часто отказывались есть в такую рань (мы уходили часов в шесть утра), я же ел с удовольствием; 2) я уезжаю в город ранним утром понедельника на школьном автобусе, и бабушка опять нажарила мне на дорожку сковороду картошки; 3) деду внезапно захотелось кушать во внеурочное время (в первых главах я упоминал, что официально мы ели всей семьей один раз в день – в одиннадцать часов утра, до и после чего каждый был волен насыщаться, как ему заблагорассудиться), и он отдает мне инструкцию пожарить яичницу – я жарю на сале яичницу себе и деду, и мы кушаем ее с зеленым луком; 4) полночь, все улеглись спать, мы с дедом выходим в "сарай", я спускаюсь в погреб и достаю оттуда арбуз – мы с дедом садимся за стол и чинно, не торопясь, съедаем арбуз вдвоем целиком – эта мера была совершенно вынужденной, потому что, имея в доме моих кузин Людочку и Наташу, съесть спокойно арбуз было невозможно – как-только тебе приходила в голову такая идея, Людочка и Наташа вдруг появлялись откуда ни возьмись, даже если секунду назад они были за тридевять земель, и кричали: "Отрежь мне скибочку!" "А мне баранчик!" "Почему это тебе баранчик?!" "Тебе жалко, что ли?!", "Мне не жалко, но почему тебе баранчик?! Я, может, тоже хочу баранчик!" "Там два баранчика!" "Чур, мне тот, что побольше!" "Почему это тебе побольше?!" Одним словом, вы теперь сами понимаете, почему мы с дедом кушали арбузы в полночь; 5) после того, как все пообедали, бабушка собирает обглоданные другими членами большой семьи части курицы в одну тарелку, садится в одиночестве за стол в "сарае" и обгрызает-обсасывает косточки. Если ты в этот момент проходишь мимо и замечаешь бабушку за этим странным занятием, то ты всегда спрашиваешь с укоризной: "Бабушка, на кой черт ты грызешь кости? Ты разве голодна?" На что бабушка всегда отвечает со встречной укоризной: "Вы так много оставляете! Так много оставляете!" Действительно, после бабушки, на куриных костях не оставалось ни микрона мяса; 6) Женщины (во главе с бабушкой) нажарили чебуреков, а мужчины (я, дядя Вова и дед) кушают их в столовой, запивая кисляком. Между тем, как вынести нам в столовую очередную, с пылу с жару, отборную партию, женщины (мама, бабушка и тетка Оля) подъедают за столом в "сарае" отбракованные чебуреки и хрустящий хворост из остатков теста.

Вижу, что пунктов оказалось шесть, а я обещал ограничиться пальцами одной руки – в свое оправдание могу лишь сказать, что однажды я встречал шестипалого человека (женщину).

– Погреб -

В «сарае», возле разделочного стола, на котором бабушка ощипывала и разделывала кур перед тем, как отправить их в суп, на полу видна выкрашенная красной краской дверца с кольцом – «ляда». Потянув за кольцо, откроете ляду и, спустившись по деревянной лестнице, попадете в погреб – хранилище всего лучшего. В погребе стоят дубовые бочки с вином и большая этажерка для консерваций. Там всегда приятно пахнет – каждый раз, наливая в тару вино из бочек с помощью специального шланга, ты проливаешь немного на земляной пол, поэтому и запах там вечно такой – пропитанной вином земли.

