Текст книги "Сильверсмит (ЛП)"

Автор книги: Л. Дж. Кларен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

– Ты в порядке, – повторил он снова может, мне, а может, себе. Еще один украденный, быстрый поцелуй в мой лоб. Потом он осторожно уложил меня и снял куртку. Сложил ее так, чтобы чистая подкладка оказалась снаружи, и подсунул под мою голову. – Не двигайся.

Я послушалась, глядя вверх в серое небо вечерних сумерек, считая вдохи. Когда он вернулся, на коленях рядом с ним был сверток бинтов и фляга. Он протянул мне руку, и я сжала ее, когда ледяная вода обожгла рану. Стиснула зубы, но не издала ни звука. Он просунул ладонь под спину, чтобы приподнять меня и обернуть бинт вокруг туловища.

Я попыталась дотронуться до его раненого плеча.

– А твоя рука?

– Да пошла она, моя рука, – буркнул он и прижал мои пальцы к губам, целуя костяшки.

Несмотря на пылающий прут боли в боку, внутри меня вспыхнуло то самое беспомощное, тихое трепетание.

– С нашей лошадью все в порядке? – спросила я, лишь бы отвлечься.

– Нет, – он осторожно обернул вокруг моего торса еще один виток бинта. – Стрелы были ядовитые. Я успел вытащить свою достаточно быстро, но она… – короткий взгляд метнулся туда, где она лежала, и он покачал головой. – Ее ранило дважды, в плечо и в шею, – еще несколько оборотов ткани вокруг моей талии, и он закончил. – Пока что этого хватит, – он опустил подол свитера, чтобы прикрыть повязку. – К востоку отсюда, в нескольких часах ходьбы, есть хижина. В это время года там никого не бывает. Не так далеко, как я рассчитывал пройти сегодня, но там безопасно, сможем передохнуть.

С его помощью я поднялась и, прихрамывая, подошла к черной кобыле. Наши сумки все еще висели на седле.

Ее глаза были закрыты и спокойны, словно она просто спала, но сильная грудь больше не поднималась и не опускалась, из ноздрей не вырывалось облачко дыхания. Кровь струилась из ран, мерцая в холодном воздухе.

– Она сильно страдала?

– От первых попаданий – да, – он крепко удерживал меня за локоть, пока я опускалась рядом с ней. – Но потом уснула. Яд остановил сердце. Она ушла тихо.

Щеки мои были мокрыми от слез. Я смотрела на длинное, мощное тело существа, когда-то дикого и свободного, всегда буду помнить те короткие мгновения, что она подарила мне. Каждый раз в мечтах о свободе, я буду думать о ней. Несправедливо, что она покинула этот мир ни с чем, после всего, что подарила.

– Что тебе нужно? – спросил он, заметив, как я ищу глазами свой мешок.

– Моя сумка, – промерзшая земля хрустнула, когда он пошел за ней. – Внутри есть одеяло – фиолетовое с бордовым.

Он потянулся через тело кобылы, открыл сумку и достал покрывало.

– Это из твоего дома, из Уоррича, – он опустился рядом, передавая мне ткань.

– Не знаю, был ли он когда-нибудь моим домом, – я развернула одеяло и укрыла им голову и шею лошади. – Это глупо? Просто… – я всхлипнула, хватая воздух рваными вдохами, – оно было нашим с Олли. Я просто хочу, чтобы оно осталось ей.

– Нет, – он вплел свои шершавые, теплые пальцы в мои спутанные волосы и поцеловал меня в макушку. – Не глупо, Элла.

Я положила ладонь ей на бок, сдержала слезы и прошептала:

– Да будет бег твой легок на земле богов.

А про себя добавила: и пусть Солтум, бог зверей, услышит меня и передаст ей мои слова, где бы она ни была. Пусть бежит без оков за нас обеих.

Я повернулась, чтобы подняться, опираясь на его крепкую руку.

– Не знаю, как долго смогу идти.

– Мы не будем это проверять.

Земля ушла из-под ног, и я оказалась у него на руках.

Глава 26

Ариэлла

Я не знаю, как долго он нес меня. Часы, может быть. Обжигающая боль над бедром мешала мне держаться в сознании, а хруст гравия и земли под его тяжелыми шагами убаюкивал, заставляя проваливаться в сон.

