Текст книги "Волшебница на грани (СИ)"
Автор книги: Лариса Петровичева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Глава 4
Домой мы с Генрихом вернулись по очереди: я позже, он раньше. Эбернати так и рвался меня проводить, чтобы остаться на чашечку кофе и потом, как и водится, все-таки рассмотреть мое родимое пятно во всех деталях, но я лишь в очередной раз стукнула его веером и прыгнула в экипаж.
– Везунчик ты, Гектор, – услышала я голос одного из гостей, который тем временем тоже проводил свою даму. Ответ Эбернати рассыпался невнятным шумом – экипаж покатил к воротам, и я уже не смогла разобрать слов.
Когда я вошла в гостиную, то увидела, что Генрих сидит на диване, устало вытянув ноги и держа в руке стакан – надо же, с молоком! Я почти рухнула в кресло напротив и призналась:
– Никогда бы не подумала, что ты пьешь молоко.
– Будешь смеяться, но я к нему привык за четыре года в клетке, – признался Генрих и сделал глоток. Его аккуратные усы побелели по краю. – Мои тюремщики в каком-то смысле обо мне заботились. Говорили, что в нем много витаминов, и надо пить.
– Как твой разговор с дядюшкой Бринном? – поинтересовалась я.
– Ну, – улыбнулся Генрих. – Теперь я не работаю с олеумом. Дядюшка устроил меня начальником отдела по связям с общественностью в своем банке. Видишь, как Виктору Готти повезло с родственниками!
– Поздравляю! Великое это дело, богатая и добрая родня, – с искренней радостью сказала я и тотчас же задумчиво спросила: – А что надо будет делать?
Генрих рассмеялся. Он нравился мне таким: спокойным, умиротворенным, расслабленным. Я вдруг подумала, что по моему лицу понятно, что мне нравится смотреть на Генриха – что, если он это увидит и поймет?
Допустим, поймет. Ну и что? Мы тут с ним не для того, чтобы крутить романы и играть в отношения.
Я слишком долго и старательно собирала себя по частям, чтобы все снова разлетелось на осколки.
– Заказные статьи в прессе, – ответил он. – Просветительские лекции. Многие не хотят нести деньги в банк, боятся, что он возьмет и лопнет. И все прочее в том же духе. Знаешь, что здесь самое главное?
– Доступ к именам и счетам на них, – сказала я, и Генрих в очередной раз посмотрел на меня с искренним уважением.
– Ты просто умница, – похвалил он. – Знаешь, сегодня я наблюдал за тобой и даже удивился, как можно настолько хорошо играть пустышку.
– Это было до того, как я пролила вино на Эбернати или после? – уточнила я. Генрих пожал плечами.
– А, так ты и вино пролила? – улыбнулся он. Я кивнула.
– Было дело. Он очень настойчиво хотел посмотреть на родимое пятно у меня с тыла и уже зазывал меня посмотреть какие-то ковры в малой гостиной. Надо было его остановить.
Генрих вопросительно поднял левую бровь.
– Даже узнавать не хочу, как вы до этого дошли. Ты прекрасно вошла в роль, Милли.
Он сказал это таким тоном, что пришла моя пора играть бровями. В его голосе отчетливо прозвучала… ревность?
Нет, ну это невозможно! Это даже нелепо. Генриху просто не к кому ревновать… да и вообще, зачем ему ревновать? Мы просто партнеры по опасному приключению, потому что…
Я окончательно растерялась.
– Зато я узнала, что в Лакмере практикует некий доктор Кравен, пластический хирург, – сообщила я, решив поскорее сменить тему. – Этому Эбернати он восстановил лицо после взрыва, причем так, что ни малейшего следа не осталось. И завтра я пойду с ним знакомиться.
Взгляд Генриха снова изменился: теперь в нем пульсировало нетерпение и злость.
– Думаешь, это Ланге? – спросил он. Я пожала плечами.
– Ланге хирург. Который для забавы сшивал веки своим жертвам. Просто ради практики, – сказала я. – Да, это может быть он. Конечно, мы можем проверять ветеринаров, но лучше все-таки начать с человеческих докторов.
