Текст книги "Я – хищная. Возвращение к истокам (СИ)"

Автор книги: Ксюша Ангел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Он молча взял меня за руку и крепко сжал. Прикосновение сольвейга успокоило.

Мирославу достались Влад и Андрей, а Эрику – Глеб и Богдан. Богдана он сначала не хотел брать. Сказал что-то типа: “Охотники пусть сами выбираются”, а потом посмотрел на меня и резко передумал.

От взглядов его было тяжело. И я снова не знала, как себя с ним вести, что говорить, да и стоит ли вообще говорить.

– Увидимся дома, – подмигнул мне Глеб, мир вокруг меня завертелся, смазался, а через секунду вокруг нас образовалась гостиная скади. С изрядной частью обитателей дома, к слову. Рядом со мной сразу оказалась Люсия, обняла за шею и прижала к груди. От нее пахло кофе и полевыми цветами, она разрыдалась, не обращая внимания на собравшихся в комнате людей. Гладила меня по спине и приговаривала:

– Глупый, глупый сольвейг…

Отчего “глупый”, спрашивать я постеснялась.

Лидия бросилась на шею отцу.

Мирослав с Эриком появились через пару мгновений после нас. Эрик тут же отошел от Богдана, а тот покачнулся, вытер внезапно вспотевший лоб и бледные щеки, согнулся пополам, и его стошнило прямо на ковер.

– Отлично! Теперь в химчистку отдавать, – раздраженно посетовал Эрик, но привычной злости в его голосе, как ни странно, не было.

– Дьявол! – выругался охотник, медленно разгибаясь, затем увидел стоящую неподалеку Дашу и улыбнулся. – Привет, блондиночка.

Даша раздраженно выдохнула и повернулась ко мне.

– В порядке?

– Все хорошо, спасибо.

– Где Херсир? У него получилось?

Алиса возникла откуда-то справа – будто бы из воздуха материализовалась. Подошла к Эрику, по-хозяйски взяла его под локоть. И все замолчали, опуская глаза в пол либо же глядя на меня с жалостью. Жалость эта кололась, сочилась ядом, который проникал под кожу и собирался комком в груди. От вдыхаемого воздуха горчило во рту. Руки отчего-то затряслись, и Люсия сжала мои ладони, растирая.

– Если бы у него получилось, ты не была бы хищной, не находишь? – едко заметил Влад и без лишних слов направился к лестнице.

Наверное, ему тоже тяжело. Да, мы оба виноваты – в одинаковой мере. Только вот вина у него другая. Впрочем, от своей вины Влад умел прятаться отлично.

– Я тоже пойду, – сказала я, не дожидаясь неминуемых расспросов. В конце концов, у них есть Лидия и Богдан – пусть их пытают!

– Я тебя провожать! – с энтузиазмом заявила Люсия и потянула меня к лестнице. – Баюкать. Петь тебе.

Петь – это хорошо. Она красиво поет. И танцует. И вообще она у меня замечательная!

– Как ты вообще тут оказалась? – спросила я ее, пока мы поднимались.

– Увидеть. – Она прислонила указательный палец ко лбу. – Первый. Хитрый, он тебя ждать. Ты выйти.

Я кивнула.

– Поняла.

– Я видеть, ты умереть. Испугаться. Сказать Дэн. Он взять меня и примчаться сюда. Они говорить с твоим мужем. А потом пойти за тобой. Он тоже бояться.

– Я думала, Дэн никогда не боится, – попыталась я пошутить.

– Не Дэн. Твой муж.

– Да уж…

Нож я сунула в ящик старой, трухлявой тумбочки, которая левым боком упиралась в кровать. Думаю, если бы не поддержка кровати, она бы давно рухнула на пол – такой у нее был плачевный вид. На лишнее движение тумбочка отреагировала недовольным скрипом.

– Ложиться! – велела Люсия и указала на кровать. С этим спорить желания совершенно не было. Я уснула почти сразу под тихую английскую колыбельную, снилась мне хельза с теплым песком и ласковыми волнами. По поверхности озера бегали яркие солнечные блики. Мне было хорошо. Меня любили. Я была счастлива.

Надеюсь, все счастливы после смерти. Иначе зачем все это?

Пробуждение было резким. Тело дернулось, будто сопротивляясь возвращению в реальность, и я открыла глаза. Удивление смешалось с испугом, потому что рядом был тот, кого я совершенно не ожидала здесь увидеть.

