Текст книги "Я – хищная. Возвращение к истокам (СИ)"

Автор книги: Ксюша Ангел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Пахло смертью. Кровью. Карамельным кеном. И чем ближе я подходила к хижине, тем отчетливее становился запах.

Дверь оказалась сломанной – повисла на одной петле, накренилась, и оставляла борозды в мокром песке, когда я оттаскивала ее, чтобы втиснуться. Внутри хижины было темно и сыро. Из-под ног с тонким писком бросились во все стороны мыши. Под подошвами хрустело битое стекло. Пару раз я стукнулась ногой о что-то твердое и один раз споткнулась и чуть не полетела на пол.

Тогда меня схватили за руку. И хриплый голос Эрика шепнул в самое ухо:

– Беги!

Наверное, я побежала по инерции – жила все еще хранила его отпечаток, а жена должна слушаться мужа. При жизни у меня это не очень получалось, может, после его смерти смирения прибавилось. А может, я побежала не потому. Эрик никогда мне не врал, и сейчас в его голосе чувствовалась тревога. Страх за меня.

Потемнело резко. Небо спустилось ниже и, казалось, давило на плечи. По щекам хлестали ветви обступивших домик ив. Ноги путались, грузли в вязком песке.

Со всех сторон окружали тени. Тени шептались и шушукались, а еще, казалось, смеялись надо мной. Я бежала, не разбирая дороги, меня гнал страх, собравшись в районе солнечного сплетения тугим жгутом, побуждал уходить.

Только вот уходить было некуда. Тени окружали. И песок под их полупрозрачными ногами пропитывался кровью.

– Беги же, глупая, ну!

Я обернулась, но за спиной никого не было. И гроза проглотила слова Эрика, перемолола в грозовые раскаты.

Я не боюсь. И не побегу больше! Устала бегать от теней, и призрачными мирами меня больше не запугать.

– Зачем ты снишься мне? – прошептала в темноту, и небо недовольно заворчало на неугодный вопрос. – Зачем приходишь?

Ведь я пытаюсь жить. Стараюсь изо всех сил выгнать холод, которым напитывают эти сны.

– Он должен был убить тебя, – шепнули мне в ухо, но на этот раз это не был голос Эрика.

Женщина. Тихий, опьяняющий тембр, насмешка в каждом слове и уверенность в победе. Я слишком хорошо ее знаю, чтобы с кем-то спутать!

Обернулась и тут же отступила на шаг. Не от страха, по инерции. Во всяком случае, я убедила себя, что больше не стану ее бояться.

– Ты мертва! – выплюнула ей в лицо, на всякий случай пряча руки за спиной.

– А ты – жива, что ли? – усмехнулась Герда. – Зачем пришла? Здесь он мой.

– Неправда, – выдохнула я, глотая ком в горле, и тени зашептались активнее, приближаясь к нам, окончательно беря в кольцо.

– Он мой, – повторила она, становясь серьезной. – И его. – Она указала рукой в сторону хижины, и я замерла, проследив за ее взглядом…

Эрик был один. Стоял на коленях перед Хауком, опустив голову, и не шевелился. А яркие щупальца извивались над его головой.

Я рванулась к нему и тут же упала. Тени метнулись, опутали ноги, руки, накрыли лицо, и я провалилась…

…Выползать из кровати было тяжело. Лениво. Хотелось прижаться к Владу и лежать до утра, слушая спокойное дыхание и ритмичный пульс. Смотреть, как в фазе быстрого сна дрожат его ресницы и двигаются веки. Вдыхать запах весны из приоткрытого окна. Гнать тени подальше, говорить себе, что это только сон, что ничего плохого не произошло.

Только вот это неправда. Я пророчица и привыкла доверять собственному дару. Сейчас он говорил мне, что Эрик в беде. Где-то там, куда мне не попасть, откуда его не вытащить.

