Текст книги "Берег тысячи звезд (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава 11. То, что позволено королю

Лефевр неторопливо брел по одной из центральных московских улиц, чье название скользнуло в памяти и не отложилось в ней – брел и думал, что в такой прогулке без сопровождающих есть совершенно определенное очарование и какая-то беззаботная легкость.

Он был королем, а у короля была свита. Вадим в последнее время таскался за ним чуть ли не в уборную: то ли пытался заслужить расположение, то ли боялся, что Лефевр отнимет у него ту смрадную иллюзию, которую Вадим считал жизнью. Все прочие холуи покойного Знаменского тоже были тут как тут, и иногда Лефевр испытывал искреннее и пылкое желание испепелить их всех к чертям собачьим, чтобы с ним осталась только Хельга – единственный человек, которому можно было безоговорочно доверять.

Город искрился и сверкал, переливаясь пригоршнями разноцветных огней. Город был сказочными чертогами мифических государей – набитый бесценными сокровищами, он зачаровывал и притягивал взгляд то к сияющим витринам, то к летящей неоновой тройке с лихим кучером, то к окутанным искрящейся паутинкой деревьям, то к яблокам новогодних шаров над входами в магазины.

Перед витриной одного из таких магазинов Лефевр и остановился: за прозрачным стеклом была елка, ее пышные искусственные ветви были унизаны золотым кружевом изящных игрушек – звезды, шарики, шишки, ангелы… Они были праздничными, но не аляповато-пошлыми. Почти такими же, какие отец однажды принес для юной Бригитты.

Тогда она плакала несколько дней подряд – родители ее лучшей подруги Ютты запретили той общаться с уродкой, и Бригитта, которая всегда очень горячо и болезненно переживала собственную некрасивость, заперлась в комнате, и ни мама, ни брат не могли ее утешить. А отец смог. Он купил на рынке небольшую пушистую сосенку, принес домой и украсил игрушками, сделанными под заказ у государевых мастеров.

Бригитта не хотела идти смотреть на сосенку, и тогда Лефевр сгреб сестру в охапку и вынес в гостиную – а там Бригитта замерла, глядя на маленькие огни свечек и сияние позолоченного стекла, и по ее щекам по-прежнему струились слезы. Но теперь она плакала от счастья.

Интересно, впишутся ли в картину мира Хельги такие елочные игрушки? Или же она скажет, что это слишком пошло и буржуазно?

Лефевр купил огромную коробку елочных игрушек по безобразно высокой цене. Продавщица, худенькая, стильная и без единой мысли в голове, что-то говорила про уникальную ручную работу и единичный экземпляр, и в ее голосе было четкое осознание собственной принадлежности к сверкающему миру богатых и достойных. Расплатившись карточкой Знаменского, Лефевр заметил, что девушка с брезгливостью посмотрела в сторону парочки, рассматривавшей новогодние подарки со скидкой, и произнес:

– Танечка, ты снимаешь комнату в Химках и каждый день мотаешься туда-сюда. Твой айфон куплен в кредит, а желудок болит из-за плохой еды. Ты все надеешься, что на твое декольте клюнет олигарх, а он никак не клюет. И этот браслет, который тебе подарил арт-директор, не золотой. Не стоит так его демонстрировать.

Напарница Танечки замерла возле прилавка-как и сама Танечка. Они смотрели на Лефевра с одинаково ошарашенным выражением. Лефевр одарил их очаровательной улыбкой и сказал:

– Так что напрасно ты относишься к другим с таким высокомерием. Ты ничуть не лучше и не выше.

Еще мгновение он наслаждался покрасневшим личиком Танечки, на котором сейчас отражалась целая палитра самых невероятных чувств, а затем взял коробку и вышел. Уже в спину ему понеслась эмоциональная и грубая ругань вперемешку со слезами; Лефевр усмехнулся, покачал головой и вдруг замер, узнав среди гуляющих горожан того самого человека, которого видел в воспоминаниях Хельги.

В нем не было ничего необычного. Абсолютно ничего. Молодой мужчина в зимней куртке, с несколькими подарочными пакетами в руках, должно быть, вышел на предпраздничный поход по магазинам. Наверняка у него много близких людей, которых ему хочется порадовать. Глядя на него, нельзя было и подумать, что он подбирает девушек, путешествующих автостопом, а потом насилует их на болотах.

