Текст книги "Няня для волшебника (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Инга смотрела на меня веселыми глазами, в которых сейчас была лишь тьма и полное безразличие. А когда-то она наверняка смотрела на Мартина с любовью – он не дал бы облапошить себя притворством или женским кокетством, он любил и был уверен, что его чувство взаимно.

Но все оказалось по-другому. Я не знала, почему мне сейчас настолько обидно за Мартина. В конце концов, он совсем недавно не считал меня за человека и готов был выкинуть из замка среди ночи. Но сейчас я смотрела на снимок и чувствовала презрение и боль, словно Инга обидела человека, который был по-настоящему мне дорог.

– Какая ты все-таки гадина, – сказала я и в этот момент ощутила укол в палец.

Я зашипела, отдернула руку. На подушечке указательного пальца выступила крупная капля крови, и кровь была на снимке. Я перевернула его и посмотрела на обратную сторону – но там было не за что зацепиться или уколоться.

Снимок был, как скорпион, который ужалил меня и тотчас же убрал жало.

А потом ковер вдруг оказался как-то слишком близко, и я вдруг поняла, что упала. Рука наливалась огнем и болью, комната Мартина качалась так, словно превратилась в огромный корабль, попавший в шторм, и ее безжалостно крутило во все стороны. Я летела куда-то вниз, в наступающую тьму, и не знала, то ли мне мерещится, то ли я действительно слышу голоса:

– Дора! Дора!

– Братка, осторожно! Не трогай… не тро…

– Да что за дьявольщина…

– Нет! Не бери это!

Черные волны постепенно утихли, и я наконец-то смогла открыть глаза. Рука по-прежнему болела, но мне почему-то было ясно, что опасность позади, и я чудом смогла избежать большой беды. На ковре рядом со мной сидел Мартин и медленно водил пальцами по моей голове, а Огюст стоял чуть поодаль и рассматривал брошенный снимок так, как могут рассматривать ядовитую змею, которую смогли вовремя заметить и убить.

– Мартин… – прошептала я, чувствуя, что плачу. Мартин провел ладонями по моему лицу, и прикосновение было таким, что мне захотелось закричать от того чувства, что сейчас переполняло мою душу.

– Молчи, – ответил он. – Молчи. Ты попала под направленный удар. Он был старый, но… – Мартин кашлянул, ему и самому было сейчас несладко.

– Мы пришли вовремя, – закончил Огюст его фразу. Присев на корточки, он вынул из кармана складной ножик и, раскрыв его, поддел снимок одним из лезвий и перевернул. Огюст всмотрелся в снимок, и его лицо сделалось тяжелым и мрачным.

– Я так и знал, братка, – сказал он. – Ты заснул не случайно.

* * *

Спустя полчаса и две чашки горячего чая на травах я наконец-то пришла в себя, и боль отступила. Огюст сидел на кровати рядом со мной и аккуратно поил меня чаем с ложечки, Мартин расположился в кресле и, надев специальные перчатки, изучал снимок.

Он был искренне встревожен, он волновался за меня так, словно я значила для него намного больше, чем простая служанка, которая помогает ему одеваться. Я до сих пор чувствовала прикосновение его пальцев к голове и к лицу, и это ощущение заставляло меня дрожать.

– Это был риск, милорд, – сказала я, глядя на Мартина. – Вы могли пострадать.

Мартин посмотрел на меня так, будто не мог понять, о чем я говорю, будто мои слова были странными и дикими.

– Цетше всегда спасают тех, кто в беде, – сказал он с уже знакомым гонором. – Это единственно возможное и правильное поведение.

– Она права, братка, – заметил Огюст и вдруг улыбнулся: – Но как ты кинулся! Словно никакого сна и не было, и все твои силы при тебе.

Мартин отвел взгляд. Ему действительно становилось легче с каждым днем, и я невольно этому радовалась. Значит, совсем скоро появится тот Мартин, которого я видела во сне. Настоящий Мартин Цетше, сильный и благородный волшебник.

– Так что там? – спросил Огюст, мотнув головой в сторону снимка, который Мартин до сих пор не выпускал из рук. Будь моя воля, я бросила бы его в камин, чтоб от Инги и воспоминаний о ней остался бы лишь пепел.

