Текст книги "Шарлатан 3 (СИ)"

Автор книги: Квинтус Номен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Глава 9

В феврале началась обычная уже учеба в институте, а в области потихоньку стали запускаться выстроенные за прошлое лето и осень новенькие предприятия. И это – я имею в виду торжественные пуски заводов и фабрик – очень мне в учебе мешало. Потому что почти на каждое такое мероприятие приглашали меня (в качестве «почетного гостя»), и от некоторых приглашений было просто невозможно отказаться. От некоторых, но и таких было что-то многовато. Например, от визита на новенький (и совершенно артельный) не особо большой завод со скромным названием «Лимузин» в городе Семенове.

Завод был действительно небольшой, но его выстроили при поддержке лично товарища Киреева, да и продукцию он должен был выпускать не самую простую, причем к появлению которой я имел самое непосредственное отношение. Я парням с Павловского автобусного просто взял и нарисовал «современный автомобиль», который, по моему мнению, должен был заменить «ЗиМ-12». Ну нарисовал и нарисовал, а ребята картинку со всех сторон посмотрели, пошли с ней к Сергею Яковлевичу. Он тоже на нее посмотрел, потом посмотрел на стоящую под окнами «Векшу», на которой павловцы в Горький приехали. И произнес фразу, после которой все и завертелось:

– А что, мне нравится. Вот только денег у меня нет, фондов свободных тоже нет. Единственное, чем смогу помочь – так это с ивановцами договориться, чтобы вам нужный пресс изготовили сверх плана, так что если средства изыщите…

Средства павловцы изыскали довольно быстро, хотя и очень нетрадиционным способом. То есть все же традиционным: объявили очередной «коммунистический субботник» продолжительностью в пару месяцев и, работая по десять часов в сутки, изготовили полторы сотни «лишних» автобусов. Но совершено «голых», даже не покрашенных, и изготовили они их по заказу артели со скромным названием «Спецтранспорт». Дело в том, что даже в стране Советов люди постоянно, с упорством, достойным лучшего применения, умирали от самых разнообразных причин, и за год это проделывало довольно много граждан: например, за сорок девятый умерло два миллиона без четверти человек. И всех их нужно было похоронить – а вот эта артель на базе павловских автобусов изготавливала катафалки. Которые, между прочим, продавались по цене заметно большей, чем стоил новенький пассажирский автобус. Потому что там даже специальный кондиционер в салоне стоял (забавный такой, на воде работающий – но работающий) – и вот денежек от продажи «сверхплановых» катафалков как раз на постройку завода и хватило. Завод-то действительно маленький был: два относительно больших цеха, один маленький – там «отделочными работами» занимались, то есть сиденья делали, детали обшивки салона, прочие мелкие мелочи. А лимузины (которые по моему предложению окрестили «Чайками») собирали на стапелях: их в сборочном цеху сразу двенадцать штук разместили. И двадцать второго февраля как раз первый полностью собранный лимузин из этого цеха и выкатили.

На «мою» (то есть из прошлого будущего) «Чайку» он только цветом был похож: его тоже черным сделали. А так я даже не знаю, с чем его сравнить: на морде было четыре фары, капот был плоским, вроде как у ЗиЛ-114, а задница и особенно задние фонари все же именно как у «моей» Чайки были. И делался кузов этого чудища отечественного автопрома из трехмиллиметрового стального листа. То есть не весь, конечно, кузов, а только кабина, да и лист был не простой, а такой, какой в Кулебаках во время войны в основном катали. То есть броневой, а весь перед и багажник делались из простой холоднокатаной миллиметровой стали: эти детали должны были при аварии сработать амортизаторами. Но все равно махина получилась тяжеленной, и чтобы она могла передвигаться без посторонней помощи, в нее воткнули мотор, который на Маринкином заводе делался, правда, с ограничителем мощности, так что максимум, что моторчик на авто мог развить, составляло двести двадцать сил на восемьдесят восьмом бензине.