Сперва Лефевр подумал, что ошибся. Некоторое время он незаметно следовал за мужчиной в куртке, пока не сумел наладить контакт с его сознанием и выцепить имя «Борис». Дальше уже было проще. Борис оказался весьма успешным торговым представителем крупного холдинга – благодаря этому он имел разъездную работу и возможность для маленьких приятных развлечений. Лефевру пришлось покопаться в его памяти, чтобы дорыться до того момента, когда на обочине дороги Борис увидел Хельгу – юную путешественницу, которая еще не знала, что ее ждет через четверть часа.

Уже потом, анализируя события этого вечера, Лефевр понял, что действовал не сам – это Король Севера, живший в нем, поднял его руку и метнул в голову Бориса одно из местных боевых заклинаний. Кажется, оно называлось Хаармин, Лефевр не запомнил в точности – важнее было то, что заклинание вызывало кровоизлияние в мозг и быструю смерть. Борис рухнул на тротуар, выронив пакеты с подарками и еще не понимая, что умирает, а Лефевр обошел его и, встав поодаль, возле очередной сияющей витрины, стал смотреть, как вокруг Бориса суетятся зеваки. Кто-то кричал, что человеку плохо и требовал вызвать скорую, кто-то снимал происходящее на телефон, а Лефевр, который по сути своей был весьма миролюбивым человеком и не убивал без серьезной причины, понял, что полностью слился с Королем Севера, иррациональной и жестокой силой природы.

И это ему нравилось.

В витрине Лефевр видел свое отражение – туманный силуэт с темными провалами на месте глаз и с золотым обручем на голове. А потом – он и сам не понял, как это получилось – витрина превратилась в зеркало. Старое зеркало в потемневшей раме с россыпью темных пятнышек в правой нижней части стекла.

В зеркале отражалась крошечная комната с аскетической, почти убогой меблировкой и – на миг Лефевр перестал дышать – Алита. Печальная, уставшая, она сидела на полу возле кровати, держала в руках глыбу разрыв-камня и сложенный вчетверо лист бумаги. Должно быть, письмо.

Лефевр смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд. Он бы все отдал, лишь бы дотронуться. Прикоснуться к этим рассыпавшимся каштановым прядям, веснушкам на скулах, тонким белым пальцам.

Он бы и себя отдал – да некому было.

Но Алита, должно быть, почувствовала его взгляд. Поднявшись с пола и взяв светильник, она медленно подошла к зеркалу, и Лефевр замер, боясь спугнуть, разрушить возникшую связь неосторожным движением. Несколько минут Алита всматривалась в свое отражение и постепенно надежда на ее лице сменилась разочарованием.

– Кто там? – он не услышал, прочел по губам. – Огюст-Эжен, это ты?

На мгновение Лефевр окаменел, застыл, лишившись способности и двигаться, и думать – а потом Алита подняла руку и прикоснулась к зеркалу, и вот тогда он рванулся к ней, прорубаясь сквозь колючие пласты пространства и не понимая, что делает.

Лефевр пришел в себя в тот момент, когда витрина, возле которой он стоял, взорвалась и рассыпалась по тротуару звенящим золотым ливнем. Опомнившись, Лефевр отступил назад, со странной отстраненностью глядя, как скачут по мостовой стеклянные брызги, как визжит миловидная барышня, прижимая к лицу окровавленные ладони, как испуганные продавщицы выглядывают из магазина, не понимая, что произошло. Кто-то среди прохожих упомянул теракт.

Вздохнув, Лефевр медленно отошел в сторону и опустился на скамью. Тихонько, сама по себе, пришла мысль о смартфоне во внутреннем кармане пальто, о том, что надо позвонить Хельге.

Она сняла трубку сразу, словно ждала звонка. На заднем плане играла этническая музыка – наверняка Хельга сидела в каком-нибудь антикафе, пила кроваво-красный каркаде и писала стихи на салфетках. Или заваривала кофе по невероятно сложному рецепту.

– Привет, – сказал Лефевр. – Где ты?