Мартин осторожно взвесил снимок в ладонях и сказал:

– Внедренное заклинание. Очень-очень старое, почти выдохлось. Будь оно свежим, наша Дора бы уже умерла.

Я поежилась. На мгновение мне стало очень-очень холодно. Смерть прошла мимо, зацепив меня краем плаща, и это невесомое призрачное прикосновение было настоящим.

– Можешь определить, когда его сделали? – спросил Огюст. – И на кого именно?

Мартин горько усмехнулся, и я поняла, что знаю ответ. Знаю и боюсь, что он окажется правдивым.

– На меня, конечно, – ответил он. – На кого же еще? И знаешь, что самое интересное?

– Что его сделали незадолго до того, как ты уснул, – ответил Огюст, и Мартин утвердительно качнул головой.

– Совершенно верно, братка. Я должен был умереть, – он поднялся с кресла и, медленно пройдя по комнате, бросил снимок в камин. Я радостно смотрела, как по бумаге побежал огонь – вот снимок вспыхнул и рассыпался по поленьям зеленоватыми искрами.

В комнате мелькнула тонкая лента мятного запаха и исчезла. Мартин очень медленно снял перчатки и вернулся в кресло. Было видно, что он очень устал – не столько от дел, сколько от понимания того, что его сон был подстроен.

– Я брал его в день эксперимента, – произнес Мартин, откинувшись на спинку кресла. – Это мой счастливый снимок, он мне нравится… – по губам Мартина скользнула горькая улыбка, и он поправился: – Он мне нравился. И заклинание ударило меня исподтишка, я и не заметил ничего.

– А потом ты активировал заказ для его величества, – сказал Огюст. – И он отбил заклинание, но отдача погрузила тебя в сон.

Мартин кивнул.

– Все верно, братка. Если бы не заказ, я бы умер к вечеру. От каких-нибудь естественных причин.

Его лицо сейчас было мертвенно-бледным, словно кто-то надавал Мартину пощечин, прилюдно унизил его, а потом изувечил и оставил умирать. Мне было так жаль его, что я с трудом сдерживала слезы.

– Поэтому Инга и уехала, – сказала я. – Испугалась, что кто-то станет копать и выкопает ее причастность к твоему сну. А покушение на убийство – это не шутки. У нас с этим все серьезно, и у вас наверно тоже.

Я снова назвала Мартина на «ты», но ни он, ни Огюст этого не заметили. Мартин провел ладонями по лицу, вздохнул и признался:

– Я раздавлен, Дора. Просто раздавлен. Да, ты права, – он посмотрел на Огюста и сказал: – Там след ее магических нитей, братка. Это она.

Должно быть, именно поэтому он и сжег снимок – не хотел лишний раз видеть его и понимать, что любимая жена приложила руку к тому, что случилось. Мартин снова провел рукой по лицу, и я вдруг с ужасом поняла, что он плачет. Именно сейчас, в эту минуту, его жизнь разрушилась по-настоящему, похоронив Мартина под обломками.

Я вдруг поняла, что сижу рядом с креслом, обнимаю Мартина, как ребенка, и глажу по голове. Надо же, и сама не заметила, как соскочила с кровати… Мартин уткнулся влажным лицом в мое плечо, и я вдруг по-настоящему почувствовала, как рушится и его фамильная гордость, и опора на магию, и все то, что заставляло его жить. Он любил Ингу, а она не просто бросила его умирающего, а приложила руку к его беде. И ничего ему не помогло. Ни волшебство, ни семейная честь, ничего.

Мартин сейчас был ребенком, который потерялся в темном лесу и не мог найти дороги домой.

Огюст подошел и тоже обнял его. Я разобрала едва слышные слова, которые он шептал Мартину на ухо:

– Братка, держись. Мы с тобой. Справимся, перебедуем. Держись.

Мартин не отвечал. Я чувствовала его горячее лицо на своем плече и знала, что никакими словами не исправить и не вылечить ту боль, что сейчас терзала его. Нужно просто ждать и держать его за руку – и постепенно все закончится.

И еще я знала, что это самый грустный день Тыквенника, который когда-либо отмечался в замке Цетше.

* * *

Эту ночь мы провели вместе.

