Текст книги "Пёрышко (СИ)"

Автор книги: Ксюша Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

22. Богдан

Может, у матери  в горнице эта бутылочка? Мать с Весняной с утра по ягоды в лес собирались. Ушли, так рано ушли, что я их и не видел даже. Порылся в материном сундуке – нет бутылки той. Уже из горницы материной выйти хотел, да взгляд за сундучок Весняны  зацепился. Странно, откуда у сиротки такой сундучок приметный – резной, железом оббитый,  замком заперт.

Ох, неверно, некрасиво поступал, но ключик-то отыскал – в кармане тулупа зимнего спрятан он был, и сундучок отпер. Чувствовал обман в доме своем. Много странных и непонятных мне вещей в том сундуке увидел. Скляночек да бутылочек разных немерено, травки какие-то,  да деньги и даже камни самоцветные. Так и сел на лавку у стены. Кто же ты,  девица-красавица? Если и сиротка,  то наследница не бедная.

Бутылочка похожая на ту, из которой я лекарство от ожогов пил тоже там была. Взял ее, да Третьяку понес.

– Не знаю, то ли лекарство здесь, или другое какое, давай с осторожностью.

Хотел с ним поговорить, да видел, что Третьяку сейчас не до разговоров.

– Если помощь нужна будет, ты знаешь, где меня найти.

Ушел Третьяк. А я решил к Мстиславу сходить. Неспокойно на душе было. Сундук этот... А еще меч с каменьями, спрятанный в амбаре. Никому его так за это время и не показал. Стыдно признаться, но расстаться с ним не мог ни на минуту. Дорог меч этот был почему-то. Даже представить себе боялся, что чужие руки его коснутся, пусть даже кого из друзей. Гребень опять же... Для кого куплен он? Год почти прошел, а я так ничего и не вспомнил, как ни старался. И с каждым днем все больше томилось сердце, тянуло куда-то. Сны изводили, мучили. А в снах этих звал меня все время кто-то.

Пошел к Мстиславу. В избу пригласили, за стол усадили – как гостя дорогого. Потом семья разошлась – день новый начался, а с ним и дела-заботы разные. Мне тоже, как впрочем и Мстиславу, идти пора было – войско готовить. Да только сидел, как привязанный в его избе и не знал, с чего начать разговор.

– Мстислав, знаешь ли, что с дочкой Третьяковой приключилось.

– Знаю. Девка моя крики слышала в их дворе. Ходил я к нему. Сильно обварилась бедная.

– Да жаль. Я что спросить хочу, – помолчал, не получалось никак заговорить. – Мстислав, что за меч я из Изборска привез?

Спросил и в глаза ему посмотрел. Мстислав как вопрос мой услышал странно повел себя – взгляд не выдержал, глаза отвел в сторону и сказал неуверенно как-то:

– Меч? Какой меч?

– С каменьями. Из стали такой, какую не видывал я никогда.

– Не знаю. Не видел меча у тебя.

– Врешь, друг, вижу, что врешь мне.

Встал Мстислав и говорит:

– Ничего я тебе, Богдан, не скажу. Иди к Ярополку. Пока ты без сознания лежал, он вместо воеводы был, ему и ответ держать.

Встал и я. Покачал в недоумении головой:

– Не пойму я, в чем тайна здесь! Ну, меч! И что с ним? Почему сказывать нельзя? Не украл же я его в самом деле?

– Не украл. Еще раз говорю, иди к Ярополку. Пусть он решает, что говорить тебе, а что нет.

– Ты пойми, что Ярополку о тех днях тяжело вспоминать будет – помнишь сам, что с Миланьей его тогда случилось.

– Ну, тогда, к Бажену иди! Он князь!

–  А и правда, пойду-ка к Бажену. Вижу, что ты что-то важное для меня знаешь. Но, не хочешь  говорить  – твоё право!

После разговора с Мстиславом я запутался еще больше. Что же со мной произошло такого,  что говорить мне же самому нельзя?  Теперь я точно не отступлю  – узнаю, во что бы то ни стало!

Только Бажен оказался таким же неразговорчивым, как и Мстислав. Уперся, что ранен он сам был, что без сознания несколько дней лежал, потом соображал плохо, и, в общем, ничего ему неизвестно.