– На Нижней Первомайской, – ответила Хельга и встревоженно спросила: – Жень, что случилось?

– Скинь мне точный адрес, – попросил Лефевр. Только сейчас он понял, насколько устал. – Я приеду.

***

В ожидании Лефевра Хельга успела несколько раз заварить себе прекрасного чаю на кухне антикафе и употребить его с шоколадным печеньем, посмотреть веселые авторские мультфильмы о приключениях забавного бегемота и поиграть в настольный хоккей с долговязым пареньком по прозвищу Джекоб. Он был не против продолжить общение, но тут в антикафе появился Лефевр, и Джекоб дал задний ход, не желая впрягаться в конкурентную борьбу. Хельга ничуть об этом не пожалела: парень показался ей вялым и не слишком инициативным.

Игрушки привели ее в полный восторг. Хельга подумывала притащить в свою комнату маленькую елку, но теперь ей пришла в голову совершенно потрясающая идея нарядить одну из сосен на участке перед особняком Знаменского и каждый вечер зажигать на ней гирлянду.

– Будет здорово, – согласился Лефевр. Хельга все больше напоминала ему Бригитту – сестра умела искренне радоваться мелочам и находила что-то особенное даже в самых привычных вещах и делах. – Знаешь, я тут… – он помедлил, а потом все-таки сказал: – встретил того типа, который тогда увез тебя в камыши.

Хельга не изменилась в лице – просто изящная звезда с витыми лучами запрыгала в ее пальцах.

– И что ты с ним сделал? – еле слышно спросила она. Лефевр откинулся на спинку дивана, вытянул ноги и закрыл глаза. Усталость буквально вибрировала в каждой клетке его тела.

– Ничего, – ответил он. – Ровным счетом ничего. А Король Севера убил его.

Кажется, Хельга ахнула – звук, сорвавшийся с ее губ, оказался настолько тихим, что Лефевр не был уверен, что слышал его вообще. Некоторое время он сидел молча и неподвижно, а потом закрыл глаза и посмотрел на Хельгу. Она по-прежнему крутила в пальцах игрушку, но теперь по ее щекам медленно стекали слезы – те самые, тяжелые, которые никогда не приносят облегчения.

– Жень, мне страшно, – промолвила Хельга. – Мне за тебя страшно. Потому что тот парень… ну, он заслужил. Понимаешь, я всегда подозревала, что не меня одну он вот так… уж очень все отлаженно у него вышло. Как конвейер. То есть… – она шмыгнула носом и жестко добавила: – Туда ему и дорога. Но вот ты…

– Что «я»?

– Ты убил человека, Жень. Ты меняешься, – Хельга подняла голову и посмотрела на Лефевра с такой искренней горечью, что у него заныл висок. – И ты меняешься далеко не в лучшую сторону.

– Мне приходилось убивать раньше, – сказал Лефевр, и ему показалось, что он извиняется. Он смутился, и чувство неловкости усилилось. – Причем неоднократно.

– Я не знаю, как было раньше, – хмуро откликнулась Хельга. – Но Знаменского ты убил случайно. Ты не хотел его смерти, так вышло.

Лефевр кивнул.

– А смерти этого Бориса я хотел, да, – признался он. – Король Севера это очень большая и в целом иррациональная сила. Но ты права, не все следует валить на него. Потому что я не оставлю в живых ту сволочь, которая ранит моих близких. Я, Огюст-Эжен Лефевр. Не он.

Некоторое время Хельга молчала, а потом смахнула слезы и спросила:

– Хочешь чаю, Жень? Тут клевый чай.

Лефевр кивнул и, когда Хельга положила игрушки в коробку и отправилась на кухню, подумал, что он от всей души признателен ей за такую смену темы.

Чай действительно оказался вкусным – сделав несколько глотков, Лефевр почувствовал, как вся тяжесть вечера медленно утекает прочь. Хельга задумчиво рассматривала узор на коробке с игрушками (Танечка уверяла, что это причудливое переплетение снежинок собственноручно нарисовал какой-то модный московский художник), а потом сказала:

– Знаешь, я часто думала о том, что буду делать, если снова его встречу, – Лефевр прекрасно понял о ком идет речь, кивнул, и Хельга продолжала: – И в итоге поняла, что сама не справлюсь. Ни за что. То есть, я представляла, что задушу его. Например. И в ту же минуту боялась – понимаешь, боялась даже мыслей.