Его глаза – натуральные льдинки, но еще секунду назад они были теплыми. Вмиг все изменилось. В них боль и обида плещется, но взгляда Эрик не отводит – и то хорошо. Впрочем, я уже окончательно потеряла надежду все исправить.

В этой заброшенной хламом, ветхой комнате он смотрелся нелепо. Король снизошел до бывшей фаворитки, лежит тут на драном покрывале, смотрит. Рука запуталась в моих волосах, ласково гладит. Зачем?

– Что ты здесь делаешь?

Голос был хриплым. К глазам подкатило горячее, напрашивались слезы, но я прекрасно научилась их подавлять.

– Убеждаюсь, что ты жива.

В словах – ни намека на злость, лишь облегчение. Оттого сильнее желание расплакаться прямо здесь, покаяться во всех возможных грехах и вымолить прощение. Когда еще, если не сейчас? Ведь он здесь, рядом, руку протяни – дотронешься. Дотрагиваться было боязно. Вдруг сбежит?

Поэтому я искренне сказала:

– Спасибо, что пришел за нами.

– Ты скади, – ответил он почти безэмоционально. Еще несколько секунд пристально смотрел в глаза, а затем резко притянул к себе, прижал так крепко, что, показалось, ребра хрустнут. Поцеловал в макушку. Совсем, как раньше, до катастрофы. Когда мы еще были близки…

Были ли? И если были, то почему я тогда… Ведь уверена была, что Эрик мое “все”. И что “навсегда” для нас возможно. Ошиблась. “Навсегда” – самое лживое слово.

От этой несправедливости я все же расплакалась. Сильнее вжалась в Эрика, обняла его, вцепившись мертвой хваткой, и прошептала:

– Я люблю тебя.

Нужно было сказать. Там, за дверью моего убежища – жестокий мир со своими правилами. Даже если Эрик захочет, даже если простит, этот мир не примет нашего примирения. Потому что есть законы, и их нельзя нарушать.

Это я нарушаю всегда, Эрик такой роскоши себе не позволит. У него есть племя, обязанности и авторитет.

Будто бы вспомнив об этом, после моих слов он окаменел. Отцепил меня от себя и строго спросил:

– Тогда зачем было то, у андвари?

Странный вопрос – зачем. Если бы я знала. Догадывалась, конечно, но объяснить трудно. Слова слишком острые и бесспорно ранят. Меня, Эрика… Его больше, а причинять ему боль я не хочу.

Но он смотрит и ждет ответа, и я понимаю, что время для ответов пришло. Возможно, завтра я уже не смогу их озвучить. Теперь у меня есть нож и четкое понимание, что с ним делать.

– Его я тоже люблю.

Призналась. Себе, в первую очередь, а ведь себе признаться тяжелее всего. Отчего-то гордости за смелость не было, лишь горечь и тоска, а еще дикое желание уснуть. Проспать все оставшееся выделенное на жизнь время, перестать решать задачи, которые я решать не умею. Пусть Эрик решает – он вождь, ему привычнее.

Эрик с шумом выдохнул. Отодвинулся, встал, оправляя одежду. Подошел к окну.

Спина его была прямой, и руки, сцепленные сзади в замок, казались полурасслабленными. Словно он услышал то, что ждал услышать давно. Ждал ли?

Ждал.

– Нужно было сказать мне до венчания.

Шелестящие звуки опадают на пол пеплом, расползаются по комнате. Горечь во рту, мокрые от слез щеки, и я понимаю, что здесь и сейчас все решится навсегда, он уйдет, а я останусь тихим призраком дома скади. Его дома. Иначе я тут не смогу, и даже Алан не спасет.

Эрик больше не злится. Свою злость он одолел, мое предательство принял и готов вынести вердикт. А я готова выслушать.

– Ты прав, нужно было.

– Но ты говоришь сейчас. – Он повернулся ко мне, метнул осколками злости, будто не мог держать внутри, будто эта злость отравляла его. – Что, ты думаешь, это изменит?

– А это может что-то изменить? – горько усмехнулась я и села. Поправила волосы, которые, как оказалось, спутались и торчали во все стороны. Да уж, внешностью мне его сейчас точно не сразить. Но и на жалость давить я не буду! Слезы вытерла резким, отчаянным движением и губу закусила, чтобы больше не расплакаться. Боль помогла.