Когда мы добрались до хижины, вокруг была сплошная темнота, только яркие звезды и растущая луна освещали ночное небо.

Он разбудил меня своим низким, спокойным голосом:

– Мы пришли.

Крыльцо скрипело и стонало под нашим весом. Вся хижина задрожала от грубой силы его пинка по двери, та со звоном ударилась о стену, и он перенес меня через порог.

– Это было обязательно? – я поморщилась от боли, вызванной собственной усмешкой.

– У меня не было свободных рук, – в темноте на его лице мелькнула тень улыбки.

– Чей это дом? – спросила я, осматриваясь. Домик был чистым и маленьким: кухонный уголок, двуспальная кровать, чугунная ванна, туалет и ручной насос у раковины.

– Семьи Даймонда, – ответил он, усаживая меня на кровать. – Никто нас здесь не найдет.

– Даймонд – твой кузен, – я сжалась от боли, когда он поддержал меня за ребра. – Значит, все-таки это дом твоей семьи?

Он усмехнулся, присев передо мной на одно колено.

– Дальний кузен.

Прежде чем я успела возразить, он уже развязывал шнурки на моих ботинках, потом снял шерстяные носки. Я подняла взгляд и увидела напротив нас большое зеркало, прислоненное к стене. Пыльное, но достаточно чистое, чтобы видеть отражение. И его отражение… было тем еще зрелищем. Он стоял на коленях, голову склонил, будто в смирении перед мимолетным спасением, которого жаждал всей душой.

– Не думала, что увижу тебя на коленях столько раз за один день, – тихо пошутила я. – Такой могущественный воин, преклонивший колени перед слабой королевой.

Он замер, держа ладони на задней стороне моих ног.

– Ты даже не представляешь, как легко заставляешь меня пасть на колени, – произнес он глухо. Его пальцы скользнули по коже моих икр вверх, к чувствительной ямке под коленом, и обратно вниз. – Ты – мечта.

Он поднял правую руку, коснулся моей щеки и провел пальцем от линии челюсти к губам, раздвигая их большим пальцем.

– Мне не попасть в рай, – прошептал он, – но я молю богов быть милостивыми и отправить меня туда, где я смогу видеть тебя. Только тебя, – его пальцы запутались в моих волосах. – Потому что если я не смогу смотреть на тебя в вечности, пусть моя душа просто перестанет существовать. Ты самое восхитительное создание на этом свете.

Мое лицо исказилось от непонимания – как он может шептать такие слова, когда его сердце все еще принадлежит жене? И все же я выдавила из себя, сквозь сжавшееся горло и боль в груди:

– Столько сладких слов, и все равно не поцелуешь меня?

Он покачал головой с глазами, полными сожаления.

– Я же сказал, почему.

Да. Потому что не сможет остановиться. Для меня это звучало как слабое оправдание, но если для него этого было достаточно – мне оставалось лишь уважать его выбор. По крайней мере, попытаться.

Я опустила его руки со своего лица, стараясь не смотреть на то разочарование, которое сама же ему причинила. Отвела взгляд в зеркало и пожалела. Раньше я слишком была сосредоточена на нем, чтобы заметить, сколько крови покрывает мои руки, волосы, лицо, шею. Кровь мужчины, которого я убила.

Красное. Так много красного.

– Мне нужна ванна, – мой голос стал глухим, ледяным. – Смыть это.

Ровное дыхание сорвалось на прерывистые вдохи. Я указала на свое отражение:

– Мне нужно это смыть.

Он посмотрел на чугунную ванну в углу, потом снова на меня.

– Тебе нельзя мочить рану, она еще свежая.

– Мне… плевать. Мне нужно избавиться от этого. От крови.

Он обернулся, подошел к ванне и схватил губку со стола рядом. Потом подтащил к ванне ведро и наполнил его водой.

– Раздевайся, – сказал он, открыв ящик маленького шкафа и бросив мне четыре чистых полотенца. – Два постели под себя, остальными укройся. Ложись.

– Что? – я сглотнула.

– Сними одежду, Элла, и ложись.

– Что? – переспросила, сдавленно. – Что ты собираешься делать?

– Смыть с тебя кровь, – спокойно ответил он, бросая в ведро кусок мыла. – Скажи, когда будешь накрыта.

