Текст книги "Няня для волшебника (СИ)"
Автор книги: Лариса Петровичева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
– Мне кажется, Инга очень скоро себя проявит, – ответил он. – Похоже, ее дела идут не так хорошо, как ей хочется, и она собирается вернуться к бывшему мужу, – по лицу Мартина скользнула тень, словно он сражался с дурными мыслями и тягостными воспоминаниями, но он почти сразу же справился с собой и продолжал: – Пожалуй, мне есть, с чем ее встретить.
* * *
(Мартин)
Адеола уехала домой в половине первого. Огюст остался ночевать в той комнате, которая когда-то давно была нашей детской. Я всегда знал, что если зайду туда и положу руку на светлые обои, то мысленным взглядом прочту те надписи, которые они закрывают. Мы с браткой много писали на обоях, за это нам регулярно попадало от родителей, но карандашные строчки были для нас чем-то важнее игры, за которую могут наказать.
Я проводил Дору до дверей ее комнаты – помнится, здесь жила наша няня Энгва – и вдруг неожиданно для самого себя сказал:
– Останься со мной.
Дора удивленно посмотрела на меня. Коридор озарялся тихим светом маленькой лампы, бросавшей рыжие мазки огня в ее светлые волосы. В глазах Доры едва заметно поблескивало влажное золото недавних слез.
Она была красивой. Очень красивой. И это была не просто красота юной девушки – это было чудо, идущее изнутри, из глубин ее души, настоящее и не зависящее от времени. Оно всегда будет с нами, стоит лишь протянуть руку.
Дора шмыгнула носом и посмотрела на меня с почти детской доверчивостью.
– Хочешь восстановить силы? – спросила она. Я мысленно рассмеялся: ну конечно, для чего бы еще нужны девушки? Только восстанавливать силы. От Доры едва заметно пахло простенькими духами, которые утром принес куафер, и этот тонкий, почти неуловимый запах будил во мне какое-то старое, почти забытое чувство.
Я понимал, что все делаю правильно. Что сейчас все идет так, как нужно нам обоим.
– В каком-то смысле, – улыбнулся я и, взяв Дору за руку, повел к дверям своей комнаты.
За окном шел снег, и комнату наполняло каким-то прозрачным, таинственным светом. Я не стал включать лампу, опасаясь разрушить то волшебство, что сейчас творилось рядом с нами. Бывают такие минуты, когда изначальная магия проникает в мир и наполняет собой каждую его частичку – не упусти эти невесомые мгновения, и тогда счастье тебя не покинет.
– Инга сама не знала, что играет нам на руку, – негромко сказал я. Шнурки домашнего платья Доры были мягкими и тонкими, и достаточно было легонько потянуть за один из них, чтоб ткань платья дрогнула с едва слышным шелестом. – Когда ты упала с весов, я наконец-то понял, что нужно делать.
Дора порывистым движением прижала руки к груди, стараясь удержать платье и не позволить ему стечь на пол с ее тела – но я знал, что в действительности кроется за этим жестом. Желание любить и принадлежать полностью и без остатка. Точно такое же, какое сейчас владело мной.
– И что же нужно? – едва слышно спросила Дора.
– Защищать тебя, – так же тихо ответил я и с невероятной осторожностью, словно Дора была хрупкой фарфоровой статуэткой, привлек ее к себе. – Беречь. Любить.
У Доры оказались очень мягкие и теплые губы, но сама она на какое-то мгновение просто окаменела в моих руках – не ожидала, что я стану ее целовать. Но потом она вздохнула и, прижавшись ко мне всем телом, откликнулась на поцелуй: робко и неумело, но настолько искренне, что мое сердце пропустило удар.
Меня ведь тоже можно было любить. Не за количество денег на счетах, не за происхождение и власть, а просто потому, что я – это я. И сейчас я точно знал, что Дора любит.
– Мартин… – прошептала она, обняв меня чуть ли не испуганно. – Мартин, мы…
– Мы не торопимся, – ответил я. – Мы никуда не торопимся, Дора. Мы все делаем правильно.
