Текст книги "Пёрышко (СИ)"

Автор книги: Ксюша Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

29 глава

***

Безумие... просто безумие какое-то! Без сил упал на нее, придавливая к земле. Тут же где-то рядом Неждан лежит связанный! А что, если проснулся он? А Ясна, что она обо мне думать будет? Что муж ее – животное какое-то? Накинулся на нее... Но ведь она мне отвечала!

– Ясна, я обидел тебя?

– А я тебя?

– Ты-то чем меня обидеть могла? Это я, как зверь какой-то на тебя накинулся!

– Вот глупый, так я ж тебя первая поцеловала!

– Я шел к ней? Да? Ты поэтому? Чтобы удержать? Мне казалось, что на месте стою.

– Богдан, я голоса слышу – нас ищут! Давай одеваться быстрее!

Когда я неловко платье на нее натягивал, посмеивалась она тихонько, но когда стал свой сапог в траве искать – хохотала, рот ладошкой закрывая.

– Знаешь что, Богдан,  это шутиха тебя заколдовала, поэтому ты на меня и накинулся.

– Нет, Ясна, это ты меня заколдовала. Не надо на какую-то там ... вину свою перекладывать! Ее я в первый раз видел!

Мне тоже почему-то весело было и, как-то, спокойно на душе...  и в теле. Она рассмеялась пуще прежнего:

– А меня? Вчера днем только и увидел! И не помнишь совсем!

– Кое-что, похоже, все-таки помню...

– Что?

Замерла, интересно ей знать, что именно так глубоко в памяти моей засело, чего и Мира не смогла стереть.

– Помню, что и год назад мне с тобой так же хорошо было, как сегодня.

Взволнованные голоса приближались. Но, не дожидаясь их, я, отыскав в траве все также крепко спящего Неждана, с помощью Ясны взвалил его себе на плечо и пошел в сторону дороги. Видел впереди огоньки, слышал, как дружинники между собой переговариваются. Но ярче всего чувствовал всем телом, всей душой своей каждое движение, каждый звук, Ясной издаваемый. И отзывался на них. Ничего не хотел более, чем поскорее в Муром вернуться, поселить ее в доме своем и каждый день видеть, каждую ночь целовать вот так, как только что целовал!

В темноте чуть не столкнулся с Волком.

– Богдан? Мы вас потеряли совсем. Думали, что шутиха утащила!

– Нет, все в порядке. Все живы.

– А с ним что?

– Спит.

Уложил свою ношу рядом с братом его. Ждан уже в себя пришел, озирался вокруг испуганно.

– Чего меня связали-то? Совсем обезумели?

– Лежи, Ждан, лежи спокойно. Сейчас определим, что ты в себя пришел и отпустим!

– Да я-то пришел! А вы? Меня? И брата моего? Что случилось-то?

Стали ему наперебой рассказывать, как они с Нежданом на зов шутихи откликнулись. Как брат его на лошади в болото поскакал. О лошади вспомнили, да она к тому времени сама на дорогу вышла. Тут Милорад вернулся.

– Что вы отстали? Я уже полстепи проехал – гляжу, нет вас из леса? Давайте, чуть-чуть осталось и отдохнуть можно будет!

Ждана развязали, Неждана уложили на повозку с Ярополком рядом. Прежде чем в путь отправляться, к Ясне подошел.

– Тебе отдохнуть нужно. Укладывайся рядом с малышкой. Укрою вас.

Она спорить не стала – вымоталась совсем. Легла рядом с дочкой, обняла ее. Невольно залюбовался картиной этой – мои, мои девочки! Семья моя!  Укрыл их одеялом, радуясь, что в темноте не видно ничего, погладил жену по щеке. А она, глаз не открывая, голову повернула и ладонь мою поцеловала. И как будто не было ничего на поляне – все также огнем тело загорелось! Что же за власть у нее надо мной?