– Я… я могу сама, если тебе тяжело…

– Ты ранена. Я помогу.

Он разжег огонь в очаге за ванной. Как только пламя взвилось, хижина наполнилась мягким, манящим теплом. Я посмотрела на полотенца в руках и тяжело вздохнула.

Похоже, это будет больно. Во всех смыслах.

Когда я подняла руки, чтобы стянуть черный свитер, резкая боль пронзила бок волнами, снизу вверх и обратно. Я тихо выругалась сквозь зубы.

– Ты в порядке? – он по-прежнему стоял ко мне спиной, снимая куртку. Рукава черной рубашки он закатал до локтей, потом потер затылок.

– Да, – прошипела я от боли, все же стягивая свитер через голову. – Да, просто… больно.

Каким-то образом, медленно и осторожно, я смогла избавиться от брюк и нижнего белья, не рухнув на пол. Пока я раздевалась, он взял губку и вымыл свое лицо, руки, шею так, что не осталось ни следа крови.

Полотенца были цвета слоновой кости и пахли чистотой, что странно для хижины посреди леса. Хотя, зная изысканный вкус Даймонда, я не особо удивилась.

– Я прикрылась, – сказала я.

Он повернулся, но взгляд не поднял, только подтянул к кровати ведро с водой и опустился передо мной на колени.

Я чуть сдвинулась, и полотенце сползло по левому плечу, хоть и не настолько, чтобы что-то оголить.

– Не роняй полотенце, – голос у него стал коротким, жестким, челюсть сжата. – Это… – он прочистил горло, – чтобы не намочить рану.

Да, чтобы не намочить рану. Только вот тело, сжимающееся от жара под кожей, знало – я полностью обнажена под этим тонким полотенцем. Он жестом показал, чтобы я легла.

– Подожди, – жар прилил к щекам, будто стыд сам потек по коже. Позволить ему видеть меня в его рубашке, когда мы купались, – это одно. Тогда я была прикрыта. И сейчас, под полотенцами, я тоже вроде бы скрыта, кроме плеч и коленей, но если я лягу… откроется все остальное. Остальное… то, чего я боялась показать. – Я не знаю, как выгляжу для мужчины, когда… без одежды.

Опасность и тьма закружились в его взгляде.

– Ты вроде бы говорила, что доверяешь мне, Элла? – спокойно спросил он.

Я кивнула.

– Тогда доверься и в том, что последнее, чего тебе стоит бояться в этой жизни, в другой, в смертной или вечной, – это того, что мне не понравится, как ты выглядишь нагой.

Я уставилась на него, глаза расширились, щеки вспыхнули. Огонь прошелся по низу живота, и я с трудом втянула дрожащий вдох.

– Поняла? – его низкий голос звучал напряженно.

Я кивнула, сглотнув сухость во рту.

– Хорошо, – он кивнул на кровать. – Теперь ложись.

С неуверенным выдохом я опустилась на постель, остро ощущая касание ткани к открытой коже. Он смотрел на меня, но когда полотенца начали сползать, его внезапно чрезвычайно заинтересовали собственные сапоги. Я поправила полотенца, прикрыв грудь и талию.

– Гэвин? – позвала я.

– Да?

– Если ты не целуешь меня, потому что боишься не остановиться, – слова сорвались поспешно, – мне трудно понять, чем это проще или… безопаснее для тебя.

– Это… практично, – выдохнул он, хотя голос звучал так же натянуто. Он сел на край кровати, глядя в пол. – Тебе нужна помощь.

То, что пульсировало внизу живота, горячее и влажное, не имело ничего общего с «практичностью». Я услышала, как он окунул губку в воду, и задержала дыхание, ожидая первого прикосновения.

– Может быть немного холодно, – пробормотал он.

– Может, это даже к лучшему, – прошептала я.

Он тихо, нервно усмехнулся и приложил губку к моему лбу. Я ахнула и вздрогнула. Холодная. Еще бы.

– Хочешь поговорить о том, что случилось сегодня? – спросил он, будто спасая нас обоих от неловких звуков моего дыхания. – Про того Инсидиона.

Наши взгляды встретились. Я знала – вина и боль ясно читались на моем лице, когда он добавил:

– Ты защищалась.