Как уснуть-то ночью, если мысли в голову лезут непонятные. Обманывают меня. Друзья мне врут. Как же правду выяснить, если кругом обман? Заснул только к утру.

И в эту ночь не видел кошмара. Наоборот, приснился мне сон необычный. Будто на сеновале я с девицей  нахожусь. Обнимаю ее, сердце в груди замирает от счастья. И она шепчет: "Богдан, Богом мне данный... Только каким? " Не вижу лица ее. А увидеть хочу. Прошу ее: "Покажись мне, милая" А она смеется: "Любить тебя буду. Ни на кого не посмотрю больше". Шепчет слова эти и туманом рассеивается в моих руках. Хватаю воздух пальцами, пригоршнями, удержать пытаюсь, зову ее... как зовут тебя... как? Ответь, подскажи мне! Плохо мне без тебя! Больно мне! Шелестом, шепотом, стоном, эхом далеким слышится: "Ясна-а-а!"

Сажусь в постели! Тело крупной дрожью дрожит. Руки к глазам подношу – трясутся.

Утром к Ярополку иду. В избу зовёт. Только у меня один единый вопрос. И для него в избу идти не нужно. В глаза ему смотрю – этот не соврет, не обманет!

– Ярополк, кто такая Ясна?  Нет-нет, друг, глаза не отводи! Не обманывай меня!  Знаешь, вижу, что знаешь. Говори, иначе, знать тебя не желаю!

Молчит.

– Ярополк, живу весь год, как во сне дурном. Сам не свой хожу. Не могу так больше, правду знать хочу. Кто она? Откуда меч у меня такой?  Кто эта девица, что в избе моей живет?

Поднял глаза.

– Что ж тебе, Богдан, решать. Сказала она, не вспомнишь ты о ней. Сказала, узнаешь правду – умрёшь,  погибнешь. Но выбор за тобой. Не дорога тебе жизнь – расскажу.

– Ты живёшь, Ярополк,  ради сына.  Больно тебе, трудно?  А, мне, мне ... ради кого мне жить? Не хочу... Что скрываете вы, друзья мои верные, что таите  от меня?

– Ясна – это жена твоя, Богдан. В деревушке маленькой в двух днях от Изборска женился ты на ней. С нами она в город поехала.

– Жена? Почему она в Муром со мной не вернулась? Как жениться так быстро мог?

– Слушай по порядку сказывать буду. Ничего не утаю.

И стал он сказывать. С ночи той, на поляне в лесу. Рассказал, как Бажена убить пытался. Как девушка на поляну вышла. Как бабка девушки той руками Бажена исцеляла.

– Нужен был Бажену в пути особый лекарь. Такой как старуха эта. Только она сама ехать наотрез отказалась. Не знаю, о чем вы с ней беседовали в избе. Только когда вышел ты, нам объявил, что жениться на Ясне будешь. И Ясна лечить Бажена станет.

– Зачем Бажена убить пытался, не отвечай, понимаю. Но как меня жениться заставили?

– Что сказать тебе? Причина была. Но, только, мне кажется, что полюбил ты ее. С первого взгляда, там в лесу. Смотрел на нее, глаз не отводил. И она так же...

– Не помню. Ничего не помню. Какая она, Ярополк?

Улыбнулся воин. Впервые за год улыбку его видел.

– Хорошая, Богдан! И красавица! И, знаешь, уходить она не хотела, всю дорогу от Изборска до деревни, где жила, плакала на груди твоей. Мы её с собой звали. Да только сказала она, что погибнешь ты, если она с нами отправится.

– Не помню... Совсем ничего. Ярополк, посоветуй, что делать мне?

– Нет, Богдан, не советчик я в делах таких. Сам решай, но если помощь моя нужна тебе будет, я с тобой ехать готов.

– Спаси Бог тебя, друг! Пойду я...

Шел к княжескому терему, дороги не замечая. А в мыслях ударами сердца имя ее билось: "Ясна. Ясна. Ясна... Жена моя". Почему же ушла она? Почему оставила меня? Почему из памяти моей все, что её касается, стерто, выжжено?