– Теперь нечего бояться, – произнес Лефевр. – Все кончено.

Хельга помолчала, перекатывая в ладонях кружку с чаем, и еле слышно промолвила:

– Спасибо.

Некоторое время они сидели, не говоря ни слова. В соседнем зале мягко играла этническая музыка. Долговязый паренек, расположившийся в дальнем углу и лениво игравший в какую-то игрушку в своем смартфоне, периодически бросал на Хельгу странные взгляды. То ли равнодушие, то ли все-таки глухой интерес, подумал Лефевр и признался:

– Мне не нравится то, кем я становлюсь. Это в самом деле жутко.

Хельга поежилась, повела плечами так, словно спину лизнул ледяной ветер.

– Еще бы, Жень. Как вспомню тот полет, так душа в пятки.

Помедлив, Лефевр рассказал Хельге о том, как увидел Алиту, и как рухнула витрина – все это произошло почти сразу же после убийства, когда Король Севера практически полностью занимал его разум. Хельга внимательно слушала, напряженно постукивая пальцами по кружке, и колокольчик на одном из ее бесчисленных браслетов нервно позвякивал, словно ему не нравились ни слова Лефевра, ни он сам. Лефевр мог его понять: в этот миг он и сам себя не любил.

– Одним словом, получается, что Король Севера, вошедший в полную силу, способен пройти между мирами, – завершил он свой рассказ. – Недаром же Знаменский обещал открыть мне врата, помнишь? Он не знал, как это делается, я имею в виду, детально. Но подозревал, что такая возможность есть. Умел же открывать зеркала… – Хельга едва заметно качнула головой, и Лефевр сказал: – Но получается, для этого мне надо стать окончательным и бесповоротным мерзавцем. И я уже стою на этом пути.

– Ты говорил, что готов на все, чтобы вернуться домой, – спокойно сказала Хельга, но по сусальному золоту ее ауры поплыли голубые волны тревоги. Она вспомнила ужин со Знаменским и то, с каким равнодушием Лефевр тогда взял в руки нож. – Жень, в конце концов, ты уже здесь главный. И если у тебя есть шанс…

Она осторожно поставила опустевшую кружку на пол рядом с диваном и провела по лицу ладонями, словно пыталась стереть какую-то раздражающую паутинку.

– Если тебе нужен мой совет, то я его не дам, – промолвила Хельга. – Просто потому, что не знаю. Но я помогу тебе, что бы ты ни решил делать.

Лефевр благодарно улыбнулся и погладил ее по запястью. Колокольчик снова звякнул, но уже не сварливо, а дружелюбно.

– Именно это мне и нужно, – сказал Лефевр и сжал руку Хельги. – Спасибо.

Когда администратор вошла в зал, чтобы сказать девушке-хиппи о том, что оплаченное время закончилось, то увидела, что диванчик, облюбованный гостьей и ее спутником, пуст. Одна из кружек стояла на полу, вторая была брошена и сейчас разливала остатки чая на дорогое покрывало золотистого цвета. Выругавшись сквозь зубы – покрывало придется нести в химчистку, а деньги, разумеется, вычтут из ее зарплаты – девушка не сразу поняла, что в зале холодно. Сейчас здесь царил не тот бодрящий легкий морозец, который врывается в теплую комнату, стоит открыть форточку – зал был полон той мертвящей стужей, которая навевает тоскливые мысли о дальних безжизненных краях, где все укутано снегами, и нет ничего, кроме смерти. Сейчас даже музыка и голоса из соседних залов и кабинетов казались ненастоящими, искусственными, несуществующими.

Администратору на мгновение показалось, что она сейчас завизжит от ужаса. Сорвав покрывало с дивана, она выбежала к своей стойке в прихожей и только там смогла отдышаться и взять себя в руки.

– Свет, ты там что, окно открыла? – спросила напарница, сосредоточенно составлявшая график дежурств на новогодних каникулах.

Света попробовала улыбнуться, но улыбки не получилось.

