Текст книги "Няня для волшебника (СИ)"
Автор книги: Лариса Петровичева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
– Почему же вы сразу не использовали магию? – спросила я, пытаясь хоть как-то отвлечься и обуздать воспоминания. До меня донеслась негромкая усмешка, и я услышала, как снова зашелестела одежда.
– Можешь обернуться, – сказал Мартин и, когда я подчинилась, добавил: – Честно говоря, я никогда раньше не использовал магию по таким пустякам, – он помолчал и произнес. – Я и не думал, что так можно. И сейчас забивал гвозди микроскопом… если ты, конечно, понимаешь, что такое микроскоп.
– Я понимаю, – ответила я максимально миролюбиво. – Главное, что это вам пошло на пользу.
Мартин пристально посмотрел на меня – так, словно увидел впервые.
– Да, – ответил он. – Да, это оказалось полезным.
* * *
(Мартин)
Когда я впервые обнаружил в себе способности к волшебству, то даже и предположить не мог, что однажды буду использовать магию, чтобы вымыть себе задницу.
Магия – это чудо. И относиться к нему надо соответственно, как к чуду, с уважением и достоинством. Иначе, как бы смешно это ни звучало, можно его утратить и никогда больше не найти.
И вот я воспользовался чудом, чтобы привести себя в порядок.
Невыносимая Дора стояла ко мне спиной. Изредка я косился в ее сторону, вспоминая, как пришел в сознание после почти трехлетнего сна, и первым, что увидел, были ее широко распахнутые от удивления и страха глаза. Понимание того, что она держит меня цепкими ручонками за нежные места, пришло уже позже.
Она не нравилась мне. И то, что я сейчас от нее зависел, не нравилось мне еще больше. Можно было бы попросить Энцо приставить ко мне другую служанку, но это было бы похоже на каприз, а я меньше всего хотел превращаться в барина, которому все не так и не этак.
– Спасибо, – сказал я, и губка легко опустилась на столик с банными принадлежностями. Дора накрыла меня одеялом и промолвила:
– Сейчас чтение, милорд. Какую книгу вам принести?
Я бы предпочел «Кодекс Ганта», учебник, по которому когда-то давно обучался высшей магии. Но глаза еще пекло от долгого чтения, а заставить Дору читать эту книгу – все равно, что приказать ей броситься в пропасть. Магия не создана для непосвященных, и девчонку могло попросту изувечить.
– Садись, – приказал я, и Дора отодвинула от кровати стойку с губками и порошками и послушно опустилась в кресло. – Какие книги есть в вашем мире?
Дора улыбнулась. Должно быть, ей было приятно вспомнить о своем доме.
– Самые разные, милорд, – ответила она. – Приключенческие романы, любовные, классическая литература, конечно… Еще стихи. В вашем мире ведь есть стихи?
Я усмехнулся. Ну еще бы их не было. Стихотворный ритм и размер как раз и являются частью той силы, что создает волны жизни, которые пронизывают все миры.
– Почитайте что-нибудь, – приказал я и мысленно дал себе оплеуху. Обратился к служанке на «вы», словно к даме! Дора смущенно опустила глаза, словно я внезапно потребовал не прочитать стихи, а раздеться донага перед толпой народа. Возможно, она просто не помнила никаких стихов – но Дора вдруг села ровнее и начала читать:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз…
Дора замялась, словно забыла строчку, и ее собственное лицо стало ярче роз от смущения. А стихи мне понравились. Было в них что-то очень настоящее и искреннее, и я готов был поклясться, что человек, который их написал, был просто переполнен любовью к своему миру и жизни. Дора слегка нахмурилась и продолжала:
И блеск, и шум, и говор балов,
А в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
Насквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царской дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни дни, ликует.
Дора помолчала, а потом промолвила:
– Дальше не помню. Вообще там целая поэма, милорд. Петра творенье – это столица нашей страны, России. Вторая столица. Петр был государем, который ее заложил.
– Это я уже понял, – кивнул я. – Твой поэт говорит об этом городе, как о любимой женщине.