Метель усиливалась. Свет уличного фонаря дрожал в ней, словно рыба в сети. Я избавил Дору от платья и сорочки и с прежней осторожностью уложил на кровать. Теплый запах девушки щекотал мне ноздри и заставлял сердце то замирать, то бежать еще быстрее. В ушах шумело. Сейчас, скользя губами по коже Доры, я будто бы становился кем-то другим, не собой.
Давнее, почти забытое чувство накрывало меня с головой, словно соленая волна. Я забыл, что значит быть живым и любить – а теперь вспомнил. Пальцы Доры впивались в мои плечи, словно она хотела одновременно оттолкнуть меня и прижаться сильнее – они обжигали, оставляя огненные отпечатки на коже.
Я никогда не был настолько осторожным и деликатным. Ни с одной женщиной. Сейчас, когда я сжимал Дору в объятиях, она казалась мне настолько хрупкой и нежной, что ее можно было сломать излишне резким движением. Я легко надавил ладонями на ее колени, и она послушно развела ноги, открываясь мне навстречу. Сердце стучало так, словно готовилось разорваться в любую минуту. Дора вздрогнула всем телом, когда я вошел в нее, и закусила губу – но не от боли, я сейчас ловил ее чувства, словно свои, и знал, что в этот миг ей по-настоящему хорошо. Тот внутренний огонь, что разгорался в нас, катился по нашим телам растрепанными лепестками, заставляя двигаться в едином ритме и угадывать желания за мгновение до того, как они возникают. Я целовал Дору, ловя губами скомканное нервное биение ее сердца, и понимал, что наконец-то нашел то, что мне действительно нужно.
Беречь. Любить. Только это было правильным.
Потом, когда все закончилось, мы долго лежали в обнимку. Снег валил и валил, заметая столицу, и Дора негромко сказала:
– Не верится…
– Во что именно? – спросил я, легонько поцеловав ее в щеку. Дора шевельнулась, удобнее устраиваясь в моих руках, и ответила:
– Что все это приключилось с нами.
Я вдруг подумал, что ей стыдно. За то, что она настолько легко рассталась со своей невинностью, за то, что каждое мое движение срывало с ее губ прерывистый стон, за испытанное удовольствие и за то, что настанет утро и все закончится. Сказки всегда заканчиваются с рассветом.
– Тебе не о чем беспокоиться, – сказал я, улыбнувшись. – Я с тобой, я буду с тобой. Все только начинается.
Все мужчины говорят такие вещи своим женщинам. Я знал, что сдержу слово, данное иномирянке зимней ночью.
* * *
Я проснулся в восемь утра: очень рано для того, кто вчера вернулся с бала. Обычно светские леди и джентльмены не открывают глаз раньше полудня. Дора спала – маленькая и хрупкая, она свернулась комочком под одеялом, светлые косы рассыпались по подушке, и во всем ее облике было что-то настолько невинное и чистое, что я в очередной раз залюбовался ею – так любуются произведением искусства или даром природы.
Должно быть, Дора почувствовала мой взгляд, потому что шевельнулась под одеялом и едва слышно вздохнула. Я подхватил пылинку, плывущую по воздуху, напомнил себе сделать пару замечаний слугам по качеству уборки и, подув на нее, превратил в бабочку с нежно-зелеными крыльями. Бабочка сделала несколько кругов над Дорой и сперва опустилась на ее щеку, а затем перепорхнула на раскрытую ладонь и замерла. Дора снова шевельнулась, открыла глаза и, увидев бабочку, улыбнулась и сказала:
– Ой… Какая красивая!
– Доброе утро, – сказал я и, уже почти привычным движением обняв Дору, поцеловал ее и продолжал: – Сегодня я хотел съездить в академию. Вот так, внезапно и без предупреждения – посмотрю, как на это отреагируют. Возможно, увижу что-то интересное. А вечером можно будет, например, сходить в театр.
Дора улыбнулась, и я почувствовал, как исчезло напряжение испуганного зверька, которое наполнило ее сразу после пробуждения. Чего она ждала от меня? Что я, допустим, дам ей по заднице и велю выметаться? Да, пожалуй, это вполне в духе владетельного сеньора, который затащил в постель хорошенькую служанку – но только я не был таким сеньором, да и Дора давно стала не прислугой, а другом.
Стала любимой. Я усмехнулся сам себе, настолько это открытие удивило меня и обрадовало.