Постепенно Мартин успокоился, и какое-то время оставался мрачным уже не из-за того, что Инга хотела его убить, а потому, что мы с Огюстом видели его слезы. Мужчинам не положено плакать ни в этом мире, ни в моем, и у Мартина появился еще один повод считать себя униженным до глубины души.

Я считала, что все это пустяки. Если в твоей душе поселилась боль, то ее лучше всего выплеснуть со слезами.

– Что вы будете делать? – спросила я, когда Мартин отстранился от меня и смахнул влагу с покрасневших щек. Он недовольно покосился на меня, свидетельницу своей слабости, но видимо увидел во мне лишь понимание и сочувствие, а не насмешку. И это его успокоило.

– Ничего, – ответил он. – Что тут можно сделать?

– Отправить эту дрянь за решетку, – хмуро ответил Огюст и тотчас же добавил: – Впрочем, ты сжег снимок. Мы ничего не докажем.

Мартин усмехнулся и ничего не ответил. Я сейчас понимала, почему он отправил этот снимок в огонь. Не могла объяснить это понимание словами, но знала, что на его месте поступила бы точно так же. Потому, что когда вместо любви оказывается грязь и сор, то бросить его в камин – лучшее, что вообще можно сделать.

– Есть у меня один товарищ в столице, – сказал Огюст, и сразу стало ясно, что этот товарищ из тех, с кем надо держать ухо востро. – Напишу ему, пусть наведет справки о том, чем сейчас занимается твоя бывшая супруга.

Мартин покосился на брата, и его лицо нервно дрогнуло.

– Незачем, Огюст, – сказал он. – Пусть живет, как хочет. Мне сейчас надо думать не об этом.

Огюст улыбнулся и поднял руки ладонями вперед.

– Сколько угодно, братка, это твое дело. А мое – наказать мерзавку, которая хотела тебя убить.

Огюст хмыкнул и покачал головой.

– Она стала бы наследницей Цетше. Забрала бы все. Замок, земли, счета в банках. А вот не выгорело.

Мартин каким-то нервным жестом дотронулся до переносицы. Я погладила его по плечу, и он взял мою руку и крепко сжал пальцы. Мне сразу стало спокойнее за него.

– Я даже не знаю, братка, что было не так, – я боялась, что голос Мартина будет дрожать – но нет, теперь он был ровным и почти спокойным. Мартин просто признавал, что совершил ошибку. – Я бы сделал для нее все.

Его рука дрогнула и сжала мою руку еще сильнее.

– Ей не хотелось твоей любви, – устало заметил Огюст. – Ей нужны были деньги Цетше, которые она могла бы тратить, как захочет.

По лицу Мартина скользнула судорога, словно сейчас он испытывал настоящую боль.

– Я дал бы ей денег. Неужели все упиралось только в это?

– Таким, как она, не хочется просить, – я решила, что теперь и мне можно вставить слово. – Такие хотят быть полноправными хозяйками. Жить по своей воле.

Мартин покосился на меня и вдруг сказал, обращаясь к Огюсту:

– Мне что-то нехорошо, братка.

Это было неудивительным.

Мартина уложили в постель, Энцо принес лекарства, и, после того, как он ушел, я вдруг посмотрела на часы и поняла, что день Тыквенника подходит к концу. Осеннее ленивое солнце сползло за горы, и мир затопило тьмой, которая кажется вечной. Осенью всегда думаешь, что солнце не вернется – но все-таки оно возвращается.

Когда за Энцо и Огюстом закрылась дверь, я встала у кровати Мартина и с самым спокойным и доброжелательным видом спросила:

– Что-то еще, милорд?

Видит Бог, во всей этой суете и беготне я совсем забыла о том, как снимок меня ранил. Едва заметно саднил палец там, где осталась крошечная царапинка, вот и все. Мартин провел ладонью по одеялу и сказал:

– Снимай туфли. Ложись.

Я прекрасно его понимала. Когда тебе больно, то хочется, чтоб рядом был кто-то живой. Тот, кто разделит твою боль. Послушно сняв туфли, я опустилась на кровать, и Мартин негромко произнес:

– Я должен извиниться. Я был несправедлив с тобой.

