Текст книги "Берег тысячи звезд (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– И что вам нужно?

Вадим почему-то поймал себя на мысли о том, что боится. Просто-напросто трясется от страха. Он не испытывал ничего подобного, когда выслеживал и захватывал этого Лефевра, но сейчас его охватила стылая жуть, словно смерть вдруг подошла, заглянула в глаза и взяла под руку.

– Я должен вернуться, – с прежним равнодушием признался Лефевр. Вадим вдруг подумал, что это пугающее нечто в человеческом облике совершенно не волнует его судьба. Ему все равно, что с ним сделает Знаменский сотоварищи. – Я должен вернуться домой, только и всего.

Лицо Знаменского озарило какой-то неожиданной мыслью – он снова взял чашку и посмотрел на Лефевра так, словно оценил его до конца и понял все мотивы.

– Садитесь на поезд, – улыбнулся он. – Садитесь и проваливайте к черту.

Лефевр зыркнул на него так, что Вадим приложил определенные усилия, чтобы не задать стрекача.

– В другие миры поезда не ходят, – проговорил он и закрыл глаза, словно хотел хоть как-то отстраниться от Знаменского, холодного зала и автоматчиков. Знаменский понимающе покачал головой.

– У вас там женщина?

Пленник и бровью не повел. Знаменский довольно кивнул.

– Значит, женщина. Почему вы не видите моей магии, Огюст-Эжен?

А вот теперь Лефевр встрепенулся. Дернулся всем телом, словно собака, взявшая след. Вадим среагировал моментально, выбросив вперед правую руку в жесте Хеот – заклинании, парализующем любое живое существо. Впрочем, Лефевр не обратил на него никакого внимания. Даже бровью не повел, хотя Вадим прекрасно видел, как тонкая сеть сорвалась с его пальцев и опустилась на пленника. Она и сейчас лежала на его плечах, словно серебристая шаль, но Лефевр упрямо не замечал ее.

– Вы владеете магией? – глухо спросил он, и Вадим, к своему искреннему удовольствию, услышал в его голосе самое настоящее замешательство. Знаменский удовлетворенно кивнул.

– Как и вы. Вы очень сильный маг. Ходячая атомная бомба.

Лицо Лефевра дрогнуло, и на какое-то мгновение он стал растерянным и несчастным – потом он все-таки взял себя в руки и произнес:

– Я не вижу в вас магии. В моей соседке она есть… а в вас я ее не вижу.

Знаменский сыто улыбнулся. Вадим понял, что внутренне шеф празднует победу. Лефевр был сломлен и уничтожен, хотя старался не показывать этого. Вадим ощутил легкое прикосновение радости и одновременно облегчение, какое бывает, когда раздавишь таракана.

– Конечно, вы не видите, – каким-то отеческим, успокаивающим тоном проговорил Знаменский. – Вы чужеродный элемент, Огюст-Эжен. Вы рыба, которая на своей глубине не знает о том, что есть воздух и птицы. Вадим, сними наручники с нашего гостя.

Пришлось подчиниться. Лефевр потер запястье, на котором остался едва заметный красный след от заговоренного металла и, когда Вадим сделал шаг назад, повторил:

– Мне нужно вернуться домой. Вы умеете открывать ворота между мирами?

Он выглядел несчастным и полностью сломленным. Кажется, Вадим понимал, в чем причина – понимал и испытывал внутреннее торжество. Ему нравилось смотреть, как могучий соперник терпит поражение, пусть и не от его руки.

– Дорогой друг, – Знаменский поднялся и одарил Лефевра неприятной хищной улыбкой. – Это зависит от того, насколько вы будете сговорчивы.

Глава 4. Правила поединка

– Значит, вы готовы на все? И это не фигура речи?

Компания, сидевшая за столиком небольшого, но очень уютного ресторанчика с заоблачными ценами в меню, выглядела практически по-родственному. Знаменский, допустим, сошел бы за благородного отца семейства. Лефевр был бы дядей, а Хельга, с ее видавшей виды футболкой, феньками и браслетами – кем-то вроде блудной дочери. Место Вадима в семейной иерархии пока оставалось неясным. Ладно, пусть тоже будет дядей. Приличное семейство, приличное место… Хельгу тяготили только полупрозрачные магические оковы на ногах и руках, надетые Знаменским. Никто из окружающих – администратор, официанты, люди за соседними столиками – не видел их, но они, давая возможность для определенного маневра, оттягивали запястья и щиколотки и не позволяли даже помыслить о побеге и сопротивлении.