Я отвела глаза, закрыла веки и сосредоточилась на прохладных касаниях губки. Он осторожно смыл кровь с моих волос, раскинутых по подушке, никуда не торопясь.

– Я знаю, что должна была это сделать, – сказала я наконец. – Иначе бы погибла.

Он взял третье полотенце, сухое, и бережно промокнул остатки влаги с моего лба, носа и щек.

– Но я боюсь, что каждый раз, когда закрою глаза, буду видеть, как его взгляд гаснет.

– Некоторое время – да, – тихо ответил он. Губка в его руке, чуть согревшаяся от трения, медленно двигалась по моей коже вдоль линии челюсти, затем по шее, осторожно, как будто он боялся сломать меня.

– Со временем станет легче? – спросила я.

– Я не могу ответить за тебя, – он сполоснул губку и провел ею по моему левому плечу. – Но мне стало. Хотя, думаю, в первый раз, когда я убил человека, я вообще не сожалел об этом.

– Кто это был? – я посмотрела на него и не нашла в его взгляде ни капли тепла.

– Кто-то, кто обидел кого-то, кого я любил.

Я почти не сомневалась – речь шла о его жене, но спросить побоялась. Не хотела, чтобы наши последние минуты были о ней. Может, это эгоизм, но мне было все равно.

– Ты убил того, кто это сделал?

Он неторопливо провел губкой от моего плеча вниз по руке. Я закрыла глаза, губы разошлись, дыхание стало поверхностным. Позволила себе раствориться в этом успокаивающем движении.

– Его должны были наказать задолго до того, как я добрался до него, – он сполоснул губку одной рукой, а другой мягко промокнул полотенцем мою шею, ключицу, левую руку, затем повторил на другой стороне. – Но не наказали. Поэтому я сделал это сам.

После того, что я видела сегодня, я знала – он не колебался ни секунды. Никаких угрызений совести. Только смерть.

– Когда ты сражался с тем Инсидионом, что сбежал, – продолжила я, – это было похоже, будто ты… озверел. Будто тебя больше не было.

Он сосредоточенно вытирал мою руку, избегая взгляда.

– Прости, если я тебя напугал.

– Я не боюсь тебя, я боюсь за тебя, – я повернула к нему голову. – Ты полон ярости. Боюсь, она когда-нибудь поглотит тебя целиком.

Он застыл. Я схватила его за руку.

– Я не смогу уйти в Пещеры, пока не удостоверюсь, что с тобой все будет хорошо.

На его лице проступило раздражение, искажая грубые черты.

– Ариэлла, – произнес он, глухо, сдерживаясь, – твое чертово путешествие в эти Пещеры – последнее, о чем я хочу сейчас думать.

– Я ненавижу мысль о том, что ты останешься один, – я не отступала. – Мне нужно знать, что с тобой все будет в порядке.

Тьма окутала его, будто живая. Его ярость, словно существо с собственной волей, взвилась и ударила, стоило мне попытаться ее коснуться. Она боролась за власть надо мной, над ним, над каждым, кто хотел его освободить.

– Расскажи, откуда у тебя этот шрам, Элла, – его голос стал резким.

Я проследила за его взглядом к старому, почти белому шраму чуть выше сердца.

– Не знаю, – пробормотала я, подтягивая полотенце, чтобы прикрыть след. – Он появился, когда я была маленькой. Я спрашивала, но Элоуэн ничего не сказала. Ты же не помнишь все свои шрамы, верно?

В его глазах сверкнула тоска.

– Я помню все.

Я попыталась найти хоть что-то, что могло бы ослабить напряжение в его теле, хоть чуть-чуть успокоить то, что разрывает его изнутри.

– Это, должно быть, утомительно, – тихо сказала я.

Он застыл, и я затаила дыхание.

И вдруг он опустил голову и рассмеялся.

– Боги, я лю…

Он оборвал себя, будто слова обожгли язык. Мой желудок сжался, сердце рухнуло куда-то вниз, а в горле застрял ком. Но он остановился. Значит, то, что он собирался сказать, не было достаточно важным или достаточно истинным.

И это хорошо, сказала я себе. Потому что он не может. Мы не можем.

Гэвин прочистил горло.

– Я проверю твою рану.

Я кивнула, боясь доверить голосу хоть звук.