– Да, – согласилась Дора. – Он наш лучший поэт, – и назвала совершенно непроизносимое имя: – Александр Сергеевич Пушкин.
Со стороны дверей негромко кашлянули, и я увидел Энцо. Он, должно быть, собирался войти, но услышал стихи и замер на пороге.
– С вашего позволения, милорд, – произнес он каким-то чужим голосом, – именно эти стихи мне когда-то читала бабушка. Я тогда был совсем маленьким… Кажется, это была другая жизнь.
Мне почему-то стало очень неловко, и я как всегда начал злиться на себя за эту неловкость. В конце концов, что тут особенного? Стихи и стихи. Можно подумать, на свете мало стихов.
– Дора их для вас запишет, Энцо, – сказал я, стараясь, чтоб мой голос звучал потеплее. В конце концов, я понимал, что может чувствовать мой добрый Энцо, внук иномирянки, и не хотел его огорчать.
– Благодарю, – кивнул Энцо, и я вдруг подумал, что никогда его таким не видел. Он выглядел счастливым, но это счастье было щедро приправлено горечью. Я помнил мать Энцо: она работала на кухне первой помощницей повара и никогда не рассказывала о своем детстве в другом мире, но иногда на нее наплывала какая-то невнятная тоска, и тогда суп оказывался пересоленным.
– Благодарю, – повторил Энцо и улыбнулся, снова став привычным домоправителем. Минута растерянности и воспоминаний о детстве окончательно миновала. – Милорд Огюст собирается резать тыквы.
Я вдруг понял, что тоже улыбаюсь какой-то широкой детской улыбкой. Праздник Тыквенника всегда был одним из моих любимых – яркий и веселый, он озарял скучную осень огнями и помогал встряхнуться, поверив в то, что сказка может быть совсем рядом. Когда-то мы с Ингой приносили тыквы с огорода и вырезали фонари. Интересно, отмечает ли она Тыквенника сейчас, или тогда просто делала вид, что ей нравится? Хотела, чтоб наша семейная жизнь была гладкой и красивой, как в книгах, вот и притворялась, что ей нравится то же, что и мужу.
– Дора, – сказал я. – Бери нож.
* * *
Все было в точности так же, как и раньше, словно я вдруг перенесся на много лет назад.
Мы устроились в малой гостиной, и я вдруг поймал себя на мысли, что наша компания пусть и крайне разносортная, но очень и очень хорошая и уютная. Даже Дора меня почти не раздражала – возможно, потому, что сидела рядом с Огюстом. Если с прошлых времен ничего не изменилось, то главным увлечением моего брата после драконов были девушки. Помнится, кто-то из шутников, имеющих возможность шутить без последствий для здоровья, предложил ему добавить в фамильный герб вертикально стоящее копье с надписью «Для всех» – и Огюст вполне одобрил эту идею.
Судя по тому, как он посматривал на Дору, невинной деве недолго оставалось хранить невинность. Ну и прекрасно, должно же у моего брата быть развлечение.
– Что я должна делать? – спросила Дора. На коленях у нее лежала небольшая тыква, гостиную озаряла изящная золотая лампа, что парила под потолком, а обогревательный колобок, лежавший на своем блюде, задумчиво жевал сорванный листок от тыквы и негромко бормотал:
– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, я и от вас, сволочей, тоже уйду. Только поем. Хоть листочек пожую, и то слава Богу.
Помнится, Огюст всегда подкладывал колобка мне под бок – и колобок ворчал, бубнил и засыпал, прижавшись к моему боку. Хаалийские зимы суровы… Женские покои в замках традиционно не отапливаются, чтоб девицы спешили провести время с мужчинами, и Инга приходила ко мне каждую ночь. Я смотрел, как колобок возится на блюде, и от его тельца текут волны тепла, и никак не мог поверить, что все кончено, и женщина, которая настолько страстно целовала меня в то утро моего эксперимента, давным-давно покинула этот замок и забыла обо всем.
Это не могло быть правдой – и это было правдой.