Консервации на этажерке разнообразные: тушенка, солонина, огурцы, помидоры, перец, баклажаны ("синенькие"), абрикоса, вишня – соленья, варенья и компоты. Гастрономические вкусы всех членов нашей семьи были более-менее сходными за небольшими различиями (например, наша харьковская ветка, дядя Вова и его семейство, чрезвычайно обожали мед и скупали его по селу в страшных количествах, особенно, у бабушкиного брата дяди Миши-Ловеласа, который был известным медоваром; другие же члены семьи к меду были равнодушны, я же его терпеть не мог). Более всего мы предпочитали соленья и компоты – например, мы с дедом, достав из погреба трехлитровую банку соленых помидор, могли уработать ее до дна под один хороший обед, то же самое я мог в одиночку проделать с трехлитровой банкой компота из абрикос. Наименьшим (приближенным к нулю) спросом пользовалось варенье. Почему-то никто в нашей семье не любил варенье, а так как ягоды было много, то банки с вареньем скапливались в погребе годами и десятилетиями; иногда я увлекался какой-то древней баночкой с симпатичными черными вишнями внутри и порывался ее достать, но взрослые мне говорили: "Да ну ее, отравишься", и я ставил банку обратно. Выкинуть же банки с вареньем десяти– а то и двадцатилетней выдержки не поднималась рука – советский человек никогда и ничего не выбрасывал. Конечно же, мы понимали целебные свойства варенья и употребляли его в случае простуды, но при всем нашем желании мы не могли простуживаться настолько часто, чтобы съесть все наше варенье. Лишь изредка, приехав зимой в село, я обнаруживал на столе открытую банку вишневого варенья (как раз той, двадцатилетней, выдержки, которым можно отравиться) – это бабушка доставала старый запас, пытаясь его хоть немного утилизировать.

– Столовая -

Из «сарая» мы попадаем в следующую комнату – столовую. Дверь между «сараем» и столовой использовалась для измерения роста детей – мы ставили на косяке отметки шариковой ручкой (мой рост перестали отмечать после того, как я стал биться головой о притолоку, проходя через дверной проем – дед имел росту метр семьдесят пять и устраивал двери в доме под себя, на то время самого высокого человека в семье, я же перерос его сантиметров на десять).

Что можно сказать о столовой, кроме того, что люди в ней кушают? Ничего особенного, поэтому опишу столовую с другого ракурса – как место встреч и разговоров.

Одно время я чрезвычайно любил ездить в село к бабушке с дедом. Вернее сказать, я любил приезжать сюда всегда и всегда тосковал, уезжая, и даже сейчас, как видите, я сюда приехал и вспоминаю все это не без удовольствия, когда никого уже здесь нет, и даже самого дома давно уже нет, но все же был особенный период, когда я любил приезжать в село больше обычного – я тогда учился в средних классах школы и уже мог ездить в село самостоятельно, без маминого сопровождения.

Учеба в школе заканчивалась в конце мая, после чего наступала неделя общественно-полезного труда. Пока мы не доросли до старших классов, когда начинались серьезные отработки (нас на месяц отправляли в колхоз или на завод "Азовсталь", где я работал в слесарной мастерской), труд на благо общества был легким и приятным – чаще всего мы рвали траву (пырей) на окрестных пустырях и сносили ее под школу. Цель этого задания мне не известна до сих пор – наверное, этой травой потом кормили кроликов или других животных. Мы любили эту отработку, потому что ты вроде бы шел в школу, встречался со своими школьными друзьями, но при этом вам не нужно было учиться, зубрить, таскать с собой учебники и дневник, напротив – вы весело проводили время, лазая на корточках в траве по пустырю и предвкушая скорые каникулы, так что эти травяные отработки были чем-то вроде предисловия к настоящим каникулам, все равно что читать пролог к интересной книжке. Так что если меня определят в тот рай, где имеется трава, я, возможно, не откажусь взять туда с собой своих одноклассников (хоть я никого из них уже и не помню) – быть может, заодно узнаем, зачем нужно рвать траву. Судя по общепринятым представлениям о рае, там обязательно должны быть кролики и другие травоядные животные.

Закончив отработку, я ехал в село автобусом, бежал со всех ног со стоянки-пятачка к дому, обнимал сидящую на стульчике у дома бабушку (бабушку всегда можно было найти сидящей на стульчике у дома – либо у ворот, где она торговала вином, семечками, таранкой и фруктами, либо перед самым входом в дом, когда она жарила семечки на летней кухне) и, не застав дома деда (дед чаще всего был на рыбалке или где-то еще по делам), быстро сбрасывал с себя одежду в первой же комнате – в этой самой столовой, переодевался в плавки и так же быстро бежал на море, не удосуживаясь даже заскочить поздороваться к своим сельским друзьям – мне важно было отметиться на море. На море я заходил в воду и нырял, тем самым как бы отмечаясь – вот он я здесь, на месте, каникулы начались, первый день счастливой жизни. В этом еще мне видится кардинальное отличие между раем и адом – в раю ты можешь вечно пребывать в первом дне лета, в аду же просто обязано быть вечное 31-е августа.

