Текст книги "Пёрышко (СИ)"

Автор книги: Ксюша Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

26 глава

Останавливаться на ночевку теперь было опасно. Но лошадям нужен отдых, да и женщины устали, воины проголодались. А еще я все время думал о том, что, наверное, малышку нужно перепеленать или, что там делают с такими детьми? Нужно подыскать подходящее место, чтобы сделать привал. А глаза мои, непослушные своему хозяину, к Ясне скользят, тянутся... Вот она плащ сдвинула, бабушке дитя передала, что-то с платьем своим делала, возилась. Девочка все это время нервничала, недовольно пищала. Мне хотелось подойти и взять ее на руки, прижать к груди маленькое тельце, вдохнуть запах!

Но потом Ясна взяла ее, и я, наконец-то, понял, почему малышка так себя вела – она хотела есть и теперь нетерпеливо вцепилась в грудь своей матери. Почему-то понимание этого волновало меня. Я хотел это видеть. Как мой ребенок сосет грудь жены. Нет, совсем не из каких-то низменных желаний! Просто хотел видеть. Я столько времени потерял. Столько дней ее жизни пропустил. И, кто знает, как долго нам еще быть вместе. Судя по всему, то, к чему я так долго стремился и с таким трудом обрёл,  может быть отобрано, украдено чужими руками очень скоро.

Будет война! Это понятно.  И народ,  пришедший на нашу землю, умеет воевать! Сегодня я убедился в этом. Быстрые, саблями своими владеют мастерски, без слов понимают своего воеводу!

Но точно знаю, не видать им победы, потому что у нас есть такие женщины, как моя Ясна! Видел, как во время боя она стрелой половца из седла вышибла! Да не каждому мужчине по плечу такое! Удивлен был очень!

Но, когда наблюдал, как она Ярополка руками своими лечила, глаз отвести не мог. Заметно было, что нелегко это ей дается – когда руки опустила – поникла, потемнела лицом даже. Только и Ярополку заметно легче стало – заснул спокойно без стонов. И весь путь проспал, не смотря на тряску.

Тянуло меня к повозке, где Ясна с дочкой сидела как магнитом. Старался все время поблизости держаться, мысленно говоря себе, что для безопасности. Только вранье это – видеть хотел... каждое движение, каждый поворот головы, каждое слово ловить, что она девочке или бабушке своей говорит. И знакомо все это мне было и чуждо одновременно.

Все-таки место для привала выбрал в небольшом овраге. Можно было даже ненадолго костер развести – крутые склоны скроют дым. Поставил дозорных, а остальные сами знали, кому и что делать. Бабушка Ясны к Ярополку пошла – стала рану проверять. А Ясна на одеяльце, в повозке расстеленное Ладу уложила. Девочка засыпала, на боку лежа, а Ясна рукой ее по спинке гладила, и напевала тихонько. Остановился за спиной ее, больше всего на свете желая прикоснуться к девушке. Несколько секунд терпел пытку эту, а потом сдался. Накрыл своей рукой ее руку, которая Ладушку гладила. Словно молнией тряхнуло! Да что же это со мной? Что я, как мальчишка, в самом деле? Слов подобрать не могу и дрожу от малейшего прикосновения к красивой девочке?

Она спиной мне на грудь откинулась и замерла. Прислонился щекой к ее щеке, вдохнул ее запах:

– Ясна-а, – протянул чужим голосом. – Ты снилась мне. Постоянно. Только увидеть, разглядеть, во сне не мог. Ты звала меня. Я слышал.

– Я и звала. Каждую ночь, – она тоже дрожит. Замерзла, наверное?

Повернула голову и в щеку поцеловала. Только чуть губами прикоснулась, а тело мое тут же отреагировало на ласку эту. Плоть в штанах дернулась, жаром в голову ударило. Против воли своей, сжал ее сильнее, к груди своей прижимая податливое мягкое тело.