Возможно, мне следовало поотпираться для вида: ну что вы, ничего особенного, все хорошо – но я решила, что сейчас не тот случай, когда следует проявлять вежливость.

– Да, порой вы меня задевали очень глубоко, – призналась я. – Но думаю, теперь все будет по-другому.

Светильники на стенах начали медленно гаснуть. Скоро останется гореть лишь один, справа от кровати, и спальня погрузится во мрак. Я вдруг подумала, что снова лежу в одной кровати с мужчиной, что в комнате жарко, и что Мартин снова держит меня за руку.

Все чувства вдруг обострились до предела. Я и подумать не могла, что мир может быть настолько насыщен красками, звуками и запахами. И от этого мне на какой-то миг сделалось страшно – настолько, что я сжала пальцы Мартина и обернулась к нему.

– Я надеюсь, – признался Мартин. Бледный и осунувшийся, он сейчас выглядел так, словно увидел себя и свою жизнь со стороны – и ему не понравилось. Его жизнь была лишь руинами, но Мартин готов был начать все заново. Я видела эту готовность и в блеске его глаз, и в сжатых губах.

– Так и будет, можете мне поверить, – сказала я твердо и решительно. Лампы гасли, Мартин смотрел в потолок и был одновременно рядом со мной и где-то далеко – в прошлом, в воспоминаниях, в минувшей жизни, которая вдруг взяла и нанесла ему удар.

– Я просто хотел любви, – признался Мартин. – Любить и быть любимым. Оказалось, это слишком много для одного меня.

Я вздохнула. Что тут можно сказать? Я разделяла его тоску и знала, что однажды боль пройдет, и все будет хорошо. Обязательно будет. Какой бы темной ни была ночь, утро всегда наступает.

– Вы еще очень молоды, Мартин, – я могла лишь повторить то, что он говорил мне. – Вы еще обязательно будете счастливы.

Он вздохнул.

– Спи, – ответил Мартин, и последний светильник погас.

Глава 5

(Мартин)

Честь и гордость семьи Цетше всегда была для меня щитом и опорой. Так меня воспитывали, такими были мои предки. Но сейчас я лежал в темноте и думал, что оказался слаб – и не нашел поддержки в том, на что всегда хотел опереться.

Мой мир окончательно утратил смысл. И надо было искать опору в чем-то другом.

Ночь была густой-густой, темной и угрюмой. Тыквенные фонари погасли – уже к утру их доедят светлуны. Дора лежала рядом со мной, дышала тихо-тихо. Я вдруг подумал о ней с непривычной для себя нежностью. Иномирянка, мечта конюха – и великий и ужасный Мартин Цетше, которому она вытирала слезы. От такой картины только смеяться, но смешно мне не было.

Все кончилось. Все прошло. Надо было жить дальше, но я пока не знал, как это делать. Лежал в темноте, смотрел туда, где едва заметно выделялся силуэт окна, и думал о том, что наступает зима. Скоро горы укутает снегом, небо станет серым и низким, и задуют ветры, выбивающие дух морозными кулаками. Мы с Ингой обычно уезжали из замка на зиму и проводили время до весны на юге, в приморском поместье семьи Цетше. В это время там цветут абрикосы, птицы вьют гнезда. Однажды я сидел у моря и думал о том, что наконец-то и у меня есть свое гнездо.

Мне захотелось подняться с кровати и постучать головой о дверцу шкафа, чтоб выбить из нее все дурные мысли. Интересно, чем в это время занималась Инга? Размышляла, как меня убить? У меня больше нет семьи, нет. С этим трудно смириться, я проснулся меньше недели назад – но это сделать все-таки придется.

Дора что-то пробормотала во сне и вдруг села на кровати и обернулась в мою сторону. Один из светильников среагировал на движение и тотчас же ожил, залив комнату теплым золотым светом. Дора смотрела так, что я на мгновение испугался, что она заболела какой-то из своих иномирянских болезней.

– Что с тобой? – почему-то шепотом спросил я. Дора слепо дотронулась до лица и ответила:

– Ты умеешь проверять, есть ли в человеке магия?

Это было сказано так, что впервые за долгое-долгое время меня охватило неприятным липким страхом – тем самым, который парализует, а не подстегивает.