Скоро, действительно, как и сказал Милорад, из лесу выехали. Недолго по степи ехали, да на место своей же прежней стоянки попали. Там и остановились. Ночь уже к концу подходила, но несколько часов отдыха были необходимы и людям и животным. Дозорных расставил, сам тоже часок поспать решил, чтобы на зорьке утренней по своему обыкновению, сменить одного из них. И ведь мог бы с дружинниками рядом на земле улечься – как всегда это раньше делал! Но нет, ноги сами меня к Ясне несли! С краю за спиной ее примостился, обнял за талию, так чтобы пальцами детской спинки касаться и мгновенно в сон провалился, чувствуя такое умиротворение, которое только тогда бывает, когда из дальней дороги, наконец, домой возвращаешься. Вот и я вернулся...

***

Повозка быстро неслась по ровной дороге. Вдалеке уже был виден Муром – можно было не опасаться нападения половцев! Да и Милорад сказал, что врагов нигде поблизости не видно. Чувствовалось, что он своим любимым делом занят. Радостно, весело на Любаву поглядывал! Да, и судя, по одобрительном словам Богдана, хорошо у него это получалось. Бабушка ко мне в повозку пересела, потому что Ярополк утром очнулся и потребовал вожжи отдать ему. Неждан тоже в себя пришел, правда, ничего о ночи не помнил. И хоть, над ним подсмеивались все, кому ни лень, сидел верхом хмурый и задумчивый, ни с кем не заговаривая. Ладушка позавтракав, на руках моих лежала и цветы, которые молодой дружинник Святослав для нее нарвал, перебирала своими пальчиками.

– Бабушка, ошиблась ты! Богдан-то на зов шутихи откликнулся! Еле остановила его. Не любит меня, значит.

– Вот глупая ты! Да никто ж наверняка не знает, на кого подействует ее зов, а на кого нет! Это побасенки только, что тот, кто любит, не пойдет к ней. Ты на другое смотри.

– На что же?

– Ночью-то с тобой рядом на повозку лег, обнимал, волосы твои поправлял, когда спала ты. И на дочку таким ласковым взглядом смотрит! Любит он вас. Может, сам этого еще не понимает, но любит.

Тут Любава к нам с бабушкой на повозку попросилась. Села рядышком. Вижу, что мучает ее что-то, волнуется, переживает.

– Что, Любава, за родителей переживаешь? Не надо, не плачь, ничего не известно еще. Чего зря слезы-то лить? Вдруг и спаслись они? Может, тоже в Муром придут?

– Не только об этом я, Ясна.

– А что еще?

– Страшно мне, как меня семья Милорада встретит? Они его на первой жене против воли женили. Вдруг не такую, как я, другую для него снова присмотрели?

– Не думай об этом. Он тебя в обиду не даст. Если нужно будет, еще хату срубим, чтобы отдельно вам поселиться.

Но сама над ее словами задумалась. Мне-то тоже в новый дом войти предстоит. А вдруг не приглянусь я матери Богдана? Да еще и не одна я – дед, бабушка со мной. Что, как, они лишними окажутся? Не брошу их! Никуда от них не уйду! Растревожила меня Любава, да так, что всю дорогу до самого Мурома, как на иголках, сидела.

Скоро в город заехали. С интересом мы с Любавой все в нем разглядывали. Еще на подъезде к Мурому нас отряд дружинников встретил. Радостно они наших воинов приветствовали. С ужасом слушали вести о половцах, об Изборске. И хоть сами воевали с чудью, все же половцев одним, общим врагом называли. Жалели Изборск и его жителей. И в каждом слове слышалось мне волнение – чувствовали воины, что половцы и сюда придут!