– Для начала возьми карандаш, – Огюст вынул из внутреннего кармана пиджака кожаный футляр и, вынув три карандаша, протянул их мне, Энцо и Доре. Он вел себя с девчонкой так, словно она была не служанкой в его доме, а гостьей. Неудивительно, что и Дора стала вести себя вольнее. – И нарисуй на тыкве рожицу. Потом будешь ее вырезать. Братка, в замке еще есть светлуны? Не вывелись?
– Есть, милорд, – ответил Энцо вместо меня. – Гнездятся в малой башне, я уже послал слугу наловить их.
– А что такое светлуны? – тотчас же подала голос Дора. Нет, она просто невыносима. Я никогда не встречал настолько дерзкой служанки – а Огюст еще и поощряет все это. И он уедет, оставив у меня под боком очаг сопротивления.
– Это такие большие жуки, – ответил Огюст. – Мы сейчас вырежем из тыквы наши фонари, посадим туда светлунов, и нам не придется зажигать огонь. А светлуны заодно и поедят тыкву.
– Ф-р-р! – буркнул колобок. – Я бы тоже поел тыкву. Я от дедушки ушел, и от бабушки ушел, и от вас тоже уйду, только тыквы поем.
Я нарисовал зубастую тыквенную физиономию и взял со стола нож. У меня даже получилось вырезать ножку тыквы, которая потом станет крышкой фонаря – после этого накатила слабость, и я смог лишь вынуть рыжий кусок тыквенной мякоти и протянуть ее колобку. На этом силы меня покинули, и, откинувшись на спинку своего кресла, я стал смотреть, как Дора ловко орудует маленьким ножом, вырезая тыкве раскосые глаза.
Сейчас, когда мягкий свет лампы легко охватывал ее, рассыпая мятные блики по волосам, небрежно заплетенным в косу, иномирянка выглядела вполне привлекательной. Неудивительно, что она понравилась Огюсту: пока Дора была свежей и хорошенькой, как и полагается юной девушке, мой брат решил не тратить времени даром. Потом она останется в замке, выйдет замуж за конюха, и жизнь пойдет своим чередом. Или я все-таки сумею открыть ворота в другой мир и отправлю Дору домой.
– В твоем мире есть праздник Тыквенника? – спросил я. Энцо осторожно взял мою тыкву, забрал нож и принялся вырезать фонарь по намеченному мной рисунку. Когда я был маленьким, он садился рядом со мной на ковер в спальне и точно так же начинал резать тыкву – иногда я даже пугался тех жутких морд, которые порождало его воображение.
– Есть, – ответила Дора. – Мы тоже делаем фонари из тыкв, чтоб отгонять злых духов.
Я усмехнулся.
– Как это наивно. Никаких злых духов не существует. Все зло порождает искаженная людская воля, только и всего.
– Мы и не думаем, что они существуют, – чуть ли не с обидой ответила Дора, одарив меня обжигающим взглядом потемневших глаз. – Это суеверие. Самое обычное суеверие. Не надо считать нас дикарями.
Она действительно почувствовала поддержку, когда Огюст обратил на нее внимание. Я пожал плечами.
– Откуда же мне знать, насколько вы дикари? У вас по-прежнему есть войны, вряд ли это можно считать примером разумности.
Противная слабость вновь обняла меня влажными руками. Я подумал, что сегодня смог сделать очень много, а завтра уже будет намного легче. Постепенно я поправлюсь окончательно, и все будет хорошо.
И тогда я поеду в столицу и найду там Ингу. Просто для того, чтоб ударить ее по щеке и уйти. Тогда все на самом деле закончится, и я снова смогу дышать и надеяться.
Тыквенные фонари у нас вышли на славу. Энцо рассадил по ним дремлющих светлунов и унес. Огюст задумчиво почесал дремлющего на блюде колобка и сказал:
– Помнишь, братка, как было весело, когда у нас еще не водилось этих колобков?