– Я мог бы наказать тебя, знаешь, – едко бросил Эрик, отводя взгляд. Пыльные занавески выглядели, должно быть, лучше меня.

– Так накажи.

Усталость сковывала. Лишала желания выяснять то, что необходимо было выяснить давно. И я пыталась бороться с ней ерзаньем и невесть откуда взявшимся раздражением.

Если он так хочет наказать меня, почему медлит? Почему так долго ждал? Все эти месяцы, когда я, раздавленная собственной виной, ютилась тут, в пыли и забвении. Когда Алиса прикасалась к нему, а он… он…

Я всхлипнула и подняла на Эрика глаза.

– Для наказания не стоило выжидать так долго…

– Вот как?

И снова он рядом, близко. Аромат одеколона приятно щекочет ноздри, будоражит. Широкая ладонь в нескольких сантиметрах от моей – так и тянет коснуться, ведь, скорее всего, в последний раз.

– Есть несколько вариантов. Муж отрекается от жены, но она остается в племени. По факту никто из скади не посмеет больше поддержать тебя, даже слово лишнее сказать побоятся. Ты станешь тенью, которой запрещено будет почти все, в том числе, воспитывать собственного ребенка. Второй вариант – тебя изгоняют еще и из племени, и ты остаешься одна. Но ты в курсе, что печать мужа с жилы жены стереть может лишь смерть. Ты не сможешь венчаться никогда, тебя не примет ни один вождь без моего на то согласия. Ты никогда не увидишь сына…

– Это все… варианты? – хрипло спросила я. Почувствовала себя подсудимым, которому вот-вот вынесут приговор. Приговор будет страшен, отменить его нельзя – можно только отсрочить. И выбрать себе наказание.

– Не все.

Голос Эрика не смягчился. И весь он напрягся как-то, подался вперед, его лицо оказалось напротив моего – и страшно, и глаз не отвести. Легкий карамельный аромат, жар тела, который я всегда ощущала даже на расстоянии, внимание – я ведь уже отвыкла, и сейчас не знаю, что с этим делать.

– Есть еще один. Тринадцать ударов кнутом, Полина. При изготовлении в него специально вплетают тонкую проволоку, а конец венчают металлическим шариком – для усиления… ощущений. Виновную предают наказанию на глазах у всего племени. После этого ее спина заживает месяцами, и на всю жизнь на ней остаются уродливые шрамы, которые не дают забыть о предательстве. Это клеймо, пророчица. Метка. Тринадцать лиловых полос. Выдержишь это… для меня?

Тишина после этого оглушила. Шум собственного дыхания, отголоски пульса в ушах, шорох покрывала под пальцами Эрика – злость выплеснулась не только словами, тело отреагировало рефлексом, и мне показалось, Эрик мысленно уже сжимает рукоять упомянутого орудия пытки.

Я замерла, застыла от ужаса. Представила себе: крюк под потолком, витую веревку, стянувшую запястья, холодок по обнаженной спине. В последний раз глаза в глаза. И свист приближающегося к коже кнута.

А ведь Эрик не шутит. Уверена, он тоже представлял: и меня в качестве наказуемой, и скади, столпившихся вокруг, мнущихся, отводящих взгляды, и момент, когда дикое желание отплатить, выпустить боль становится непреодолимым. Вопрос этот – не риторический, и я должна ответить, смогу ли… сумею ли принять, чтобы доказать…

Что? Любовь так не доказывают! Любовь не включает в себя наказаний.

Открываю рот, чтобы возмутиться, высказать, но оттуда, вопреки желанию, выдохом вырывается короткое:

– Да.

Молчание и… Это сказала я?! Действительно я, или у меня раздвоение личности? Возможно, во мне живет тот, кто жаждет, стремится к наказанию? Впрочем, отступать и отказываться от своих слов – дурной тон.

– Если тебе от этого станет легче, то…

Эрик дослушивать не стал – резко поднялся и вышел, оставив меня один на один с окончанием предложения.

– …накажи.

Куда он пошел? Быть может, доставать из чулана кнут – тот самый, тяжелый, с металлическим шариком? Плевать! Пусть идет.

Я потянулась к тумбочке и достала ритуальный нож Херсира. Вытащила из ножен, погладила острие. Красивый. Рукоять исписана рунами, и вязь эта хранила заклинания – древние, опасные. Пока на клинке нет крови, он спит. Но внутри клокочет, живет, дышит почти бесконтрольная сила.