Улочки оживленные – народу много, дети в пыли придорожной в лапту играют! Щенок за ними бегает и громко лает. А вон мужики баню рубят! Живет город, каждый свое дело делает. Тут навстречу Бажен выехал. Да не один, а со свитой своей. Крепко они с Богданом обнялись, а потом и других он приветствовал – каждого по-отдельности. Не смотри, что князь! Возле меня остановился, тоже руки свои распахнул и сказал:

– Ясна, рад видеть тебя в нашем городе! Иди, обниму тебя по-родственному!

Сзади смешки раздались:

– Иди, иди, Ясна! Честь какая! Сам князь!

– Не ходи, Ясна, не то, Богдан племянника своего порешит!

Оглянулась на мужа – и, правда, брови нахмурены! Но все же, не хотела Бажена обижать, обняла его легонько, и тут же отстранилась.

– Спасибо, Бажен! Я тоже рада, что здесь оказалась!

Дружинники стали по домам разъезжаться. Волка и Мстислава жены встречали. А Третьяка – дочка старшая, застенчивая, милая девочка, которая все время руки за спину прятала. Милорад тоже с Любавой к своему дому повернул. Любава на прощание мне рукой помахала. Когда все разъехались, Богдан лошадей наших под уздцы взял и в сторону по маленькой боковой улочке повел. Недолго мы ехали. Но с каждым шагом, волновалась я все больше. Хотелось спросить его, поговорить, может, успокоил бы, объяснил, как вести себя, что говорить. Ведь мать его о нас с Ладой ничего не знает. Подумает еще, что чужого ребенка к ним в дом принесла!

Издалека увидела женщину на крылечке. Как подъезжать к воротам стали, кинулась она их открывать. Въехали мы во двор, слезла я с повозки, поклонилась хозяйке, как того обычай требовал. Тут Богдан подошел, обнял мать и говорит:

– Мать, принимай жену мою! А это, – у бабушки Ладушку взял и ей в руки сунул. – Внучка твоя.

Опешила мать его от новости такой. Стоит, молчит и на меня смотрит. Тут Ладушка загулила, заворковала у нее на руках. Посмотрела на нее женщина, к себе прижала и заплакала.

– Проходи, дочка, будь хозяйкой в избе. И вы проходите, гости дорогие! Милости прошу!

Протянула я руки, чтобы ребенка забрать, а она не отдаёт:

– Столько лет мечтала... дай хоть полюбуюсь...

Зря переживала я, мать Богдана доброй, ласковой женщиной оказалась. Моих родных, как своих кровных приняла. Лучшие места в избе отдала. А я смотрела на избу, во дворе босиком по траве прошлась и думала, что мое это место, что до конца дней своих здесь жить буду. Откуда такая уверенность взялась – неведомо! А вот бани-то нет! Как так? Стояла в недоумении во дворе и руками разводила! Не заметила даже, как Богдан со спины подошел. Только вдруг руки сильные обвили сзади.

– Что случилось, жена? Не нравится тебе твое хозяйство?

– Нравится, – развернулась в его объятьях и в глаза заглянула – улыбается, и смотрит по-другому даже – весело, глаза сверкают, от чего он еще красивее становится – век бы смотрела! – Только одного понять не могу, где баня-то?

– Так у нас не так все устроено, как у вас. Наша баня – вон там, видишь, пригорок, за тем домом, на под пригорком – речка течет, отсюда ее не видно. Там и баня стоит, чтобы воду из речки брать! Но если ты хочешь, я тебе здесь еще одну построю! А сейчас топить пойдем ту, что уже есть.

– Вместе?

– Конечно. Я тут кое-что вспомнил... про баню... Хочу проверить, так ли было.