– Могу, – ответил я. Это было самым простым действием в практической магии. Все ученики могли с ним справиться уже на первом уроке, оно почти не требовало сил.

– Проверь, пожалуйста, есть она во мне, – попросила Дора, и в ее глазах мелькнули слезы. Наверняка ей просто приснился кошмар, и она до сих пор не могла опомниться. Я сел с ней рядом, взял ее за руку и сказал так, словно обращался к ребенку:

– В тебе ее не было, когда ты появилась в замке Цетше. Это точно. Но я проверю, если тебе так будет спокойнее. Бояться нечего.

Дора вздохнула и с надеждой посмотрела на меня. Я бросил в ее сторону крошечную искорку, и, когда та проплыла над головой Доры, заметил, что ее цвет не изменился.

– Нет, – сказал я. – В тебе по-прежнему нет магии, Дора. И потом, волшебство не может появиться просто так. Оно либо есть с рождения, либо нет.

Дора вздохнула с облегчением и, прикрыв глаза, легла на кровать и снова завладела моей рукой. Я вдруг понял, что уже довольно давно она обращается ко мне на «ты» и ведет себя крайне вольно. Впрочем, сейчас это меня не задевало, это казалось простым и правильным, и я сам себе удивлялся.

Возможно, мой брат прав. Пройдет совсем немного времени, и все сословные различия окончательно сотрутся, сметенные ветром новой эпохи.

– Точно? – спросила Дора. Я кивнул.

– Точно. Тебе просто приснился дурной сон.

Дора шмыгнула носом и сказала:

– Я никогда такого не видела. Я… – она помедлила, собираясь с духом, и продолжала: – Я была кем-то другим, не собой. Очень опасным кем-то. И знаешь… я хотела твоей смерти. Чтоб тебя не было.

Вот вам и здравствуйте.

Мне подумалось, что это нормально. Дора эмоциональна и впечатлительна, как и положено девушкам ее возраста, и на нее, конечно же, повлияло то, что за моей головой сперва приехали маги из академии чародейства и волшебства, а затем обнаружился убийственный артефакт, заготовленный моей бывшей женушкой.

– Ты просто переволновалась, – уверенно сказал я. – Неудивительно, что тебе снятся чудовища.

Дора всхлипнула.

– Я ведь сама была чудовищем, – сказала она. – И мне это не понравилось.

Ну еще бы. Редко кому по-настоящему приятно убивать. Дора была явно не из таких людей.

– Рассказывай, – произнес я. – Как все было?

Дора повозилась, устраиваясь поудобнее. Я вдруг подумал, что именно это мне сейчас и нужно. Живой человек рядом. Хороший человек.

– Я шла в подземелье, – прошелестел ее голос. – Низкий такой, сводчатый потолок… Потом появился зал, темный… И в центре был ты. Ты просто стоял ко мне спиной, а я почему-то так ненавидела тебя в это время, что мне было тесно с тобой в одном мире. Вот и все, потом я проснулась.

Да, это был всего лишь страшный сон. Пока Дора говорила, я запустил еще одну искру над ее головой – ничего, ни малейшего следа магии. Хотя было в ее рассказе что-то, что заставляло меня испытывать какое-то внутреннее неудобство, словно кто-то действительно стоял за моей спиной и хотел нанести удар.

Возможно, я тоже стал излишне впечатлительным.

– Спи, – негромко сказал я. – Утро вечера мудренее.

– У нас тоже так говорят, – негромко откликнулась Дора и закрыла глаза.

* * *

Утром пошел первый снег.

Я проснулся от того, что в комнате вдруг стало очень светло – за окном неторопливо кружили снежинки, и мир стал белым-белым. Снег стер рыжий цвет лесов, укутал горы, надел пушистые шапки на башни замка. Конечно, зима быстро мне надоест, я не любил зиму, но в появлении первого снега всегда было что-то волшебное. Обыкновенное чудо, которое должно быть одинаковым во всех мирах.

Дора спала, уткнувшись лицом в подушку. Платье разметалось вокруг ног, и я заметил, что ноги у нее очень красивые – стройные, мягко обтянутые чулками. К ним хотелось прикоснуться. Но я, разумеется, не стал делать ничего подобного – просто ушел в ванную и, включив воду, посмотрел на себя в зеркало.