***

Кругом была метель, и ничего, кроме метели. Снежинки собирались в стаю, вырываясь то снизу, то сверху, и вихри, сложенные из них, сплетались в причудливые фигуры. Кажется, Хельга забыла, как дышать, и лишилась опоры. Ей чудилось, что она летит куда-то в этом снежном вихре – а через мгновение она понимала, что сидит на ледяной скамье, вцепившись застывшими посеревшими пальцами в чей-то шершавый рукав.

Король Севера теперь не имел ничего общего с человеком, который четверть часа назад подарил Хельге коробку с елочными игрушками. У него не было ни лица, ни сколь-нибудь определенного облика – рядом с Хельгой сидела тень, наполненная непроницаемой, запредельной чернотой, и ее неровные очертания, лишенные четких границ, перетекали в метель: Король Севера был тьмой и вихрем.

Зато тех, кто влек их сани, Хельга видела очень отчетливо. Призраки, которых охаживало снежными плетьми, имели собственные лица с раззявленными воющими ртами – в одном из тех, кто мчался с краю, Хельга узнала Бориса-из-камышей. Он то и дело падал, срываясь куда-то вниз, во тьму, и тотчас же чья-то незримая рука выдергивала его обратно, в строй таких же воющих теней.

«Не бойся, – мысль, возникшая в ее голове, была такой же ледяной, как и мир, через который летели сани. – Это страшно только сначала. Посмотри вниз».

Хельга меньше всего хотела смотреть вниз, но незримая студеная рука мягко толкнула ее в затылок, принуждая наклониться, и Хельга увидела, что сани летят над сверкающими огнями огромного города. Кажется, она увидела даже людей на улицах – крошечных человечков с подарочными пакетами, человечки готовились встречать новый год, верили в будущее счастье, и никто не замечал летящих саней Короля Севера.

– Нравится? – спросили откуда-то сверху.

– Нравится, – откликнулась завороженная полетом Хельга. И мороз вроде бы отступил – теперь она почти не чувствовала его острых стылых укусов. А потом сани поднялись вверх, и Хельга поняла, что и праздничный город, и сверкающие снега вокруг него, и темно-синее небо, усыпанное звездами, были огромным шаром, удивительной елочной игрушкой, парившей в безбрежном темно-синем океане вместе с другими шарами.

Они были разными, очень разными. Одни наполнял жидкий алый огонь, и чудилось, что шары вот-вот взорвутся. Другие были светло-зелеными, от них веяло запахом молодой травы – в них только-только зародилась жизнь. А в третьих жизнь уже кипела огнями, железом и паром и стремилась вырваться за пределы собственной хрупкой сферы.

«Я, наверно, умерла, – подумала Хельга. – Ведь не может быть такого на самом деле…»

А потом она увидела маленькую золотую рыбку – легкую, игривую, прыгающую на волнах. И тогда Хельге стало ясно, что не существует никакой магии самой по себе. Все волшебство во всех мирах зависело от этого всемогущего существа, которое по прихоти выбрало форму маленькой рыбки с длинными плавниками. Хельга ведь уже видела ее: однажды она ходила на рыбалку с приятелями по литературному клубу, и Саня Хоменко, писавший очень плохие стихи и громогласно читавший их везде, где находились свободные уши, поймал именно эту рыбку. Хельга тогда взяла ее, подержала в ладонях и выпустила обратно в озеро – и вот теперь рыбка, одарившая кусочком волшебства свою спасительницу, вернулась.

Она несла чудеса и была чудом.

И стон, который донесся откуда-то сзади, еще раз подтвердил: все волшебство всех миров было именно в ней.

Хельга обернулась и увидела Короля Севера во всем его ужасающем величии. Он пришел из самых темных мест мира, его сани летели сквозь стылый мрак, мимо озер, покрытых черным льдом, мимо бескрайних безжизненных лесов, мимо мертвых деревень и погостов. Он был тем, кто появляется в самые страшные, самые мрачные ночи года и требует кровавых жертв.

Он смотрел, как рыбка скачет от одного шара к другому, и в лице, сложенном из снежных вихрей, не было ничего, кроме боли.

Рыбка еще раз ударила хвостом и нырнула в один из шаров – темно-зеленый, наполненный светом и жизнью.