Кофе монотонно капал в чашку, за окном медленно, неохотно просыпался мир. Первые солнечные лучи показались из-за горизонта, поползли по влажным от утреннего тумана крышам.

Я вышла на балкон, завернувшись в плюшевый плед, прислонилась к перилам, обняла чашку двумя руками. Наверное, сейчас мне должно быть хорошо. Легко. И воздух обязан казаться вкусным.

Не спорю, ночью я освободилась. Вспыхнула изнутри, откликаясь на чужое тепло. Пробудила себя прежнюю, и прежние эмоции проснулись тоже. Кому я вру, я все еще восхищаюсь этим человеком – его волей к жизни, его силой, стойкостью. Целеустремленностью. Тем, что несмотря ни на что, он все еще рядом со мной.

И я рядом. После этой ночи многое между нами поменяется, и это было бы, бесспорно, к лучшему, но…

Эрик в беде.

– И ты можешь помочь.

Гуди выглядел умиротворенным, счастливым даже – его лицо сияло в рассветных лучах, хоть кино снимай. Я не впечатлилась. Наверное, потому что не ожидала его увидеть и от неожиданности расплескала кофе и обожглась.

– Эффектные появления – явно твой конек, – проворчала я, ставя чашку на низкий столик у дивана. – Только я не могу. Ты сам сказал.

Гуди покачал головой.

– Я сказал, что он не вернется, а не что ты помочь не можешь.

– То есть… как?

Слова куда-то подевались. Как и мысли. Все, что я могла – смотреть на Гуди, не моргая, и издавать нечленораздельные звуки. Я могу помочь Эрику? И если могу, то почему Первый молчал в нашу последнюю встречу?!

– Ты сольвейг, и можешь кое-что.

– Найти его…

– И это тоже.

– Но я везде искала! Убивала, нашла Альрика, писала в дурацкой книге. И никто, даже сам Арендрейт, не сказал, где Эрик!

– Зачем, если ты и так знаешь? – усмехнулся Гуди.

– Я не знаю! И хватит говорить загадками! От вашей древней таинственности меня уже тошнит.

– Он там, где ты его оставила. Там, где оставляешь каждое утро.

– В моих снах?

Гуди кивнул. Уголки его губ растянулись в улыбке, но глаза оставались грустными.

– Это его мир. Тюрьма, в которую он запер себя, и лишь сольвейг может попасть туда.

– Мир искупления…

Перед глазами поплыло, рассветное утро растеклось пятнами, ноги дрогнули, и я схватилась за перила, чтобы не упасть.

Он там один. Совсем один. И все эти тени – его демоны, отголоски прошлого, за которое он, бесспорно, себя винил. Раскаивался.

Хотел наказать?

Но если это его мир, то я могу туда попасть! Я уже была у Тана и у Альрика, значит, и к Эрику попаду. Нужно лишь найти жреца, нужно…

– Не получится, – прервал мои мысли Гуди. – Эрик поставил защиту. – И добавил, прищурившись: – От живых.

– Не хотел, чтобы я его нашла, – догадалась я.

Диван оказался близко как нельзя кстати. Мягкий, с высокой спинкой, на которую можно было примостить налившийся тяжестью затылок.

Эрик хотел спрятаться от меня. После смерти, чтобы я не искала… Чтобы отпустила. Жила.

А он уж как-нибудь сам, ведь он всегда умел сам… до меня. И я бы отпустила, наверное. Однако сны. И тени. Герда, смеющаяся в лицо. Пусть ненастоящая, выдуманная, как и Хаук.

Выдуманная ли боль? А одиночество? Холод, который подбирается к ногам, поднимается вверх, опутывает грудь ледяными оковами.

Из мира искупления не выбраться одному.

– Что же мне делать? – спросила я, не обращаясь к Гуди, но он с ответом не спешил – медлил. Показалось, ответ дался ему нелегко.

– Ты вправе решать, Полина.

Выбор.

Судьба. И предсказания, которые всегда сбываются. Ведь не зря существует та книга. Барт верил, что мне суждено выбирать, но знал ли он, что выбирать будет так непросто?