– Боюсь даже спрашивать, зачем тебе к нему, – усмешка Генриха сделалась нервной и кривой.
– Говорю же, родимое пятно в тылу. Это единственное, что можно предъявить пластическому хирургу.
– Вот как, – Генрих залпом выпил молоко, и я самым непринужденным тоном спросила:
– Что-то не так? Мне кажется, ты злишься.
Генрих вздохнул.
– Не знаю. Мне отчего-то не по себе. Очень сильно не по себе.
Значит, все-таки ревнует. Меня тоже мазнуло холодком по плечам. С другой стороны, чему тут удивляться? Генрих четыре года провел в заточении, я была первой женщиной, которую он увидел, но воспитание и благодарность за свое освобождение не позволяют ему идти в атаку и рубить сплеча.
Или же все дело просто в том, что я достаточно нравлюсь ему, чтобы ревновать, и недостаточно, чтобы что-то предлагать.
– Мне, честно говоря, тоже, – призналась я. – Что, если это и в самом деле Ланге? Что мы будем делать, Генрих?
Он ободряюще улыбнулся, поставил стакан и протянул мне руку.
– Иди сюда, Милли.
Мне сделалось одновременно жарко и холодно. Я поднялась и шагнула к нему, запоздало подумав, что в доме могут быть слуги, у которых наверняка ушки на макушке. Генрих взял меня за руку и посмотрел так, что я невольно почувствовала, как ноги делаются ватными.
– Я не позволю ему тебя обидеть, – произнес он, глядя мне в глаза. – Он не причинит тебе ни малейшего вреда. Обещаю.
– Я верю, – ответила я, не сводя с него взгляда. Мне нравилось смотреть на него – и сейчас Генрих это понимал.
«Ты ведь не разобьешь меня?» – хотелось мне спросить. Но я, конечно, не стала спрашивать.
В таком случае ответ немного предсказуем. И не имеет отношения к тому, что все-таки будет потом.
Просто мы все хотим казаться лучше, чем мы есть. И иногда даже сами верим в то, что говорим.
– А если это Ланге? – спросила я, понимая, что Генрих сейчас выпустит мою руку, и этот хрупкий момент единения рассыплется и растает. – Что тогда?
– Тогда я подаю знак марвинцам. Они забирают Ланге, а я иду забирать свою корону у дяди Олафа, – ответил Генрих и вдруг спросил: – Тебе страшно, Милли?
Я перевела взгляд за окно, где синела южная ночь, полная шелеста сверчков и запахов растений. Конечно, мне было страшно, но…
«Господи, я, кажется, влюбляюсь в него», – подумала я, и это было еще страшнее.
– Да, – кивнула я. – Мне просто никогда еще не приходилось идти в лапы маньяка, вот и дрожу немножко.
Генрих улыбнулся, поднялся с дивана и осторожно, будто боялся спугнуть, погладил меня по щеке. Кажется, во мне все окаменело. Кажется, я перестала дышать.
– Я не позволю тебя обидеть, помнишь? – негромко сказал Генрих и, словно давая отрезвляющую пощечину самому себе, добавил: – Пора спать. Завтра нам обоим рано вставать.
Я кивнула и, не чувствуя под собой пола, пошла к лестнице на второй этаж.
«Все это к лучшему, к лучшему, к лучшему», – твердил внутренний голос.
И я соглашалась с ним и не соглашалась.
Для визита к доктору Кравену я выбрала светлое платье очень скромного покроя. Никаких глубоких вырезов, никаких кружев, только умеренность и аккуратность. Я иду к врачу, а не на гульки.
Генрих, который с утра отправлялся на работу в банк, скользнул по мне оценивающим взглядом, и я увидела, что он одобрил мой выбор. Кажется, вот такая я, спокойная и скромная, никому не бросающая вызов, нравилась ему намного больше.
Я выругалась про себя. Какая мне, в конце концов, разница, что нравится Генриху, а что не нравится? Что мне до того?
– Красивое платье, – заметил Генрих. Я улыбнулась и тотчас же сделалась серьезнее.