А если бензина было жалко, то туда можно было впихнуть и дизель павловский, который там делался в экспериментальном цехе: двенадцатицилиндровик на двести десять сил. Правда, дизелек шумел куда как круче бензинового мотора, но он и был лишь «необязательной опцией, поставляемой по спецзаказу». Я себе такой заказал…

Вообще-то броневой лист ставили вовсе не для того, чтобы получился бронированный членовоз: просто такой лист в Кулебаках катали для изготовления товарных полувагонов, а автомобиль из него делался потому, что из другого довольно длинный несущий кузов начинал гнуться. По расчетам должен был, но у меня с сопроматом отношения было сложные и сказать, насколько верно все подсчитали, я уж точно не мог. Но наверное люди все же считать умели, вон, а Павлово из той же стали каркасы автобусов делались – а когда разок применили другую какую-то сталь, автобусы «поплыли». Собственно, именно тогда и появилась артель «Спецтранспорт»: в катафалках народ все же толпами не ездит, а уже готовые «бракованные» автобусы нужно было куда-то деть. А теперь и новый интересный автозаводик появился, который «откусил» очень вкусный кусочек у ГАЗа: с появлением «Чайки» заказы на ЗиМ почти все были отменены. И на ЗиС, кстати, тоже…

А вообще с автомобилями в стране было, как бы повежливее сказать, интересно. С легковыми автомобилями: к пятьдесят первому году завод в Красных Баках вышел на производство тридцати тысяч «Векш» в год и теперь эти автомобильчике буквально «валялись на полках» магазинов по всей стране и народ за ними в очереди не становился. И машины «не залеживались на полках» исключительно потому, что изрядную часть их приобретали все же колхозы и разные госконторы. То есть госконторы их начали относительно массово закупать только тогда, когда в производство пошла «Векша» в варианте грузового мини-фургончика: оказалось, что в таком виде машинка идеально подходит для перевозки многих продуктов. Тот же хлеб в ней возить оказалось очень удобно, колбасу и сыр, кондитерские изделия – и сейчас треть машин именно в таком виде и продавались.

«Победы» тоже продавались без очередей, несмотря на то, что три четверти выпуска шло в разные государственные конторы: ну не хотел простой советский гражданин обзаводиться автомобилем. И уже процентов десять советских легковушек отправлялись на экспорт – дешево отправлялись, почти по себестоимости (а «Победы» вообще ниже этой самой себестоимости), лишь бы заводы не пришлось останавливать. Однако, насколько я был в курсе, планировалось выпуск машин в нынешнем году нарастить чуть ли не в полтора раза, так как народ-то в целом потихоньку богатеть начинал и прогнозировалось увеличение спроса. Как мне соседка сказала, товарищем Струмилиным прогнозировалось – а этот мужик, насколько я помнил из «прошлой жизни», правильные прогноза составлять все же умел. Я по этому поводу поговорил с Зинаидой Михайловной, узнал еще несколько ранее неизвестных фактов своей биографии (в частности, о близком своем родстве с земноводными) – но она все же пообещала «вопрос проработать». И – судя по тому, что теперь застать ее на месте стало практически невозможно – занялась этой проработкой вплотную.

Ну, пока «на земле» было особо делать нечего, занялась. Потому что как раз к февралю, точнее в первой половине месяца, закончились почти все начатые прошлой весной стройки. То есть закончились отделочные работы в домах, оборудование за заводах и фабриках было окончательно установлено, все коммуникации были запущены. А новое строительство в любом случае должно было начаться лишь в апреле, так что пока у нее было «свободное время». А скоро оно должно было уже совсем закончиться: все же в Госплане обратили, наконец, внимание на некоторые заводы КБО (который был специальным указом правительства преобразован уже во Всероссийский комбинат) и их, формально из подчинения Комбинату не выводя, было решено «за казенный счет» расширить и, соответственно, углубить. И тут больше всего досталось авиазаводу в Шахунье: заводик-то проектировался под производство сотни самолетов в год, а при некотором напряжении там и сто двадцать можно было построить – но машинка вдруг и «Аэрофлоту» понравилась, и – что в данном случае было гораздо важнее – военным. И завод уже Госплан решил расширить так, чтобы в год выпускать уже не меньше пяти сотен самолетов, причем расширение намечалось уже закончить к концу пятьдесят первого.