Я же не помню, не знаю ее совсем! Ну, почему такой родной, такой близкой она мне кажется? Почему, стоя у повозки темной ночью в овраге этом, когда рядом ходят люди, чудится мне, что одни мы в целом свете? Почему не заботят меня ни мысли чужие, ни враги даже, которые вдруг оказаться рядом могут?  Нет-нет, нельзя так...  Я же за жизни людей, а главное, ее,  Ясны, и девочки маленькой, отвечаю. Оторваться, отойти нужно. Сосредоточиться, заняться делом... Уговаривал себя сам, убеждал. Но стоял все так же за ее спиной и ладонью ее руку гладил. Еще немного, минутку еще...

– Что со мной, Ясна? Почему оторваться от тебя не могу? Почему взгляд мой к тебе тянется? И так сладко и больно мне на тебя смотреть?

***

Как воск расплавленный я в его руках. Мысли в разные стороны разбегаются – что сказать не знаю! Одно только в голове моей – как же счастлива я! И эти слова его... Не помнит, но любит... Как ни старалась Мира, не смогла она из сердца его любовь вытравить! Развернулась в руках его, лицом к лицу оказалась. Ладонями голову его обхватила, в глаза всмотрелась, бликами костра, на котором дружинники, тихо переговариваясь, ужин готовили, освещаемые. Все такой же красивый! Сердце замирает от взгляда одного! Не случайна встреча наша! За мной ехал! За нами... поправила сама себя.

– Богдан, прости меня. За то, что оставила тебя раненного, обожженного. За то, что ушла, не дождавшись, когда ты в себя придешь.

– Я все знаю. Она призналась. И Ярополк мне все рассказал о тебе, о том, что Мира тебя прогнала.

– Она спасла тебя. Ты бы умер, если бы не она.

– Не жалей ее. Она же сама пожар этот и сотворила. Она молниями своими сверкала. По-другому и быть не могло. Ты же со мной рядом в Изборске была, а она, злилась из-за этого. Сколько людей погубила. Детей Ратиборовых без матери с отцом оставила, а все из-за ревности своей. Так все было?

– Не знаю.

– Не знаешь? А скажи мне, что происходило, когда я тебя касался? Ребенок у нас. Значит, все, как у мужа с женой, было. Солнце светило, и птички пели?

– Нет. Гром гремел, и молнии сверкали.

– Мира себе не изменяла. Как всегда действовала. Так вот, она сначала меня чуть не убила, а потом и тебя прогнала. Так что, не думай о ней больше. Целый год она в моем доме жила. Другим человеком притворялась...

Ох, как больно слова такие слышать! С ним жила! Пока я одна без надежды всякой мучилась... Целовала его, обнимала! Нет-нет, только не плакать...

– Почему отодвигаешься от меня? Думаешь, что я с ней все это время жил? Расскажу сам, потому что в Муроме со мной, в моей избе, жить как жена будешь. А соседи разного наговорить могут, да и матушка моя... Когда я из  Изборска вернулся, домой пришел. А там девушка хозяйничает. Знакомой она мне показалась, да на Миру, такую, какой я помнил ее, не похожа совсем. Весняной назвалась. Сиротой представилась. Мать моя ее к нам пожить пустила. Я противиться не стал – пусть живет, подумал. Только однажды она ко мне ночью пришла... Не плачь... Не надо. Не было у нас ничего. Правда, я ей женою своею стать предложил и сказал, что до свадьбы трогать не буду. Согласилась она. Да свадьба та не состоялась. Понял я, кто она. Хочешь знать, что мне о тебе напомнило, что подсказало?

Хочу, хочу, конечно. Головой киваю, только, из-за слез своих, глупых, ничего сказать не могу. Он за пояс полез и из кармашка гребешок вытащил. Вложил мне в руки. Стала разглядывать – белый, костяной в виде перышка!

– Каждый вечер доставал его и понять не мог, для кого купил, кому подарить собирался.