Кто его сделал и для кого? Наверное, Херсир мог бы ответить, но он ушел, оставив меня наедине со своей игрушкой.

– Так, все, хватит страдать! – приказала я себе и встала.

Душ, расческа и чистые джинсы поднимают настроение на раз. Вечером, пожалуй, устрою себе еще один забег. И завтра. Если конечно, смогу. Если Эрик действительно не…

Я тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли. Сунула подарок обратно в тумбочку, подошла к окну, за которым серело небо, постепенно проявляя очертания деревьев в саду. Рассвет.

Весна скоро, воздух пахнет уже иначе, и птицы поют по утрам. Жаль, что тут нет балкона, чтобы выйти, вдохнуть полной грудью, понять, что я выжила.

Жива!

Дверь распахнулась настолько резко, что я вздрогнула. Развернулась, прикрывая спину от возможного нападения. Нервы эта ночь расшатала сильно, сон усталость не снял, а лишь приглушил. Руки тряслись, и за это я себя почти ненавидела. За страх. За невозможность собраться. За чертовы сомнения, за вину, что сжирала изнутри. За нежелание исполнять волю Барта. Ведь я… Кто я? Обычный сольвейг, которого не заметили в детстве, не воспитали по законам других сольвейгов. Одиночка, прибившаяся к стае.

Я совершенно не умею принимать правильных решений. Вот и сейчас, застыла, не зная, как реагировать не неожиданный визит.

– Довольна? – зло выдохнула Алиса и сложила руки на груди.

– Что?

Я покосилась на тумбочку, в которую убрала нож. Алиса стояла к ней ближе, чем я, и странная, неконтролируемая ревность поднялась во мне. Жила натянулась, что-то побуждало броситься к сокровищу, защитить от цепких рук защитницы. Хотя бы нож, раз Эрика защитить не получилось.

Стараясь ступать медленно и плавно, я отошла от окна и сделала вид, что поправляю покрывало на кровати.

Зачем она пришла?

– Думаешь, можешь сыграть дурочку в беде, похлопать ресницами, и он к тебе вернется?

– Что… кто? Эрик?

– Эрик, Эрик, – передразнила она и решительно шагнула ко мне. А заодно и к тумбочке.

Ну уж нет, этот подарок ей так просто не достанется! Кен к ладоням потек послушно, кожа вспыхнула привычным жаром. Пусть только попробует!

– Терять не очень приятно, так? – едко продолжила она. – Но ты потеряла его, смирись.

– Послушай, Алиса…

Зуд в ладонях почти нестерпимый, вены вспухли от кена, перед глазами – белесая пелена, и я догадываюсь, что это значит. Встреча с Херсиром – не случайность, а еще один ход в многоходовке Барта. Как и то, что он отдал мне нож – ведь это тот самый, что держала Лив в видении. Вспыхнувшие письмена на лезвии, монотонный шепот. Эти голоса манят, зовут, и зову этому нельзя сопротивляться. Вокруг все белое, я тону в молоке, меня выворачивает наизнанку, и я взрываюсь брызгами чистой силы.

– Нет, это ты послушай, – перебила она и буквально вцепилась мне в плечи. Когда она успела подойти так близко? – Мне абсолютно плевать на то, что ты сольвейг, что у тебя особенный кен и глаза, как у куклы. Мне плевать, даже если ты можешь ублажить его сто одним способом в постели. Уясни одну вещь: такие мужчины, как Эрик, не прощают измен!

Абсолютная ярость. Белая. И я почти не сдерживаю ее – кен срывается с пальцев, осыпается на пол. Воняет горелым. Эта дурочка что, не чувствует? Держит… Я сама себя держу – из последних сил. Сорвусь и прибью ее ненароком. Этого Эрик мне точно не простит.

– Убери. От меня. Свои. Руки.

Слова приходится цедить сквозь зубы, и мне кажется, следующая порция кена вырвется из моих глаз – прямо в пылающее гневом лицо Алисы. Потому я закрываю глаза. Дышу. Внутри клокочет, ругается, рвется на волю заемная сила. Шумит в ушах, и я не сразу понимаю, что Алиса меня уже не держит, а сквозь ватную пелену моего безумия, в сознание проникают звуки.

– Алиса! Я задал вопрос.