Я невольно рассмеялся. Да уж, были времена! Дора посмотрела на меня с таким удивлением, словно не могла предположить, что я в принципе способен на улыбку и смех. Мне стало немного грустно. Когда-то, в те времена, когда Инга жила здесь, я был действительно добрым волшебником. Добрым и веселым. Но постепенно времена менялись, и теперь я чем-то напоминал своего отца, как и полагается старшему сыну. Серьезный, холодный, знающий всему цену и не ценящий ничего.
– Я был мастером на страшилки, – сказал я. – Когда отец поссорился с тогдашним королем, у нашей семьи остался только этот замок да фамильная гордость. Зима в том году выдалась суровая…
– О да! – встрял Огюст. – От мороза лопнуло стекло в одной из комнат. И мы, дети, спали в одной спальне, под одним одеялом, чтоб не замерзнуть. А братка рассказывал нам такие страшные истории, что Эмилда мочила постель. Эмилда – наша младшая сестра.
Дора улыбнулась. Сейчас, сидя рядом с нами, она чувствовала себя не служанкой, заброшенной в другой мир чужим коварством, а ровней братьям Цетше. Она ощущала себя почти частью семьи – и мне это не нравилось. Огюст вел себя слишком вольно, и это было неправильным. Однажды он уедет, а расхлебывать последствия этой вольности придется мне.
Хотя чего еще ждать от человека, который разводит драконов? Когда летаешь верхом на чудовище, то все сословные различия теряют для тебя смысл. Остается только то, кем человек является на самом деле.
Должно быть, я изменился в лице, потому что Огюст пристально посмотрел на меня и спросил:
– Ты как, братка? Что-то случилось?
«Тебе не следует давать слугам волю», – подумал я, но вслух, разумеется, не сказал ничего подобного. Огюст был не виноват в том, что я устал и чувствую лишь раздражение. Этой девчонки, Доры, было слишком много. Слишком. Она очень быстро заняла крупный кусок моей жизни и моего мира.
Никогда раньше никакая служанка не вырезала бы со мной тыквенный фонарь. Слишком много чести
– Что-то я устал, – признался я. – Сейчас Энцо вернется и отвезет меня спать.
Лицо Доры тотчас же стало встревоженным. Мне почему-то понравилось это выражение – деревенскому идеалу следовало помнить, что она не в гостях. А то, похоже, она стала забывать об этом в общении с Огюстом.
– Не стоит его ждать, я тебя сам откачу, – Огюст улыбнулся и, встав с дивана, взялся за ручки моего кресла. – Ты и правда давно сидишь, уже пора отдыхать.
Я не чувствовал ничего, кроме грусти и обжигающего стыда. Брат катил меня по коридору, и я с трудом сдерживал слезы. Так не должно было быть. Это было неправильным. Я всегда был старшим, сильным и смелым, я был поддержкой и опорой для всей своей семьи – и вот младший брат везет меня в комнату в кресле-каталке, и я могу только старательно делать вид, что все хорошо.
Я всегда боялся стать обузой для родных – и вот я стал ею. Превратился в сломанную куклу, которую надо одевать и кормить. И еще менять исподнее, конечно же.
Потом мы пожелали друг другу доброй ночи, и Огюст ушел. Дора ловко подключила артефакт легкости, без труда переложила меня на кровать и с заботливой улыбкой спросила:
– Что-то еще, милорд Мартин?
Я угрюмо посмотрел на нее. Как быстро она освоилась в чужом мире, просто загляденье. Ни следа смущения, неловкости и неудобства – с такой ловкостью она выйдет замуж не за конюха, а за Огюста, а тот и рад будет.
– Не строй глазки моему брату, – посоветовал я. – Он любит женщин больше, чем небо и драконов, и он обязательно разобьет твое сердечко, потому что верность – это не про Огюста Цетше.
Дора сразу же посуровела, стала серьезной и строгой – и за этой строгостью я увидел обиду. Мои слова задели ее намного глубже, чем я предполагал. Я будто бы дотронулся до того, к чему не имел права прикасаться.