Потолок хижины был серым, грубым и безликим, но я нахмурилась, сжала челюсти и уставилась в него, будто это самое интересное, что я когда-либо видела. Изучала каждую выцветшую древесную прожилку, лишь бы не дать ему заметить слезы, вызванные несказанными словами и невозможной правдой.

И все же, пока он ухаживал за мной, грусть отступила. Мое тело отозвалось, будто знало его на каком-то ином, глубинном уровне, и как бы разум ни сопротивлялся, в его присутствии я не могла оставаться в отчаянии. Только чувствовала себя в безопасности. Свободной.

Его руки были опасны, но нежны, а нежность эта предназначалась только мне. Я это чувствовала.

Если бы он опустил ладонь чуть ниже пупка, он бы ощутил жар, собравшийся там. Ту напряженную, мучительную влажность, что заставляла меня едва не выгибаться навстречу его касанию, несмотря на боль. Всего один его палец, и я бы забыла обо всем.

Мое дыхание сбилось, мысли понеслись вскачь. Бедра сами собой двигались, прося, умоляя. Его ладонь крепко легла мне на живот, удерживая. Я почувствовала, как он наклонился ближе, горячее дыхание коснулось моей кожи. Он разглядывал рану… или просто дразнил. Я уже не знала. Мысли путались. Я раскрыла губы, чтобы попросить, пусть только один раз, только коснуться меня там, но…

Он застыл. Один из его пальцев коснулся изогнутого следа шрама – тонкой белой дуги между пупком и тем местом, где я горела от желания.

Воздух в комнате словно хрустнул, как сухая ветка.

Одним резким движением он накрыл меня белой простыней.

– Что случилось? – я ахнула. – Со мной что-то не так?

– Нет, – он сжал мою руку и убрал прядь волос с лица. – Ты идеальна.

Лицо его побледнело. Избегая моего вопросительного взгляда, он помог мне приподняться.

– Элоуэн рассказывала мне про тот шрам ниже живота, – выпалила я, спеша объясниться. – Когда я была маленькой, у меня была… опухоль. Врач ее удалил.

– Опухоль, – произнес он, будто это слово разрезало воздух.

Я кивнула.

– Я не помню. Мне было года два, может, три.

Он провел рукой по затылку и встал. Повернулся к очагу, где пламя шумело и трещало, и долго молчал, глядя в него. Потом тихо сказал, чтобы я оделась и легла.

Я натянула чистое белье и белую ночную рубашку. Когда он услышал, как я забираюсь под одеяло, развернулся и направился к стулу в углу.

Кровать вдруг показалась ледяной.

– Гэвин? – позвала я.

Он остановился и посмотрел на меня.

– Ляжешь со мной? – спросила я, чувствуя, как одиночество ползет по коже.

Его брови взлетели вверх.

– Ариэлла, это ужасная иде…

– Пожалуйста, – перебила я, чувствуя, как еще одна трещина пошла по сердцу. – Я не буду тебя искушать. Обещаю. Просто… рядом с тобой я чувствую себя в безопасности. В тепле. Пожалуйста.

Он провел руками по лицу, потом по волосам, издав мучительный стон.

– Пожалуйста, – повторила я шепотом.

– Черт, – выдохнул он и наклонился, чтобы развязать шнурки на сапогах.

Я вздохнула, и напряжение растворилось. На губах появилась улыбка, даже когда он ворчал себе под нос какие-то ругательства, но когда он посмотрел на меня, в глазах его было столько мягкости и тоски, что сердце болезненно сжалось.

Кровать застонала под его весом. Он лег рядом, заложив руки за голову. Слишком далеко. Смотрел на меня пристально, будто боялся, что я вспыхну и сгорю прямо перед ним, и, честно говоря, с тем, как кожа горела от осознания его близости, я была почти уверена, что это возможно.

Осторожно, чтобы не задеть рану, я повернулась к нему, медленно скользнув под одеяло.

От его тела исходило тепло, такое глубокое, успокаивающее, что мышцы сразу расслабились, когда я прижалась к нему. Каждой клеточкой я чувствовала его присутствие. Свободу. Восторг.

Щеку я уложила ему на твердую и теплую грудь и провела ладонью по его торсу, собирая в пальцах складку его рубашки. Меня переполнило желание просунуть руку под ткань, ощутить кожу, живую, горячую.