30 глава

Нежданно-негаданно осень с зимой пролетели. Как день один. Весна в самом разгаре была. Не пришли в Муром половцы, видно снега их задержали. Зима ранняя снежная, холодная, да вьюжная была. Самая счастливая в жизни моей! Каждый день, не смотря на погоду, на службу я ходил – город все же к нападению готовился, а коли половцы восвояси на восток ушли, о чем отряд разведчиков, в Изборск недавно отправленный, скоро сообщить должен, то поход на вятичей воинов моих ждет. Все ж таки дань нужна нам – голодно к весне стало. И в нашем доме трудновато – не рассчитывали мы с матерью на такую семью большую. Да, женщины в лес по грибы и ягоды всю осень ходили – кое-что заготовили. Дед Ратибор сапоги всю зиму тачал – в базарный день на расхват они были, тоже копейка в дом шла. А в скором времени прознали жители города о способностях Любомилы, бабушки Ясны. И стали к нам в дом идти – больные и немощные, старые и детишки. Кто животом страдает, у кого зуб болит, всем она помогала, а некоторые с особыми просьбами – наговор там совершить, от ребеночка нежеланного избавиться – тех гнала до ворот с криками. Денег она ни с кого не брала, а вот продукты, коли предлагали, с радостью.

Ясна же о своих способностях никогда никому не рассказывала. А мне это и на руку было. Не хотел ее внимание ни с кем делить. С каждым днем дороже она мне становилась! Домой бегом бежал. И ночи не было, чтобы руки мои к жене не потянулись! И жаркими те ночи были! Порой до утра уснуть не могли...

Вот и сейчас спешил, летел к дому – знал, что ждут там, рады будут. Да только во дворе встретил мать свою с Ладушкой на руках. Обеспокоенная она от двери до ворот ходила, а как меня вдали увидела – навстречу кинулась.

– Что стряслось?

– Сынок, темнеет уже. А Ясна с дедом в лес еще утром ушли, за деревом для подошвы. Он ее отговаривал, брать с собой не хотел, да спина его опять разболелась. Вот Ясна помочь и решила. Любомила искать их пошла, вот недавно совсем. Да что-то неспокойно мне. И Ладушка волнуется: плачет, извелась вся.

Взял ребенка на минуточку. Прижал к себе, ручонки маленькие шею обняли – сердце от любви зашлось! Что случилось там? Идти нужно! Хоть и опасность есть разминуться по дороге! Все равно дома не усижу! Не знал, за что ухватиться, что понадобиться может.

Верхом, конечно, быстрее будет! А возле леса, если что, коня оставлю, чтобы в кустах не мешался. Доскакал, как стрела горящая – в мгновенье ока! У кромки леса бабушку Любомилу догнал. Узнала издалека, остановилась.

– Богдан, куда идти-то не знаю. Растерялась, сердце вот, зашлось, – села она на пригорок. Впервые видел, чтобы плакала она – всегда строгая, решительная. А тут слезы подолом вытирает, – случилось что-то, чувствую...

Ох, от слов ее жутко мне стало! Что угодно могло приключиться – лес все-таки! А вдруг волки порвали? А вдруг в реке искупаться решила, да утонула? Да дед тогда, куда делся? Задрожали руки. Как жить-то без нее? Нет, искать нужно – бежать быстрее! Может, не так все и страшно?

– Любомила, сиди здесь, никуда не ходи. Вдруг из лесу они выйдут – ты их и увидишь. А я искать буду. Коли найду с ними приду сюда, коли нет – один к тебе выйду.

Кивнула она, соглашаясь, а сама еще пуще заплакала.

Стал сквозь чащу пробираться. Путь примечал – темнело быстро. Сначала видно было в лесу, что кто-то не так давно шел. Да, только многие из Мурома лесные тропинки знали – кто угодно это мог быть. Старался слушать внимательнее, чтобы шум какой посторонний отличать. Потом, когда глубже в чащу зашел, кричать, аукать стал.