Хельга и не думала. Угрюмо разламывала вилкой душистые розовые ломтики лососины и возила ими по ароматной лужице соуса.

– Да, на все, – с непроницаемым спокойствием откликнулся Лефевр. Свет маленькой лампы отбрасывал медовые отблески на его скуластое лицо, превращая Лефевра в усталого хищника, который готов к броску, несмотря на усталость.

– Даже, например, зарезать нашу дорогую Хельгу? – осведомился Знаменский, с трудом сдерживая улыбку.

Небольшой нож, которым Лефевр разделывал стейк, вдруг мелькнул в его пальцах настолько быстро и затейливо, что Хельга сжалась в комочек, почти ощутив боль. Охватившее ее отчаяние было всепроникающим и жестоким.

– Сейчас? – спросил Лефевр. Знаменский откинулся на спинку стула и, должно быть, сам не заметил, что его пальцы нервно забарабанили по скатерти. Вадим подобрался, почуяв неладное.

– Что?

– Зарезать ее, – равнодушно сказал Лефевр. – Сейчас?

Знаменский прикрыл глаза.

– Бог с вами, голубчик, положите нож. Я пошутил.

«Ничего себе шуточки», – подумала Хельга. Жуть, наполнявшая ее, никуда не уходила. Она казалась самой себе крошечной птичкой, которую кот придавил лапой – и пока не убивает, играет, но эта игра, лишенная всякой надежды на спасение, намного страшнее смерти.

Лефевр опустил нож на салфетку. Ужас начал медленно отступать.

– А если ваша женщина уже с другим? – подал голос Вадим. – Три года прошло.

Тени на лице Лефевра сгустились в маску скорби. Должно быть, он не сомневался в подобном исходе – и в то же время старательно гнал от себя такие мысли. Хельга подумала, что, наверно, смогла бы ждать его и три года и больше, если бы он не взялся за нож.

– Тогда я удостоверюсь, что у нее все хорошо, и уйду из ее жизни, – откликнулся Лефевр. – В конце концов, там мой дом. Найду, чем заняться.

Знаменский понимающе качнул головой. Подошедший официант бесшумно забрал у него опустевшую тарелку.

– Вы вернетесь, – уверенно сказал Знаменский и посмотрел на Хельгу настолько пристально, что она с трудом подавила желание спрятаться под стол. – Сделаете для меня одно небольшое, но очень важное дело и вернетесь.

Лефевр равнодушно посмотрел на него и сказал:

– Убивать я все-таки не буду.

Знаменский рассмеялся – было в этом смехе что-то такое, от чего дама за соседним столиком вздрогнула и поежилась, словно ее смуглые обнаженные плечи лизнуло студеным ветром.

– Убивать и не потребуется, – заверил он. – Поверьте, Огюст-Эжен, для этого у меня есть люди на зарплате. Все очень просто. Дорогая Хельга у меня уже есть. Приведите мне еще двоих таких, людей, наделенных магией другого мира, и я открою вам врата.

Губы Лефевра дрогнули в ухмылке. Хельга решительно отодвинула тарелку с измочаленным куском рыбы и спросила:

– Зачем я вам?

Знаменский посмотрел в сторону Вадима, который до сих пор сидел настолько тихо и незаметно, что практически сливался с обстановкой. Вадим с достоинством кивнул шефу – практически отдал поклон – и произнес:

– Затем, что ты уникум. Ты родилась и выросла в нашем мире, ты имеешь определенные зачатки нашей магии, но в то же время в твоей ауре я вижу чужеродный отпечаток. Это значит, что если развивать твои способности, то ты станешь очень сильным магом.

Оттарабанив это, он откинулся на спинку стула и снова слился с окружающей обстановкой. Хельга подумала, что уже ничему не удивляется. Еще вчера она и слыхом не слыхивала ни о каких магах, а теперь вот выяснила, что и сама принадлежит к их числу. И, похоже, ничего хорошего это ей не сулило.