– Иду на прием к тому, кто, возможно, окажется чудовищем, – сказала я. – Надо будет постараться не выдать себя, если что.
Генрих ободряюще погладил меня по плечам, и мне вдруг захотелось, чтобы он не убирал рук. Мне так было легче. Я так чувствовала себя живой. Настоящей.
– В кабинете врача все волнуются, – произнес он и вдруг с неожиданным смущением поинтересовался: – У тебя там правда есть родимое пятно?
– Правда, – ответила я. – Но не родимое пятно, а крупная родинка. И не на заду, а под лопаткой.
Генрих рассмеялся.
– Боюсь, твой новый знакомый будет разочарован!
Я только руками развела.
– Имею же я право на определенное кокетство!
Генрих улыбнулся и потом заговорил уже серьезно:
– Ничего не бойся, Милли. Все будет в порядке, он не причинит тебе никакого вреда. Ты мне веришь?
– Верю, – ответила я. – И знаешь, мне очень нравится, когда ты называешь меня «Милли».
Улыбка Генриха сделалась еще шире, словно я сказала что-то очень хорошее. Нет, надо держать себя в руках, мы всего лишь друзья, которые делают одно очень важное дело, и остальные чувства могут все только испортить.
А я не хотела ничего портить. С меня хватило Игоря.
На том мы и разошлись. Генрих отправился в банк, а я села в гостиной с модным журналом и стала ждать Эбернати. Судя по пестрым статейкам, в моду снова входил античный стиль с пояском под грудью, а само платье нагло укорачивалось до колен.
Ну и правильно. Не все же подметать им дорожную пыль…
Эбернати примчался ровно в девять, и по его встрепанному виду было понятно, что он всю ночь проворочался, представляя, где именно у меня находится пятно. Я протянула ему руку для поцелуя и сказала:
– Ну что, мой дорогой? Будете умницей?
– Буду! – воскликнул Эбернати так, словно после визита к врачу планировал визит ко мне в спальню.
– Тогда везите меня к вашему замечательному доктору, – я вздохнула и дотронулась веером до виска, выражая крайнюю взволнованность. – Я так переживаю, Гектор!
– Незачем, – ободрил меня Эбернати. – У доктора Кравена золотые руки. Да вы и так это видите, я пример его искусства.
Доктор Кравен практиковал в районе с поэтическим названием «Белые сосны». По словам Эбернати это был сосновый заповедник, где власти разрешили точечную застройку, и доктор Кравен построил здесь свою клинику. Это было белое двухэтажное здание, и, когда мы вышли из экипажа у ворот, мне почему-то сделалось холодно, несмотря на жаркий день.
Внутри это была самая обычная больница. За столом в приемной сидела девушка в белом халате и такой же белой шапочке, за ее спиной стоял аккуратный шкаф с медицинскими картами. Увидев нас, она доброжелательно улыбнулась и сказала:
– Здравствуйте, господин Эбернати! Как ваша челюсть?
Эбернати дотронулся до лица и с гордостью сообщил:
– Даже не ноет! Доктор Кравен творит чудеса.
Спустя несколько минут ожидания на диванчике меня пригласили в кабинет доктора. Я со вздохом встала и, посмотрев на Эбернати, сказала, не скрывая волнения:
– Надеюсь, это будет не очень больно.
– Не волнуйтесь, моя дорогая! Доктор Кравен просто волшебник.
Что ж, хочется верить…
Кравену было около пятидесяти. Рыжеватые волосы, уже начинающие выпадать, были зачесаны назад, в аккуратно подстриженной бородке были седые мазки, бледно-голубые глаза смотрели так, что я сразу же ощутила себя не просто обнаженной, а препарированной.
Эрик Ланге был блондином. Тощим, крючконосым, с торчащими ушами. Вроде бы ни малейшего сходства между ними не было, но я все равно чувствовала, что здесь что-то не так. Я не могла сказать, что именно, но колокольчик тревоги в моей голове так и заливался нервным звоном.
– Надеюсь, Гектор не слишком вас напугал? – с улыбкой спросил Кравен после обмена любезностями и моего краткого рассказа о том, что именно мне понадобилось у врача. – Он склонен преувеличивать свои страдания и мое мастерство.