А вот антоновский бипланчик «не взлетел», причем по трем причинам сразу. Во-первых, он просто в производстве оказался почти втрое дороже мясищевского «Сокола» – так самолетик на заводе обозвали, Владимира Михайловича даже не спрашивая. Во-вторых, он потреблял авиационный бензин, а не простой автомобильный, и потреблял его тоже втрое больше. А в третьих, хотя «Сокол» поднимал в полтора раза меньше груза, летал он вдвое быстрее – так что детище Антонова так и осталось чисто сельскохозяйственной машиной, выпускаемой в малых количествах на заводе в Киеве – и там объемы производства даже не планировались свыше полусотни штук в год. Правда, тут еще и чисто «политический» фактор сыграл: после того, как убрали Хрущева, большинство его инициатив начали сильно зажимать. Но в любом случае в руководстве решили, что мясищевская машина куда как лучше и завод в Шахунье готовился к расширению не по чьей-то дурости, а в силу совершенно объективных причин.

А еще одной «объективной причиной» стало то, что студенческое КБ под руководством Мясищева разработало свою уже версию сельскохозяйственного самолета. Тоже грузоподъемностью в полторы тонны, как и у Ан-2, но уже совсем «сельскохозяйственного»: у него максимальная скорость была в районе ста двадцати километров, а еще у него были пластмассовые крылья. И один ветлужский мотор! Причем они не просто его спроектировали на бумаге, а делать его начали, сразу в трех экземплярах, как раз на заводе в Шахунье. Правда, готовые крылья туда товарищ Мясищев откуда-то из другого места притащил (ну не было в Шахунье опыта работы со стеклопластиком, и оборудования нужного не было), но еще до лета самолетки эти должны были уже подняться в небо. А сам Владимир Михайлович, сообразивший, как в КБО дела делаются, заехал ко мне в университет и мы с ним долго беседовали про перспективы строительства таких самолетиков.

Правда, после его визита меня вызвал Андрей Николаевич и поинтересовался, на каких выпускников университета собирается претендовать товарищ Мясищев – как раз ректор занимался подготовкой планов распределения очередного выпуска и ему не хотелось влезть в очередной скандал с оборонными министерствами по этому поводу. А я таким образом узнал, что «товарищ Мясищев вернул доверие товарища Сталина» и заново формирует состав своего нового КБ. Новость для меня была хорошей, но ректору я ничего интересного сообщить не мог: Владимир Михайлович со мной обсуждал совсем другие вопросы.

И совсем уже «третьи» вопросы заботили меня, в основном касающиеся учебы. То есть не учебы как таковой, а «направления учебного процесса» в интересующую меня сторону. В чем мы уже плотно начали «сотрудничать» с Юрием Исааковичем: он теперь чуть ли не половину своего рабочего времени проводил за решением сформулированных мною задач. Ну как сформулированных: я ему просто рассказал кое-что относительно «оптимальных схем построения вычислительных машин». Не совсем, конечно, оптимальных, но на нынешнем этапе развития конструкторской мысли в этом направлении они позволяли получить нужный результат с гораздо меньшими усилиями. То есть я так думал, хотя очень скоро понял, что в чем-то серьезно ошибся: я-то предложил для начала реализовать что-то вроде «упрощенного» RISC-процессора с восемью арифметическими командами, двумя для переходов и четырьмя для обращения к памяти – а оказалось, что в машине Брука (которая была вообще-то самым первым советским компом) команд вообще было только семь!