– Похоже, у меня нет выбора, – пробормотала Хельга. Так страшно ей было только один раз в жизни: когда она остановила машину где-то под Рязанью, а водитель завез ее куда-то в совершенно дикие и непролазные заросли и, щелкнув ножиком-выкидухой, велел выходить. Потом Хельга стояла на коленях в грязи, зажмурившись и молясь, чтоб ее не вырвало от резких возвратно-поступательных движений и направляющей чужой руки на затылке. А потом, когда водитель застегнул ширинку, и машина уехала, Хельга пробралась через заросли камыша к ручейку и долго умывалась, полоскала рот и рыдала без слез и криков. И сейчас она испытывала примерно то же самое чувство глухой безысходности.

– Если вы это понимаете, – вальяжно проговорил Знаменский и впервые за все время посмотрел Хельге в глаза, – то я полагаю, что у вас впереди самое прекрасное будущее.

***

– Ты бы действительно меня зарезал?

Хельга и сама не заметила, как перешла с Лефевром на «ты». После ужина Вадим отвез их куда-то на окраины Москвы, в старый, но вполне уютный дом, и разместил в небольшой двухкомнатной квартире, которая, по всей видимости, служила чем-то вроде гостиницы и перевалочного пункта для людей Знаменского. К удивлению Хельги, в маленькой комнате стояла клетчатая сумка, набитая ее вещами из хостела. Разложив все по полкам узкого стеллажа, Хельга вышла из комнаты и отправилась на кухню, надеясь, что хозяева квартиры позаботились о чайнике и заварке.

Ее заветная коробочка с байкальским чаем погибла в «Паре тапок». Хельга почему-то невероятно грустила из-за этого.

Лефевр стоял у плиты и задумчиво варил кофе в исцарапанной джезве. Запах был непередаваемо прекрасным, и Хельга, которая, в принципе, нечасто пила кофе, решила, что обязательно попросит соседа сварить порцию и для нее. Раз уж в их ситуации можно получать удовольствие хоть от чего-то, то Хельга не собиралась упускать возможности.

– Я похож на идиота? – ответил Лефевр вопросом на вопрос. Хельга вдруг поняла, что ледяная броня равнодушия, закрывавшая ее соседа все это время, куда-то исчезла. Человек, стоявший у плиты, был живым, чувствующим, настоящим.

Почему-то это тоже пугало.

– Нет, – откликнулась Хельга. – Не похож.

Лефевр вынул из шкафчика фарфоровые чашки с позолотой и цветочным узором и разлил кофе.

– В своем мире я был инквизитором, – признался он, поставив джезву в раковину. Хельга невольно поежилась. – Причем в очень высоком чине. А инквизиция это, скажем так, своеобразное место. Люди там работают, конечно, очень разные, я бы даже сказал, специфические, но клинических дебилов там никогда не было и не будет.

Он сел на табурет, отпил из своей чашки и продолжал:

– Этот Знаменский очень сильно ошибается, если думает, что я стану играть по его правилам. Но какое-то время мне нужно поддерживать его уверенность. И если хочешь жить, то просто делай то, что я говорю. И очень прошу – без самодеятельности. С этой компанией лучше не шутить.

Кофе действительно был очень вкусным и – Хельга внутренне замялась, подбирая слово – гармоничным. Сладость и горечь переплелись в нем так тонко, что на какой-то миг утратились вовсе, и вместо вкуса осталось впечатление и бодрая легкость.

– Нас вообще-то записывают, – сказала Хельга и ткнула пальцем в шишку камеры видеонаблюдения на потолке. Лефевр посмотрел на нее так, что Хельге захотелось спрятаться куда-нибудь от собственной глупости.

– Да, я обратил внимание, – с чопорной вальяжностью откликнулся он. – И наложил маленькое заклинание. Можем говорить, о чем угодно.

Хельга невольно вздохнула с облегчением. Что ж, если Бог всех дорог и тропинки судьбы привели ее именно в эту квартиру, на эту кухню, и к этому человеку, то значит, так надо. Так будет лучше. Эта легкая философия срабатывала почти всегда.