Вот оно – спасение мое! Пёрышко! Поцеловала гребешок, а потом Богдана целовать стала. И жаркий отклик его чувствовала! Так сжимал крепко, что дышать трудно было. Между коленями моими встал, за ягодицы к себе придвинул, да так близко, что чувствовала сквозь штаны его, да платье свое, как желает он меня сильно. Как безумная, губы его целовала, зубами прикусывала. Язык его в рот впускала и от движений туда и обратно с ума сходила. Не знаю, чем бы закончилось сумасшествие это, только строгий бабушкин голос разрезал, разрубил нашу тишину:

– Людей постесняйтесь, бесстыдники!

Богдан отодвинуться хотел, да я не дала, мертвой хваткой вцепилась. Казалось мне, отпущу его – как туман рассеется, исчезнет, уйдет от меня. Голову только на бабушкин голос повернула. Улыбалась она! Не сердилась совсем, хоть и резким голос был.

– Вижу, что соскучились вы друг по другу. Как жаром из печи любовью вашей воздух наполнен! Не расстанетесь больше, знаю, чувствую это. Всю жизнь вместе будете! Идите поешьте, дети мои! Силы вам еще понадобятся – трудный путь предстоит и долгий!

27 глава.

–  Ночью в путь отправляться слишком опасно – можно в засаду угодить! Останемся здесь, – я объяснял уже второй раз, но Мстислав стоял на своем.

В свете костра его лицо казалось мне испуганным. Но ведь это невозможно! Мстислав чего-то боится?

– Охотник прав...– как эта женщина умудрилась подойти настолько тихо, что я даже не почувствовал? – Это  – гиблое место. Сегодня ночь особенная – в последний день лета, говорят, шутихи  свадьбы устраивают.

– Сколько лет живу, никогда о таком не слыхивал...

– Скажи еще, что не веришь в духов и ведьм!

Я удивленно смотрел на  бабушку Ясны. Все ей известно, все ведомо.

– Знаю, что они существуют. Но в лесу этом уже бывал ранее и никого...

Мстислав не дал договорить:

– А в прошлом году? Вспомни, как ночью огни от болота к нам шли и звуки странные и туман...

– Да ведь это возле деревни случилось. А сейчас мы почти на выходе, у границы с муромскими землями.

– Богдан, вдоль всего леса одно и то же огромное болото тянется. Только дорога лесная чуть в стороне идет.

Старуха указала рукой направление, где болото это находится.

– Так, и что тогда делать предлагаете?

– Нужно идти. Выйдем из леса – степь начнется, там неопасно будет, – предложил Мстислав.

Бабушка Ясны согласно закивала головой. Не раз в моей жизни приходилось мне принимать решения, с которыми сам я был несогласен. Что бы я был за воевода, если бы не умел прислушиваться к своим дружинникам. Тем более таким, как Мстислав. Головой с ним был не согласен, но чувство какое-то  подсказывало, что на месте этом, и вправду, нельзя оставаться на ночь.

– Хорошо, собираемся.

Воины, не медля, стали собираться в путь.

– Нужно факелы сделать.

Братья Жданы тут же кинулись выполнять поручение. Отрубив топориком ветки у росшей неподалеку сосны, расщепили с одной стороны конец и вставили хвойные ветки с кусочками бересты, смотанные и связанные травой.

Кого поставить на место Ярополка? Этот вопрос мучал меня уже давно. Нужен опытный, способный принять самостоятельно решение, толковый, быстрый человек. Милораду приказывать сейчас я не имею права – он больше не мой дружинник. Кого? Милорад подошел сам.

– Богдан, давай я первым пойду?

– Ты больше не дружинник.

– Так возьми меня в дружину.

– Чтобы в другой раз ты самовольно оставил ее, чтобы бросил в трудное время, когда воевода без сознания? Нет тебе доверия больше.

– Богдан, рассуди по-другому, – он указал рукой в сторону от места, где собирались в путь дружинники. Пришлось отойти с ним. – Я Ясне помочь хотел, как друг, как человек. И рядом был, когда тебя не было. И неизвестно, вспомнил бы ты о ней, или нет. Неизвестно приехал бы за нею. Если бы не я, половец бы ее еще в деревне...