Незнакомец, которого я увидел после пробуждения, постепенно уходил. Я знал того человека, который сейчас смотрел на меня из зеркала, я снова становился собой. Умывшись и приведя себя в порядок, я вдруг оторопело опустился на край ванны – я вдруг понял, что без малейших проблем и усилий сам поднялся с кровати, побродил по комнате и пришел сюда. Еще вчера такие фокусы заставляли меня покрываться холодным липким потом. А сейчас все было в порядке, я чувствовал себя вполне свежим и сильным.

Получается, старые маразматики из академии чародейства и волшебства все-таки были правы? И недаром царь Шломо в свои девяносто лет спал в объятиях невинных дев и был силен, как юноша?

Я выглянул из ванной – Дора по-прежнему спала. Светлые волосы разметались по подушке, левая рука расслабленно лежала на складках одеяла. Только сейчас я заметил на пальце Доры тоненькое серебряное колечко.

Значит, меня все-таки оживила сила невинной девы. Ну и хорошо, значит, признаем этот факт и не будем упираться.

Я переоделся, довольно отметив, что делаю это спокойно, уверенно и без посторонней помощи. Приоткрыл дверь спальни, выглянул в коридор – никого. Утром после дня Тыквенника всегда было так: тихо, сонно и лениво, все всегда вставали на два часа позже. Но по коридору уже брел сытный запах традиционного хаалийского завтрака – на сковородках шкворчал бекон и яичница таращила желтые глаза.

Я бесшумно прикрыл за собой дверь и пошел в сторону комнаты Энцо. Мой добрый друг наверняка уже проснулся, а мне нужно было с ним поговорить.

Мы столкнулись на лестнице, и Энцо какое-то время смотрел на меня так, словно увидел привидение. Я придержал его под руку, чтоб он не оступился, и, улыбнувшись, сказал:

– Это я. Все в порядке.

Энцо был, мягко говоря, изумлен.

– Милорд, – произнес он, не сводя с меня взгляда. – Вы без трости?

Я кивнул.

– Без трости, Энцо. Все в порядке, думаю, что она мне больше не понадобится. Я чувствую себя вполне здоровым.

Энцо помедлил, а потом вдруг обнял меня с той искренностью, с которой отец мог бы обнимать сына. Я почувствовал, как кольнуло сердце, и произнес:

– Спасибо вам, Энцо. За все, что вы делали и делаете для меня.

В глазах моего друга появились слезы – похоже, он действительно не ожидал ни того, что я окончательно пошел на поправку, ни того, что поблагодарю его за доброту.

– Мне нужно поговорить с вами, – произнес я. – Вы ведь знаете, что случилось вчера?

Энцо сразу же стал серьезным – миг искренности и душевного тепла отступил, сменившись готовностью делать свою работу.

– Да, милорд, – кивнул Энцо. – Милорд Огюст рассказал мне все подробности. Что вы собираетесь делать?

– Пойдем в мой кабинет, – сказал я. – Это долгий разговор.

Когда мы вошли в кабинет, я сел за свой старый письменный стол и некоторое время сидел молча, глядя на аккуратные стопки бумаг и тетрадей. Вот мои записи по артефакторике, вот тетради с чертежами магических схем, а вот и книги – по ним я работал, создавая заклинание для его величества… На столе все было так, как я и оставил в тот злополучный день. Кто бы сказал, что прошло почти три года?

– Я все сохранил так, как было при вас, – произнес Энцо, заметив направление моего взгляда. – Только убрал реактивы в шкаф. На всякий случай, мало ли…

– Вы все сделали правильно, Энцо, – сказал я и откинулся на спинку стула. Я ждал первого укола усталости, но по-прежнему чувствовал себя свежим и бодрым. – Огюст рассказал вам, что Инга хотела меня убить?

Энцо утвердительно качнул головой.

– Да, милорд. Откровенно говоря, я не могу в это поверить. Я понимаю, что это правда, но…

Я полностью разделял это чувство. Мне тоже было трудно поверить в то, что Инга хотела моей смерти. Что это из-за нее я почти три года пролежал бесчувственным чурбаком. Но мне пришлось это сделать.