– Я не из пугливых, доктор Кравен, – призналась я. – Тем более, зачем бояться врача?
– Разумный подход, – одобрительно произнес Кравен. – Что ж, давайте посмотрим на вашу родинку.
– Беда в том, что ее постоянно цепляет корсет, – сказала я, раздеваясь за ширмой. – И я боюсь, что она может разрастись. Или переродиться в опухоль. Лучше уж удалить, тем более, в умелых руках…
Только сейчас мне стало по-настоящему страшно. Родинка действительно мне мешала со здешней одеждой, но вот так вырезать ее… Кажется, я сваляла дурака.
Кравен осмотрел родинку, отошел к своему письменному столу и велел мне одеваться. Я вздохнула с облегчением: значит, резать меня будут не сейчас.
– Элементарный случай, – услышала я его голос из-за ширмы. – Сегодня и завтра у меня уже все занято, так что давайте запишем вас на послезавтра, на десять утра.
– Договорились, – чуть ли не с радостью ответила я. – Спасибо, доктор Кравен!
– Рекомендую вам избегать открытого солнца, – посоветовал доктор, заполняя мою карточку. – И воздержитесь от спиртного до операции и еще три дня после. Как там у классика говорится, не пей вина, Гертруда…
Я поблагодарила доктора и вышла из его кабинета, надеясь, что у меня получается скрывать дрожь и ватные ноги.
Не пей вина, Гертруда?! Откуда он, черт его побери, может знать Шекспира?
– Он попаданец! Он такой же, как я!
Когда Генрих вернулся домой на обед, я бросилась к нему и рассказала все о визите к доктору Кравену. От обеда Генрих сразу же отказался; он задумчиво мерил шагами ту комнату, которую отвел под кабинет, и я видела, насколько сильно он взволнован.
– То есть, он процитировал вашего классического поэта?
– Да!
Генрих еще раз прошел по кабинету и задумчиво запустил обе руки в волосы.
– Два варианта, – сказал он. – Либо доктор Кравен сделал это случайно, просто всплыла в голове цитата в тему. Либо он как-то понял, что ты тоже попаданка. И подал тебе знак. «Я вижу, кто ты, посмотри, кто я». Как он мог это понять?
Некоторое время я сидела молча, а потом решительно принялась раздеваться. Генрих смотрел на меня так, словно я потрясла его до глубины души, и он ожидал чего угодно, только не этого. Его взгляд потемнел, пальцы нервно забарабанили по спинке кресла.
– Вот! – сказала я и продемонстрировала ему свою левую руку. – Видишь этот след? Это от прививки. Первое: ее делают в моей стране. Второе – Кравен мой соотечественник, раз опознал ее. Если это, конечно, не совпадение. Но он осматривал меня и заметил шрам.
Генрих кивнул, и я стала одеваться. Дурацкое платье, сколько раз за сегодня я его снимала и надевала!
– Что ты сделала после того, как он это сказал? – поинтересовался Генрих.
– Ничего. Поблагодарила за прием и ушла. Он будет удалять мне родинку послезавтра, – меня вдруг накрыло такой волной паники, что руки затряслись. – Генрих, что делать?
– Для начала успокоиться, – Генрих опустился рядом со мной на диван, взял меня за руки, и мне действительно сделалось легче. Мы рядом, мы вместе, мы со всем справимся и разберемся. – Веришь?
– Верю, – кивнула я. Страх постепенно разжимал пальцы. – Так что нам все-таки делать?
– Я сегодня по долгу службы заглянул в банковские счета господина Кравена, – сообщил Генрих. – И выяснил, что два года назад ему мелкими платежами перевели достаточно серьезную сумму из Саатона. Хотя, если верить тому, что написано в документах при оформлении счета, он всю жизнь провел в Фаринте.
– Возможно, друзья или родня, – предположила я. – Но мне кажется, это кто-то из тех, кто спонсировал и одобрял его пытки пленных хевелинцев.