– Я была в театре в детстве, – сказала Дора. Бабочка медленно поднялась вверх и села на ее обнаженное плечо. – Давным-давно… Мартин, прости, но мне и правда не верится.
Я удивленно посмотрел на нее, хотя почувствовал, что именно Дора имеет в виду.
– То есть?
– Что мы вместе, – откликнулась Дора. – Что ты хочешь все продолжать, хотя я тебе и не пара. Вот это и есть настоящее волшебство, это в самом деле невероятно.
Я усмехнулся и ответил:
– Глупенькая. Я всегда делал только то, что считал нужным. И любил тех, кого хотел любить. И если я хочу любить тебя, иномирянка Дора, то я буду это делать. Что еще тебе растолковать до завтрака?
Дора улыбнулась, и в этой улыбке не было ничего, кроме спокойствия и легкого, почти невесомого душевного тепла.
– Ничего, – ответила она. – Я услышала все, что хотела.
Но спокойно позавтракать нам не дали. Стоило нам сесть за стол, как в столовую вошел домоправитель и, поклонившись, произнес:
– Милорд, к вам гостья.
Ложка Доры едва слышно звякнула, опустившись на тарелку. Огюст даже кашлянул от изумления и произнес:
– Невиданная наглость.
Да, все мы сразу поняли, что это за гостья. Внемли, стою и стучу у порога твоего – Инга воспитывалась в очень верующей семье, и ей вполне подходила эта фраза.
– Набралась же наглости, – продолжал было Огюст. Я отложил салфетку и поднялся.
– Все-таки поговорю с ней.
Лицо Доры болезненно дрогнуло, словно она всеми силами старалась сдержать подступающие слезы и не справлялась.
– Не ходи, – сказала она, и Огюст тотчас же промолвил:
– Не стоит, братка.
– Я не прячусь от своих бед, – сказал я, давая понять, что со мной не стоит спорить. Рано или поздно мы бы все равно встретились с Ингой, так зачем откладывать неизбежное…
Спорить никто не стал, только Дора посмотрела так, словно я шел на войну.
В каком-то смысле так и было. Я старался сохранять спокойствие, но возле открытых дверей в гостиную мной овладела какая-то тягучая тоска, и мир посерел – так бывает на старых кладбищах, где под корнями деревьев прячутся надгробия, за которыми таится угрюмое древнее зло.
Впрочем, Инга ничем не напоминала чудовищ – изящная молодая женщина в дорогом платье поднялась навстречу мне из кресла, и мягкий голос, похожий на журчание тихого ручейка в траве, произнес:
– Мартин. Рада видеть тебя живым и здоровым.
Этикет требовал подойти к даме и поцеловать ей руку. Напомнив себе о том, что в траве прячутся не только ручейки, но и змеи, я сел на диван и, сцепив пальцы на колене, поинтересовался:
– У тебя хватило ума и совести прийти сюда?
Инга одарила меня белозубой улыбкой и опустилась в кресло. Стройная, легкая, она была похожа на туго натянутую струну. Коснись – и будет музыка. Или полетит стрела. Я против воли вспомнил тепло и запах ее кожи, волосы, рассыпанные по подушке, гибкое тело, которое извивалось подо мной, задыхаясь от страсти, и голос, умолявший: еще, Мартин, еще… Это была тяжелая страсть, помрачающая рассудок, и Инга прекрасно понимала, какое впечатление сейчас производит на меня. Она нисколько не изменилась.
– А что не так? – ответила она вопросом на вопрос. – Я рада, что ты жив. Я рада, что ты проснулся. Мартин, я хотела обсудить с тобой вчерашнее происшествие на балу.
Я криво усмехнулся и махнул рукой.
– Говори.
Инга отдала мне короткий поклон.
– Разумеется, ты понимаешь, что я не имею никакого отношения к этому бесчинству, – промолвила Инга тоном оскорбленной добродетели. – Полиция пришла ко мне рано утром, удовлетворилась моим алиби, но я решила все-таки поговорить с тобой лично. Я не покушалась на твою невесту, Мартин. Вчера я была в опере, давали «Волшебную скрипку», – рука Инги нырнула в сумочку, усеянную мелкими камешками, и вынула цветной лист программы. – Это, конечно, не аргумент. Но меня видели в моей ложе в течение всего вечера. После этого я отправилась в ресторан «Альмерта», как ты помнишь, он располагается напротив здания оперы.