Влад прав, я люблю жизнь. Несмотря ни на что. Смогу ли? Сумею ли… и если да, то не буду ли жалеть?

Гуди ушел, а я еще долго стояла на балконе, глядя на город, умытый солнцем. На запруженные дороги, на пешеходов, спешащих по делам. На мой мир, который придется оставить, если решусь.

За спиной, в квартире с современным ремонтом, на широкой кровати спал мужчина, которого я любила. И впервые он был таким, каким я хотела его видеть всегда.

Эрик ушел, оставил меня. Влад не оставил бы никогда. Но пока я скади, мертвец будет управлять мной. Этот мертвец Эриком не был. Он не имел отношения к тому, кого я любила. Бесплотный дух, ниспосланный, чтобы меня мучить.

Только в этом ли дело? Наверное, нет. Иначе я бы не сомневалась.

– Давно не спишь?

В объятиях тепло и уютно, хочется жмуриться и улыбаться. Обнимать в ответ. Руки сами тянутся к щеке – погладить, ощутить колкость утренней щетины.

Мы снова мы. Полина и Влад. Другие декорации, суть та же. Не оттого ли мне кажется, что я там, где должна быть?

Или только кажется?

– С рассветом, – улыбнулась я. – Отвыкла валяться.

– И кофе уже попила. Без меня.

– Кофе приятно пить в одиночестве.

– Хорошо, что больше тебе это не грозит, – уверил он и поцеловал меня в макушку.

– Хорошо, – согласилась я.

Ведь это действительно замечательно, когда ты не один.

Один шляпник однажды сказал, что безумцы всех умней.

Наверное, так и есть. Во всяком случае, мне хотелось в это верить.

Лара всегда утверждала, что я чокнутая, но Роберт смотрел на меня так впервые.

Молчал. Теребил рукава свитера, отчего его ладони были едва видны. Странно, что сам он смуглый, а ладони светлые.

– Ты не шутишь, – констатировал он, наконец. И глаза отвел, будто смотреть на меня вдруг стало невыносимо сложно. Скрывать жалость, осуждение и еще много эмоций, не столь значимых сейчас.

Впервые мне было плевать на жалость. Я знала, на что иду.

– Не шучу.

– Ты понимаешь, что возврата назад не будет? Что ты никогда больше…

Не стану скади. Не почувствую их, не соединюсь с племенем у очага. Не смогу ощутить единство.

– Понимаю.

– И Алан…

– Не воспринимает меня как мать. У Даши с ним получается гораздо лучше.

Роберт вздохнул, отошел к окну. По прямой спине мало что можно было прочесть. И по задумчивому профилю. По сжатым губам и взгляду, устремленному в окно.

Я думала, что буду делать, если он сейчас откажет. Если отвернется, отмахнется, мол мне нужно время на раздумья. Пойдет к Даше.

Если выдаст, Даша тут же расскажет Владу. И у меня ничего не выйдет. Он прогнет меня, убедит, и я отступлю. Я уже сейчас готова – отречься от собственных слов, сказать, что пошутила, бежать подальше от опасной просьбы.

– Хорошо, – сказал, наконец, Роб и повернулся ко мне. – Будет непросто, но я это сделаю. Когда?

– Сегодня. Сейчас.

Иначе передумаю.

Страшно. Действительно страшно, и страх этот, холодный, липнет к груди, расползается по коже. Я и подумать не могла, что однажды у меня возникнет мысль… Нет, раньше они были, конечно. Когда казалось, не осталось цели идти дальше. Но сейчас-то все по-другому. Есть масса того, ради чего стоит жить. И боль вроде бы утихла, отпустила.

А потом ушли бы и сны. Метка Эрика не останется на моей жиле вечно.

Город отдавался весне. Раскинулся улицами, прикрылся крышами домов, призывно покачивал ветвями деверьев с набухшими уже, готовыми лопнуть почками. От города пахло свежей зеленью, влажным асфальтом и кофе.