Некоторое время мы с Генрихом смотрели друг на друга и пытались уместить в головах все сказанное. Доктор Ланге действительно жил и работал в Лакмере. Он, вдобавок, оказался таким же как я, попаданцем из другого мира, и дал мне это понять.
– Знаешь, что мне не нравится? – сказала я. – То, что все произошло очень быстро. Не успели мы приехать, как нам уже поднесли Ланге на блюдечке! Твой дядя сразу же устроил тебя в банк, где ты смог пошарить по платежкам. Меня принялся окучивать Эбернати, стоило мне войти в дом. И вот он, военный преступник, берите и кушайте его с маслом. Профессионалы Марвинской секретной службы и хелевинской разведки не сделали того, что с лету смогли сделать два простачка? Уж прости, я в такое не поверю.
Люди, которые прикрывали Ланге и обеспечивали ему тихую и спокойную жизнь, просто позволили нам найти его. Я была уверена, что следующим номером программы будет смерть от руки доктора. Причем эта смерть будет долгой и мучительной – вряд ли Ланге откажется от возможности потренироваться. Генрих устало провел ладонями по лицу. Я вдруг почувствовала, насколько его вымотали все эти дни.
– Знаешь, я сейчас очень хочу просто встать и уехать, – признался он. – Скрыться так, чтобы не нашли, и плевать на корону. Нас с тобой хотят убить, Милли. Амиль, возможно, отстучал телеграмму дядюшке Олафу, когда убедился, что я это я, и тот дал команду прибрать меня чужими руками на другом краю света. Чтобы я уж точно не выплыл ни при каких обстоятельствах.
Я взяла его за руку, положила голову ему на плечо, вздохнула. Что бы я сказала своему клиенту в такой ситуации? Что нужно не падать духом, верить, что все будет хорошо, и продолжать действовать.
Но Генрих не был моим клиентом. За эти дни он стал моим другом, а друзьям надо говорить совсем другие вещи.
– Чего они ждут от нас? – спросила я. – Что послезавтра я приду на прием и попробую как-то прощупать Ланге, убедиться в том, что он – это именно он… Слушай, Генрих, но они ведь не похожи! Доктор Кравен совсем другой.
– Если ты скрываешься, то изменишь внешность, – сказал Генрих, задумчиво поглаживая меня по руке. – Вот он и изменил ее… Но почему он все-таки дал тебе знак? Ему бы сидеть тихонько и не отсвечивать. А он, считай, раскрылся полностью.
Я почесала кончик носа. Могла ли я месяц назад предположить, что попаду в другой мир и заодно в шпионскую историю? Да мне бы такое и во сне не привиделось! И вот теперь думай, что делать с секретными службами разных стран и доктором Смертью впридачу.
– Что, если он решил играть от себя? – спросила я. – И мы ему зачем-то понадобились?
– Поди знай, зачем, – вздохнул Генрих. – Впрочем… почему бы и нет?
Я посмотрела на него и вдруг рассмеялась.
– Мне кажется, у тебя появилась какая-то идея, – сказала я. Генрих кивнул.
– Ты умеешь кататься на лошади?
– Нет! – воскликнула я. – Я их боюсь.
– Прекрасно, – довольно ответил Генрих. – Значит, поедешь на верховую прогулку.
– Вот так, миледи, правильно. Шершень очень спокойный конь, не бойтесь.
Доктор Кравен любил верховую езду, оплачивал абонемент в конном клубе, и сегодня я пришла туда в надежде на беседу с доктором в непринужденной обстановке. Надо было понять, была ли цитата из Шекспира случайностью, или же он действительно подавал мне знак.
Рыжий конь по имени Шершень и правда был спокойным и каким-то сонным. Самое то для тех, кто боится лошадей. Я сидела на его спине, судорожно вцепившись в рожок седла, и юный сотрудник конного клуба, который осторожно вел коня, иногда косился в мою сторону с насмешливым блеском в глазах.
Я его забавляла, и это неудивительно.
Впрочем, он никак не показывал, что ему смешно. И это тоже неудивительно. Деньги творят чудеса.