В груди разрасталась красным кровавым цветком неудержимая ярость. Так, значит? Ради нее дружину оставил? Чтобы быть рядом "как друг"? Лучше бы не говорил этого совсем... Немного отрезвили и не дали наброситься на него только последние слова. О половце, который Ясне угрожал. А может, все-таки, и к лучшему то, что он в деревне остался? А в Муром вернемся, там разберемся, принимать его в дружину или пусть, как знает, живет!  Но ударить его все равно хотелось! За то, что на чужое позарился. Нет, не так, за то, что позарился на МОЁ. За то, что положиться на него теперь не смогу никогда. Но в разведке лучше него, на самом деле, нет.

– Хорошо. Иди, – все же решил его предупредить, хотя был соблазн отправить так. – Только, Мстислав говорит, какая-то нечисть сегодня в лесу веселиться будет. И не половцы это. Будь готов.

Опустил голову и не уходит почему-то.

– Богдан, прости меня. За все. Мне казалось... я думал, что люблю жену твою. Но вот Любаву встретил и понял, что это за чувство такое... А Ясна, она весь год этот о тебе только... И так мучилась она, что смотреть больно было. Прости.

При словах его на повозку посмотрел, где жена моя сидела. Называл ее так в мыслях своих и сердце замирало. Она о чем-то с Любавой беседовала. Только взгляд мой почувствовав, обернулась. В темноте лица ее не разобрать совсем, но знал я, что на меня смотрит...

– Иди, Милорад и будь осторожен!

Он, бросив несколько слов своей жене, взял одного из наших запасных коней. А когда уже сел на него, Мстислав окликнул и подал ему свой лук. В отличие от меня, дружинники мои рады были тому, что Милорад снова с нами – вон, помнят, что лук для него лучше меча!

Разместил свое маленькое войско так, чтобы повозки с женщинами и Ярополком раненым в центре были, со всех сторон воинами прикрытые. Сам  – замыкающим... Братья Жданы по бокам – хорошо, что здесь дорога широка – позволяет. А впереди Мстислава поставил – он ехать уговаривал, пусть он и отдувается!

***

Бабушка говорила шепотом, что ночь эта страшная будет. Чем страшна она? Ну, темно! Но ведь воины факелы приготовили – много! Впереди, сзади и по бокам освещают дорогу – и не страшно совсем. А может, не страшно мне потому, что Богдан рядом?

Уставшая за день Ладушка спит в повозке, бабушка второй повозкой правит, где Ярополк лежит. Я тоже отдохнуть могла бы, с малышкой рядом прилечь. Да, как же глаза сомкнуть-то, если бабушка о ночи опасной предупредила?

Стала тихонечко с братьями разговор вести.

– Скажите мне, почему так вас назвали?

Один из них, (так и не научилась различать!) отвечает, посмеиваясь:

– Ну, я – Ждан, потому что очень отец сына ждал! Три девки до этого мать ему родила! А потом – вот я! – рассмеялся, на брата факелом указал. – А он – Неждан! Потому что и года не прошло после рождения моего, а он, вдруг, неожиданно, на свет появился. Мать большая полная баба была – до последнего и не знала, что в тяжести она! Понятно, почему Неждан он?

– Понятно... – посмотрела в сторону второго брата. – Неждан, а тебе необидно, что имя такое получил?

– Ну-у, в детстве-то, конечно, перепадало мне, особенно от него – точно так же, факелом, указал в ответ на своего брата. – Да потом привык, смирился. Ну, и сдачи давать научился. После этого дразнить-то он и прекратил!

Да-а, имя – оно многое для жизни человеческой значит! Может вот так, как Неждану, навредить!

– А родители-то ваши живы? Сестры?

– Да, живы, конечно, что им сделается? – теперь уже Неждан отвечал. – Слышишь, Ясна, звук какой-то вон там в лесу?

Прислушалась – тишина. Где-то вдали за деревьями только огонек мелькнул. Мелькнул и исчез. А может, почудилось мне?

– Ничего не слышу...