Инга умолкла и посмотрела на меня со странной смесью торжества и обиды. «Я не покушалась на твою невесту», – звучало эхом. Моя невеста. Ну и что?
– Я тебе не верю, – равнодушно сказал я, и видит Бог, это равнодушие стоило мне невероятных усилий. – Просто потому, что знаю, как именно строится морок. В нем были твои следы, Инга. Кто бы это ни сделал, он работал по твоей просьбе и с твоим непосредственным участием.
Следов там, конечно, не было, я блефовал напропалую. Все произошло настолько быстро, что никто бы не успел считать ауру наведенного морока. Инга даже бровью не повела.
– Мне жаль, Мартин, – сказала она. – Я помню, что Цетше всегда очень глубоко переживают прилюдный позор.
– Нельзя переживать то, чего нет, – парировал я. – Ты хотела убить меня, Инга. Именно твое заклинание погрузило меня в тот сон. Я все знаю, и если ты еще раз появишься здесь, то я дам ход этому делу.
Я снова блефовал. Снимок с заклинанием был сожжен, мне нечем было доказать вину бывшей жены. Сейчас она смотрела на меня с таким сладким соблазном в глубине потемневших глаз, что я снова почувствовал знобящее неудобство. Женщину, которая сидела в кресле, нельзя было не желать.
– Бедный, бедный Мартин, – вздохнула Инга и поднялась: словно солнечный луч разрубил комнату. – Мне очень жаль. Надеюсь, она действительно хорошая девушка и сможет сделать тебя счастливым. Хотя…
Я невольно поднялся навстречу. На мгновение меня остро кольнуло болью по несбывшемуся. Если бы она не желала моей смерти, если бы она не предавала! Инга погладила меня по щеке и с улыбкой сказала:
– Я не приду, если ты не хочешь. Но ты знаешь, где я живу. Приходи.
– Мне незачем приходить, – резко ответил я. По губам Инги скользнула очаровательная улыбка.
– Посмотрим, – сказала она. – Посмотрим.
* * *
Вернувшись в столовую, я невольно заметил, что ни Огюст, ни Дора так и не прикоснулись к завтраку. Когда я вошел, Дора оторвалась от омлета, который до этого машинально ковыряла двузубой вилкой, и взглянула мне в лицо, словно хотела найти в нем ответы на свои незаданные вопросы.
Наверняка она думала, что я, столкнувшись лицом к лицу со своей бывшей любовью, вспомню все то хорошее, что когда-то было между нами, и рухну в знакомый соблазн. Именно на это и рассчитывала Инга. Кто знает, если бы не тот дагерротипический снимок… Впрочем, нет. Инга сделала свой выбор, когда захотела моей смерти, а я сделал свой.
– Что она сказала, братка? – осведомился Огюст. Дора шмыгнула носом и опустила взгляд в тарелку. Я понимал ее теперешнее настроение. Когда после ночи любви вдруг появляется та, которая считает тебя соперницей – что ж, тут нечему радоваться. Я вспомнил, как Инга назвала Дору моей невестой, и вновь почувствовал укол гнева.
– Почти слово в слово то, что мы предположили вчера, – я взял чашку кофе и вдруг понял, что ничего не хочу. Ни завтрака, ни новой работы, ни кого-то рядом. Ощущение нарастающей внутренней пустоты было глубоким и знобящим. – У нее есть алиби, которое может подтвердить множество людей. Была в театре, потом в ресторане. Какой-то негодяй использовал ее образ в своих гнусных целях.
Огюст усмехнулся. Дора посмотрела на меня, и я ободряюще ей улыбнулся: все в порядке, тебе не о чем волноваться.
– Кто бы мог подумать, да? Обвиняют порядочную женщину, – Огюст отодвинул тарелку и откинулся на спинку стула. Аппетита в нашей компании не было ни у кого. – Что ты ей на это ответил?