Долгое время никто не откликался. А потом вдруг далекий голос услыхал, будто тоже аукает кто-то. На звук этот пошел. Все ближе-ближе он становился. И скоро узнал я его – Ясна кричит! Бежал, кустов не замечая, руки и лицо ветками исстегал, несколько раз, за корень запнувшись, падал, да только вставал и бежал снова. И вот, наконец, выскочил из-за поросли молодых деревьев и увидел ее фигурку маленькую, на земле сидящую, кинулся со всех ног, на колени рядом упал, руками прижал к себе изо всех сил:

– Ясна, живая! – стал лицо целовать, а она плачет. – Что, что случилось? Ты поранилась?

– Богдан, ...дедушка умер!

Тут только я огляделся вокруг. Лежал Ратибор на земле, руки в разные стороны раскинув. Одежда вся грязная была – как если бы его по земле тащили.

– Что случилось с ним?

– Не знаю. Шли мы уже назад с ним. Стал он дышать тяжело. Усадила, воды испить дала. А ему все хужи и хуже – сердце в груди как молотом стучит. Что только не делала я, и руками его пыталась... да только захрипел он и все... Тащить в сторону дома пыталась... Богдан, а что если и бабушка теперь... Она же всегда говорила, что друг без друга они не смогут. Как я тогда? Одна!

– Почему одна? Я с тобой! Всегда с тобой буду. Люблю тебя, Ясна! Милая моя.

Прижал к себе любимую, целовал соленые щеки ее. Да, жаль Ратибора – хороший человек он был. Да, только ничего с собой сделать не мог – рад был безумно, что с Ясной ничего не случилось.

– Давно этих слов ждала. Да не хотела, чтобы вот так...

– Прости, прости, что раньше не сказал. Не понимал... дурак был. И ведь самому отрадно слышать от тебя их было, а вот молчал... Каждый день теперь говорить буду, только не оставляй меня.

– Да что ты, куда же я без тебя!

***

– Что это, Ясна?

Видела, о чем он спрашивает, поняла уже, кто чудеса такие творит, да пусть уж сам догадается! Ладушка на покрывале лоскутном сидела во дворе на травке  зеленой расстеленном, игрушками, еще дедушкой сделанными, игралась. Да давно я заметила, что игрушки те брошены уже. А девочка моя перышком забавляется. Кота нашего рыжего мучает. Кот на крылечке на солнышке мышей во сне видит. А тут вдруг перышко его по усам гладит! Кот глаза желтые распахнет, лапой перышко накроет, да оно из под лапы легко, будто ничего не весит когтистая, само, без усилия всякого вылезает! Полетает над головой усатой, покружится, да и снова за свое принимается!

А тут Богдан со службы возвернулся. Ну, она его заметила и новую забаву придумала. Пока отец за воротами коня распрягал, перышко быстро, как ветром подхваченное, к нему прилетело, да по лицу погладило. Отмахнулся он! Смотрела я, да старалась не смеяться – вдруг Ладушка испугается! Сделав круг над головой отца, перышко по велению дочки, снова к его лицу подлетело, да по щеке щекотать стало! Поймал было его Богдан, да удержать не смог. Выскользнуло из пальцев его и к девочке нашей прямо в ручку полетело. Полет этот и мне и Богдану хорошо виден был.

– Что это, Ясна?

Ой, ругаться будет! Голос какой-то неприветливый! Но только шагнул он к Ладе, она ручки вверх протянула:

– Возьми, Ладу, – говорит.

– Ладушка, девочка моя, – потеплел голос мужа, поднял над головой, на шею свою усадил и ко мне идет.

– Признавайся, это ты делала!

– Что ты, Богдан, не я!

– Не ты? А кто же?

– Не знаю. Ветер, наверное.

– Ясна, разве можно мужу врать? – хоть и хмурятся брови его, да глаза смеются.

Подбежала к нему, поцеловала в губы, потом ножки Ладушки пощекотала.

– Эх, ты, отец, не видишь, что дочка твоя  – особенная. Это она перышком-то игралась! А значит это, что и ее счастливая судьба ждет. Вырастет и встретит своего любимого, и перышко вот здесь, – встала на цыпочки до грудки дотянулась, погладила по рубашечке. – Поможет ей, подскажет.