Еще я «ошибся» насчет элементной базы: мне Мария Тихоновна сказала, что на «Светлане» серийно производятся (причем еще с довоенных времен) маленькие электронные лампы, прекрасно работающие на частотах до шестисот мегагерц. У них, правда, был один заметный недостаток: срок службы у них было… такой же, как и у всех других радиоламп – но для начала «и так сойдет». Вот что мне в товарище Неймарке понравилось очень, так это бьющий через край энтузиазм и умение «заражать» этим энтузиазмом народные студенческие массы, так что уже к концу февраля в университете больше половины студентов в той или иной степени приняли участие в разработке «собственного компа». Я тоже участие принял: достал для университета шесть тысяч этих самых радиоламп…

А еще я составил (сам, тут пришлось мозги напрячь очень сильно) разработал логическую схему будущего агрегата. Совсем логическую, по сути – почти что «релейную», где «простыми двоичными элементами» моделировались устройства, выполняющие ту или иную команду. Правда, как эти «логические блоки» перевести в электронные схемы, я и понятия не имел – но народ-то такому учился, и учился у людей, которые это знали!

Все же, подозреваю, никто бы (включая Юрия Исааковича) даже не почесался бы заняться такой работенкой – но я «придумал» память на ферритовых сердечниках и не просто придумал, а даже договорился с заводом, выпускающим ферриты для горьковской радиопромышленности, о том, что они – специально для меня – изготовят «полную трехлитровую банку» таких сердечников диаметром по миллиметру. Та же Мария Тихоновна, когда я ей показал «придуманную мною схему», подтвердила, что «это должно работать», а затем, узнав, что производство сердечников уже запущено, поинтересовалась:

– Вот скажи мне, Шарлатан: ты всегда сначала делаешь, а потом думаешь, будет ли это работать? Не дожидаясь результатов исследований?

– Я так вообще никогда не делаю. Я сначала думаю, как что-то будет работать и куда это в работающем виде можно будет деть – а потом просто пробую, как оно на самом деле получится. Ведь если не попробовать, то и узнать не выйдет, чушь я придумал или что-то действительно работающее, а исследовать что-то в уме я просто не умею, мне это в руках подержать обязательно нужно.

– Ну да… правда, если мне память не изменяет, чушь ты еще ни разу придумать не смог. И, кстати, Григорий Алексеевич Разуваев так же теперь думает: он сказал, что придуманный тобой способ нанесения очень тонких металлических покрытий выглядит очень интересно. Тогда последний вопрос: ты всерьез хочешь новый завод радиоламп строить?

– Уже не хочу, завод вторую неделю как строится.

– А если у нас разработать нужные тебе лампы просто не получится?

– Откровенно говоря, я не думаю, что у вас что-то не получиться может. Но если вдруг – а чудеса иногда все же случаются – то я любом случае я еще ни разу не видел, чтобы пустые цеха не пригодились для устройства в них какого-нибудь производства. Не получится радиолампы там выпускать, так будем производить чайники или микроволновки.

– Микроволновки? Это что?

– Ну, до войны еще какой-то дядька придумал у нас, в Горьком, нагревательный прибор на магнетроне делать, микроволновая печь называется.

– Я что-то об этом слышала, американец, вроде Спенсер его фамилия, после войны такую изобрел.

– Ага, как же! Я в нашей патентной библиотеке наш патент нашел, тридцать шестого года. Магнетрон придумал швейцарский немец, а конструкцию печки у нас в Горьком изобрели. Кстати, нужно будет в любом случае их производство наладить… Но вы все же лампы-то нужные изобретите!

– С клистроном мы уже теоретическую часть проработали, в следующем месяце попробуем лампу на пять киловатт изготовить уже. То есть делать ее начнем, а вот с миниатюрными лампами я, честно говоря, причин возиться не вижу, их же на «Светлане» достаточно выпускают.

– А я придерживаюсь другого мнения. Вы с Разуваевым-то еще раз поговорите, пусть он и для катодов маленьких ламп процесс нанесения рениевых покрытий отработает, а то чего он всякие реактивы-то портит! А если еще что-то придумать относительно золочения сеток и анода…

– А это зачем?