– И свет во тьме светит, – проговорила Хельга, не зная, кто вложил в нее эти слова, и почему именно сейчас они так важны. – И тьма не объяла его.

Призраки, влекущие сани, взвыли от ужаса, метель взвилась и хлестнула Хельгу по лицу, и все растаяло – шары миров, безбрежный океан, темная бездна вод, сани и Король Севера. Ничего не стало. И Хельга увидела, что стоит на расчищенной дорожке, ведущей к дому Знаменского, и фонари бросают искрящиеся медовые отблески света на сугробы. Откуда-то доносилась музыка – рояль и скрипка.

Лефевр лежал на дорожке, и из-под его распахнутого темного пальто медленно растекалась лужа черной вязкой жидкости, наполненная тусклым сиянием. Его лицо, запрокинутое к луне, было осунувшимся и бледным, и в глазах, слепо смотревших вверх, плескалось ледяное расплавленное серебро.

Кажется, Хельга заорала. Кажется, правая рука Лефевра судорожно заскребла по фигурным плиткам дорожки.

Музыка оборвалась, и из дома выбежал Вадим – по-простому, в майке и шортах. Увидев тело хозяина и ревущую Хельгу, он на мгновение замер, а затем приказал:

– Рот закрой. Сейчас сюда весь поселок сбежится.

– Он жив? – еле слышно спросила Хельга, боясь услышать ответ. Вадим с необычной легкостью, словно каждый день ворочал людей на две головы выше себя, поднял Лефевра и, закинув его руку себе за плечо, потащил к дому. Так выпивохи будут тащить приятеля, не рассчитавшего силы.

– Жив, – бросил он на ходу. – Пошли, поможешь.

***

– Я вас не вижу, – глухо произнес Лефевр. Его ресницы и брови покрывал иней, и глаза были полны той сверкающей белизной расплавленного серебра, которая так испугала Хельгу во дворе. Она села рядом с ним на кровать и взяла его за руку – ледяную, тяжелую, словно вырезанную из камня.

– Жень, я тут, – сказала Хельга. – Я тут, я с тобой.

Ледяные пальцы дрогнули.

– Как ты? – прошелестел голос Лефевра, невольно напоминая о шорохе опавшей листвы, которую занесло ветром в давно покинутый дом. – С тобой все нормально?

Хельга прислушалась к себе. Вроде все было как всегда, и хвост не вырос.

– Да, Жень. Все хорошо.

– Это должно пройти через пару часов, – подал голос Вадим. Он стоял в углу, почти полностью скрытый тенью. – Со Знаменским такое было. Он рассказывал.

– Я попробовал пойти за ней, – Лефевр смотрел в пустоту, но Хельга знала, что он обращается именно к ней. – Рыба. Она нырнула в мой родной мир, и я попробовал пойти за ней, – голос сорвался в хриплый шепот, и Хельга едва различила слова: – и не сумел. Сил не хватило. Думал, что хватит, а оказалось…

Хельга поняла, что он имеет в виду. В конце концов, она сама все видела. Лефевр ведь почти растворился в Короле Севера, почти стал безумной чудовищной силой из темных мест мира – если бы он смог завершить превращение, то вернулся бы домой.

Но Лефевр сопротивлялся. Он действительно думал, что готов на все ради возвращения в родной мир – но не мог переступить через себя, и Хельга невольно этому радовалась.

– Женька, – сказала она. – Ты ведь хороший человек. Ну не надо, не становись ты этой мразью. Должен же быть другой способ, Жень. Артефакты эти… мы ведь только начали работу.

Лефевр едва заметно улыбнулся. Из левой глазницы вытекла капля, пробежала по щеке.

– Я устал, – признался он. – Устал и не знаю, за что хвататься и что делать.

– Тогда, может, сделать паузу? – снова напомнил о себе Вадим. – Заняться чем-то, помимо поисков?

Хельга терпеть не могла Вадима, но сейчас признала в его словах определенную правоту. Ледяная слепота в глазах Лефевра медленно таяла, и Хельге хотелось надеяться, что Король Севера не вернется. Во всяком случае, не сегодня и не завтра.