***

Как не пророчила бабушка, а все же придется нам с мужем расстаться! Ладе три зимы исполнилось уже. В поход на вятичей князь собрался. А Богдан войском править был должен – главный воевода он. Завтра уезжать уже, а как отпустить его, не ведаю!

Бабушка одно твердит: "К себе прислушайся, сердце подскажет, как его судьба сложится". Да только сердце мое совсем другое твердило. А я ему всегда послушна была.

Заранее подготовилась. Но ему о том не сказала, конечно. Знала, что Богдан не позволит. Да еще и о другом думала. О том, что прощаться со мной сегодня ночью он будет. И хоть утра боялась, ночи все равно с трепетом ждала.

Поздно он вернулся – темно уже стало. Уложила я дочку, мать с бабушкой спали уже давно. Села на крылечко и жду его. Спешит, торопится – рубаху белую издалека видно даже ночью темной. И сама усидеть не смогла, навстречу выскочила. Сердце в груди почему-то, как молотом по наковальне стучало. Кинулась к нему, а он на руки поднял, прижал к груди прямо у дома перед воротами.

***

Столько слов сказать ей хотелось, да, как только увидел ее, бегущую в темноте от дома мне навстречу – все мысли из головы вылетели. Все слова забылись. Подхватил ее на руки. Как же прощаться с тобой мне не хочется! Как же горько мне уезжать, покидать вас.

Возле бочки с водой на ноги поставил. Она полотенце уже приготовила, да и черпак деревянный рядом на скамейке стоял. Разделся я догола – темно, да и ворота от соседей скрывают. Встал перед бочкой, глаза закрыл, жду, когда лить воду начнет. Она на скамеечку влезла, воды из бочки зачерпнула и ко мне повернулась.

– Ну, Ясна, скоро ты? – глаза открыл, а она тело мое рассматривает. Особенно ту часть, что, ночь предвкушая, к ней тянется.

– Какой ты у меня... красивый, сильный, большой! Так бы и смотрела на тебя весь век!

– И будешь. Вернусь, и все, как прежде станет.

– Не на прогулку идешь, убить могут, – поливать стала, и при словах таких страшных странно спокойным голос ее был.

– Ты же колдунья, защитишь меня, отведешь беду. А если и ранят – вылечишь, – говорил ей это, а сам мыльнянкой, в шайке замоченной, тело натирал.

– Вылечу, даже не сомневайся! -и улыбается.

Очень мне нравилось, что не плачет, как другие жены она. Что спокойной и веселой даже притворяется – не мучает, не рвет мне душу. Нет, не равнодушна она – любит, не хочет отпускать, но и боли своей не показывает.

Вытерся наскоро рушником, не раздумывая, и ей не позволяя, на руки подхватил и к сеновалу понес, прямо так, не одеваясь. На лесенку поставил, подтолкнул вверх. Она, посмеиваясь, полезла. Сам задумался – завтра-то мать рано встанет. За одеждой вернуться надобно. Пока ходил, наверх поднимался – Ясна раздеться успела. Залез наверх – а она на одеяле совсем голая лежит. Побросал вещи куда попало – сапоги с сеновала вниз попадали! И к ней! В объятия ее горячие!

– Любимая моя, скучать по тебе буду очень! – целую ее, а она снова улыбается.

– Не будешь.

– Почему говоришь так? – да, что с ней такое сегодня?

– Вы быстро вернетесь. Туда и назад. Не успеешь и соскучиться, – хорошо, если бы так и было!

– А ты по мне будешь?

– Конечно, муж мой! Ты в княжий двор идешь утром, а я сразу скучать по тебе начинаю. И вечером каждую минутку на крылечко выбегаю посмотреть – не идешь ли ты домой! ... Богдан, хватит разговаривать, иди ко мне!