– Что знаю о том, как она хотела меня убить, – ответил я. Все это было похоже на легочный жабс, которым я однажды болел в детстве: мир кажется угрюмым и серым, и деваться тебе некуда. – И что если она снова появится в моем доме, то я дам делу ход. Впрочем, это ее не напугало.
– Еще бы, – усмехнулась Дора. – Она ничего не боится, насколько я понимаю. Наглость второе счастье.
Я лишь кивнул. Прекрасная пословица.
– Но что, если она права? – предположил я. Дора и Огюст посмотрели на меня с одинаковым растерянным выражением, и я объяснил: – Если в том, что случилось вчера, действительно принял участие кто-то другой? Тот, кто знает нашу историю, и тот, кто, возможно, помогал Инге раньше.
Огюст поднялся из-за стола и, подойдя ко мне, демонстративно положил руку мне на лоб. Конечно, такие вещи можно говорить только в бреду. Но я прекрасно понимал, что мне сейчас нужно трезво оценивать любую, даже самую невероятную ситуацию. И если у меня есть еще один недоброжелатель, то лучше узнать о нем как можно раньше. Но Огюст и Дора, конечно, уверены, что Инга меня очаровала.
– Братка, ты хорошо себя чувствуешь? – поинтересовался Огюст. – Голова не болит?
– Нет, – хмуро ответил я и посмотрел на Дору: она по-прежнему выглядела удивленной и обиженной. – И Инга меня не очаровала, если вы об этом. У нее нет надо мной власти, мое сердце занято другой женщиной, и если вы…
Дора улыбнулась, и эта улыбка была как солнечный луч, широкий и ясный, который скользнул по ее лицу и озарил душу до краешка. Она услышала то, что хотела услышать и наконец-то поверила в мою искренность.
Я не лгал, называя ее любимой. И не собирался брать свои слова обратно. Как бы ни старалась Инга, у нее больше не было власти.
– По идее, она сама не смогла бы составить настолько сильное заклинание, – Огюст довольно улыбнулся и, вернувшись за стол, взял в руку колокольчик, давая слугам сигнал, что пора нести десерт. – Пусть она и волшебница, но очень слабенькая. Кто-то наверняка помог ей.
Я кивнул, признавая его правоту. Снимок с заклинанием сгорел, но я помнил изящный рисунок магических линий, который скрывался в бумаге и жалил, стоило к нему прикоснуться. Возможно, Инге помогал кто-то из академии чародейства и волшебства – пожалуй, стоит поговорить с Бруно по этому поводу.
– После завтрака я собирался в академию, – сказал я после того, как принесли десерт: золотые половинки персиков в меду. – Надеюсь, Бруно сегодня там, он наверняка даст мне какой-то совет насчет всего этого…
Дора чуть ли не с мольбой посмотрела на меня и спросила:
– Можно, я поеду с тобой?
– Нет, – ответил я тем тоном, который обычно не оставлял простора для толкований. Никто не водит на работу жен, любовниц и подруг. – Тебе лучше остаться дома, Дора. Мои нынешние коллеги не поймут твоего присутствия.
Мне сейчас нужна была поддержка тех магов академии, которые мыслили здраво и непредвзято, а не новые сплетни по поводу того, что Мартин Цетше всюду водит свою фаворитку. Дора не стала спорить – спокойно кивнула, признав мою правоту, и сказала:
– Хорошо, как скажешь. Я найду себе занятие.
В этом я не сомневался. Огюст опустошил креманку с персиками и сказал:
– Я сегодня собираюсь к новому выводку. Дора, если хочешь, поехали со мной. Посмотришь, как вылупляются драконы. Хочешь?
– Ничего себе! – воскликнула Дора. Теперь на ее лице была лишь чистая, почти детская радость. – Конечно, хочу!
Если бы я только знал, чем кончится для нее это приключение, то просто взял бы и запер Дору в особняке.
Но я не знал.
Глава 7
(Дора)
Кладка драконьих яиц находилась в особом отсеке фермы. Огюст быстрым шагом прошел в большой зал с высоким потолком и, завязывая за спиной тяжелый кожаный фартук, быстро спросил помощника:
– Первые трещины есть?
– Нет, милорд, – угрюмо ответил помощник и добавил: – Авга волнуется.
– Я бы тоже волновался, – сказал Огюст. Помощник протянул мне фартук, и я спросила, указав вперед, на большие серебристые емкости:
– Там яйца, да?