Может быть, мне пора вообще отказаться от поисков, услышала Хельга чужой голос в своей голове. Интонации Короля Севера сейчас были легкими, почти незаметными. Может быть, мне надо просто жить дальше. Потому что если я вернусь таким, то это никому не принесет добра.

Я не знаю, подумала Хельга, глядя, как талая вода сбегает по щекам Лефевра. Закоченевшая рука в ее ладонях постепенно наполнялась живым теплом. Но я приму любое твое решение и во всем тебе помогу.

Фанатизм, любая страсть, доведенная до крайности, еще никогда и никого не привел к хорошему. Хельга прекрасно это понимала – понимал и Лефевр. Чужое присутствие в мыслях исчезло, и она вздохнула с облегчением. Иногда надо просто отдохнуть и очистить разум, чтобы он неожиданно понял, куда двигаться дальше. Эта ясность, легкая и открытая, приходит всегда, и нужно только подождать.

– Наш с тобой артефакт увеличивает силу мага, – осторожно освободив руку, Лефевр провел ладонями по лицу, смахивая талую воду. – Но этого недостаточно… Знаешь, ты прав, Вадим, – внезапно обратился он к упырю в углу. – Пожалуй, я сделаю паузу.

Вадим выступил из тени и удовлетворенно кивнул. Отчего-то у него был очень довольный, сытый вид.

– Вот и правильно, – мягко сказал он. – Тем более, у нас есть дела, которые настоятельно требуют вашего внимания.

Лефевр вопросительно поднял левую бровь, и Вадим поспешил объяснить:

– К вам на прием очень хочет прийти человек.

***

Почти все в этом мире верили в магию – но большинство из тех, кто верил, обходился обращением к гадалкам, которые печатали объявления в газетах, либо ездили на дальние выселки к пройдошливым старушкам, гордо именовавшим себя ведуньями. Лефевр заглянул в воспоминания Знаменского и нашел эпизод, когда бывший владыка магов лично съездил к одной такой оборотистой бабушке, и та живо и ловко сняла с него несуществующую порчу и приворожила Анжелину Джоли – ну что делать, не смотрела бабушка телевизор. Все друзья и знакомые Знаменского просто животики надорвали, когда он рассказывал о том, как бросил заклинание и приподнял угол колдуньиного дома.

Так потом и оставил, набекрень.

Но если человек добирался до кого-то из настоящих магов, и тем более, до их главы, то было ясно, что дела его не просто плохи – они ужасны.

Лефевр назначил встречу на следующий день, в центральном офисе, и девушка, которая прилетела аж из Красноярска, изумленно озиралась по сторонам, когда Вадим провожал ее к кабинету шефа. Видимо, она ожидала чего-то другого – но никак не охраны, камер наблюдения и молчаливого ассистента, который вежливо открыл перед ней дверь и сказал:

– Евгений Андреевич, к вам Мария Анисимова.

Лефевр, стоявший у окна, обернулся и кивнул – девушка прошла в кабинет и замерла, не зная, что делать дальше. Она была невысокого роста, очень худая, под глазами чернели тени усталости и долгих бессонных ночей. Она была похожа на ребенка.

– Вы присаживайтесь, – мягко сказал Лефевр. – В ногах правды нет.

Мария послушно опустилась в кресло и еле слышно промолвила:

– Здравствуйте…

Потом она умолкла, и Лефевр, скользнув взглядом по ее ауре, понял, что она боится. И его, и того, что он не сможет помочь, а тогда весь долгий путь, который она прошла, собирая по крупинкам информацию о настоящих магах, окажется напрасным и никому не нужным.

– Не надо так бояться, – доброжелательно произнес Лефевр, мысленно приглаживая ее ауру и успокаивая. – Я не кусаюсь. Рассказывайте, что у вас случилось.

Мария шмыгнула носом и негромко ответила:

– Мой ребенок, – она нервно расстегнула сумочку и достала стопку фотографий, но не протянула Лефевру, а просто сжала в руках. На снимках был мальчик, темноволосый и темноглазый, очень на нее похожий. – Понимаете, ему нужна пересадка сердца. А у нас в стране не делают, – Мария смахнула набежавшие слезы и умолкла. Лефевр с горечью подумал, что она не умеет просить. Никогда и ни о чем не просила, и вот теперь понимает, что стоит с протянутой рукой и не может подобрать нужных слов.