– 31 августа -

Насколько радостен и светел первый день лета, настолько же уныл и печален его последний день – 31 августа. Потому что лето прошло, и на следующий день, 1 сентября, тебе нужно переться в школу разодетым (в белой рубашке под школьный костюм, с повязанным на шею пионерским галстуком) с цветами (кажется, в этот день был «ленинский» урок или иная подобная же коммунистическая галиматья), натужно изображая радость при виде учителей, которые с искренностью доктора Менгеле встречали тебя, планируя всякие изуверства на год вперед.

В нашей коллекции семейных фото имелся снимок и к этому печальному дню – снятый ровно 31 августа, не помню, какого года. На этой фотографии я сижу в песке на пляже у навесов пионерлагеря "Волна", рядом со мной на покрывале – моя тетка Оля; тут же, лежа в песке и щурясь от солнца, глядит в объектив Вовка Кабачок, а чуть поодаль стоят двое – мелкий рахитичный Сережа Кипиш, похожий на Горлума из "Властелина колец" и, прислонившись к трубе лагерного навеса – Ленчик. И у всех нас (кроме, наверное, тетки) можно на лице прочитать: вот мы здесь сейчас сидим на пляже в этом году последний раз, но буквально через несколько часов нам нужно будет идти на автобус (всем, кроме Сережи Кипиша – он был местным), ехать в город, а завтра идти в ненавистную проклятущую школу.

– Столовая -

Столовая была не только моим местом встречи с домом после долгой разлуки (и одновременно местом переодевания в плавки) – все наши, кто приезжал в село, первым делом усаживались в столовой и рассказывали, что да как, доставали гостинцы и подарки. Другие члены семьи, бывшие в это время в доме, могли заранее заметить вновь прибывшего в окно и выходили в столовую его встретить. Например, если в селе к этому времени уже были кузины Людочка с Наташей, а приезжала тетка Оля, то они бежали в столовую с криками: «Оля! Оля приехала!» Когда же приезжали сами Людочка и Наташа с родителями – дядей Вовой и тетей Людой, то в столовую выходил я и сдержанно с ними всеми здоровался.

Как я уже сказал, здесь же, в столовой, было принято вручать гостинцы и подарки. Во-первых, хлеб. Приезжая из города, мы всегда привозили бабушке с дедом пару буханок городского хлеба – серого, они почему-то обожали тот дрянной городской серый хлеб за 16 копеек. Тетка Оля часто привозила в сумочке шоколадные конфеты – однажды, помните, их съели мыши. Харьковчане (дядя Вова и тетя Люда с кузинами) всегда везли из Харькова коробку конфет-ассорти (по легенде, предназначавшуюся бабушке), которую бабушка куда-то тут же припрятывала. У бабушки, вообще, был странный, но довольно унифицированный подход к конфетам в коробках – получив в подарок коробку конфет, бабушка доставала из нее одну конфету и съедала, нахваливая и произнося множество слов благодарности дарителям, после чего коробка исчезала, как еж в тумане. Иногда, спустя полгода, я находил ее где-нибудь на шкафу, в укромном месте, недоступном людским взорам и рукам, открывал и обнаруживал, что коробка все еще полна конфет (за вычетом одной), конфеты эти белы от старости и тверды как камень. В отчаянии я кричал: "Бабушка! Что это за конфеты?" На что бабушка всегда невозмутимо отвечала: "Это я для тебя хранила". Конфеты же попроще ("ромашка" и "фазан" – их всегда приносили, приходя в гости дедовы сестры – тетя Дина (Евдокия), тетя Майя (Мария) и тетя Аня) всегда можно было найти в вазочке на столе, и каждый желающий мог их кушать с чаем, общаясь в комнате встреч.