– Да, – кивнул Огюст и, подхватив из ближайшего бочонка кусище мяса, поднял голову к потолку: – А там мама.
Сверху донеслось шипение, и я увидела дракониху: светло-зеленая, небольшая в сравнении с ездовыми драконами, она ерзала на насесте и нервничала, выпуская из ноздрей струйки пара. «Должно быть, это ее первая кладка», – подумала я, и Огюст позвал, подняв руку с мясом:
– Авга! Авга, девочка моя хорошая! Ты ела?
Дракониха фыркнула и, развернув крылья, медленно слетела с насеста. Выхватив мясо, она проглотила кусок, нервно дернув длинной позолоченной шеей, и вернулась на прежнее место. Шипение, клокотавшее в ее горле, постепенно улеглось.
– Умница моя! – одобрительно улыбнулся Огюст и сказал: – Ну вот, теперь мы можем подойти к яйцам.
Серебряные контейнеры для яиц были наполнены густой прозрачной жидкостью. Сами яйца были самыми обычными – белыми с редкой россыпью зеленых искорок по скорлупе. Чем дольше я смотрела на них, тем увереннее видела свернувшиеся темные тени под скорлупой – крошечные драконы дремали, ожидая незримого удара, который заставит их пробудиться. Я смотрела на них, пытаясь отвлечься, но могла думать только о минувшей ночи и недавнем утре.
Мартин назвал меня любимой. Когда я вспоминала об этом, то, кажется, переставала дышать, и все чувства и мысли во мне замирали. Мне было одновременно и очень хорошо, и очень страшно. Ночью мы с Мартином на какое-то время действительно стали едины – наши мысли, чувства, желания слились, сделав нас настоящими. Сделав нас любящими. Если это действительно любовь, то…
Я была одновременно счастливой и несчастной.
– Им уже пора вылупиться, да? – спросила я, в очередной раз пытаясь отвлечься от мыслей о том, как Мартин вчера целовал меня – то легко, почти невесомо, то грубо и обжигающе.
– Уже три дня, как пора, – хмуро ответил Огюст. – Авга очень переживает, почти не ест. Ты ей понравилась, иначе она не взяла бы мясо.
Я улыбнулась и развела руками. Никогда не думала, что придусь по душе драконихе.
По жидкости в ближайшей к нам емкости прошла волна, и Авга тоненько закричала под потолком и ринулась вниз – пролетев над нами, она едва не перевернула кладку, почти задев ее длинным тонким хвостом, и опустилась на пол рядом с нами. Грациозная во время полета, сейчас, на земле, дракониха была большой и нескладной. Уткнувшись мордой в край емкости с яйцом, она зачарованно смотрела, как по белой поверхности бежит тонкая, едва заметная трещинка, и едва слышно пела. Это тихое журчание могло быть только песней.
– Умница моя, милая моя девочка, – приговаривал Огюст, поглаживая шипастую голову драконихи. – Вот видишь, он уже идет к нам. Все будет хорошо.
Послышался негромкий писк, и яйцо вздрогнуло – по нему пробежали трещины, и писк усилился. Дракониха ударила крыльями и, опустив нос к емкости, издала мелодичную трель. Яйцо содрогнулось, и от него откололась сразу половина скорлупы: Огюст тотчас же отбросил ее в сторону, и жидкость, в которой плавало яйцо, стала убывать. Крошечный темно-зеленый дракончик извивался, шипел и выплевывал струйки пара; Авга трепетно взяла его в пасть и с прежним мелодичным журчанием улетела вверх, на свой насест.
– Слава Богу, – выдохнул Огюст. – Первый пошел, сейчас за ним и остальные подтянутся.
– А что она там делает? – спросила я, глядя, как дракониха возится на насесте. Огюст прищурился, рассматривая Авгу, а потом отметил:
– Запечатляет и готовится кормить, – ответил он. – Сейчас отрыгнет немного мяса и покормит. Теперь мы тоже можем пойти отдохнуть – второй появится через пару часов.