Не знаю, каким святым чудом мне все-таки удалось расслабиться. Шершень и правда был спокойным конем, двигался плавно и ровно, и через четверть часа занятий мне даже стала нравиться верховая езда, пусть мы пока всего лишь шли по дорожке в той части парка, которая отводилась для всадников.
Кравен должен был появиться здесь с минуты на минуту. Я достаточно осмелела, чтобы смотреть по сторонам, и наконец-то увидела, как доктор выезжает из-за деревьев на тонконогом вороном красавце-коне. Стоило ему появиться, как я негромко сказала:
– Давай, как договаривались.
Паренек кивнул. Серебряная монета в кармане сделала его сговорчивым. Должно быть, он решил, что я имею определенные виды на доктора и придумала, как прибиться к нему поближе.
Что еще тут можно было решить?
Я так и не поняла, что именно сделал мой сообщник, но Шершень вдруг рванул вперед с такой скоростью, словно ему дали хорошего пинка. Заорав дурным голосом от страха, я соскользнула с седла, передо мной все завертелось в зеленом водовороте, и я лишь успела подумать, что при падении не переломаю ребра или еще хуже, шейку бедра.
Потом стало темно.
Потом я почувствовала, как меня хлопают по щекам, и голос доктора Кравена сердито произнес:
– Ты-то куда смотрел, ворона?
– Да я сам не знаю, что с ним случилось, ваша милость! Ведь тихий же конь, спокойный! Мы его всегда для новичков ставим, – оправдывался паренек. – Хоть бы она не убилась!
– Не убилась, – проворчал доктор Кравен, и я почувствовала, как меня поднимают на руки и куда-то несут.
– Коня-то поймай, – бросил Кравен через плечо. Должно быть, Шершень так и бегал среди деревьев.
– Что… случилось? – пробормотала я, приоткрыв глаза и застонав. Мне было в самом деле больно, хотя я, судя по всему, умудрилась приземлиться удачно.
– Вы упали с лошади, Милена, – ответил доктор Кравен. – Не уверен, но мне кажется, у вас треснуло ребро.
Я заплакала. Только сломанного ребра мне недостает!
Спустя несколько минут мы уже были в здании конного клуба, в отдельном кабинете, который нам сразу же уступил директор, перепуганный тем, что благородная дама, возможно, покалечилась в его заведении. Я не переставала плакать – сейчас мне действительно казалось, что у меня сломано ребро, и боль в боку усиливалась с каждым движением.
– Вы сможете снять рубашку и жилет? – спросил Кравен, обтирая руки полотенцем. Я кивнула и со стоном принялась расстегивать пуговицы.
– Здесь страшная скука, – пожаловалась я. – Виктор посоветовал поучиться верховой езде, и вот чем это кончилось…
– Не знаю, что на это ответить, – сказал Кравен. – Я вот работаю, и мне никогда не скучно.
– Работать? – с ужасом спросила я. – Ох, только не это!
Вскоре Кравен осмотрел меня, нашел только ушибы и ни единого перелома, и я заметила, что он бросил пристальный взгляд на мою левую руку.
– Как я? – всхлипывая, поинтересовалась я. Доктор ободряюще улыбнулся и произнес:
– Все не так страшно, как кажется. Проведете денек в кровати и будете, как новенькая. И я еще выпишу вам мазь от ушибов.
– Какая досада! – вздохнула я. – Я как раз собиралась на пикник со своими новыми друзьями.
Кравен прищурился.
– Ты в силе – и друзей хоть отбавляй, Ты в горе – и приятели прощай, – произнес он. – Думайте о себе, Милена, а не о тех, кто хочет поживиться за ваш счет.
Мне казалось, будто у меня в животе зазвенела туго натянутая струна.
– Но кончу тем, откуда начал речь: не может жизнь по нашей воле течь, – проговорила я, понимая, что могу и не выйти из этой комнаты. Тогда Генриху останется лишь отомстить за меня. Как жаль, что это совсем не утешает.
Кравен рассмеялся.
– Вы русская? – спросил он по-русски. Деваться было некуда. Я кивнула.
– Вы тоже, как я вижу, – ответила я, стараясь держаться спокойно и непринужденно. Кравен улыбнулся.