– Сдается мне, что это сильно шумы уменьшит и ресурс ламп увеличит…

По поводу увеличения ресурса у меня были глубокие сомнения, но в бытность мою в Заокеании общался я с нашим разработчиком каких-то геологических датчиков, который раньше работал в компании Макинтош Лаб. Не в той, в которой Джобс компы делал, а в компании, производящей звуковые системы высшего класса (и которая даже называлась по-другому: McIntosh Lab) – и вот он рассказывал, что работая там, он как раз занимался разборкой радиоламп со «Светланы», которая у тому времени оставалась единственной в мире фирмой по их серийному производству (единственной, о существовании которой за границей известно было), и в лампах как раз золотили сетки и аноды перед тем как собрать их обратно. И занимались они этим, чтобы улучшить какие-то характеристики и увеличить долговечность буквально в разы, если не на порядки: переработанные таким образом лампы за десять тысяч часов наработки вообще никак не деградировали. А если сейчас получится получить хотя бы примерно такие же результаты, то будет просто прекрасно: я все еще помнил, что наработка ламповых ЭВМ на отказ составляла буквально часы из-за того, что какая-то лампа в них (из многих тысяч) просто перегорала и агрегат прекращался в большую электрическую печку…

А с рением получилось вообще смешно: я направил заявку в определенную организацию с просьбой «выделить для экспериментов 5 г. рения» – а кто-то решил, что я глупость какую-то написал и заявку подправил. И мне курьером доставили этого очень недешевого металла пять кило. Тоже неплохо, я от слиточка смог кусочек граммов на двадцать откусить и передал его как раз профессору Разуваеву «для опытов», а остаток просто Маринке отдал, посоветовав использовать его «в народнохозяйственных нуждах», и даже в общих чертах рассказал как именно. Но в очень-очень общих: я просто где-то слышал, что в сплавы для «горячих» лопаток рений добавляют, а сколько и как это происходит, не имел ни малейшего понятия. Правда, чуть позже (ближе к концу марта) выяснилось, что я Маринке сильно подсуропил: она с этим куском очень дорогого металла сунулась в ВИАМ – и специально назначенные люди долго выясняли, откуда он у нее взялся. Потом эти люди и ко мне зашли, но после того, как я им показал свою «исходную» заявку, от меня отстали. И даже нервы мне не сильно попортили (в отличие от Маринки).

По счастью, на этом все «приключения на разные задницы» закончились: в марте КБО начала строить всякое, чуть позже посевная началась – и «специальным людям» стало не до того, чтобы следить за разработками всякого в учебных заведениях. Ну, развлекаются студенты – так пусть развлекаются, глядишь – и что-то путное придумают. И ведь придумывали: к концу марта в университете изготовили работающий образец «вычитатора»: схему, позволяющую за один такт из одного двоичного тридцатидвухразрядного числа вычесть другое такое же. Почему-то с сумматором пока были сложности, причем не схемотехнические, а «архитектурные»: там просто не решили, что делать с переполнением. У меня тоже никаких мыслей по этому поводу не появилось, так что ребята «взяли паузу»…

А вот Юрий Исаакович придумал очень непростую схему умножения двух чисел на несколько тактов, в которой число тактов определялось количеством единиц в двоичном представлении сомножителей, причем в ней автоматически (и за один такт) определялся сомножитель с меньшим числом этих самых единиц. По прикидкам, такой блок получался больше (по числу ламп), чем вся предварительно разработанная машина, но с точки зрения производительности она была сочтена очень даже нужной, а дополнительные лампы – их же Шарлатан достанет?

Ну да, я по-прежнему в основном (если не считать времени, потраченного на учебу) только и делал, что что-то кому-то «доставал». Маринке, вон, пришлось достать несколько (много) специальных керамических тиглей из нитрида бора, и я подозреваю, что их вообще по моему заказу делать начали. То есть в СССР начали: сначала-то Маринке доставили три германских тигля, а затем уже и советские начали присылать. Довольно много всякого пришлось достать уже для химиков, как в индустриальном институте, так университетских: там по запросам КБО много всякого придумывать стали. Настолько много, что в плане текущего года было строительство «совместной» химической лаборатории для всех горьковских институтов возле Мызы, а туда тоже всякого, требующего «доставания», поставить предполагалось.