Даже в темноте видела я, как напряглись, сжались братья, как перед броском звери какие! А потом тот, что справа от меня ехал – Неждан, вдруг свернул на коне в лес резко и неожиданно. Мне-то казалось, что там чаща непроходимая, но перед ним деревья, как будто, расступились.

– Дедушка, останови! – Я слезла с повозки, Ждан тоже спешился, встал рядом, тут и Волк с сыном подъехали.

– Куда он? Что случилось?

– Ничего не сказал. Хотя перед этим звуки он какие-то слышал... Нужно за ним пойти, – я говорила, а все переглядывались друг с другом. Волк сказал:

– Я ничего не слышал постороннего.

– Я тоже.

– Я тоже не слышала. Но на коне в чаще он же далеко не уедет.

Богдан подъехал:

– Чего остановились?

Дружинники объясняли ему, а я подошла вплотную к кустам и услышала тихие, еле различимые звуки. Как будто, где-то далеко поет кто-то. Женский нежный голос. Тут вдруг Ждан, стоявший рядом , факел отбросил и тоже в кусты ринулся. Изо всех сил ухватила его за руку.

– Держите, держите его!

Кто-то успел ухватить, Волк, кажется. Богдан посветил ему в лицо факелом – глаза у Ждана были широко открыты и не моргали от света, не жмурились. И лицо какое-то жуткое было – как из камня высеченное! Видно было, стоит чуть ослабить хватку – вырвется он и уйдет за братом.

Тут бабушка подбежала.

– Пение он услышал, не иначе!

– Что за пение такое? Я не слышал ничего! – Богдан спешился.

– Шутихи женихов зовут. Ты-то и не услышишь его. Только тот услышать может, чье сердце свободно. Только некогда объяснять, нужно второго спасать и быстрее. Если поцелует его шутиха, навсегда с ней останется!

Богдан с мечом в одной руке и факелом в другой тут же в чащу леса ринулся. А я у Волка меч схватила – и за ним! Никто не остановил. Наверное, не до этого было. Слышала сзади возьню – видимо, Ждан вырваться пытается и бабушкин голос:

– Связывайте его! Да покрепче!

А сама за Богданом шла, он в свете факела хорошо виден был. Скоро он понял, что кто-то следом идет. Да только я так в темноту вглядывалась, что обступала нас со всех сторон, что заметила, что он остановился только тогда, когда в спину его со всего маху врезалась. Сама же от неожиданности вскрикнула.

– Ясна? Ты что здесь делаешь?

– Неждана спасаю.

– А ну, назад быстро! Спасает она! – по голосу слышно было, что зол он безмерно. – Придумала тоже!

– Богдан, иди быстрее, иначе поздно будет – утащит его шутиха, ты будешь в этом виноват.

Он покачал головой, посмотрел назад, понял, что одну меня отправлять к повозкам опасно, потому что уже далеко мы отошли, и пошел дальше:

– Держись рядом.

Ох, голос его ничего хорошего не предвещает! Плохи мои дела! Ругать будет! Почему тогда улыбаюсь я? Чему радуюсь?

28 глава

Вот ведь, неугомонная! Следом за мной пошла, даже меч в руки схватила! Неужто и мечом умеет? Никогда таких женщин не видывал!

Что это за шепот такой? Будто кто-то страдает, просит о чем-то?

– Ясна, ты слышишь?

– Слышу. Говорит она: "Иди сюда, любимый!" Зовёт!

– Я слов не разбираю... Откуда звук идет этот?

– Мне кажется, вон там за теми кустами.

Теперь каждый шаг давался с трудом – вместо твердой земли, ноги ступали в трясину болотную. Я старался кочки выбирать, да факел почти не светил уже.

– Ясна, стой здесь, иначе, затянет.

– Нет, Богдан, не понял ты... из трясины ты меня вытащишь, а вот шутиха если... опасно только вам мужчинам здесь быть-то, на вас они охотятся. Меня точно не тронет ни одна.

Так и шла следом, легко с кочки на кочку перескакивая. Когда кустарник миновали, руки и одежду разорвав не единожды, увидел я картину странную, да так и замер, как зачарованный.