Я впитывала этот запах, стараясь насладиться, запомнить каждую составляющую, каждый аккорд пронзительного аромата.

У источника скади было уютно. Земля, казалось, дышала кеном предков, делилась теплом и вниманием. Успокаивала. И в саду, под нависшими ветвями сонных деревьев я дала волю собственной слабости.

Камни на могиле твердые и холодные. От прикосновений к ним покалывает пальцы и щемит в груди, а горло дерет подступившими слезами. Я впервые здесь со дня похорон, и это действительно странно. Не похоже на скорбящую вдову. А еще я не ношу черного и не соблюдаю траур.

Амулет снимать не хочется, но, по сути, мне он больше не нужен. Не понадобится там, где я буду. Там не действуют никакие виды защиты, так что придется самой.

– Привет, родной…

Опускаюсь на колени, упираясь ладонью в твердую землю могилы. Амулет сверкает в лучах теплого апрельского солнца и рад, что его сюда принесли. Вернули владельцу. Во всяком случае, мне так кажется.

– Потерпи немного, – шепчу, закрыв глаза и из последних сил стараюсь не разреветься. И понимаю именно здесь и сейчас: я приняла верное решение. – Совсем чуть-чуть осталось…

Осталось действительно чуть-чуть.

Нож скользит по ладоням, выпуская кровь. Я сижу в круге. Вернулась в начало пути.

Это было давно.

Лес. Ночь. Посвящение в атли. Клятва глубинным кеном, от которой я отрекаюсь сегодня. И это единственное правильное решение из принятых мной за последнее время.

Жила противится, выпускает белую ярость. Сегодня она мне не нужна, и я глушу ее воспоминаниями. Светлая прядь, выбившаяся из хвоста, падает Эрику на лоб. Он хмурится, глядя в экран ноутбука. Вчитывается в строки длинного документа. Еще один образ: он смотрит на меня, и внутри клокочет, стучит. Внутри горячо, и грудь распирает от нежности.

Ритуальный круг защищает меня в последний раз.

Роберт тихо читает заклинание, и его голос кажется грустным, но грусть не отравляет. Придает сил. Сердце стучит все сильнее в предвкушении. Мне хорошо – впервые за последнее время. Кен в жиле кажется обузой, и я отрекаюсь от него без сожалений. Он выходит с кровью, и от этого горят и плавятся вены. Мне все равно. Мыслями я уже не здесь.

Кен – единственное, что у меня осталось, и я обменяла его на мечту.

– У тебя есть сутки, Полина, – сказал Роберт, обтирая нож светлой тканью. На нем все еще были остатки моего кена, остальной ушел на жертву. Я лежала на полу и смотрела в белый в трещинах потолок. – Успеешь?

– Да, – выдохнула я, и голос показался мне чужим. – У меня не так много дел.

За сутки можно успеть многое.

Например, выспаться, вымыть квартиру, приготовить еды на неделю и выгладить белье.

Прокатиться на воздушном шаре и отужинать в тихом ресторанчике у реки, а затем ночь напролет гулять по городу, наслаждаясь весенними запахами, огнями витрин и тихим смехом обнимающихся парочек.

Можно поплавать на параходе.

Прыгнуть с парашютом.

Посмотреть двенадцать фильмов, укрывшись пледом и обняв банку с мороженым…

Попрощаться со всеми, кого любишь.

Когда закончился ритуал, уже стемнело. На город обрушилась ночь – прохладная, темная, она слепила огнями встречных машин и отблескивала покрытыми тонкой коркой льда лужами. Мрачное графитовое небо без единой звезды нависало куполом.

Меня провожал мрачный мой, необъятный мир. Он смотрел в меня тысячами огней, оседал на душе чувством вины, которое сегодня, как никогда, было неправильным.