– Давайте, я расскажу за вас, – Лефевр сел за стол и принялся задумчиво крутить ручку Знаменского: тяжелую, золотую. На Марию он старался не смотреть: каждый его взгляд она ощущала как пощечину. – Вам нужно лететь в Индию на пересадку. Но клиника выставила неподъемный счет. Конечно, вы обратились ко всем, к кому смогли. Фонды, пожертвования… это все крохи. А время идет, и врач вчера сказала, что вашему Диме будет только хуже.

Когда он назвал имя, Мария встрепенулась и посмотрела на него с ужасом и надеждой. Теперь она окончательно поняла, что все-таки попала туда, куда нужно.

– Скажу честно, что я никогда не работал с детьми, – с искренним сожалением вздохнул Лефевр, и Мария вздрогнула, словно он ее ударил. – Но давайте попробуем. Если не получится, я просто оплачу вашу поездку. Идет?

– Вы… что? – Мария смотрела на него так, словно никак не могла понять, о чем он говорит. Лефевр ободряюще улыбнулся.

– Да не тряситесь вы так. Справимся. Где мальчик?

– В гостинице, с моей мамой, – пролепетала Мария. Она смотрела с ужасом и надеждой, и пальцы, сжимавшие фотографии, дрожали. Лефевр отложил ручку и поднялся.

– А тогда поедем. Что время-то терять?

Она заговорила в машине. Вадим подчеркнуто внимательно смотрел на дорогу, делая вид, что не слушает, но по тому, как иногда вздрагивали уголки его губ, Лефевр понимал, что он крайне заинтересован в рассказе. Упырь был голоден, а история чужого горя давала ему хотя бы иллюзию сытости. Лефевру невольно хотелось дать ему тычка – за это голодное внимание, за то, что он наслаждался.

– Пашка ушел сразу, как только мы узнали, что все плохо. Что надо сделать очень много, что… короче, он ушел. Мы поехали с Димой в больницу, а когда вернулись, его уже не было. Я его год не видела. Ни Пашку, ни алиментов. А свекровь сказала, что я сама виновата, раз больного ребенка родила. И нечего его на них вешать. Словно я вешала…

Фотографии давно вернулись в ее сумочку, но Лефевр прекрасно видел, что на них изображено. Дима на качелях, Дима в обнимку с огромным игрушечным динозавром, Дима с мамой и бабушкой… Он представил, что этот крошечный большеглазый мальчик, похожий на хрупкую фарфоровую куклу мог бы быть его с Алитой сыном.

– Он появится, – подал голос Вадим, сворачивая с шумной многолюдной улицы. Из спокойного вышколенного помощника крупной шишки Вадим снова стал рубахой-парнем со двора. – Типа «я ж уходил от больного, а теперь он здоровый». Всегда такие приходят, когда шухер закончится.

– Вы тоже волшебник? – недоверчиво спросила Мария. Вадим криво ухмыльнулся.

– Я просто жизни понюхал побольше вашего. Видал таких.

Лефевр не мог не признать его правоту. Мария как-то отстраненно кивнула и продолжала:

– Я правда обошла всех, кого смогла. Помогали, конечно. Но сейчас кризис, людям самим есть нечего, – она отвернулась и добавила, изо всех сил стараясь скрыть слезы: – Кому чужой ребенок нужен… Он отцу родному не нужен.

Лефевр попробовал ободряюще улыбнуться и дотронулся до ее колена, обтянутого простенькими старыми джинсами.

– Мы попробуем, – сказал он.

Мария с сыном и матерью остановилась в хостеле на окраине, настолько нищем и занюханном, что там даже стойки администрации не было. В почившей в бозе «Паре тапок» было намного цивильнее, подумал Лефевр, шагая за Марией по мрачному коридору мимо обшарпанных дверей. Вадима он с собой не взял, приказав тому метнуться в детский магазин и закупить все, что может понадобиться трехлетнему мальчику для новой жизни, начиная с одежды и заканчивая игрушечными динозаврами. Ему хотелось надеяться, что у маленького Димы эта новая жизнь будет. Очень хотелось.