– И что же делать? – спросила Хельга. Лефевр допил кофе и задумчиво произнес:

– Наш все-таки более ароматный… Да пока ничего. Я буду думать о том, как увидеть и понять здешнюю магию. А ты… – некоторое время Лефевр молчал, изучая рисунок на фарфоровых стенках чашки. Потом он снова вздохнул и сказал: – Ты будешь мне рассказывать о том, где была и что видела. Я должен понять, где ты нахваталась нашей магии.

Хельга не удержалась и растерянно хохотнула. Рассказывать о ее путешествиях? О тысячах дорог, о запахе их пыли утром и вечером, о зимах и веснах, горах и болотах? О стихах, которые она писала на клетчатых страницах крошечного блокнота, а страницы так и норовили сорваться с пружинки и улететь за листопадом? О рассветах и закатах, машинах, разговорах?

О человеке, который увез ее в бучило и надругался, приставив нож к шее?

О том, как один из знакомых автостопщиков уверял, что Хельга сама была в этом виновата? Что эта мелкая неприятность просто жила в ее голове и поэтому отразилась на окружающем мире?

Казалось бы, несколько лет прошло, и Хельга научилась убирать болезненное воспоминание на задворки памяти. А сегодня оно вылезло уже второй раз, и Хельга невероятно отчетливо вспомнила прохладный ветер, поющий в камышах, надрывный хор лягушек, прикосновение металла к коже…

– Это получится очень долгий рассказ, – негромко промолвила Хельга. Неожиданно Лефевр протянул руку и провел по ее щеке кончиками пальцев. Хельга вздрогнула и вдруг поняла, что заплакала, а он стер слезы. И почему-то этот жест был очень естественным – просто сочувствие и понимание, без примесей.

– Каких-то моментов можно избежать, – произнес Лефевр. – Самых неприятных.

Хельга громко шмыгнула носом и невольно почувствовала стыд. Отец всегда говорил, что только быдло шмыгает и вытирает сопли рукавом.

– Знаешь, – сказала она, – у меня в жизни был такой момент… В общем, я думала, что мне никто и никогда больше не понравится. А сейчас мы тут сидим, и мне спокойно. И легко, – Хельга заглянула в свою давно опустевшую чашку и добавила: – Хотя, казалось бы, ситуация должна пугать.

Лефевр усмехнулся и взял ее под локоть, заставляя встать.

– Пойдем в комнату, – произнес он. – Проверим кое-что.

***

Похоже, стыд становился для Хельги нормальным состоянием. Сперва расплакалась, словно какая-нибудь цивильная барышня, потом вдруг взяла и почти призналась в том, что Лефевр ей нравится – определенно, ей есть, чего стыдиться. Поэтому, когда они вышли в центр гостиной и встали лицом к лицу, держась за руки, Хельга чувствовала себя не в своей тарелке.

Ей казалось, что со всеми этими приключениями она превращается в этакую девочку-припевочку, которая наивно хлопает глазками и боится сломать ноготок, а вместо футболки и старых джинсов, разрисованных маркерами, носит какую-нибудь розовую майку, юбочку, чулки и балетки. Б-р-р! – Хельгу так и передернуло. Не дай Бог, конечно.

– У меня дома использовалось одно заклинание, – сказал Лефевр. – Проникновение разумов. Я еще не проверял, как оно действует здесь, и хочу посмотреть, сработает ли оно.

Хельга почувствовала, как по спине пробежал холодок, и попробовала отнять руку. Конечно, Лефевр ей нравился, но она ни за что не разрешила бы ему копаться в своей голове.

– Лучше не надо, – мрачно промолвила Хельга и сделала шаг назад. Нерасцепленные руки натянуло, словно канаты на ринге.

– Больно не будет, – пообещал Лефевр. – И я не стану рыться у тебя в голове. Просто представь какое-нибудь место, которое тебе нравится больше всего. И я попробую его считать. Согласна?

«А если не согласна, то что? – подумала Хельга. – Достанешь нож и велишь встать на колени?»

Она не могла понять, почему именно сегодня ее настолько зациклило на том эпизоде. Хельге хотелось вырваться из этого кольца, но что-то подсказывало, что ей все-таки придется пройти до конца тот путь, который должен был закончиться в камышах.