Мы вышли в коридор, и я поняла, что дрожу от чего-то, похожего на возбуждение и страх. Рождение дракона было настоящим чудом, и лишь теперь я до конца почувствовала все его очарование. Мир был наполнен волшебством, и я, дотронувшись до него, наконец-то стала в нем своей. Огюст заметил, что я улыбаюсь, и сказал:
– С драконами всегда так. Я полюбил их только тогда, когда увидел появление из яйца. А братка полюбил тебя, когда проснулся. Понимаешь, о чем я?
Я удивленно посмотрела на него – Огюст улыбался доброжелательно и чуть лукаво.
– Чтоб понять, что тебе нужно на самом деле, надо проснуться, – произнес он, видя, что я не тороплюсь отвечать. – Отвергнуть предрассудки, сословные глупости, всю эту мишуру, которая мешает жить. Я рад, что Мартин это наконец-то сделал. И рад, что ты войдешь в нашу семью.
Мне показалось, что по щекам мазнуло пламенем, и я прижала ладони к покрасневшему лицу. Хотелось сказать, что Огюст торопит события, что Мартин не делал мне никаких предложений, что я еще не выхожу за него замуж. Все это было слишком неожиданно и…
Я не успела додумать и договорить. Плечи обожгло ударом, воздух хлестнул по лицу, и в следующий миг я увидела Огюста – крошечного, похожего на игрушку. Он что-то кричал, ферма становилась все меньше и меньше, уплывая куда-то вниз, а над головой размеренно хлопали тяжелые крылья, и изогнутые когти, державшие меня, казалось, говорили: только дернись. Нарежем порционными кусочками.
Кажется, я закричала, и ветер сорвал мой крик с губ и унес куда-то за облака.
* * *
…у Мартина были очень сильные и нежные пальцы – сейчас, когда они плавно скользили по моему телу, я чувствовала себя натянутой струной удивительного музыкального инструмента. Припухшие от поцелуев губы горели, словно обожженные, легкие наполнялись огнем, и я знала, что не выдержу, что сейчас вспыхну от нарастающего наслаждения. Казалось, что по позвоночнику медленно стекает струйка теплого меда – там, где только что прошлись пальцы Мартина. И я закусывала губу, чтоб не кричать, и все-таки не удерживала крика. Вот Мартин проник в меня осторожно и мягко, заполнив до краешка, и тотчас же отпрянул назад, не давая мне привыкнуть к нему, и я, ведомая каким-то древним, внутренним чутьем, подалась ему навстречу, не желая терять тот зарождающийся ритм, который сплавлял нас в единое целое, который и был любовью…
Кругом было темно – настолько, что я на мгновение испугалась, что ослепла. Но потом во тьме проявились очертания предметов, и я увидела, что нахожусь в какой-то захламленной комнате. Единственным источником света здесь было крошечное окно наверху, почти под потолком. Я потерла ладонями по щекам, тряхнула головой – надо было взять себя в руки, не поддаваться панике и попробовать найти выход.
Плечи, которые сжимали когтистые лапы, нещадно болели, а лицо до сих пор горело от ветра. Я вытянула руку, чтоб ни на что не наткнуться, и медленно двинулась вдоль стены. Обойду помещение по периметру, найду дверь и попробую выйти. В ушах до сих пор гремело хлопанье огромных птичьих крыльев – чудовище, которое притащило меня сюда, по размерам не уступало дракону. И Огюст не испугался, и даже выстрелил – как раз в ту минуту, когда в небе расцвело сиреневое марево, и птица рухнула в него с торжествующим воплем.
Значит, Мартин был прав – у Инги есть сообщники. Я не сомневалась в том, что именно она приложила руку к моему похищению. Несомненным плюсом всей ситуации было то, что я пока нужна была своим похитителям живой – значит, надо подумать, как все это обернуть себе на пользу.
Но зачем вообще меня похищать? Я все-таки наткнулась коленом на что-то острое и сдавленно зашипела от боли. Разумеется, чтобы как-то повлиять на Мартина, допустим, заставив его что-то сделать. И похитители наверняка были на балу – видели нас вместе и поняли, что теперь я не просто няня для волшебника или помощница. Ни помощницу, ни няню не станут брать на королевский бал – значит, я намного важнее. Значит, я…
Я остановилась и снова дотронулась до покрасневших щек. Меня считают невестой Мартина. И Инга, разумеется, в ярости. Возможно, она надеялась на то, что старая любовь не ржавеет, и у нее получится снова обвести Мартина вокруг пальца. Прикинется невинной жертвой злодеев, пустит в ход привычное очарование, и бывший муж станет нынешним. Господи, Мартин! Что с ним сейчас!