– Я всего лишь старалась быть вежливой с милордом Огюстом, – проговорила девушка. – Я с ним не кокетничала и не строила глазки, но знаете, Мартин… – она вдруг шмыгнула носом и продолжала: – Вы злой человек со злым языком. И если бы в вас была хотя бы треть доброты и искренности вашего брата, вы пошли бы на поправку гораздо быстрее.
Я опешил. Действительно опешил, на мгновение утратив дар речи. Еще ни одна женщина не позволяла себе заговорить со мной в подобном тоне – а эта Дора в принципе не считала нужным следить за языком.
Мне захотелось взять ее за плечи и встряхнуть, как следует. Чтоб опомнилась, чтоб зубы клацнули, а светлые волосы рассыпались по плечам и спине… Я бы и встряхнул, да вот только сил осталось только на то, чтоб удивленно смотреть на нее. День был большой и сложный.
– А если вы ревнуете, – продолжала девчонка, – то не надо это показывать настолько открыто. Потому что…
– Вон из замка, – отчетливо произнес я. Видит Господь, с меня довольно. Уж как-нибудь проживу без невинной девы. В конце концов, еще не факт, что ее присутствие мне хоть как-то помогло. – Пошла отсюда вон, чтоб я тебя не видел больше.
Она сразу поняла, что я не шучу – поняла и осеклась. В широко распахнутых серых глазах заблестели слезы. Должно быть, в ее мире такие бойкие дамочки говорят все, что взбредет в их очаровательные головки, а окружающие с трепетом внимают этому словесному ливню, вот только у нас не так – и я предупреждал ее, что не так. Она не послушала, так что пусть не ищет других виновных в своей глупости.
– Ночь на дворе, – всхлипнула Дора, сразу став очень хрупкой и маленькой. – Куда я пойду?
Должно быть, мне следовало сжалиться и оставить ее в замке. Я не стал.
– Об этом надо было думать до того, как открываешь рот, – ответил я и устало откинулся на подушку. – Счастливого пути.
– То есть, вы меня просто выбрасываете за порог? – голос Доры дрожал, и первая слезинка прочертила по бледной щеке влажную полосу. Я вдруг подумал, насколько быстро уходит хорошее. Вроде бы и часа не прошло с тех пор, как мы настолько мирно и семейно сидели в гостиной с тыквенными фонарями, и вот Дора уже все испортила, и на душе погано…
– Вот именно, – произнес я и закрыл глаза. – Прочь.
Дора шмыгнула носом, и я услышал легкое цоканье ее каблучков.
Потом хлопнула дверь.
Глава 3
– Добрый вечер, милорд.
Энцо бесшумно вошел в комнату и приблизился к моей кровати с подносом в руках. Лекарства и чашка чаю.
– Ваши лекарства, милорд.
Я послушно выпил все, что было предложено – горечь пилюль раскатилась по языку, заставила болезненно скривиться. Но вскоре горечь прошла, и голова прояснилась, я даже стал глубже дышать. Энцо взял поднос и шагнул к двери так, словно отступал на безопасное расстояние, а затем произнес:
– Вам это, конечно, не понравится, но я оставил Дору в замке, милорд. Купил ее я, и нанимал ее потом на службу тоже я, – он вздохнул и добавил: – И отвечаю за нее тоже я как покупатель и наниматель. Милорд, это ведь не похоже на вас… вот так взять и выгнать бедняжку из дому на ночь глядя. Я помню вас совсем другим.
Мне захотелось постучать головой обо что-нибудь твердое. Я уже начинал привыкать к собственному бессилию, но судьба в очередной раз макнула меня в грязную лужу. Я, Мартин Цетше, не могу уволить строптивую служанку в собственном замке. Если раньше все мои распоряжения безоговорочно выполнялись, то теперь они обсуждались!
– Лучше бы я не просыпался, – с искренней болью сказал я. Энцо присел на край кровати и посмотрел на меня с теплом и любовью.
– Вы ведь и сами понимаете, милорд, что вам не будет ни добра, ни пользы от того, что вы прогнали Дору, – произнес он.