– Больше ничего? Только место?

– Больше ничего, – кивнул Лефевр. – Я тоже представлю. Все должно быть взаимно.

– Ладно, – вздохнула Хельга. – Уже представила.

Лефевр медленно поднял левую руку – с заметным усилием, словно она налилась невидимой, но ощутимой тяжестью – и протянул ее к виску Хельги. На кончиках его пальцев появилось легкое золотистое свечение: Хельга и ахнуть не успела, как оно соткалось в толстую растрепанную нить, плавно скользнувшую к ее виску. В воздухе запахло озоном. Хельга как-то вдруг поняла, что сейчас лучше не делать лишних движений, и застыла, почти окаменев. Нить прильнула к коже, и картинка перед глазами дрогнула и потекла прочь, размазываясь пестрыми пятнами.

– Что за черт… – прошептала Хыельга и вдруг увидела, что квомната пропала. Она увидела, что сцтоит на балконе и смотрит на бескрайнее море, тжревожное и дикое. Все кругом заливал жаркий белый свет полуденного солнца, где-то скандально кричали чайки, и запах водорослей, рыбы, теплой воды на мгновение оглушил и смял ее. Хельга шагнула вперед, пальцы наткнулись на шершавый камень ограды. Это не было чужим воспоминанием, она действительно попала в другой мир, и все здесь – море, чайки, солнце – все-таки было иным, чужим, не таким, как дома.

Это был взгляд в грязное зеркало, которое искажает черты смотрящего.

Хельга подумала, что ей следует испугаться этой чужеродности – но страха не было. Она заглянула вниз и увидела песчаный берег, горы, поросшие сосновым лесом и похожие на лохматые пальцы, которые пытаются заграбастать кусок пляжа. Откуда-то доносился тонкий запах цветов.

– Всегда хотела жить в таком месте, – услышала Хельга приятный женский голос. Обернувшись, она увидела рыжеволосую девушку, одетую так, как могли бы одеваться герои какой-нибудь «Анны Карениной». – Тихо, спокойно… Может, не будем возвращаться в столицу, Огюст-Эжен?

– Тебе же надо хранить инкогнито, – ответила Хельга голосом Лефевра. – Как захочешь, так и будет. Мне здесь тоже нравится…

А потом море, белый балкон и девушка соскользнули куда-то в сторону, и на мгновение Хельгу накрыла тьма. Когда пелена перед глазами развеялась, то Хельга увидела, что стоит в центре комнаты, и Лефевр поддерживает ее, не позволяя упасть. Несколько минут Хельга могла только хлопать глазами, пытаясь сориентироваться и осознать-таки, что запах моря стерт запахом нежилого помещения и московской зимы.

– Что там случилось, на том болоте?

– Это и есть твоя женщина?

Они задали вопросы одновременно. Хельга повела плечом, высвобождая локоть, и на всякий случай сделала несколько шагов назад, к балкону.

– Да, – ответил Лефевр и устало опустился на диван. – Да, это и есть моя женщина. Соня Тимофеева, в наших краях известная как Алита Росса. Так что же случилось на том болоте?

Хельге захотелось провалиться сквозь землю. Она старалась представить Ясную Поляну, в которой побывала давным-давно, когда только начинала путешествовать автостопом. А память взяла да и подсунула Лефевру картинку камышей и бучила…

– Там была очень неприятная штука, – медленно, отчеканивая каждое слово, проговорила Хельга. – Человек, в чью машину я села, надругался надо мной. Если ты не против, я опущу подробности.

Она отвернулась к окну и уставилась на огни в соседних домах. Люди там вели свою жизнь, спокойную и размеренную, и Хельге впервые захотелось домашнего покоя и тепла, чтобы никуда не уезжать, не искать неизвестного и не натыкаться на зло. Когда Лефевр приблизился и осторожно опустил ладонь ей на плечо, Хельга вдруг поняла, что не вздрогнула от неожиданности, и это прикосновение ей приятно.

Оно внушало надежду.

– Ты не виновата в том, что случилось, – негромко промолвил Лефевр. – Виноват тот, кто делает, а не тот, кто оказывается жертвой.