Как день прошёл,  что делал я, с кем разговаривал, ничего в сознании не отложилось.

А когда в темноте домой возвращался у избы почти, как молнией ударило: Мира! Она во всем виновата! Она Ясну прогнала! Голову руками сжал и все на свои места встало. Понял. Не вспомнил, нет, но понял.

В избу вошёл,  мать стол накрывает.

– Мать, Весняна где?

Обрадовалась мать, заулыбалась  – сын, наконец, девицей интересуется. Если бы знала она...

– В бане она!

Ничего не объясняя, в баню зашагал. Двери распахнул – стоит в предбаннике в рубахе одной, волосы распущены, улыбается:

– Я ждала тебя, Богдан...

– Ну, здравствуй...      Мира...

23. Решение

Неужто ошибся? Смотрит, будто не понимает, о чем я. Вид такой жалостливый, что помимо воли моей, рука по голове погладить тянется.

– Весняна я, забыл что ли?

Только взгляд мой вдруг с лица ее прекрасного  в сторону скользнул. И увидел я на лавке за спиной ее свечение  легкое. Проследив за взглядом моим, Весняна попыталась закрыть собой предмет этот, но, взяв за плечи, отодвинул я ее в сторону. Что это? На лавке переливался сине-зелёным цветом шар прозрачный, в глубине которого вспыхивали и тут же гасли красные искры.

За спиной раздался смех, злой, насмешливый:

– Посмотри, посмотри, милый мой, внимательно всмотрись. Знаешь, кто я. Значит и о ней знаешь уже. Смотри!

Глаза за искрами стали следить. Вдруг искры эти в одно большое светящееся облако слились. А потом облако это белым вдруг стало и расширилось по величине шара.

И увидел я картинку, которая как живая двигаться стала. И были на картинке той люди. Возле избы большой, новой, на пригорке выстроенной шевелились они, делали что-то. Пригляделся я и узнал человечка одного. Милорад! Разведчик! Друг мой!

Стал смотреть дальше. Милорад рядом с домом качели строил. Два столба были вкопаны, вверху ровная ветка закреплена, как перекладина, между столбами. Верёвки вниз висели. К веревкам он дощечку прикреплял.

Тут к нему девушка вышла. В белой рубахе, юбке-паневе  и с длинной косой, через плечо перекинутой. Не успел лица ее рассмотреть – побежала она и с разбегу в распахнутые Милорадовы объятья упала. Закружил он ее. Поставил, целовать стал. А потом на качели усадил. Видно было, как Милорад улыбается, а девушка спиной ко мне была, лица ее вновь не увидел. Да, впрочем, лица-то  я все равно не помнил.

Тут картинка стала уменьшаться и очень скоро пропала совсем.

– Как тебе, Богдан, чудеса мои? Видишь, Ясна замену тебе нашла? Милорад-то не просто так в Муром вернуться не захотел. Поведали тебе друзья твои, что и он жену твою полюбил? Нет, не сказали. Вижу. Так вот, дружинник твой не в Изборске, а в деревне с нею рядышком!

Нет. Нет, не хочу слышать это. Я только почувствовал, только представил себе ее. Только поверил в то, что она меня ждет, в то, что ОНА – другая, ни на кого  не похожая, особенная...

Но глаза же видели! А, впрочем, штуковина эта, возможно, не то, что есть на самом деле показывает, а то, что хозяйка ее хочет!

Устал я. Покоя хочу. Сел на лавку рядом с шаром волшебным, голову обхватил ладонями.

– Мира, сколько можно?  Что ж ты никак не поймёшь,  насильно-то мил не будешь! Ну, не люблю я тебя, ни в каком обличье не люблю! Может, другой кто полюбит? Оглянись вокруг, сколько мужей вокруг – такую-то красавицу, какой ты сейчас выглядишь, многие на руках носить всю жизнь готовы! Ну, зачем я тебе? Отпусти меня, прошу! Плохо мне с тобой!

– А с ней хорошо будет?

– Не знаю. Не помню. Твоих рук дело?