Я устало прикрыл глаза. Энцо ведь прекрасно понимал, что я никогда не выгоню того, кто когда-то мыл меня в детской ванночке, и это давало ему серьезную свободу действий. И он пользовался ею вовсю. Я ведь действительно не сделал бы ничего дурного человеку, который во многом был для меня больше отца и матери.
И Дора это знала.
– Она мне надерзила, – сказал я. – Мой дед за такие слова отрезал бы ей язык.
Энцо понимающе кивнул.
– Но вы же не ваш дед, милорд, на наше счастье. Прежде вы были совсем другим. Добрым, сильным и благородным – и скоро снова станете таким, – Энцо ободряюще улыбнулся и дотронулся до моей руки. – А пока в вас просто говорит болезнь и слабость. Не стоит их слушать.
Я угрюмо посмотрел на него, понимая, что Энцо во многом прав. Но ядовитое чувство обиды продолжало вгрызаться мне в живот. Возможно, это была всего лишь моя болезнь, которая отступила, но пока не сдалась.
– Где она сейчас? – поинтересовался я.
– В своей комнате, – с готовностью ответил Энцо. – Дора понимает свою неправоту, милорд. Она действительно говорила с вами неподобающе дерзко и сейчас искренне об этом сожалеет. Ей следует научиться быть более сдержанной, и она об этом знает. Я уже поговорил с ней об этом и уверяю вас, я был серьезен, и она меня поняла. Ничего подобного больше никогда не повторится.
Энцо заступался за мечту конюха, словно за собственную внучку. Да, за короткое время Дора успела стать частью моего мира – или Энцо просто уверен, что она смогла меня разбудить, и поэтому все прощает и разрешает. Неудивительно, Энцо всегда умел быть благодарным.
– Она ведь разбудила вас, милорд, – сказал Энцо так, словно прочел мои мысли. Я только фыркнул.
– Конечно. Так рванула, что мертвый бы ожил.
Энцо добродушно рассмеялся, и я вдруг понял, что все закончилось – завтра с утра Дора вернется к своим обязанностям так, словно ничего не случилось. Дьявол побери, это невыносимо – в своем доме я никто и не могу сделать то, что считаю нужным.
– Я злой, и язык у меня злой, – сообщил я, стараясь, чтоб мои слова не были похожи на жалобу обиженного ребенка большому и сильному взрослому, который способен решить его проблему. – А кстати, еще я ревную эту деревенщину, когда она перемигивается с моим братом. Сколько плетей задал бы ей мой дед, как считаете?
Энцо помолчал, прикидывая. Мой дед славился по всей стране своим крутым нравом. Дора рядом с ним дышала бы через раз, ей и в голову бы не пришло ему дерзить.
– Минимум десять, милорд, – ответил Энцо. – По счастью, вы не он. Дора искренне сожалеет о своей несдержанности.
Я кивнул. Говоря о моем деде, Энцо забывал, что Рихард Цетше сбросил с балкона домоправителя, который осмелился обсуждать одно из хозяйских распоряжений. Просто обсуждать, а не делать по-своему и не отменять.
Я не мой дед. Возможно, к сожалению.
– Энцо, только потому, что за нее просишь ты, – сказал я. Домоправитель понимающе кивнул.
– Я ценю ваше уважение, милорд, – ответил он. – И поверьте, что я уважаю и люблю вас всем сердцем и искренне желаю вам только добра. Вы поступите правильно и благородно, когда простите Дору. Она уже вынесла свой урок.
Мне оставалось только усмехнуться и устало махнуть рукой.
– Под твою ответственность, Энцо. Побуду добрым, если ты настаиваешь, но у моей доброты есть пределы.
Энцо лишь улыбнулся в ответ.
– Я понимаю, милорд, – ответил он. – Я понимаю.
* * *
(Дора)
Уходя к Мартину для разговора, господин Энцо велел мне успокоиться, умыться и лечь в кровать. Время позднее, а слуги встают рано. Конечно, ни о каком сне и речи быть не могло. Я проплакалась, привела себя в порядок и, сев у окна, уныло уставилась на собственное отражение в стекле на фоне черной беспросветной ночи.