Голос отвлекает. Как и горелый паркет на полу – два обугленных круга с рваными краями. Все-таки я вредитель.

– Что здесь происходит?

Схлынуло. После этого вопроса схлынуло. Пульсирует еще глубоко, в районе жилы, но я снова контролирую силу Барта. И перед глазами проясняется. В комнате уже совсем светло, утро наступило, и свет проникает внутрь сквозь широкую щель между не задернутыми шторами. У меня из груди свистящими звуками вырывается дыхание. Вдох-выдох. Сжатые кулаки. Концентрация на контроле.

И когда я вновь подняла взгляд на Алису, ее злость снова спряталась. Вползла в душу ядовитой змеей и скрутилась там кольцами, ожидая подходящего момента, чтобы ужалить. И она сама сейчас казалась мне змеей.

– Так ты ответишь мне? – настаивал Эрик. На меня не смотрел, все внимание было приковано к Алисе. Но нет, это все-таки моя комната, и я тут хозяйка, значит, и инициативу могу на себя взять легко.

– Алиса заглянула выразить радость по поводу нашего возвращения, – сказала бесстрастно. – Уверена, она молила богов, чтобы все окончилось благополучно.

– Выйди, – велел ей Эрик холодно, и от тона его голоса во мне проснулось злорадство. Нет, не то, чтобы я ее ненавидела… разве что чуть-чуть. Самую малость. И я убедила себя, что имею право.

– Но я… – начала было она, но он перебил:

– Пожалуйста, выйди. Мне нужно поговорить с женой.

Ого! Я не ослышалась? Он назвал меня женой? Наказывать, видать, пришел. Сейчас соберет всех скади и отведет меня в подвал. Там сыро, наверное. Ненавижу сырость! И крыс. Надеюсь, крыс там все же нет.

Истерика подступала незаметно. Сначала начали дрожать колени, затем руки, а потом уже все тело, и я обняла себя за плечи, стараясь не смотреть ни на Эрика, ни на Алису. Она же громко и обиженно выдохнула, размашисто прошагала к двери и с силой захлопнула ее за собой. Разозлилась, видать.

Эрик же остался стоять на месте, прожигая меня взглядом. От таких взглядов мне всегда хотелось спрятаться. Такие взгляды обнажают нутро, проникают в душу, выискивая там маленькие секретики. Они выворачивают наизнанку, препарируют, делая тебя совершенно беззащитной.

– Может, объяснишь, что это только что было? – спросил он строго, и я автоматически прикрыла собой тумбочку. Мало ли что.

Эрик смотрел и ждал ответа. А я… Что мне ему сказать? Ситуация дурацкая, пятна еще на полу… Дрожь. Ее уже почти не получается сдержать, и единственное, что кажется мне логичным и правильным – рассмеяться. Смех вышел нездоровым. Рваным. От него кислило во рту, и болел живот.

– Тебе смешно? – обиженно поинтересовался Эрик.

– Извини, но ты… сам… и она… – Ответ вышел путанным из-за спазмов и коротких смешков, которые я никак не могла остановить. И понимала: если не получится, начнется настоящая истерика, с соплями, глубокими всхлипами и слезами в три ручья. Поэтому я старалась дышать и не думать об Алисе, наказаниях и дурацком ноже, который хотелось от всех спрятать, а лучше – зарыть в саду.

– Что я сам?

– Немного странно, не находишь? Твоя эта… Алиса приходит сюда, орет на меня, хватает за руки. А я нервная, между прочим! Паркет вон испортила…

– Черт с ним, с паркетом!

– Хорошо, черт с ним, – кивнула я. – Ты приходишь, потом она… Орет. А виновата я? Серьезно? Давай на меня все грехи повесим!

– Полина…

– Что – Полина? Поверь, я сама прекрасно справляюсь с ролью палача для себя!

Я отвернулась и подошла к окну. Тяга защитить артефакт была практически непреодолимой, но я убедила себя, что Эрик не знает, где он лежит, а если узнает и захочет забрать, я все равно противиться не смогу – он сильнее. Особенно сейчас, когда силы у меня были практически на исходе, несмотря на сон и отдых. Все же я много кена потратила в хижине Херсира, пытаясь пробить защиту.

– Что тебе сказала Алиса?

Эрик, похоже, сдаваться не собирался. Оставлять меня в покое – тоже. Значит, впереди день разборок, к которым я оказалась совершенно не готова. В голову лезли совсем другие мысли. О Гарди и том, хватит ли мне сил его излечить. О Лив. О том, где она может прятаться. О Хауке, который затаился.