Принял решение.  Понял,  как поступить должно.    – Только все равно к ней поеду! Пусть с Милорадом... Увижу наяву это, может, отпустит тоска меня.

– Не пущу!

– Что сделаешь-то? Убьешь? Памяти лишишь? Мне все равно теперь. Не живу я, так существую... Никогда твоим не был. Кто такая ты, чтобы не пустить?

Заплакала она, да так горько, безнадёжно, так, что пожалел, обнял, стал по волосам гладить:

– Бедная, моя. Прости меня. Ты – хорошая... Это я – дурак, оценить такие чувства не смог. Ну, как ты понять не можешь – чем крепче ты меня держишь, тем рвусь прочь яростнее! Прости меня, прости, если можешь!

Отстранилась она. В глаза смотрела, лицо ладонями обхватив.

– За что прощения просишь, не понимаю. Я всего лишила тебя: памяти, жены, ребенка. А ты...

Потом целовать лицо мое стала. Целовала и приговаривала:

– Отпущу тебя. Отпущу, коли так... Чем я лучше Драгомира, если тоже силой взять пытаюсь? А дочь моя отомщена уже – Ладислав-то помер. Надеялась, до последнего надеялась,  что моим станешь. Почему? Объясни, подскажи мне?

– Я и сам не знаю. Чувствовал я... Снилась она мне... Судьба, наверное, судьба, Мира.... Жизнь... она так быстро летит... Как же хочется с любимой... хоть немного... А ребенок? Ты сказала, у меня есть ребенок! Я не видел его... Я хотел бы... Когда он родился, меня не было рядом. Я столько пропустил...

– По моей вине...

Утром мать разбудила меня криками. Как же, Весняна пропала! Ушла девка! Не иначе, я её обидел! Больше некому. Заставляла искать ее, плакала даже, уверяя, что привыкла к ней. А я лежал на постели своей, подложив под голову руки и улыбался в потолок! Отпустила! Оставила!

Лето на исходе уже. За данью скоро в Изборск ехать. Правда, теперь не по чину мне, да зато повод имеется.

Бажен, конечно,  воспротивился – мол, без главного воеводы Муром останется!  А что, если вятичи напасть решат? Да удержать все равно не мог.

А тут ещё происшествие случилось. Со стороны изборской человек пришел. С семьёй.  В Муроме решил поселиться. Рассказал, что в Изборске якобы слух идет о том, что скоро воины чужеземные, что половцами прозваны, на земли чудские нападут! Что сила собрана большая и горе тому, кто уйти, спастись вовремя не успеет!

После этого известия я еще более укрепился в мысли ехать в Изборск. Думал бессонныйми ночами. Размышлял. Даже если Милорад и Ясна... Если вместе они. Ребенок. Чей он? Если мой, то посмотреть, убедиться в этом я должен? Милорад, конечно, воин бывалый. О своей семье позаботиться сможет. Пытался убедить себя, что лишний я... Да только сердце звало в дорогу.

Урожай в Муроме был собран, а значит, в Изборске дань готова. Пора ехать.

24. Ясна

– Скоро дедушка придёт,  калач Ладе принесёт! – напевала-приговаривала, сама кашу варила, да хлебы пекла. Ладушка рядом в колыске лежала, гулила, агукала и пузыри пускала.

Между делом, иногда, проходя мимо моей малышки, не могла удержаться, чтобы на минутку хотя бы не взглянуть на ее милое личико с пухлыми щечками.

– Милая моя, сладкая! Как же ты на отца похожа  – глазки голубые, точно у него! И носик, и губки – ты самая красивая в мире! Как жаль, что он не может увидеть тебя!

Улыбалась своей девочке, забыв о делах. Вкладывала в ее розовые цепкие пальчики выструганные дедушкой погремушки. Любовалась ею. Никогда не ревела днем – некогда было! Дел невпроворот, да и дочка внимания требовала.

А вот ночью... Все также, как и год назад тихо плакала, уткнувшись в подушку, чтобы не потревожить чуткий бабушкин сон. От тоски, от любви, которая не стала меньше, а, наоборот, росла и крепла в моем сердце с каждым днем. Стоило только глаза закрыть, и видела его лицо, его сильные большие, но такие нежные и ласковые руки.