Полянка небольшая, деревьями окруженная взору открылась. От травы свечение изумрудное исходит. Посреди полянки – озерцо небольшое, тоже сияющее, а на краю его – девушка красоты необыкновенной. Тело ее в воде находится, а все, что выше пояса – над озером. Руками она в берег упирается. Ах, какое лицо у нее – глаза огромные, носик маленький и песня из уст ее льется, ручейком журчит. А в метре от озера мой дружинник стоит – на девушку неотрывно смотрит!

А она еще пуще старается! Руку к нему тянет и пальчиками манит-манит! Он шаг делает, другой! А я хочу его удержать, схватить, да только двинуться не могу – словно занемело тело мое. И тут Ясна к озеру бросается и мечом прямо по девушке ударяет! Замерло будто все. А потом меч ее, в воздухе повисший, с размаху о воду бьет, а девушка уже с другой стороны озера находится – и хохочет-хохочет страшным грубым голосом.

– Ты что здесь делаешь, глупая! Уходи, это мой избранник!

– Не отдам! Уходи, нечисть! – Ясна ей отвечает.

– Не любит он тебя, любил бы, на зов мой не откликнулся.

– Все равно не отдам! Богдан, вяжи его! Он сам к озеру идет!

И   правда, Неждан медленно шагал к воде. Пошевелил я руками – слушаются вроде. И к воину кинулся, повалил на землю и связывать его же поясом  стал. Он вырывался, а потом глаза закрылись и Неждан шевелиться перестал. Послушал сердце его, к груди ухо приложив, билось оно ровно и громко. Спит?

Встал и увидел... нет, не на Ясну смотрел... на девушку эту волшебную, что ручки свои тоненькие в мою сторону тянула и говорила тихим нежным журчащим голоском:

– Иди ко мне, милый, иди ко мне...

А я смотрел на пальчики ее тонкие и глаз отвести не мог. И, кажется, стоял на месте, не двигаясь...

***

Богдан медленно шел к озеру, глядя на шутиху пристально. Отбросив в сторону меч, обеими руками вцепилась я в его руку, да только, легко оторвал он от себя мои пальцы... И шел дальше. Звала его, кричала, пыталась удержать, да шел он все равно. Нет в его сердце любви ко мне! Слышит зов ее! Что же делать? Как спасти Богдана? Связать-то, удержать его сил моих не хватит!

Обежала вокруг и встала между ним и озером. Только он руку протянул и начал отталкивать в сторону. Тогда, рванувшись изо всех сил, прижалась к нему всем телом, руками обхватила голову и поцеловала. Всю свою любовь в поцелуй этот вложила, всю нежность, что год копилась в моем сердце. Целовала губы его, волосы гладила.

Отодвинулась чуть и в лицо посмотрела – глаза закрыты и не двигается, не идёт дальше! Обернулась назад – а озера-то и нет никакого! И шутиха исчезла! И полянка – темная стала, только звёздами и освещаемая.

Мы спаслись! Только Богдан глаза не открывает почему-то. Более того, обнимать сам меня стал! Губы его горячие вдруг на шее моей оказались. И так нежно целовали там, что забыла я обо всем на свете!

Ничего не хочу знать, кроме губ его. Ничего не хочу слышать,  кроме сбившегося дыхания моего любимого. Ни о чем не хочу думать, кроме как о том, чтобы он никогда не останавливался.

Как же я скучала по ласкам его! Как же не хватало мне его шепота нежного! Неужели имя мое шепчет? Невозможно это. Но чуть отрываясь от меня, губы Богдана еле слышно, невесомо... "Ясна-а..."

И удержаться не могла, срывала рубаху с него, чтобы к коже его гладкой руками.... "Богда-ан, любимый мой".

Не поняла, не заметила, как шнуровка на платье развязанной оказалась, как до талии спустилось оно сверху... На секунду губы его от моих оторвались только... И вот они уже к груди подбираются! И жарким, влажным движением  – языком, по самым вершинкам, до боли сжатым, напряженным  то ли от ветерка ночного, их обдувающего, то ли от безумного желания, которое муж мой во мне вызывает!