– Кто бы мог подумать, что встречу соотечественницу в другом мире, – произнес он. – Как вас угораздило?
– Провалилась, когда пошла на обед, – ответила я. Нет, я точно не выйду отсюда живой. Прощай, Генрих. – А вы?
– А меня сбила машина, – сказал Кравен, глядя мне в лицо так, словно хотел увидеть кого-то знакомого. – И я очнулся на мелководье, хорошо, что не захлебнулся.
Некоторое время мы молчали. Затем Кравен произнес:
– Вы в опасности, Милена. Вы и ваш брат. Я попробую вам помочь, но мне нужна правда. Что именно вы ищете в Фаринте?
– Военного преступника, – ответила я, не сводя с него взгляда. Доктор Кравен и бровью не повел. – Вашего коллегу, в некотором смысле. Доктора Эрика Ланге.
Кравен понимающе качнул головой.
– Тогда все намного проще. А то Гвен решил, что ваших хозяев заинтересовали его дела с белым льдом.
– Белый лед? – переспросила я. – Это еще что такое?
– Наркотик, – коротко ответил Кравен. – Ваш дядюшка держит торговлю по всему материку. Конечно, он забеспокоился от внезапного появления племянников, которых, говорят, повесили в халифатах.
Кажется, пришла пора вздохнуть с облегчением.
– Нам нужен только Ланге, доктор Кравен, – ответила я. – Помогите.
– Помогу, – кивнул Кравен. – Я делал ему пластику лица.
«Вот откуда взялись деньги на его счету», – подумала я. Кравен поднялся со стула и протянул мне руку, помогая встать.
– В следующий раз придумайте что-то другое, а не падение с лошади, – посоветовал он уже на фаринтском так, словно кто-то подслушивал нас. – Вдруг я тогда не окажусь рядом, чтобы вам помочь?
– Хорошо, доктор, – холодно ответила я. – Разумеется.
Кравен подцепил со стола листок бумаги для записей и карандаш и быстро что-то написал и сунул листок мне в руку.
– Завтра, – едва слышно прошелестел он. – Я дам вам его портрет.
– То есть, он действительно попаданец, и он не Ланге? – уточнил Генрих.
Мы встретились возле банка: несмотря на заверения Кравена в том, что все в порядке, у меня по-прежнему ныло в боку. Генрих оценил мое состояние и предложил отдохнуть в каком-нибудь приятном месте.
– Именно так, – ответила я, пригубив густого вина. – И мы с тобой умудрились влезть в здешнюю наркоторговлю.
Приятное место оказалось маленьким кафе, высеченным прямо в скале. Отсюда открывался великолепный вид на море, бухту и сосновый лес, а диванчики были завалены мягкими подушками так, что я смогла устроиться вполне удобно. Генрих и в самом деле умел выбирать места для свиданий.
Интересно, с кем он встречался раньше? Кого любил?
Я тотчас же напомнила себе, что у нас не свидание. Несмотря на хорошее вино и фрукты, несмотря на то, что в этой части кафе-пещеры мы совершенно одни, несмотря на то, что Генрих сидит так близко, и у него какой-то новый одеколон, с приятным травянистым запахом – нет, это не свидание.
И те женщины, которые ему нравились и отвечали взаимностью, тоже большой кусок не моего дела. Незачем и думать об этом.
– Твой дядя сразу понял, что дело нечисто, – продолжала я. – Он был уверен, что Виктор и Милена Готти повешены в халифатах, а тут мы свалились ему на голову! Кравен сказал, что Гвен Бринн курирует наркоторговлю по всему Фаринту, и мы его, мягко говоря, заставили насторожиться. Какой-то белый лед.
– О, – понимающе протянул Генрих. – Серьезная вещь. В Аланберге стоит баснословно дорого.
– Пробовал? – поинтересовалась я. Генрих посмотрел так, словно я сказала невероятно глупую и обидную вещь.
– Ни в коем случае, – ответил он. – Я не такой дурак, чтобы разрушать себя собственноручно.
Я ободряюще улыбнулась.
– Поэтому ты и выстоял.