Но я обещала не искушать.

– Так можно? – прошептала я.

Огонь в очаге светил достаточно, чтобы я видела, как напряжено его лицо. Он коротко кивнул и опустил одну руку. Осторожно, будто прикасался к чему-то хрупкому, он обнял меня и притянул к себе. Пальцы легли на мои ребра, и он начал медленно, едва ощутимо, водить большим пальцем круги, не решаясь опуститься ниже или подняться выше. Хотя я – да, я хотела бы, чтобы решился.

В его осторожности была сила, в его взгляде – возбуждение, от которого хотелось плакать, и я знала, что он будет держать меня и использовать свою адскую мощь лишь для защиты. Даже от самого себя.

Я закрыла глаза и сдалась усталости в его объятиях. Это был самый сладкий сон в моей жизни.

А потом, посреди ночи, я проснулась – он прижимал меня к себе. Его рука обвивала меня крепко, наши ноги сплелись. Я замерла и ахнула, почувствовав, как он тверд – и это касалось меня. Через ткань, но достаточно, чтобы я поняла.

Я мало знала о мужском желании, но знала, что это значит. В горле пересохло, дыхание участилось, и даже сквозь дремоту по телу пробежала волна возбуждения.

Я попробовала повернуться к нему, но он только сильнее прижал меня, буркнув в мои волосы:

– Будь хорошей девочкой… и спи дальше.

Я тяжело выдохнула и послушалась.

На следующее утро он уже исчез.

Глава 27

Ариэлла

Я час сидела, уставившись на его записку. Ходила туда-сюда перед столом. Думала порвать ее к черту и бросить в огонь.

Джемма когда-то рассказывала мне о мужчине, который ушел, не попрощавшись, после ночи страсти. Это дерьмовый поступок, говорила она, и если со мной когда-нибудь случится подобное, я должна быть умной и больше никогда не говорить с таким человеком.

Между Гэвином и мной прошлой ночью ничего не произошло. Не было страсти. Вернее, не было ничего, что было доведено до конца. Мы даже не поцеловались, просто разделили постель. Он согревал меня и дал мне самый спокойный сон в жизни – и только.

И, конечно, было еще его… ну, кажется, ему просто нравилось лежать рядом со мной.

И все же я смотрела на эту проклятую записку и чувствовала, как злость и тоска берут меня за горло и тащат вниз – туда, где одиночество ждет с распростертыми объятиями.

Есть дела, которыми нужно заняться. Я скоро вернусь. Обещаю. Я оставил тебе еду и воду. Поешь. Сменишь повязку к полудню. Здесь безопасно, но ни при каких обстоятельствах не покидай этот дом. Пожалуйста.

На слове «пожалуйста» я закатила глаза – двадцать четвертый раз перечитывала эти строчки и уже знала: это слово он добавил просто для вида.

Этот мужчина не умел просить. Он приказывал.

Я верила, что он вернется, но это не мешало тревоге пустить свои горькие корни.

Громкое урчание в животе отвлекло меня от злосчастной бумажки. К счастью, еды он оставил достаточно – хлеб, вяленое мясо, твердый сыр в воске, консервированные груши и банка грецких орехов. Вода из крана возле ванны оказалась чистой, в камине уютно потрескивал огонь. Даже книги нашлись – лежали на стуле у стены, на том самом, где он собирался провести ночь, прежде чем я затащила его в постель.

Он позаботился обо всем, чтобы я могла прожить хотя бы день, но сама мысль, что его может не быть дольше, внушала мне ужас.

Я смотрела в огонь и хмурилась. Мы опять застряли – задержка, о которой Гэвин, похоже, даже не беспокоился. Симеон ждал нас в Бриннее, и, хоть я не торопилась прощаться, зуд в груди не давал покоя: я не хотела разочаровать отца, которого еще не знала.

Как бы я хотела не заботиться о том, чтобы угодить кому-то – Симеону, Элоуэн, Элиасу, его бабушке с дедом… За завтраком из хлеба и фруктов я позволила себе мечтать. Представила, каково это – жить, не стараясь никому понравиться.

Я пообещала себе хранить эти мечты при сердце.

Только это мне и позволено было оставить себе.