И ведь знаю, помню еще, что недалеко совсем дружинник спит. Понимаю, что разбудить его могу... И поэтому губы кусаю, чтобы не стонать. Но сквозь боль, сквозь зубы на губе стиснутые, мои, мои стоны  наружу все равно вырываются!

– Ясна?

– Я, здесь, с тобой, милый мой!

– Не могу больше...  Хочу тебя...

Какой голос у него хриплый... А руки беспорядочно, дико по платью двигаются – подол вверх поднимают. Не время, не место было, но сама не могла противиться – низ живота моего огнём горел... Вцепилась, впилась в губы его, и сама! сама одежду свою на себе срывала!

Он рубаху на землю постелил  и меня хотел на нее уложить. Но мне тоже нужно было, до боли нужно было потрогать, поласкать любимого. Толкнула его на траву,  да, впрочем, он и не сопротивлялся! На руки свои опиралась, а губами вниз от шеи его двигаться начала. Языком по груди водила, где целовала, кожу  в рот свой втягивая, где прикусывала, чтобы тут же, языком лизнуть...

И неумолимо к штанам его приближалась, туда, где под тканью грубой большим напряженным холмом плоть его наружу, прочь из одежды рвалась.

– Потрогай меня... там...

О, я сама только этого и хочу! Что ж завязано так крепко здесь? Наши руки, мешая друг другу, то отталкивая, то сжимая пальцы другого, рвали непослушные верёвки,  пока не поддались они. Богдан штаны вниз стянул, а мне в свете лунном тело его хорошо видно стало. Ах, какой он!  Нет краше на всем белом свете!

Он ладошку мою нащупал и  на плоть свою положил. Гладкая, нежная, мягкая кожа.... Но стоит сжать немного,  и сила, твердость чувствуется... А если... Если так же, как он тогда, в бане со мной... Можно ли женщине так делать? Спросить его об этом? Нет, пусть остановит лучше, если плохо это.

Сдвинулась по телу его ниже, между ног раскинутых устраиваясь. Косу на спину откинула, нагнулась и поцеловала бархатную влажную кожу на самом кончике. Богдан дернулся и застонал. Что? Нельзя так? Подняла голову и в лицо его посмотрела.

– Богдан?

– Еще, Ясна, еще...

Ах, ему же нравится это! Стала, внизу сжимая, целовать по всей длине, а потом, осмелившись, втянула в рот, языком сверху поглаживая. Наградой мне был мучительный длинный стон... Руки Богдана в волосы мои вцепились, тело дугой выгнулось. Но я, поняв, что так отзывается он на ласку мою, продолжала свои движения, пока он не стал отстранять меня.

– Нет, милая, все... С тобой хочу...

Как на земле под ним оказалась, не поняла. Да только и помнила, как руки вверх поднимала, чтобы платье мое он стащить мог. На одежду нашу уложил меня и руками дрожащими все тело огладил.

– Какая ты... красивая! Нет краше тебя на земле...

И губы его на теле моем  – а от них искрами по телу всему жар разливается... А рука его вниз скользит, чтобы, ноги мои раздвинув, осторожно, медленно, погладить, притронуться  там,  где уже горячо и влажно. И тело мое на каждое прикосновение его рук и губ само отзывается: выгинается, движется.

– Богдан, иди ко мне... Быстрее...

Не пришлось просить его больше – накрыл меня, спрятал от мира всего. И вот уже плоть его горячая осторожно по моим складочкам скользит... А мне мало этого, мне он весь нужен. Руку между телами нашими просунула, обхватила его и сама направила. Со стоном он в меня погрузился и, лбом ко лбу моему прислонившись, двигаться стал.

– Муж мой... люблю тебя.... больше жизни... люблю...

Шептала, спину гладила, ягодицы сжимала, чтобы глубже... сильнее... чтобы мой весь, без остатка...

– Ясна... моя...