Здесь же вручались и более весомые подарки, например, на день рождения – бабушке чаще всего дарили платки и халаты – повседневную одежду сельских бабушек, деду же всегда – рубашки с длинным, но чаще с коротким рукавом, в клеточку – дед всю жизнь проходил в клетчатых рубашках с коротким рукавом (у него был один великолепный выходной костюм, серый, который дед надевал, когда ему раз в несколько лет нужно было пойти к кому-то на свадьбу или, скажем, в 1971 году, съездить на курорт в Кисловодск). Иногда доставались подарки и мне – помню, в 1980 году (в памятный олимпийский год) мама была в командировке в Москве и привезла мне оттуда набор олимпийских значков, бананы и пепси-колу. Я долго сидел на диване в столовой, с восхищением рассматривая значки, потом наелся бананов с пепси-колой и два дня не мог выйти из дома из-за поноса – каждый раз, пытаясь выбраться на пляж, я не успевал отойти от дома и сотни метров, как зов природы гнал меня назад – к нужнику на "поляне". Когда же мне, наконец, удалось отдалиться от дома на критическое расстояние, я, не успев вернуться, обосрался прямо на дорожке к морю. Как назло, именно в это время по дорожке шла тетя Тина, мама моего друга Ленчика, и, разумеется, завела со мной долгий разговор про жизнь – о том, как у меня дела, и как дела у всех моих родственников до седьмого колена. Я же, прислонившись задом к забору, чтобы скрыть от тети Тины свой позор, отвечал односложно: "У нас все хорошо".

На подоконнике в столовой стояли поздравительные открытки, которые "харьковчане" присылали бабушке каждый Новый Год и 8-е марта – бабушка держала открытки на подоконнике до следующего года, после чего заменяла их свежими. Открытки эти радовали и меня – сам я никогда не посылал и не получал открыток, так что радовался бабушкиным.

Примыкавшая к "сараю" стена столовой зимой была теплой, потому что с другой стороны находилась всегда натопленая бабушкой печь. Частенько, придя домой, после зимних игр на улице (в снежки или хоккей) я, замерзший, снимал мокрые носки и садился на диван у стены погреться. Это называлось: "сидеть под грубой". Иногда при этом бабушка наливала мне в тазик кипятку, чтобы я ставил туда ноги. "Парить ноги" – наше семейное хобби, которое настойчиво популяризировала бабушка; всякий раз, когда кто-то подавал признаки замерзания или простуды, бабушка предлагала ему попарить ноги в тазике. С парением ног в тазике среди семейных хобби могло соперничать, пожалуй, только приготовление "гоголя-моголя" – отвратительного напитка из взбитых яиц и сахара, который я терпеть не мог, но все остальные члены семьи чрезвычайно обожали – усядемся, бывает, все вместе в столовой и вертим ложками в чашках со скоростью вентилятора, пока "гоголь-моголь" не приобретет белый цвет – признак готовности напитка, после чего все начинали его пить, причмокивая от удовольствия (дядя Вова его, например, обожал), я же, пригубив чуток, кривился, недоумевая, как такую гадость можно брать в рот. Еще одним семейным хобби, которое, впрочем, значительно уступало по популярности парению ног в тазике и гоголю-моголю, было совместное решение кроссвордов – кроссворды мы решали из журнала "Огонек", чемпионом в этом виде спорта была тетка Оля, самая из нас эрудированная, активное участие принимали я, мама, дядя Вова и дед, бабушка же входила в глубокую оппозицию (я уже говорил, что бабушка порицала любые отвлеченные интеллектуальные упражнения, как то чтение книг – не удивительно, что она терпеть не могла кроссворды (собственно, только то, что они были напечатаны в журнале, было достаточной причиной – бабушка скептически относилась к любому печатному слову) и считала их пустой тратой времени – уж лучше попарить ноги в тазу или взбить гоголь-моголь).

– Дальше в дом -

Чтобы попасть из столовой дальше в дом нужно пройти массивную дверь, у которой тоже имелось практическое предназначение – с ее помощью мне в детстве рвали больные зубы, вы знаете этот дедовский способ – к зубу ниточка, ниточка к двери, за дверь дергают что есть силы, и вот твой зуб уже висит на дверной ручке. Это пытка, не спорю, но быстрее, чем съездить в город к дантисту, чтобы нарваться на пытку еще похуже – вы когда-нибудь бывали у советских дантистов? Я вам не советую (писателям-коммунистам Шаргунову и Прилепину, впрочем, советую настоятельно – я бы их годами держал в кабинете советского дантиста). Другие же предназначения двери – колоть орехи и служить барьером для мух, чтобы они не проникли из «сарая» дальше в дом.