Генрих сделал глоток вина и спросил:
– Как ты себя чувствуешь? Ты сильно ударилась?
– Ты об этом спрашиваешь уже восьмой раз, – с улыбкой заметила я. – Все в порядке. Ушиблась, конечно, но без последствий. Думаю, моему соотечественнику можно верить.
У нас не свидание. Я сказала себе об этом еще раз. Но Генрих смотрел на меня так, словно это было именно оно. Словно это было что-то намного важнее и глубже, чем свидание.
– У Кравена остался портрет Ланге, – сказала я жестче, чем планировала. – Мы получим его новое лицо и отправимся на поиски. Честно говоря, мне хочется держаться подальше от нашего с тобой доброго дяди.
– Мне тоже, – признался Генрих и вдруг рассмеялся. – Забавно получается! Гвен Бринн ведет свои дела, живет спокойно, и тут вдруг мы. Я понимаю, почему он так напрягся.
– Говорил с ним сегодня? – спросила я. Генрих кивнул, и я неожиданно обнаружила, что он держит меня за руку. Мягко, осторожно, словно боясь причинить боль.
Это прикосновение одновременно успокаивало и заставляло дрожать. С момента нашей встречи прошло совсем немного времени – и мы стали слишком близки друг к другу. Слишком быстро, слишком близко.
Мне стало страшно, и я сама не знала, чего так боюсь.
– Говорил, – ответил Генрих. – Мы вели вроде бы деловую беседу, но он умудрился полностью меня проверить. Задавал важные вопросы вроде бы вскользь, но так, что не ответить было нельзя.
Мне сделалось холодно. Я села поудобнее и попробовала освободить руку так, чтобы это выглядело максимально естественно. Внутренний голос сказал с интонациями одной из моих клиенток, что надо перестать ломаться, когда рядом с тобой мужчина, который, возможно, скоро наденет корону.
Королевой станешь! На трон сядешь! Ничего себе прыжок из провинциальной грязи в иномирные князи, правда?
– А ты? – спросила я. Сейчас мне было страшно и за себя, и за Генриха. Но, судя по тому, что мы сейчас сидели в кафе, а не лежали где-нибудь в подвале с простреленными головами, все прошло хорошо.
– А я не оплошал, – признался Генрих с довольным видом. – И почти дословно пересказал ему то, что однажды говорил настоящий Виктор Готти перед тем, как уехать из Фаринта.
– Что же это было?
– То, что человек, который заменил ему и Милли отца и мать, обязательно будет им гордиться, – произнес Генрих. – И сказал, что я и сейчас не подведу его.
Я понимающе кивнула. Что ж, нам пока везло. Возможно, Бринн успокоился.
– Знаешь, что я думаю? Что Эбернати свел меня с доктором Кравеном как раз для того, чтобы он меня осмотрел и опознал Милену Готти. Возможно, у нее был шрам или родинка. А Кравен понял, что я его соотечественница, подал мне знак и решил не выдавать, – я вдруг поняла, что мой бокал опустел. – Мы оба живы, Генрих. Нам пока верят.
– Вот и замечательно, – улыбнулся Генрих. Над морем что-то мелькнуло, и я подумала, что это драконы снова начинают свой танец. Но нет, просто пролетела птица. Внизу, на площадке, огороженной перилами, собирался оркестр, и музыканты потихоньку готовились к выступлению.
– Тут будут танцы? – спросила я. Генрих кивнул.
– Будут. Любишь танцевать?
– Я не умею, – призналась я. – Не пришлось научиться, а теперь уже поздно.
– Не поздно, – улыбнулся Генрих. – И это совсем нетрудно, я тебя научу. А начать можно…
Когда я поняла, что он меня целует, то, кажется, перестала дышать. Прикосновение чужих губ к моим губам было таким любящим, таким трепетным, что струна, которая натянулась в моей душе, зазвенела и оборвалась. Я откликнулась на поцелуй и вдруг почувствовала, что мы с Генрихом скользим куда-то в сторону, падая и сбивая столик с бокалами и фруктами.
Бутылка вина разбилась, я обмякла на полу, и стало совсем темно.