Впрочем, все это в любом случае было делом не первой срочности, и я изо всех сил налегал на учебу. И не только я: все же пока еще за обучение в университете приходилось денежки платить, а избытка денежек ни у кого из нас, студентов, не наблюдалось. То есть, если меня не считать, была у нас в группе одна девчонка, Лена Зотова, которая копейки не считала. Но она была отнюдь не мажорка какая-то: сама из Кулебак, и там ее отец работал на шахте врубщиком, а больше врубщиков в СССР получали разве что летчики первого класса. И мать ее, которая в войну тоже в шахту работать пошла, так и продолжала там трудиться, так что в семье деньги водились и дочери на учебу (и на жизнь) их хватало, а сама она была у нас в группе комсоргом. И я с ней довольно крепко подружился, правда, повод для дружбы был лишь нам двоим понятен. У нее – в отличие от меня – ребята попросить мелкую денежку взаймы не стеснялись, а у нее все же средства хоть и неплохие имелись, но ограниченные – и я с ней договорился, что она будет нашим ребятам деньги давать сколько те попросят, но из специально выделенного мною «комсомольского фонда». Небольшого, все же ребята деньги взятые всегда возвращали, так что он и не оскудевал почти никогда. А Лена о том, что часто трояк может очень сильно в трудную минуту помочь, прекрасно знала и ей моя идея пришлась по душе. А тем, кто о нашем таком «сотрудничестве» не догадывался, было жить легче, ведь все были уверены, что всегда модно будет перехватить денежки на обед или на срочную покупку чего-то испортившегося.

Но народ все же очень хотел «зря денег не платить» – а для этого нужно было учиться вообще без троек, и народ учился по-настоящему яростно. Готовился изо всех сил к экзаменам – и вот они наступили. А первым экзаменом у нас было как раз высшая математика…

Юрий Исаакович в аудиторию пришел с небольшим опозданием, и буквально сразу же заявил:

– Ребята, я тут задержался, но вас задерживать все же не хочу. Поэтому попробую время сдачи группы подсократить… я вас всех хорошо уже узнал, как будущих математиков… в общем, кто считает, что больше трояка не получит, подходите с зачетками, я вас даже спрашивать не буду.

Народ задумался, а встала только Зотова – но Неймарк ее усадил на место:

– Вот вы, Зотова, точно знаете предмет больше чем на тройку. Да и все вы, пожалуй, тоже минимум на четверку математику освоили. Так что желающие уйти с четверкой, но без нервотрепки, прошу к столу, ну а тех, что считает, что знает предмет лучше… вы уж не обессудьте, я из вас все ваши знания достану и проверю.

Минут пять он неторопливо после этого проставлял в зачетки «хор» и расписывался, причем еще внимательно смотрел, чтобы подпись высохла. А когда последний «четверочник» аудитория покинул, он посмотрел на оставшихся (а осталось только пятеро, причем и Ленка Зотова вроде успокоилась и решила «побороться за пятерку»), аккуратно разложил на столе экзаменационные билеты, что-то долго искал у себя в записной книжке. И, наконец, выдал:

– Ну да, остались самые самоуверенные, думающие, что они все прекрасно знают и экзамен на «отлично» мне сдадут. Но раз уж вы так в своих знаниях уверены, то я даже спорить не буду. Несите сюда зачетки, получайте свои пятерки и можете быть свободны. До следующей сессии, но учтите: дальше предмет будет гораздо сложнее и вы больше так уже от меня не отделаетесь. А сейчас… Кириллов и Зотова, вы все же сразу не уходите, я хочу с вами кое-что обсудить еще. По научной и по комсомольской работе. Вы, надеюсь, можете ненадолго задержаться?