За дверью-щелкунчиком-зубодеркой находилась маленькая комната-предбанник (с умывальником-рукомойником), из которого можно было попасть сразу в две бабушкины спальни – летнюю и зимнюю. В летней спальне (из предбанника налево), как можно догадаться, бабушка спала летом – спальня эта выходила окном на входную дверь, и бабушка в любое время могла наблюдать в окно, кто к нам пришел. Этот наблюдательный пункт служил единственной цели – продавать вино, цели в "советские" времена полулегальной (с частной торговлей алкоголем советские власти боролись с разной степенью интенсивности, иногда даже подсылая ряженых в штатское "клиентов", которых бабушка, впрочем, вычисляла с первого взгляда и вино им не продавала; я всегда удивлялся, как это у бабушки ловко получается вычислять "подсадных", сейчас же, впрочем, понимаю – она просто видела по лицу, что человек – сволочь, которому нужно не вино, а сделать тебе какую-нибудь пакость, привлечь к ответственности; в самом деле, это не так уж сложно – понять по лицу человека, нужно ли ему вино). Постоянные клиенты знали, где находится наблюдательный пункт – сразу шли к бабушкиной спальне и стучали в окошко (в любое время ночи); бабушка просыпалась, выглядывала в окно, кто там, накидывала халат и бежала в веранду налить посетителю стаканчик, чтобы он выпил тут же, или "литру", чтобы он взял с собой.

В зимней спальне (из предбанника прямо) бабушка спала зимой – там стояла вторая домовая печь с теплой стеной-грубой, оттого бабушка и выбрала эту комнату – чтобы поддерживать печь и спать в тепле. В этой же комнате бабушка хранила под матрасом деньги – то есть, здесь находился наш семейный банк. Несмотря на то, что все и каждый в нашей семье знал, где находится банк – нужно только отогнуть край матраса на бабушкиной постели, никому и никогда не приходило в голову туда залезть за деньгами – взять их на какие-то нужды или, скажем, пересчитать – за финансовую деятельность у нас полностью отвечала бабушка, выдавая деньги по мере экономической необходимости. Банк под бабушкиным матрасом применялся, впрочем, только в серьезных случаях – например, если нужно было купить новый холодильник или лодочный мотор, для более мелких нужд в столовой, в серванте, всегда стояла кружка с мелочью – идя, скажем, в магазин за хлебом, мы лезли в сервант и брали из кружки нужное количество копеек; там же я брал деньги на кино – десять копеек ("десюнчик"); кружка никогда не пустовала – бабушка регулярно пополняла кассу и не требовала отчетности, таким образом, легкий доступ всех членов семьи к малым деньгам не давал появиться искушению залезть в банк под матрасом – красные "червонцы" с ленинским профилем я видел чрезвычайно редко, да и то в чужих руках.

Окно из бабушкиной зимней спальни выходило в одну из беседок за домом – деду просто некуда было пристроить беседку, чтобы не закрыть окно. Это составляло некоторое неудобство для отдыхающих – ведь бабушка могла за ними наблюдать в окно, когда они там делают какие-то интимные вещи (для их спокойствия окно с обеих сторон было прикрыто занавесками), но также и для меня – беседки за домом были одним из моих любимейших укрытий для чтения (занятие, как известно, бабушкой ненавидимое), но какое же это укрытие, если тебя там в любой момент может обнаружить бабушка, выглянув в окно?

– Прихожая -

Прихожая, как и многое другое в доме, называлась так по традиции, оставшейся от старой планировки – когда вход был с другого конца. После достройки комнат и веранд прихожая оказалась посреди дома – чаще всего в ней спала тетка Оля (теоретически, у каждого в доме была своя комната с сезонными вариациями – я уже писал, что дед круглый год спал в «дальней» комнате, и лишь когда приезжал дядя Вова с семьей, отдавал им свою комнату и перебирался в беседку, бабушка спала в одной из своих спален, зависимо от того, было лето или зима, тетка Оля – в прихожей, моя мама – в зале, и лишь у меня никогда не было своей постоянной комнаты – я всегда спал где придется, там, где место не было занято кем-то из родственников – в дальней комнате или в зале, в прихожей или в столовой, в веранде или в беседке во дворе. Никогда, впрочем, я на это не жаловался – уверен, есть люди, которые прикипают душой к месту, где они спят, мне же всегда уютно там, где я только что лег, спать я могу везде, в любом месте – на твердом и на мягком, в комнате с окнами и без них, в большой и малой, одно плохо – в столовой, примыкавшей к «сараю», было всегда до черта мух, которые просыпались спозаранку, и тебе приходилось вставать вместе с ними – никакой человек не сможет долго спать в одной комнате с мухами, мухи – чемпионы насчет того, чтобы будить людей.