Хельга вдруг увидела его отражение в стекле перед собой – и оно почему-то не было чужеродным, хотя она и пыталась найти в нем что-то запредельное.

– И мы установим свои правила игры, Хельга, – твердо сказал Лефевр. – Надо лишь немного подождать.

Глава 5. Бал

Этель ждала приключений, а в итоге столкнулась с банальной рутиной.

Она не стала злоупотреблять гостеприимством Алиты и покинула ее дом на следующее утро, испытав мгновенное и очень острое облегчение, когда дворецкий закрыл за ней и Амираном створки ворот. В следующий миг Этель ощутила стыд, но не могла понять, чего именно стыдится.

Теперь уже бывший телохранитель проводил Этель до дверей родительского дома и, церемонно поцеловав на прощание руку, спросил:

– Вы справитесь?

Этель не знала, что на это можно ответить. Уже несколько лет она пребывала в полном расплеве с родителями, но пока ей все равно было некуда пойти. Она старательно отметала варианты гостиницы и съемных апартаментов – должно быть, потому, что все-таки хотела помириться с отцом и матерью, и ей не хотелось думать о том, что они могут ее прогнать.

– Справлюсь, – сказала Этель и добавила: – Спасибо вам за все, Амиран.

Бывший телохранитель одарил ее белозубой улыбкой и произнес:

– Если понадоблюсь, ищи меня в «Трех коронах» по вторникам, после ужина. Удачи, Файшан.

Он спустился с крыльца и пошел в сторону рынка. Этель смотрела ему в спину с неожиданной для себя грустью и думала о том, что больше никто не назовет ее Веточкой. Когда Амиран окончательно растворился в толпе, Этель протянула руку и, помедлив, надавила на пуговку звонка.

Мелодичный перезвон, раздавшийся за дверью, был в точности таким же, как раньше. И дом не изменился, и кариатиды у входа остались прежними. Этель надеялась, что и люди, которые жили здесь, все-таки примут ее.

Гуар, старый дворецкий, открывший дверь, воззрился на Этель с изумлением и откровенной неприязнью. Он стоял, не давая ей пройти, и Этель вдруг подумала, что в отчий дом придется прорываться с боем.

– Добрый день, Гуар, – сказала она и отважно шагнула вперед. Дворецкий был вынужден отступить. Видимо, задерживать дочь хозяев силой в его обязанности все-таки не входило. Этель решительно направилась в гостиную, дворецкий, совладав с изумлением, пошел за ней, говоря что-то вроде «Милорд и миледи Куатто не принимают» и делая какие-то слабые попытки остановить вторжение. Но Этель уже ворвалась в просторный зал, озаренный ярким зимним солнцем, увидела мать, по своему обыкновению сидевшую за пианино и разбиравшую ноты, и промолвила:

– Мама!

Госпожа Куатто оторвалась от нот, и на ее лице Этель увидела откровенный ужас. Это выражение было ей знакомо: оно возникало на лице матери тогда, когда она боялась неминуемого позора в свете. И Этель словно наткнулась на это исказившееся лицо, на потемневший взгляд и робко повторила:

– Здравствуй, мама…

– А, вот, наконец! – Этель не сразу заметила отца, который расположился в кресле со свежим выпуском «Ежедневного зеркала». Медленно сняв очки, он несколько мгновений смотрел куда-то в сторону, а затем произнес:

– Гуар, проводите госпожу Лефевр. Она уходит.

Это было как пощечина, после которой накатывает звенящая обморочная тишина. На миг Этель разучилась дышать. Она стояла, безвольно опустив руки, и растерянно переводила взгляд то на мать, то на отца. Звон в ушах нарастал, и Этель не могла поверить, что все это происходит с ней, что родители ее не простили, и она действительно не нужна единственным родным людям. И, когда сквозь этот звон пробились слова отца – резкие, злобные, грубые – Этель поняла, что все кончено.

– Ты осрамила нас, дрянь! И у тебя еще хватает наглости являться сюда? После того, как ты блудила с дикарями, ты осмелилась прийти в порядочный дом? Пошла отсюда вон, пока я не вызвал полицию!

Упоминание о полиции отрезвило Этель окончательно. Она ощутила неожиданную легкость и пустоту.