Лужайку перед домом заливало солнце. Трава пробивалась нежно-зелеными полянками. Защитницы сегодня тренировались без Эрика – лишь с Гектором и Никой. Алисы среди них не было, как и Дарлы. Шепчутся, небось, перемывают мне кости. Ну их! Солнце проникало сквозь мутное стекло и грело кожу.

На вопросы об Алисе отвечать не хотелось. Вообще все вопросы Эрика таили в себе некий тайный смысл, вникать в который – себе дороже.

– Какая разница, что она сказала? Извини, мне не хочется обсуждать твоих любовниц. Или, может, уже стоит называть ее невестой?

Эрик, казалось, опешил. Несколько мгновений молчал, будто придумывал ответ. Ну а что? Я тоже умею задавать неудобные вопросы. Могу поклясться, этот был для него неудобным. Потому он и ответил на него своим вопросом:

– Это что, ревность?

– Эта пытка пострашней тринадцати ударов, которыми ты пугал меня. Когда я услышала вас в кабинете…

– Ты подслушивала? – удивился Эрик настолько, будто я сказала, что ем младенцев на завтрак. Будто подслушивать – это нечто уникальное и удивительное в нашем мире. Все подслушивают… время от времени. Мне вообще с этим везет – случайно получается.

Я пожала плечами.

– Пора привыкать считать себя дрянью. – Повернулась к нему, так как остро захотелось посмотреть на его реакцию. – Так когда ты женишься, Эрик?

– Ты плохо знаешь меня, если считаешь, что я могу жениться тебе назло, – обижено ответил он. От выражения его лица защемило в груди. Навернулись тщательно сдерживаемые слезы. Запечатанная за семью замками тоска вырвалась.

И я снова отвернулась. Сдалась. Вина давила на плечи. Неприятными волнами накатывала горечь. Показалось, Эрик ищет мне оправдания. Ищет и не находит, оттого злится. Оттого снова пришел. Зачем? Для предательства не бывает оправданий.

– Ты прав, я тебя не знаю. Я и себя уже не знаю… Но мне действительно жаль, что я сделала тебе больно. Меньше всего хотела этого.

Глупо было думать, что какой-то ритуальный нож и ритуальное убийство может решить проблему…

– Мне стоило остаться с сольвейгами. Зря я послушала Барта…

Если бы не послушала, пришлось бы умирать? Вопрос, на который нет ответа. И не будет. А значит, не стоит заморачиваться, но мысли, как надоедливые насекомые, ползают в голове, отвлекают.

– Я тебя не узнаю. Что-то случилось с нами, а я не заметил? Тебе чего-то не хватало? Ты ведь на самом деле не такая.

– А какая? – Горечь все же прорывается, и частично я делюсь ею с Эриком. У него есть своя, и она меня душит. Перед глазами мошки ползут, и я стараюсь не сорваться, удержать себя, а для этого обнимаю за плечи. Пытаюсь защититься – от его обиды, от мнения, которого не изменить… наверное. Или зачем он здесь? – Если тебе будет проще, накажи меня, Эрик. Только мучить перестань.

Он резко шагнул ко мне и неожиданно оказался рядом. Развернул к себе. Слишком близко. Рядом с ним воздух густой, как карамель. Сладкий. Приторный. Он оседает на гортани, заставляет вдыхать глубже. От него кружится голова и путаются мысли.

– Действительно думаешь, что я мог бы сделать с тобой такое?

Я пожала плечами.

– Почем мне знать…

– Я сказал это и сам себя возненавидел. До сих пор ненавижу.

– Какая разница, Эрик? Хуже уже не будет.

Его рука скользнула по моим волосам, по плечу, несильно сжала ладонь. Я только сейчас поняла, насколько замерзла тут. Эрик теплый, а я… Мне приходится замораживать себя изнутри, потому что иначе я сойду с ума.

– Подслушивать тоже нужно уметь. – Его голос опустился почти до шепота. Дыхание скользнуло по затылку. Он обнял меня, а я застыла, не зная, как реагировать на неожиданную ласку. Очередную. Сегодня мне их выдали сверх меры. – Алиса пришла к тебе, потому что я сказал, что никогда на ней не женюсь. Она не моя любовница, Полина, и никогда ею не будет. Возможно, я бы хотел. Чтобы забыть о тебе, пусть ненадолго. Только суть в том, что забыть не получается. Оттого еще обиднее.