И тело помнило его. Особенно ту ночь в Ратиборовой бане... Вспоминала, как и что делал Богдан, как сама бесстыдно отвечала ему, и в пустой холодной постели огнём горела.

Неужели никогда больше? Неужели не увижу, не поцелую? И снова плакала, закусив ладонь...

Но днем – ни за что! Дочка должна видеть мать веселой и счастливой! Вот сегодня дедушка в Изборск уехал, сапоги продавать. Хорошо выручит за них! Мало кто мог себе позволить носить настоящую хорошую обувь, делать которую мой дед был мастер. Все больше босиком или в лаптях... Но, несмотря на высокую цену, вмиг раскупались дедовы сапоги в городе. Гостинцев привезет. Правда, ждать его только завтра нужно... Бабушка за травами к реке ушла. Мы с Ладушкой на хозяйстве. Может, к вечеру Любава заглянет? Она часто приходит, почти каждый день. Иногда с Милорадом. Он Ладушку на ручки взять боится, только издали посмотрит, улыбнется – и вон из хаты! Но ничего, скоро и ему придется к дитю привыкать. Недолго осталось – к зиме точно отцом станет!

Пока на девочку свою смотрела, каша пригорать стала! К печи подскочила, давай вынимать!

А тут возле хаты шум раздался. Кашу достала, на стол поставила, вышла на крылечко. Дедушка вернулся! Не успел бы точно до города доехать!

– Дедушка, что случилось? Почему вернулся?

Дед соскочил с повозки и кинулся ко мне настолько быстро, насколько позволяла его больная спина.

– Ясна, собирайся! Бери самое необходимое! Быстро! Где бабушка? Милораду нужно сказать – я к ним побегу!

Дед был непохож на себя самого: взволнован сверх меры, и даже – напуган!

– Бабушка к реке за травами пошла! Что случилось-то, скажи толком!

– Изборск захвачен половцами! Горит город! Я много людей встретил, что оттуда сбежать смогли. Да, только говорят они, что враги скоро по окрестностям пойдут. В Муром ехать надо! Собирайся в дорогу! Одежду там какую себе да Ладушке, еды побольше. Сейчас к Милораду сбегаю и помогу тебе!

– Ой, а бабушка как же?

– Если не вернется, к реке придется круг делать. Ждать нельзя.

Метнулась в дом. В корзину большую, дедом плетеную стала бросать вещи, что в пути понадобиться могут – одеяла, одежду. Ладушка в колыске заплакала – чувствует мое волнение!

– Ничего, ничего, моя хорошая, не дам тебя в обиду! Сейчас-сейчас на ручки возьму, потерпи немного!

В другую корзину горячий хлеб положила, рушником завернула. В ледник за салом, да мясом вяленым побежала, оставив ребенка одного.

Когда из ледника выскочила с полными руками съестного, буквально врезалась в него... Глаза подняла – огромный, смуглый, с длинными черными грязными волосами, собранными на затылке и заплетенными в косу. В засаленном халате, одетом поверх шаровар непонятного цвета. К поясу кривая сабля привязана, рука на рукоятке лежит! А лицо! Необычное – круглое, с узкими глазами-щелочками, с высокими скулами. Попыталась обогнуть, обойти его, спиной прижимаясь к стене избы. Но не тут-то было. Схватил за плечо, к стене прижал – улыбается. А улыбка его – страшная, зубы черные, дыханием зловонным обдает! Что-то по-своему спрашивает. Ничего не понимаю.

– Не знаю ничего, – отвечаю. – Отпусти меня!

Может, обойдется? Вон, вроде, не злой! Опять что-то курлыкает на своем языке, вокруг показывает – на дом, баню. Киваю ему утвердительно:

– Да, моя изба, я здесь живу.

И тут лицо его меняется, улыбка в оскал превращается, за талию рукой обхватывает и в сторону бани тянет! Что делать будет? Неужто насиловать? Роняю все, что в руках было, стараюсь упираться ногами – может, дедушка сейчас прийдет, спасет меня?

– Нет-нет, отпусти меня! Оставь!