Прихожую я тоже часто использовал для чтения, потому что она была рядом с верандой, где хранились яблоки-"симиренко", и я мог быстро пополнять запас. Но в то же время прихожая была рядом с бабушкиной спальней, а к тому же не имела окон, поэтому, читая там, приходилось включать свет даже средь бела дня, что страшно бесило бабушку – она входила в комнату, щелкала выключателем и говорила: "Пошел бы лучше на двор погулял" (была все же одна штука, которую бабушка ненавидела еще больше книг – это футбол. Когда ты, поняв, что сегодня бабушка тебе почитать не даст, шел по ее приказу во двор и начинал стучать там мячом в стену, бабушка выходила следом и говорила: "Гупаешь тут, гупаешь – пошел бы лучше книжку почитал", чем ставила тебя в тупиковое положение – выбора меж двух занятий, доступных в теории, но не реализуемых на практике).

Однажды ко мне в гости приехал мой городской товарищ Пузачев, и бабушка постелила ему в прихожей...

– Пузачев, энурез и «бабка» -

Пузачевы были нашими с мамой соседями в городе. Мы тогда с ней жили на съемной квартире в обшарпанной розовой многоэтажке возле гастронома «Ленинград». В «городской» части своего рассказа я написал, что мне нечего сказать об этом доме, но сейчас, вспомнив про Пузачева, я решил, что все же пара слов найдется. Когда мы с мамой уже поселились в розовом доме, к нему вдруг решили пристроить кинотеатр – причем, специальный детский кинотеатр. Вечерами там все же показывали «взрослые» фильмы (не в том смысле, в каком это люди понимают сейчас – всякого рода порнографию, в «совке» такое не показывали, а просто фильмы про любовь и взрослую жизнь), но все остальное время – фильмы для детей и мультфильмы (были раньше такие мультсборники, где на два нормальных мультика показывали десять отстойных и нагоняющих смертельную тоску, вроде «Варежки» и «Девочки и дельфина»), к тому же в фойе кинотеатра стояли электрические игровые автоматы – «баскетбол», «теннис», «тир» и «морской бой». Кинотеатр назвали именем режиссера Леонида Лукова (он вроде бы родился в нашем городе), и каждый фильм там показывали одну неделю. Самым первым фильмом после открытия кинотеатра стал «Пограничный пес Алый». Мы всем классом сходили на этот фильм семь раз – то есть, смотрели каждый день. Знали его наизусть. Сейчас я могу вспомнить только то, что фильм этот был про пограничного пса по кличке Алый. На второй неделе показывали мультипликационный фильм – «Тайна третьей планеты». Его сюжет я помню чуть лучше, потому что главной его героиней была Алиса Селезнева, которая впоследствии (будучи сыграна живой девочкой уже не в мульт-, а в игровом фильме) стала известным секс-символом советских детей. На «Тайну третьей планеты» мы с друзьями сходили еще семь раз, после чего наше увлечение кинотеатром сошло на нет – иногда мы, конечно, ходили туда в кино, но уже не по семь раз в неделю, а чаще просто резались в игровых автоматах (сходить в кино стоило 10 копеек, а сыграть в автомате – 15). К тому же кинотеатр оказался прямо под нашими с Пузачевым балконами, и мы часто использовали удобство локации для иных игр – стреляли по посетителям кинотеатра, стоявшим у входа в ожидании киносеанса, из проволочных рогаток алюминиевыми V-образными пульками (если попасть такой пулькой человеку в ягодицу, даже с приличного расстояния, ощущение довольно болезненное). Кроме стрельбы из рогаток, мы бросали с балкона всякую дрянь вроде протухших овощей; однажды Пузачев настолько увлекся, что выбросил со своего балкона два мешка только что закупленных его родителями баклажанов (это он сделал без моей помощи, потому что я к тому времени уже ушел в школу – я учился во вторую смену, а Пузачев – в другой школе, в первую; иначе я бы его отговорил – мне кажется, я был все же чуточку поумнее этого жиробаса). Придя вечером из школы домой, я еще из коридора услышал за дверью Пузачевых какой-то шум и гам, что-то гремело и падало, кто-то бегал по квартире. Потом послышались отчетливые глухие удары и визг Пузачева (он визжал как свинья, которую режут). «Это не я! Это не я!» – кричал он. Я удивился, но лишь пожал плечами – папаша часто избивал Пузачева за всякие грехи, и мне было невдомек, за что тот получает в этот раз. Но когда я какое-то время спустя вышел на балкон, догадка осенила меня – вся крыша кинотеатра имени Лукова подо мной была усеяна отборными фиолетовыми баклажанами.