– Попробуй, – сказала она. – Попробуй. Насколько я помню, этот дом записан на мое имя. Ты боялся личной ревизии его величества и переписал дом на меня. Не так ли?

Мать натурально раскрыла рот от изумления. Краем глаза Этель видела эту испуганную красную «О».

– Мой муж оказался достойным человеком, – продолжала Этель. Она знала, что сейчас, после упоминания о доме, отец ее выслушает – и это понимание давало ей сил, позволяя держаться на ногах и не свалиться на паркет от раздирающей внутренней боли. – Он не стал пользоваться моим положением и неопытностью. А вам было все равно. Я всегда была для вас разменной монетой. «Ах, что скажут в свете!» Кому вы хотели меня продать под видом брака? Какому негодяю со средствами и связями?

Слова внезапно иссякли. Этель прикрыла глаза, понимая, что ей больше нечего сказать этим людям. Все действительно кончено. Похоже, отец тоже это понял, потому что снова надел очки, развернул газету и сказал:

– Гуар, проводите миледи Лефевр.

Этель не помнила, как покинула дом, когда-то бывший для нее родным. Она брела по проспекту, а в голове крутилась мысль, что, возможно, на втором этаже до сих пор сохранилась ее девичья горница с куклами в шкафу. Она и сама была такой куклой – в платьице, пошитом из дорогих тканей, с драгоценностями в волосах и на шее…

Все было кончено.

Она сняла небольшую, но очень уютную квартиру в одном из респектабельных районов столицы, получила патент на медицинскую деятельность и заказала объявления в газетах о том, что доктор Этель Куатто-Лефевр ведет прием женщин всех сословий. Но работа не задалась. Должно быть, женский пол доктора отпугивал страждущих, предпочитающих по старинке показывать на кукле, где у них болит. От Алиты и Хариндера пока не было вестей, и Этель невольно принялась скучать и впадать в меланхолию. Она мечтала работать врачом, эта мечта рассорила ее с семьей и увела на край света, и в итоге оказалась лопнувшим мыльным пузырем.

Этель хотелось плакать.

Хозяин квартиры Бертольф, купец первой гильдии, пробившийся в дворянство благодаря браку с какой-то старой девой, невольно жалел ее. Приходя по пятницам и забирая плату за жилье, он сочувственно говорил, что народ, несмотря на все просвещение, дирижабли и синема, по-прежнему дик и глуп, и если доктор носит юбку, а не портки, то самое большое быть ему повивальной бабкой в какой-нибудь глухой деревне. Как правило, разговор заканчивался тем, что купец совершенно искренне сожалел о том, что у всей его семьи богатырское здоровье, а то бы они только у миледи и лечились.

Однажды, вьюжным холодным вечером, Бертольф пришел за платой и между делом поинтересовался:

– А что ж вы, молодая женщина, все одна сидите?

– А что же мне делать? – вопросом на вопрос ответила Этель. – Сижу вот. Лечиться ко мне не идут.

– А сходили бы на бал в дворянское собрание, – сказал купец и вынул из кармана шубы приглашение. – К нам теща приехала, так что супруга не пойдет. А вы бы развеялись, отдохнули, глядишь, и какие связи наладятся.

Этель приняла приглашение и несколько мгновений изумленно рассматривала сложенный вдвое лист плотной белой бумаги с золотыми росчерками слов. Должно быть, она выглядела растерянной: Этель успела забыть, что такое настоящий званый бал, с приглашениями, высокими прическами и книжкой танцев. При дворе покойного Хашивана балов не было.

– Я вам про наше купеческое дело скажу, – продолжал Бертольф. – Если хочешь, чтоб жизнь на лад пошла, надо поближе к людям быть. Тут, там, сюда, туда – везде заглядывать и ничего не чураться. Никогда не знаешь, где тебя доходы поджидают. Мне батюшка всегда говорил: Берт – ну, это он звал меня Бертом – Господь и святая Агнес помогают тем, кто помогает себе сам. Так что мой вам искренний совет: сходите. А если хотите, я вас и подвезу, экипаж у подъезда.

Этель улыбнулась. И почему ей до сих пор не приходило в голову пойти на какой-нибудь праздник?