В избе надсадно ревет Ладушка! Вдруг туда еще один враг зашел? Вдруг обидит мою девочку? Рванулась изо всех сил. К дому кинулась. Да, только на самом пороге, возле двери замешкалась, догнал, обхватил руками, прижал к двери, зашарил по телу, не оставляя никаких сомнений в намерениях своих. Со мной вместе в избу ввалился. Прижимая к себе, стал горницы осматривать – нет ли кого проверять. Ладушка кричит, он злится – не лицо, а оскал звериный! Что же делать? Меч дедушкин спрятан в амбаре – не достать! На постель швырнул – так, что головой о стену со всего маху ударилась! Потемнело в глазах на секунду, не увидела, что случилось. Да только, когда открыла глаза, лежал мучитель мой на полу, а над телом его Милорад стоял, меч от крови об одежду врага вытирая.

– Ясна, быстрее! Бери дите, уходим!

– Милорад, вещи в корзине, еду возьми! Еще что взять-то?

– Ничего больше, некогда. Уходить надо! Это разведчик был! Скоро отряд прискачет. Думал, видно, что ты одна тут. Мужики-то все в поле.

Сам говорил, а корзины одну на другую ставил, да к выходу тащил. Я Ладушку схватила, в одеяльце завернула, прижала к себе – успокоилась сразу, замолчала девочка моя...

Дед с мечом из амбара выбегал. Испуганный, видел, наверное, коня этого ворога, к плетню привязанного. Понял,  что спасены мы, выдохнул, меч в ножны засунул. Милорад корзины в телегу поставил – наши да свои. Я подумала, что чугунок взять надобно, на костре-то как готовить без него? Дед за чугунком в дом побежал. Тут я и заметила, что Любавы нигде нет.

– Милорад, а Любава где?

– К своим побежала, предупредить!

Дедушка нас с Ладой усадил, да за вожжи схватился. Тут и Любава показалась – бежала, живот свой руками придерживая. Руками махала. Милорад на телеге на встречу направился.

– Что, Любава?

– Не поедут они! И соседи тоже остаются! Говорят, может ничего страшного половцы эти делать не станут? Может, и правда, обойдется? Может, и нам лучше остаться?

Милорад с дедом моим переглянулись. Милорад покачал головой:

– Нет, Любава, уходить надобно. Не побоялся он на Ясну напасть – значит, не будут добрыми они, не затем пришли. Хозяевами себя здесь чувствуют. И защиты у нас нет. Раз Изборск захвачен, значит войска княжего нет больше!

– Что ж делать нам?

– В Муром поедем! Вдруг успеем еще!

Он подсадил Любаву на свою телегу и мы отправились в путь. Ох, и страшно было! Смотрела назад и казалось мне, что вот-вот на дороге, лентой уходящей к горизонту, черные всадники появятся! Догонят сразу же! Правильно, Милорад говорит, уходить, убегать надобно! Прямо в телеге Ладу грудью кормила. Дедушка лошадь подгонял – к реке надобно, за бабушкой!

– Милорад, вы с Любавой едте! Мы за Любомилой завернем!

– Нет, мы с вами. Нельзя нам разделяться!

Да только от реки по тропинке бабушка уже навстречу к нам бежала! Увидела, поняла, что беда случилась!

– Горит, горит, деревня наша! От реки-то хорошо видно! Увидела дым, сразу домой побежала! Что стряслось-то? Неужто вороги напали?

– Беда, беда, Любомила! Уходить в Муром будем!

Еще быстрее стали погонять коней. Бабушка, закрыв глаза, молилась. А я о Муроме думала. О том, что где-то там по улицам Богдан ходит. О том, что не узнает он меня, даже если встретит. Только, как ни жаль дома родного было, все равно в Муром сердце звало!

Долго ехали мы по лесу. Сзади, вроде бы, преследования не было. Милорад, ехавший впереди, чуть замедлил бег лошадей. А у меня в груди волнение нарастало, жгло и давило, будто случиться что-то должно было. Подумала так и увидела всадников, выехавших на лесную дорогу далеко впереди нас. И свернуть, спрятаться нельзя – поздно уже, заметили нас. Да и тропок никаких нет! Что делать-то?