Находясь у черты, я поняла, насколько сложна жизнь. Здесь все так остро, так глубоко и переживательно. Так нестабильно. Чтобы выжить, нужно постоянно бороться. Стоять, когда тебя пытаются сбить с ног. Быть начеку с каждым, кто говорит о доверии.

Нужно уметь принимать боль и ценить радость, как награду за слезы, а редкие крохи счастья хранить недоступными чужим глазам, чтобы никто не позавиловал, никто не отнял.

У меня так было. До сегодня.

Дом скади дышал тяжело. Прерывисто. Ветви клена царапали когтистыми ветвями крышу крыльца. Скользили под кроссовками влажные от мороси ступени, а перила холодили пальцы и мочили бинты на ладонях.

Роб молчал. Шел на шаг впереди, сутулился и делал вид, что меня нет. Наверное, это и правильно, я ведь уже не была скади.

И хищной не была.

Была никем. Во всяком случае, в этом мире.

Ничего, меня ждет другой. Опасный, переменчивый, туманный. Придуманный Эриком мир. Примет ли он меня или вытолкнет, как чужеродное тело, как лишнюю часть мозаики?

Нет, я не дам себя прогнать. Не для того я пожертвовала всем, что у меня есть.

Даша ждала нас в гостиной. Радостная, воздушная, с сияющими глазами. Одетая в полупрозрачную голубую тунику, Она взяла меня за руки и… застыла. Улыбка медленно, словно густой мед, стекала с ее лица, окрашивая его тревогой. Непониманием. Страхом.

– Ты… – выдох вырвался со свистом, и Даша отступила от меня, как от прокаженной. Моргнула, будто пыталась проснуться, сбросить наваждение. Не вышло. Случившееся наваждением не было. – Зачем?!

– Я нужна ему, – ответила я спокойно.

– Но Алан… и мы… и… вообще…

Она присела на диван и уперлась ладонями в подлокотник, будто старалась удержаться в реальности.

– Алан привязан к тебе больше, чем ко мне, Даша. Эрик всегда говорил, что наследника скади суждено воспитать тебе. Он был прав.

– Но ты ведь…

…умрешь.

Это слово замерло у нее на губах, застыло инеем.

Даша не понимала, что смерти я больше не боялась.

– Справлюсь.

На лестнице я столкнулась с Ларой, и защитница отшатнулась от меня, как от отреченной. В каком-то смысле так и было. Странно, но меня больше не трогали ничьи косые взгляды. Я была свободна. Легка. И шла к своей цели. Только решившись на отчаянный поступок, ты навсегда прощаешься со страхом перед ним.

Алан делал аппликацию в детской. Нахмурившись, мазал клочок цветной бумаги клеем и лепил его на лист. Получалось ярко-синее небо с обрывками белых облаков. Небо плавно опускалось в закатное море, и волны лизали его размытый край.

– Красиво, – восхитилась я и присела рядом с сыном.

– Папа на небе, – сообщил он очень серьезно и ткнул пальчиком в большое пухлое облако над горизотом. – Теперь у него есть мягкая подушка.

– Ты очень заботливый сын.

Грудь сдавило запоздалым сожалением. Глубокой грустью. Мне не хотелось прощаться, отпускать его. Уходить. Скорее всего, он не поймет. Обозлится, как Эрик когда-то обозлился на мать. Будет страдать.

Но, в отличие от Эрика, у него рядом будут близкие, которые всегда поддержат. И если честно признаться, не вышло из меня путевой мамы…

Я долго сидела у детской кроватки и держала его за руку. Смотрела, как он спит и думала… О чем-то думала, наверное. Не помню. Помню темно-синие занавески, перетянутые бантами. Машинку без колеса у ножки комода. Плюшевого медведя на софе в углу.

Жарко было. Жгло в груди, першило в горле, и оттого, наверное, слезы катились – крупные, горячие.

В коридоре отпустило. Стена, к которой я прислонилась, холодила лопатки, и дышалось легче. Слезы высохли, только глаза горели и щеки. И руки тряслись – скорее всего, от усталости.