– Это только часть проблемы, – сказал я. Энцо вопросительно поднял левую бровь, тотчас же напомнив мне моего отца – тот всегда так делал.

– Что же еще, милорд?

– Дора, – сказал я. – Пока не знаю, как это произошло, но у меня есть все основания утверждать, что она принадлежит к сноловцам.

Энцо посмотрел на меня так, словно я позволил себе матерную брань на приеме у его величества.

– Сноловцы? – переспросил он. – Но ведь их уже нет. Последнего обнаружили еще в прошлом веке…

Он окончательно растерялся. Я кивнул.

– Она поймала мой сон, как только появилась в замке, – сказал я. – И видимо, я как-то направил ее силы, чтоб проснуться. Дора пересказала мне свой сон, она видела меня в подвалах замка Цетше – а эти подвалы снились мне почти три года. Я сидел в кресле, читал книгу о хаалийских филинах и не мог выйти.

Энцо провел ладонями по лицу, и этот жест был таким, что я невольно ощутил дрожь.

– Я решил, что это совпадение, – продолжал я, – и ничего не стал говорить Доре. Но сегодня ночью она поймала уже не сон, а энергетический отпечаток вчерашнего заклинания. И это уже намного хуже.

Лоб Энцо прочертила глубокая морщина – он все понял. Он не был магом, но прочел очень много книг по магии, и знал, что я имею в виду.

– Она может умереть, – сказал Энцо. – Поймает какой-нибудь сон, и на этом все закончится.

Я кивнул.

– Если сделать для нее защитный артефакт, то она будет жить долго и счастливо. Но у меня сейчас нет для этого ни ингредиентов, ни условий, – я помедлил, крутя в руках перо. Оно было чистым, а чернильница рядом – наполненной. – Именно Дора меня разбудила, и я должен ответить добром за добро. Завтра мы отправляемся в столицу, Энцо. Я хочу, чтоб ты поехал с нами.

Энцо посмотрел на меня с благодарностью и надеждой, словно увидел за столом не меня, а человека, который был намного лучше и сильнее, чем я.

– Разумеется, милорд, – ответил он. – Я прикажу слугам собрать все необходимое.

* * *

(Дора)

У семьи Цетше был собственный особняк в одном из самых престижных районов столицы, и, когда Мартин вошел в дом, то слуги, которые выстроились встречать хозяев, смотрели на него так, словно видели перед собой восставшего из мертвых. В каком-то смысле это так и было – должно быть, все просто ждали, когда Мартин тихо умрет в своем сне, и никто не думал, что однажды он снова станет таким – сильным, уверенным, решительным.

– Добрый день, – сказал он тем тоном, который заставляет вздрагивать и подчиняться, и слуги поклонились и прошелестели:

– Добрый день, милорд Мартин. Добрый день, милорд Огюст.

Драконы Огюста домчали нас до столицы за три часа – несмотря на обогревающие артефакты, я замерзла так, что почти не чувствовала ни ног, ни рук. Но холод зимних небес был просто пустяком в сравнении с полетом на огромном сильном животном. Драконы сперва обнюхали нас, негромко фыркая и водя чувствительными ноздрями, а затем один из них посмотрел на меня и едва заметно повел огромной шипастой головой.

– Отлично, Дора! – радостно воскликнул Огюст. – Он тебя выбрал! Давай-ка в седло!

Меня усадили в маленькое седло, закрепленное среди гребней на драконьей спине, Огюст затянул добрую дюжину ремней и, укутав меня толстым одеялом, больше похожим на броню, сказал:

– Ничего не бойся, Дора! Он не сбросит, если не захочет – а он не захочет.

Дракон согласно фыркнул, и огромные крылья слегка дрогнули, готовясь к полету. А потом волна воздуха ударила меня в лицо, и кругом вдруг взгромоздились облака, а замок Цетше внизу стал совсем маленьким – игрушкой в стеклянном шаре, вокруг которой кружат снежинки. Рядом летел дракон с Мартином и Огюстом, и младший Цетше восторженно орал какую-то веселую и совершенно нецензурную песню…

Это было сказкой или сном. Это было невероятно.