После еды я занялась книгами, что он оставил. Первая оказалась короткой любовной историей – я и краснела, и плакала, читая ее. Вторая – сборником рассказов о воительницах, восставших против ожиданий, бросивших вызов судьбе и проживших остаток жизни так, как хотели сами.

Я улыбнулась, заметив закладки, которые он оставил в нескольких местах.

Как тонко с его стороны.

Когда я закончила, солнце почти достигло зенита, и мой желудок снова напомнил о себе. Я решила поесть прежде, чем сменю повязку – не хотелось терять аппетит от вида крови.

Сегодня рана больше ныла, чем жгла, но все равно я вздрагивала, разматывая бинт.

Я согрела немного воды у очага, чтобы сделать ванну терпимой, и налила ее в чугунную купель так, чтобы можно было встать на колени, не погружаясь полностью.

Смыв запекшуюся кровь, я наконец увидела рану. В нее можно было заглянуть. Я скривилась: влажные края бледно-розовой, живой кожи обрамляли глубокий, неровный овал, но жидкость, что сочилась наружу, была прозрачной, не мутной. Кровь остановилась. Кожа припухла и болела, но этот розовый цвет – лучше ярко-красного, желтого или, не дай боги, зеленого.

Мой бинт лег не так ровно, как у Гэвина, но рана была прикрыта. Если ему не понравится, перемотает сам.

После купания меня одолела тревожная скука. Казалось, чем дольше его нет, тем меньше шансов, что он вернется. Я достала карту Нириды от Финна и принялась изучать, куда он мог пойти, каким путем, сколько займет дорога.

Взгляд скользнул на запад, и мысли потянулись к друзьям. Я молилась, чтобы они были в безопасности, если еще не добрались до пещер Уинтерсонов. Когда представляла, как Каз и Марин встречаются вновь, сердце согревалось радостью. Пусть он и потерял ногу, зато жив.

Глаза защипало, и вина кольнула грудь.

– Жив, – повторяла я шепотом, снова и снова, пока это слово не стало единственным, что я слышала.

Последняя книга, что я нашла, оказалась сборником воспоминаний о жизни королевы Кристабель, рассказанных теми, кому посчастливилось встретиться с ней за тридцать семь лет ее правления.

Глаза затуманились слезами, едва я дочитала первый рассказ – историю женщины средних лет, одинокой матери, которая не смогла заплатить десятину из-за неурожая. Симеон, которого она описывала как справедливого, но не жестокого, настоял: десятину придется выплатить после короткой отсрочки. Однако Кристабель, присутствовавшая на сборе, пообещала заплатить за нее сама.

Симеон назвал это безответственным поступком – мол, другие тоже потребуют поблажек, но Кристабель все равно сделала это.

«Безграничная щедрость королевы», – так написала женщина.

– Жизнь, солнце и звезды живут в ее улыбке, – прочла я вслух, с легкой усмешкой. – Она носит такие же серебряные волосы, как и ее брат, они очень похожи…

Я невольно улыбнулась шире.

– Серебряные волосы…

Впервые я не стыдилась своих серебристо-светлых прядей. Теперь я знала, откуда они.

– Ее брат владеет магией, спасшей нас от тиранов, – продолжила я, – но именно ее доброта питает нас.

Что-то теплое, тихое дернулось в груди, пока я перечитывала слова женщины о прекрасной королеве, жившей задолго до меня.

Я понимала: мне не сравниться с ее стойкостью, и это нормально. Кристабель дала мне не мерку, а направление, к которому можно тянуться.

Судя по дате этой первой записи, тот сбор дани произошел за несколько лет до смерти Кристабель, значит, ее щедрость не угасла даже после невыразимых страданий – после того, как Молохай пал во тьму и возложил на нее вину за то, что она выбрала любовь к другому. После того, как он проклял ее медленной, мучительной болезнью. После того, как убил ее младенца.

После того, как она поняла: поколение за поколением будет расплачиваться за ее выбор.

Цена, которую она заплатила за любовь к мужчине…

Я с громким хлопком захлопнула книгу – дальше читать было невозможно. Закрыв глаза, легла на кровать и попыталась ни о чем не думать.

Леденящий холод пропитал весь дом, когда я проснулась одна – огонь в очаге почти угас. Солнце уже зашло, а Гэвина все не было.