– У вас же теща гостит? – уточнила она, на что купец только отмахнулся.

– Глаза б мои ее не видали.

Сборы Этель заняли всего четверть часа – просто рекорд для благородной дамы. За это время она успела надеть одно из новых платьев, специально купленных для важных случаев, припудрить лицо, слишком загорелое для родных краев, и уложить косы в корону вокруг головы. Увидев ее, купец прищурился и одобрительно кивнул, продемонстрировав Этель большой и указательный палец, сцепленные в кольцо – знак высшей оценки чего-либо.

Этель не ожидала, что бал во дворце, расположенном в достаточном отдалении от центра, привлечет столько гостей. Улицы были перекрыты для движения общественного транспорта: к дворцу могли подъехать только экипажи с приглашенными. Дворецкий в вестибюле проверил листок с золотыми росчерками, который предъявила Этель, второй с легким изяществом снял с девушки шубку и вручил маленькую полумаску с перьями – праздник, как оказалось, был костюмированным.

Этель слишком давно не была на таких вечерах и неожиданно поймала себя на мысли, что с совершенно детским восторгом разглядывает сверкающий бальный зал, веселых улыбающихся гостей, драгоценности и наряды дам. Она словно вернулась в прошлое, в свои первые балы, когда все казалось прекрасным и удивительным, мир был сказкой, а мама постоянно одергивала ее: Этель, нельзя так широко улыбаться, Этель, порядочные девушки не смеются так громко… Будучи дамой без кавалера и спутников, Этель предпочла взять бокал игристого вина и отойти в сторонку, чтобы без помех рассматривать гостей и слушать разговоры. В конце концов, если ты одна, то скамеечки для пожилых дам и старых дев не такое уж плохое место – особенно с учетом того, что почти все они страдают мигренями и меланхолией. Этель планировала воспользоваться практическим советом купца.

Впрочем, разговоры в дамском кругу велись вовсе не о болезнях. На балу ждали человека, который недавно произвел настоящий фурор в свете.

– Да-да! – со знанием дела сказала леди настолько старая, что наверняка танцевала еще с дедушкой государя Ахонсо. – Он вернулся в столицу месяц назад. Мой супруг говорил, что его величество подписал этому бродяге отставку: дескать, ты слишком долго жил среди этих дикарей, пора и честь знать.

– Неужели принц Этьен все-таки приехал? – в глазах одной из девиц сверкнул алчный огонек: она готова была схватить этого принца и утащить неведомо куда. – Госпожа Алисия, правда ли, что он работал в разведке?

– Боже, как интересно! – защебетали остальные девицы и дамы. Госпожа Алисия важно кивнула.

– Мой супруг говорит, что принц много лет был главой южной резидентуры. Только вообразите: жил среди этих дикарей, они считали его за своего, а он работал на благо родины! И представьте, каково государю. Потерял троих сыновей, и четвертый бродит на краю погибели. Вообще-то, – госпожа Алисия понизила голос, придавая своим словам важности, – принц Этьен должен был вернуться еще три года назад. Но там произошло что-то чрезвычайно серьезное, и ему пришлось задержаться. Так сказал мой супруг.

– Он наверняка хорош собой, – мечтательно промолвила длинноносая девушка. Некрасивое лицо компенсировали бриллианты чистейшей воды: невеста была богатой, и приданое наверняка давали очень и очень солидное. Впрочем, танцевальная книжка девушки до сих пор была пуста.

– Неважно, хорош или нет, – весомо заметила одна из дам, до сих пор сохранявшая молчание. – Он принц, и этим все сказано…

Она на мгновение умолкла, глядя в сторону входа, а затем воскликнула:

– Господи, это он! Это точно он!

Все взгляды восторженно обратились к вошедшему мужчине – он был одет в парадный мундир с небольшой орденской планкой, его лицо было полностью скрыто маской, но то, как вокруг гостя увивался хозяин дома, говорило о том, что это и есть тот самый сын государя Ахонсо. Этель окинула скептическим взглядом его стройную фигуру с военной выправкой и подумала, что, пожалуй, позволит себе еще один бокал вина. Высокий гость не произвел на нее никакого впечатления. Замуж она не собиралась, кавалера не искала, а любви…