В столичный дом Цетше я вошла уже не служанкой милорда Мартина, а помощницей и гостьей семьи. Для меня отвели небольшую комнату по соседству с хозяином дома, и, устало вытянувшись на мягкой кровати, я подумала, что все это вполне можно было бы назвать хорошим.

Вот только Мартин выяснил, что я стала сноловцем. И это могло меня убить.

Сначала я не восприняла эту информацию всерьез – меня больше потрясло то, что упрямый гордец Мартин Цетше все-таки признал, что именно я пробудила его ото сна. Но сейчас, когда мы были в столице, и Мартин сидел в своем кабинете над каталогами артефактов и ингредиентов, я наконец-то осознала, насколько все скверно.

– Мне теперь не стоит спать? – спросила я. Мартин ободряюще усмехнулся и заботливо погладил меня по плечу.

– Спи на здоровье, – сказал он. – На ближайшие пару дней я выставлю охранные заклинания, так что ты просто будешь спать без снов. А к тому времени уже приготовится твой личный артефакт, в общем, переживать тебе не о чем.

В тот момент я так растерялась, что смогла ответить лишь:

– Спасибо, Мартин. Я признательна.

– Это я должен тебя благодарить, – он вновь дотронулся до моего плеча и убрал руку. – Ты меня разбудила.

Я через силу улыбнулась. Кто бы мог подумать, что несколько дней назад этот красавец мужчина был готов выставить меня на мороз среди ночи. Вот что значит вовремя отодвинуть гордость и увидеть в том, кто находится рядом с тобой, человека, а не вещь.

В дверь комнаты постучали, и вошла маленькая рыжеволосая служанка с подносом. Я узнала ее: при встрече хозяина девушка кланялась ниже всех.

– Ваши травы, миледи.

Вот как. Похоже, теперь лекарства пьет не только Мартин, но и я. Девушка поставила поднос на прикроватный столик и добавила:

– Милорд Мартин и господин Бруно ждут вас в библиотеке.

Бруно! Я невольно села, не совсем понимая, что именно чувствую. При мысли о том, какое именно воспоминание он вложил в мою голову, меня бросало одновременно и в жар, и в холод. Волшебник покинул замок с арестованными, но цветные картинки никуда не делись, всплывая перед глазами в самый неподходящий момент.

Впрочем, мне нечего стыдиться. Я выпила отвар – такой горький, что сбивало дыхание – и послушно отправилась в библиотеку.

Бруно, сидевший на диванчике, сейчас не выглядел ни угрюмым, ни пугающим – просто джентльмен в скромном черном одеянии, который заглянул в гости. Зато стойка возле него действительно пугала – увешанная самыми невероятными инструментами, она заставляла вздрагивать и искать пути отступления.

– Сноловец? – спросил Мартин, стоило мне войти в библиотеку. Бруно бросил в мою сторону цепкий оценивающий взгляд и ответил:

– Да. Сноловец. Хотя и очень-очень слабенькая.

Мартин откинулся на спинку кресла и устало прикрыл глаза.

– Ты часто такое видел у иномирян? – поинтересовался он. Бруно пожал плечами и принялся перебирать инструменты на стойке.

– Я вообще не рассматриваю иномирян, – признался он. – Мне в них ни пользы, ни интереса. Рабов я не держу, – Бруно вытащил нечто, похожее на щипцы с десятком зубьев, и сказал: – Ну-ка, подойди сюда.

Я послушно приблизилась к нему, стараясь не смотреть ни на стойку, ни на инструменты. Щипцы клацнули где-то за моей головой, и я закусила губу, чтоб не вскрикнуть. Представилось, что Бруно успел вскрыть черепную коробку и сейчас с интересом копается в моих мозгах, а я ничего не чувствую и не могу сопротивляться.

– Что там? – спросила я. Щипцы щелкнули еще один раз, и Бруно повесил их на стойку и взял очередной инструмент самого пугающего вида. Я бы убежала – да ноги приросли к полу.

– Мартин, советую тебе садиться за диссертацию, – сказал Бруно, и инструмент защелкал настолько громко и пугающе, что я даже присела. – Бери меня в соавторы, и мы перевернем научный мир. Тем более, в академии чародейства и волшебства сейчас нет ректора. Амзуза сидит на замещении и клянет весь белый свет.