– Ты ей нравишься. То есть серьезно нравишься, и сейчас, когда я… когда мы… А она сильная. Интересная опять же. Ее дар…

– Ты всегда сбиваешь меня с толку! – перебил он и отстранился. – Сначала признаешься в любви, потом говоришь, что любишь Влада. Сначала отвечаешь на поцелуи, потом отталкиваешь и нахваливаешь Алису. Что это, Полина? Коварный план по сведению меня с ума?

– Не мне же одной сходить, – вздохнула я.

– Может, если определишься, чего на самом деле хочешь, и сходить перестанешь, – иронично заметил Эрик и заправил прядь волос мне за ухо. Совсем как раньше. – Пока я еще в состоянии с этим помочь.

– Помочь?

– Наши законы давно пора выбросить в топку. И если ты хочешь изменить что-то…

– Я хочу найти Гарди, – перебила я. – Если удастся вылечить его, возможно, Хаук уйдет. А если нет…

– Лив убьет охотника.

Я кивнула. Неохотно выпуталась из объятий Эрика, шагнула к заветной тумбочке. Достать нож было невероятно тяжело. Он плавил ладони. Тянул вниз, притворяясь неподъемной ношей. Рождал тревогу и подозрения. Нельзя, ни в коем случае нельзя никому его показывать! А, тем более, давать в руки. Он – единственный в своем роде, сокровище, ценность, завладеть которой захотят многие. А это значит, никому и никогда… Он только мой!

Верно, мой. Но Эрик тоже часть меня. Или я его часть? Какая уже разница? Приближение Хаука я чувствую затылком.

– Вот, пусть побудет у тебя. – Я протянула нож Эрику. – Он слишком странно на меня влияет.

Так действительно будет правильно. Воля – единственное, что поможет нам победить, и нельзя позволять ломать ее. От искушений нужно уметь отказываться.

Лишних вопросов он не задавал, просто взял нож. Внимательно смотрел на него несколько секунд, будто пытался понять, в чем же тайная сила этого куска металла с костяной ручкой. А потом небрежно сунул подарок Херсира в карман широких шаровар.

– Мы найдем Гарди, – пообещал серьезно. – На самом деле, у нас не так много вариантов. И времени в обрез.

– Бесит неизвестность! – посетовала я. – Чего ждет охотник? Почему медлит?

– Хаук придет в мае, Полина. – Он вздохнул и отвернулся к окну. Я запомнила солнечный свет, играющий в его волосах. Штору, льнущую к его плечу. Замершие в воздухе пылинки. Когда он сказал: – Охотник оставил для меня послание.

Послание он прислал с Линдой. Нацарапал щупальцами на ее жиле. Пропитал страхом ее взгляд, как бисквит сиропом. Проникнул в самую суть ее видений.

Линде снились вещие сны. Они были красочные, четкие, наполненные запахами и звуками. Во сне пророчица проживала еще одну, дополнительную жизнь, и часто эта жизнь становилась похожей на кошмар. В последнее время ей снился Хаук. Светящиеся щупальца, дрожащие, как хвост кобры перед броском. Они накрывали дом, опутывали смертоносными лозами. Трескались стены, стеклянным крошевом осыпались окна. Ломалась крыша, обрушивая на обитателей тяжелые дубовые балки.

И каждую ночь Линда кричала, вырываясь из пугающих снов в реальность. Монотонно двигались стрелки, отсчитывая время до часа Икс. Истошно стучало сердце, словно пыталось вырваться из тела, прервать невыносимость бытия. Покончить со страхом навсегда.

Линда успокаивалась, лишь когда приходил Эрик. Он гладил ее по голове, и страх оседал мутным осадком на дне ее души, чтобы взбаламутиться следующей ночью.

Поэтому Линда боялась засыпать. Она подолгу засиживалась на подоконнике в коридоре второго этажа. Смотрела в окно – в ночь. Ночь, в свою очередь, смотрела в нее.

Пророчицы очень близко к ткани бытия. Слишком остро чувствуют приближение беды. Слишком верят в нее, чтобы победить. С каждым днем убеждаюсь, что незнание – дар, которого мы лишены.

Знать о своей смерти и ничего не делать невыносимо.