И ведь как хорошо все было! Провели вечер вместе, за хорошим добрым занятием, и мне показалось, что я чувствую что-то действительно похожее на дом и семью. И пусть я для Мартина всего лишь служанка из другого мира – я человек, я живая, я умею чувствовать, понимать и любить.
И относиться ко мне надо по-человечески, а не выбрасывать прочь, словно надоевшую игрушку.
Впрочем, вряд ли Мартин Цетше понимал, что значит «относиться по-человечески». У меня сложилось впечатление, что он был довольно строгим хозяином.
Но как у него сверкнули глаза, когда я сказала, что незачем ревновать! На какой-то миг от болезни и следа не осталось – передо мной действительно был не изувеченный и несчастный человек, а самый лучший волшебник в этой части Мира. В этот момент он был настоящим, и он в самом деле ревновал…
Хотя в этом, конечно, не было смысла. Огюст мне нравился – добрый, красивый и смелый мужчина не может не нравиться. Но я прекрасно понимала, что между нами ничего и быть не может – я давно научилась отличать влюбленность от вежливости.
А вот Мартин этого пока не умел. И со своим привычным гонором дворянина и волшебника решил, что я собираюсь пролезть в благороднейшее и древнейшее семейство Цетше. Глядя в окно, я невольно вспоминала лицо Мартина: решительное, злое, с заострившимися от гнева чертами… Я задела его глубже, чем ожидала. Так, словно он действительно мог испытывать ко мне какие-то чувства.
Нет. Невозможно.
В дверь постучали, и в комнату заглянул господин Энцо. Я встрепенулась – притихшее было сердце снова нервно застучало в груди. Пусть домоправитель и заверил меня, что я останусь в замке, все будет хорошо, и он не позволит Мартину взять и выгнать ту, которая его спасла – я не верила в это до конца. Все-таки хозяином тут был Мартин, и он мог выкинуть в сырую осеннюю ночь нас обоих.
– Почему не спите? – господин Энцо улыбнулся. – Вы ведь помните, что слуги встают намного раньше хозяев.
– Помню, – ответила я, поднявшись со стула. – Что решил милорд? Мне уходить?
Господин Энцо вошел в комнату, и на его лице снова появилась довольная улыбка.
– Ни в коем случае, Дора, даже не думайте. Он признал, что погорячился. Но и вы тоже были хороши, не забывайте об этом! – тотчас же добавил господин Энцо, когда я открыла рот, чтоб сказать, что Мартину следует учиться держать себя в руках.
– Конечно, господин Энцо, – сдержанно ответила я. – И спасибо вам огромное за помощь. Если бы не вы… – и я кивнула в сторону темного окна.
Домоправитель вздохнул.
– Я бы этого не допустил. Да и милорд… Все Цетше вспыльчивые, такова их природа. Вспыльчивые, но отходчивые. Он хочет поговорить с вами сейчас, так что я надеюсь, что вы будете скромны и благоразумны, как и положено барышне.
Мне оставалось только согласиться.
Мартин сидел на кровати и делал вид, что поглощен чтением. Книга висела перед ним в воздухе, а над страницами летало желтое облачко – должно быть, оно заменяло очки, увеличивая буквы и делая их четче. Когда я вошла, то книга мягко опустилась на колени Мартина, а облачко погасло.
– Невероятно! – искренне воскликнула я. Магия, должно быть, будет меня удивлять до конца жизни. А ведь то, что я сейчас увидела, было простеньким и незамысловатым, я в этом не сомневалась.
– Энцо меня уговорил оставить тебя в замке, – голос Мартина звучал устало, и мне вдруг подумалось, что на самом-то деле волшебнику очень и очень тяжело. Не знаю, каково было бы мне проснуться и узнать, что любимый человек бросил меня в горе и болезни – приятного мало, мягко говоря.
– Спасибо, милорд, – ответила я. – Простите меня, пожалуйста, мне не следовало так себя вести.
Пальцы Мартина мягко скользнули по книге, пробежались по острым уголкам обложки.