Пальцы, которыми я вела по стене, уткнулись во что-то изогнутое, что вполне могло быть дверной ручкой. Я надавила на нее и услышала щелчок: в ту же минуту справа открылся темный проем, и в лицо мне повеяло свежим воздухом.
То есть, меня похитили и даже не заперли? Некоторое время я стояла неподвижно. Считать окружающих идиотами – очень вредная привычка, которой у меня не было. Наверняка за дверью есть что-то как минимум неприятное…
И все-таки я потянула дверь на себя.
Зимний ветер, ударивший в лицо, на мгновение лишил меня возможности дышать. Кругом была звездная ночь, я стояла в пустоте, и прямо передо мной раскинулся огромный город, полный огней и света. Кажется, я закричала и захлебнулась криком. Можно было ошибиться, где угодно и как угодно – но я ни с чем бы не перепутала Московский Кремль и рубиновые звезды на башнях.
Это был мой мир. Мой. Просто сделать шаг, рухнуть в зимнюю ночь и вернуться домой – как же легко и просто! Должно быть, именно поэтому дверь была открыта, и похитители решили обойтись без охраны.
Москва лежала внизу огромной яркой звездой. Надо было просто сделать шаг и вернуться. Мартин Цетше сомневался в том, что умеет открывать врата между мирами, а те, кто похитил меня, смогли это сделать. Вот она, Москва. Всего лишь шаг вперед.
Я стиснула пальцы на ручке двери так сильно, что руку пронзило болью. Ветер, что бил мне в лицо, был знакомым ветром моего мира, он пах снегом, машинами, огромными городами и самолетами, он пах всем, что я потеряла, когда нагнулась за оранжевой купюрой среди листвы.
«Ты вернешься?» – едва слышно спросил город, лежавший внизу, и будто бы протянул мне руку – оставалось только взять ее и шагнуть вперед.
– Нет, – ответила я. – Здесь Мартин, я его люблю и не оставлю.
Порыв ветра был настолько резким и тяжелым, что меня буквально вбросило обратно в комнату. Рука онемела от боли и обвисла плетью, я наткнулась на что-то тяжелое, и меня протащило по полу, сбивая какие-то вещи моим телом. Дверь с грохотом захлопнулась, и мне почудилось, что откуда-то издалека доносятся отвратительные голоса – они захлебывались проклятиями и визгливым хохотом. Из-за двери донесся раскат грома, и стало тихо.
А была ли Москва на самом деле? Или же на меня просто наслали морок, и я, шагнув к своему миру, например, сорвалась бы в пропасть… Поди знай.
В любом случае, это была моя победа.
Я поднялась на ноги и тотчас же наткнулась на что-то мягкое, покрытое пушистой струящейся тканью. Диван и одеяло – ну и замечательно. Наступит утро, здесь станет светлее, и тогда можно будет что-то решать.
Я опустилась на диван, накрылась одеялом и рухнула в темный сон без сновидений.
* * *
Меня разбудило знакомое бормотание. Открыв глаза, я увидела, что снаружи наступило утро, и серый свет лениво озаряет огромный зал, заваленный самым разным хламом. Удивительно, как я вчера смогла пробраться к дверям и не переломать ноги, наткнувшись, допустим, на тот растрескавшийся комод, который вывалил черные пасти ящиков так, словно собирался отобедать мною.
– Я от дедушки ушел, и от бабушки ушел, и отсюда тоже уйду, – хмуро бубнили откуда-то с пола. – Холодина, сил нет. Сволочи. Уйду от вас, надоели.
Заглянув за спинку дивана, я увидела грязное блюдо, по которому лениво бегал такой же грязный и растрепанный колобок: от него едва заметно веяло теплом, колобок зевал и периодически останавливался и ерзал по тарелке, почесывая брюшко. Значит, похитители озадачились тем, чтоб я не замерзла ночью – получается, я нужна им живой и здоровой.