Но главное – у Пузачевых была отличная библиотека. Старший Пузачев был знаменитым на весь город хирургом-урологом, и оттого имел доступ ко всяким дефицитам, например, к книгам. Однажды, прогуливаясь по своему любимому книжному магазину, я заметил, что дверь в подсобку открыта, а за ней какой-то мужчина, согнувшись, роется в ящиках с книгами. Рядом с мужчиной стояла продавщица, что-то подсказывая и подсовывая новые ящики. Мужчина же складывал понравившиеся ему книги в стопочку на полу. Когда он внезапно обернулся, я узнал в нем своего соседа – Пузачева-старшего, хирурга-уролога. Кажется, при виде меня он стушевался – как-будто я застал его за чем-то постыдным. Если честно, мне тоже показалось, будто я наблюдаю что-то неприличное – что довольно странно, ведь хирург просто выбирал книги, а не драл, к примеру, продавщицу книжного магазина на столе, так что я тоже смутился, промямлил: "Здрасте" и постарался поскорее скрыться за книжными полками.

Пузачевы, конечно же, как и многие другие владельцы хороших библиотек в "совке", книг никому "почитать" не давали и строго-настрого запрещали делать то же самое Пузачеву-младшему – скидку делали лишь мне, по-соседски, видимо, полагая, что, в случае чего, вернуть будет не так уж сложно – хотя, возможно, они попросту не знали о том, что я беру у них книги (однажды я случайно подслушал, как мама Пузачева говорила ему, что дружить со мной не стоит – мол, я "не их круга" (мама Пузачева была домохозяйкой, женщиной внешне милой и приятной – позже я так же случайно узнал, что прежде чем выйти замуж за уролога Пузачева, она работала крановщицей); но, по правде говоря, подслушанное не слишком меня расстроило – несмотря на весь кайф от их библиотеки, совместные проказы и игры, я всегда считал Пузачева слегка недоумком и никогда – большим другом (может быть, я немного к нему несправедлив – следует признать, что когда мама сказала Пузачеву, что со мной дружить не стоит, он спросил: "Почему?"))

Так вот, однажды Пузачев приехал на недельку погостить ко мне в село – и это было событием необычным, выходящим из ряда вон, потому что, несмотря на все мои просьбы и мольбы, до этого мне никогда не разрешали пригласить в наш сельский дом никого из моих городских друзей – скорее всего, это было связано с опасениями моей семьи по поводу всякой полу– и нелегальной деятельности, которой мы занимались – с вином и рыбой. Боялись, что кто-то из моих друзей что-то лишнее увидит и разболтает – например, как бабушка наливает куму Тито вино в "сарае", или бочки с вином в погребе, или бесконечные ряды тарани на чердаке, или как мы всей семьей, сидя вокруг огромного таза за домом, нанизываем эту тарань цыганскими иглами на капроновые нитки – мало ли что может увидеть чужой человек в чужом доме и порассказать чужим людям. Но, как Пузачевы делали мне исключение с библиотекой, так и моя семья сделала исключение Пузачеву (думаю, здесь сыграл роль высокий статус папаши-уролога) – его пригласили, и он приехал.