Поднимаясь с постели, я скривилась от жжения в глазах. Слезы – чертовы предательницы. Я злилась на себя за слабость. Эти чувства, эта буря внутри казались обузой, мешавшей моему долгу, моей цели.

Когда-то я жаждала чувствовать – теперь же думала, что, может, было бы легче не чувствовать ничего.

Оставшиеся поленья оказались достаточно тяжелыми, чтобы заставить меня стонать от боли – рана саднила и тянула, пока я бросала их одно за другим в очаг.

На ужин я доела хлеб, консервированные груши и вяленое мясо. Еды осталось более чем достаточно и на завтра, и на послезавтра, и я это ненавидела.

Если он оставил так много еды, значит, знал, что вернется не скоро. Зная его, он решил подстраховаться от моего упрямства и привычки недоедать, а значит, его не будет еще несколько дней.

Я села на край кровати и огляделась. Комната снова наполнилась светом – пламя в камине вновь стало ярким и живым.

В углу я заметила небольшой шкаф, который едва доходил мне до колен, из темного дерева, простая работа. Я усмехнулась, открывая дверцы. После жизни с Филиппом я бы узнала бар из тысячи. На верхней полке стояло с десяток маленьких коричневых бутылок пива, на нижней – несколько крупных бутылей с алкоголем.

Одна сразу бросилась в глаза – наполовину полная, с небрежно выведенной надписью «Даймонд».

– Хмм, – протянула я, вытаскивая пробку. Щелчок эхом отозвался по стенам.

Я понюхала – ни запаха, ни цвета. Что бы это ни было, вряд ли яд.

– Спасибо, Даймонд, – пробормотала я в пустоту, подняв бутылку в тост, как делали мои друзья, и сделала глоток.

Я честно попыталась проглотить, хоть и поперхнулась. На вкус это было мерзотно, терпко и остро, будто перец подожгли прямо у меня на языке.

Сладкий коричный виски, каким Даймонд когда-то угощал меня в Товике, и рядом не стоял с этим издевательством над вкусовыми рецепторами. Я решила перейти на пиво.

После второй бутылки приятное тепло разлилось по венам, боль в ране утихла, а тревожные мысли словно отступили.

Я переоделась пораньше в ночную рубашку, заранее готовясь, что потом просто завалюсь спать, и тихо напевала ту самую мелодию, под которую мы с Джеммой танцевали в «Черном Барсуке» пару недель назад.

Закружилась по дому, вращаясь, пока по шее не выступил пот. Хотелось чувствовать себя легкой, свободной. Я собрала длинные серебряные волосы в небрежный пучок, чтобы хоть немного остудить кожу на шее.

Три пива. Потом четвертое.

Я танцевала, смеялась, кружилась по крошечному пространству, теряя счет времени – прошел уже час, может, два, пока не врезалась в стену. В теплую, живую, дышащую стену, пахнущую кедром и кожей.

Я даже не услышала, как открылась дверь.

Задрав голову, встретилась с ним взглядом. Он выглядел… не радостным, мягко говоря.

– Ах, – выдохнула я, шатаясь и делая шаг назад. Смесь раздражения и облегчения хлынула разом при виде его фигуры. Я обвела рукой пустую комнату. – Смотрите-ка, кто решил присоединиться к моей маленькой вечеринке.

– Что ты делаешь? – его голос прозвучал остро, холодно.

Я пожала плечами и чуть покачнулась на месте.

Его ноздри раздулись.

– Ты что, пьяна?

– Может быть, – ответила я, опираясь рукой на бедро.

Он сдавленно выдохнул, зажав переносицу между пальцами. Этот вздох был таким усталым, что у меня опустились плечи, и тут же вспыхнуло чувство вины. Нечестное чувство, подумала я, и заставила себя выпрямиться.

– Ты вообще знала, что алкоголь замедляет заживление, Ариэлла? – он молча пересчитал пустые бутылки, разбросанные по полу. – Сколько ты выпила?

Я изогнула бровь.

– А тебе-то какое дело?

– Какое мне дело?! – зарычал он, и ярость пронеслась по его телу, как грозовой разряд. Его взгляд упал на открытую бутылку с той безвкусной, но обжигающей дрянью, что я оставила на шкафу. Глаза его расширились. Он тихо выругался и потянулся к бутылке у меня в руке.