Пытаясь забыться, я ловила каждое слово Эрика, каждую интонацию его голоса. Отмечала, как меняется мимика, когда он волновался или, наоборот, успокаивался. Как хмурил брови, вспоминая о неприятном. О многих племенах, в которых он гостил во время поисков пророчицы, и которых уже нет, потому что Хаук…

Эрик винил себя. Нет, он не озвучивал этого, но я видела – в отведенном в сторону взгляде, в опущенных уголках губ, в отголосках усталости, поселившихся в глазах.

Вину тоже должен кто-то нести, как и знание. И говорят, бог не дает нам ношу, тяжелее той, которую мы не сможем нести.

Христианский бог. А наши?

Наши мертвы.

– Знаешь, в чем ирония? – усмехнулся Эрик, отпивая красное вино из бокала. Мы сидели у камина в его… нашей комнате, на толстом ковре с длинным ворсом. Ворс приятно щекотал пятки, вино согревало. – Я видел его. Мир, в котором жили боги.

Светлый. Просторный. В нем ты чувствуешь, что у тебя есть крылья. Там все задачи существуют решения, на каждый вопрос – ответ. Этот мир легко принимает и тяжело отпускает. А чтобы попасть туда, нужно стать достойным.

Только вот каждый закон можно обойти. Наиболее ушлые обходят. Такие, как Крег.

– Разве он был достоин? – В голосе Эрика звучала обида, и я не знала, что ему ответить.

Впрочем, на некоторые вопросы ответов не найти, как ни старайся. Их задают взволнованным шепотом, доверяя, будто секреты.

– Думаешь, Первые пришли из-за того, что я вернулся?

Горечь на губах. Терпкий привкус вина. Нестерпимое желание обнять, но я ограничиваюсь лишь прикосновением к ладони. Разряд на коже, тихий треск статического электричества. В глазах Эрика пляшут блики огня.

Темно. Уютно. И кажется, беда отступила.

Обманчивый покой заставляет расслабиться. Поверить, что все хорошо. А как иначе может быть, если мы здесь, вдвоем, на подносе сыр и орехи, и мне впервые за последние месяцы не хочется плакать?

Хаук придет. Когда-то потом, в далеком мае, до которого больше месяца. Сорок три треклятых дня ожидания смерти. Что значит время для того, кто счастлив?

Все или ничего.

Нож.

Предмет бытовой и часто используемый в повседневности. Его берут, когда хотят сделать бутерброд, нашинковать овощи на салат, отрезать кусок сыра.

Для меня нож значил гораздо больше.

Первый пролил кровь во время посвящения в атли, и я в полной мере стала той, кто я есть. Хищной.

Второй проткнул восковую фигурку во время ритуала кроту, и погиб древний охотник.

Третий вспорол мои вены, выпуская кровь и кен пророчицы. Одно из самых жестоких предательств не убило меня, а значит, сделало сильнее.

Четвертый я вонзила в жилу колдуна, освобождаясь от проклятия. И научилась отличать мнимую свободу от истинной.

Пятый чуть не убил Эрика в заброшенных ангарах. Тогда я впервые узнала, на что способен мой кен.

Из-за шестого погиб Барт. Он дал мне оружие, использовать которое можно лишь раз. По сути, он сделал меня тем самым оружием.

И вот, наконец, седьмой. Древнейший клинок хищных жрецов, способный убить Хаука. Что мне с ним делать? И были ли шесть предыдущих… Чем? Тренировкой? Предвестниками?

Я сидела на кухне и пялилась на нож. Обычный, для нарезки хлеба. Все же хорошо, что подарок Херсира я отдала Эрику. В отличие от первых шести, он был опасен для моей души.

– Выглядишь лучше.

Влад присел рядом и плеснул кофе себе в чашку. К слову, он тоже выглядел неплохо. Спокойный, уверенный. Слегка отстраненный. О том, что случилось в хижине Херсира, мы не говорили ни разу. Как и о том, что я снова переехала к Эрику.

Нет, волшебного примирения и бурных любовных игрищ не произошло. Просто Дэн с Люсией остались, а потом и остальные сольвейги вышли из подполья. Появились у нас полу-напуганные, полу-восхищенные величием дома. Смущенно улыбались, мялись на пороге, обнимая огромные рюкзаки. Шептались. Хихикали. А вечером устроили на кухне показательный балаганный концерт с пением под гитару и танцами босиком на столешнице.