Рассмеялся я! Какая же она у меня – страстная, жаркая, ласковая! Как трогать ее тело приятно – на движение каждое мое отзывается.

– Полежи, милый мой, тебе отдохнуть нужно, – лукаво из-под ресниц взглянула и в плечи руками уперлась, опрокидывая на спину. Потянул ее за собой, чтобы сверху на мне ее тело было – по изгибам женственным ладонями водил, а потом ягодицы обхватил и легонько двигать вверх-вниз стал, чтобы плоть мою восставшую почувствовала она. Сама догадалась, как сделать нужно, чтобы нам обоим приятно было – ножки раздвинула и села на меня сверху. Теперь уже при движении каждом – влажными, горячими, скользкими складочками терлась. А когда постанывать она стала, понял я, что пора уже. Приподнял ее немного и вошел в узкое лоно...

.... Только как ни гонишь прочь утро, все равно наступает оно. Вот и я с Ясной моей простился. Поцеловал ее возле ворот в последний раз. Как заведено у нас было, жены к княжему двору не ходили прощаться. Каждая возле избы стояла, мужа в дальний поход провожая. Мои женщины долго платками мне вслед махали.

В последний раз в сторону дома, уже из города выезжая, посмотрел. Многие женщины еще возле дворов своих оставались, а у меня – никого. Ну, что ж поделать, ребенок-то еще маленький! Некогда им видно.

Войско в поход всегда груженое идет. За конниками и пешими воинами, повозки со скарбом всяким, с едой, с оружием... На вторые сутки ночью, когда сам лично дозорных проверял, услышал возле одной из повозок шум. Дозорный воришку поймал. Схватил за шкирку и тянет. А он упирается, да молча все, тихо. Слышу дозорный говорит:

– Как тебя зовут?

Тишина в ответ.

– Что здесь делаешь?

Снова молчит.

– Вот я тебя сейчас к воеводе отведу!

И тут вдруг в тишине голос знакомый раздается:

– Не надо к воеводе! Только не это!

Думал, ослышался, показалось от тоски. Да только подбежал к повозке – дозорный мальчишку держит в шапке на глаза надвинутой. Осветил факелом – не может быть! Глазам своим не поверил!           – Ясна! Что здесь делаешь?

Ох, разозлился сначала!

***

Ох, думала, убьет он меня! Таким злым никогда не видывала! Схватил за руку и прочь от повозок потянул.  Мимо спящих дружинников, мимо часовых, что вокруг всего лагеря ходят. Один из них окликнул:

– Воевода?

Богдан на него только рукой махнул. Остановился. Вжала голову в плечи. Знала, что многие мужья своих жен бьют. Да только мой всегда добрым и ласковым был – вдруг, да сейчас настолько разозлила я его, что не сдержится.

– Ясна! Объясни мне, что ты здесь делаешь?

– Вам лекарь нужен.

– У нас есть.

– Я лучше их всех умею.

– Ты – женщина. Много женщин ты у нас в дружине видела?

– Ни одной. Ну, если тебе стыдно, что я помогать вам буду, то я мальчишкой притворюсь – два дня никто, кроме... – прикусила язык, да поздно уже было.

– Что-о? Кто-то знал и не сказал мне, когда еще можно было домой отправить? Кто?

– Ой, Богдан, только их не наказывай, не виноваты... я одна!

– Так еще и не один человек знал?

Опустила голову.

– Да. Все знали. Все твои дружинники, с которыми в Изборск ходил... И Бажен тоже... Они мне и помогли.

Он резко навстречу шагнул. Зажмурилась! Вот теперь точно побьет! Да только обнял он меня крепко-крепко:

– Сумасшедшая женщина! И что мне теперь с тобой делать? Ребенка одного оставила!

– Что хочешь делай! Хоть побей! Все равно от тебя никуда не уйду! – теперь можно и смелой побыть, миновала гроза, вон как волосы целует! Соскучился.