– В следующий раз Энцо меня уже не уговорит, – произнес Мартин. – Так что веди себя прилично.
– Хорошо, милорд, – кивнула я. – Конечно. Вот только знаете… я все-таки должна вам сказать. Не сердитесь, но… Я очень вам сочувствую. Я вас жалею и хочу помочь. Вы обязательно встанете на ноги, Мартин, это даже не обсуждается. А потом ваша жена увидит вас и поймет, от какого человека отказалась. Кого бросила на произвол судьбы. И это будет самая лучшая месть. Она не последняя женщина в мире, и вы еще будете счастливы. Вы обязательно найдете ту, которая полюбит вас всем сердцем, не сомневайтесь. Вы достойны счастья, Мартин. Просто поверьте.
Мартин смотрел на меня так, словно не мог поверить, что слышит именно то, что слышит. Я была служанкой из другого мира, бывшей рабыней, я не могла говорить ему таких слов.
– Просто поверьте, – повторила я. Запал схлынул, и подумалось, что теперь-то заносчивый волшебник точно выставит меня из дому. Но лицо Мартина вдруг нервно дрогнуло, и он поднес руку к глазам.
– Я любил ее, – услышала я едва различимый шепот. – И до сих пор не могу поверить…
Я отважилась сесть на край кровати рядом с Мартином и дотронулась до его руки.
– Вы справитесь, – уверенно сказала я. – Вы обязательно справитесь. Вы ведь очень сильный… ну а я вам помогу.
* * *
На следующее утро Мартину стало легче. Возможно, он действительно встряхнулся и сумел дать отпор своей слабости – войдя в его комнату, я увидела, что Мартин стоит у окна, опираясь на трость. Он успел привести себя в порядок и переодеться без моей помощи. Дверь, что вела в ванную, примыкающую к спальне, была приоткрыта, и я увидела, что из слабо завернутого крана сочится вода.
– Невероятно! – похоже, ко мне прилипает это словечко. – Вы справились!
Мартин посмотрел на меня так, словно хотел напомнить, что слуги не говорят, пока их не спросят, но передумал.
– Что-то сделал сам, – со сдержанной гордостью произнес Мартин. – В чем-то помогла магия. Возможно, скоро мне уже не понадобится ваша помощь.
– Я за вас очень рада, – искренне улыбнулась я. Все-таки я поступила правильно, когда попыталась подбодрить Мартина. Сейчас он смотрел на меня, как на человека, а не на вещь, и тепло в самой глубине его глаз было настоящим. – Но в столовую лучше поехать, а не пойти. Или я принесу завтрак сюда, если хотите.
Губы Мартина дрогнули в едва заметной улыбке.
– Нет уж, – ответил он. – Пойдем.
Сейчас, когда мы неторопливо брели по коридору, я чувствовала, что до своего сна Мартин был именно таким: сильным, решительным и не умеющим отступать перед препятствиями. Он шел с неспешной величавостью льва, что движется через джунгли, и в этом было что-то настолько величественное, что у меня по спине пробежали мурашки. Слуги кланялись Мартину так низко, что почти подметали волосами пол.
– Сегодня приезжают маги из академии чародейства и волшебства, – сказал Мартин, когда мы остановились отдохнуть: спуск по лестнице дался ему с заметным трудом. – Понимаешь, что именно они хотят?
– Осмотреть вас? – предположила я. – Понять, насколько вы здоровы, и как вас надо лечить.
Мартин презрительно ухмыльнулся. Один из часовых поймал эту ухмылку и изменился в лице.
– Это, скажем так, малая доля. Те, кто сегодня приедет в замок, хотят убедиться, что я сломан и слаб. Что я никогда не стану тем магом, которым был прежде, и уже не играю никакой роли в волшебном мире.
Мартин был главным конкурентом для всех остальных волшебников, его ненавидели и боялись, и теперь хотели убедиться в том, что великий враг повержен. Наверняка, они плясали от счастья, когда Мартин погрузился в свой сон, и уже давным-давно успели переделить всех его заказчиков. А теперь он вернулся, и это никого не обрадовало.