– Я говорила, что ты чокнутая?

Лара подошла бесшумно, как кошка. Встала рядом и подняла глаза к потолку. Я молчала и, наверное, поэтому она пояснила:

– Роб мне сказал.

– Будто тебе не радостно, – ответила я и отвернулась. Говорить с ней сейчас хотелось меньше всего. И еще меньше хотелось, чтобы она видела меня слабой.

– Чему я должна радоваться?

Я пожала плечами.

– Ты никогда меня не любила.

– Я тебя ненавидела. – Она вздохнула. – И сейчас ненавижу. То, что ты делаешь… У тебя было все! Ты не ценила никогда. И сейчас – ты хоть понимаешь, что ты делаешь сейчас?

– С собой? – усмехнулась я и посмотрела на нее. Раскрасневшуюся, яростную. Живую. Настоящую Лару, которую редко увидишь такой. – Или с ним?

– Ты меня мало волнуешь.

Взмах ресниц, заправленная за ухо прядь. Всегда правильная и ослепительная, сейчас Лара старалась не выглядеть потерянной и несчастной. Выходило не очень. За масками, которые мы надеваем, всегда скрываются живые люди – уязвимые и слабые. Маски, как панцирь, защищают нас от ударов судьбы.

– Я не обязана быть с ним лишь потому, что ты так сказала.

– Он любил тебя. Всегда.

Гнев защитницы медленно оседал и впитывался в ворс ковролина.

– Как и я его.

– Тогда почему уходишь?

– Эрик – мой муж. Я вышла за него не от безысходности и одиночества – сольвейги всегда в чем-то одиноки. Мы – единое, как бы пафосно это ни звучало. И со дня венчания я не могу иначе.

– Никогда не понимала тебя, и сейчас не понимаю. Но если ты уверена, что так правильно… – Она повернулась и впервые в жизни посмотрела на меня, а не сквозь меня. Странное ощущение. Будто мне было дело до того, что она меня заметила. Пришла. Говорит. – Удачи, Полина.

И лишь потом я поняла, что Лара впервые в жизни назвала меня по имени.

Прощания – утомительная вещь. Особенно, когда люди тебя жалеют. И я отчего-то медлила, стоя у подъезда знакомой пятиэтажки – дышала предрассветным, морозным еще воздухом и не решалась войти в подъезд.

Когда я пришла сюда впервые, была глупым, испуганным ребенком. Странно вспоминать это сейчас, прошлое кажется нереальным далеким и не моим. Только собака лает в отдалении, совсем как тогда, громко, надрывно. И летает, кружась и едва касаясь асфальта, выброшенный кем-то мимо урны полиэтиленовый пакет.

Пахнет сыростью и морозом. Щипает щеки, а изо рта вырывается рыхлый пар.

Зима все еще охотится ночью, покрывает изморозью свежую, нежно-зеленую траву, сковывает льдом лужи и студит завернутые в бинты ладони…

Тихо. Только издали слышится приглушенный гул машин.

Пора, сказала я себе и шагнула в полумрак подъезда. Еще в прошлом году тут перегорела лампочка на первом этаже, и ее так и не удосужились сменить. Я считала ступени, стараясь не думать, что буду делать, когда, наконец, приду. А потом долго стояла под дверью, пытаясь отдышаться, успокоить пульс и сбесившиеся мысли.

Пока не открылась дверь. Сама, без звонка, стука или какого-то иного предупреждения. Хозяин будто чувствовал, что я пришла. И замер на пороге, не решаясь впустить меня внутрь. А я не решалась войти.

Ощущение было странным. Непривычным. Будто смотришь в лицо опасности, но ощущаешь пустоту. Ни звоночка, ни тени страха или тревоги – вполне привычные чувства исчезли.

Андрей тоже понял. Прищурился. А потом недоверчиво выдавил:

– К…как?

– Ритуал очистки жилы, – честно призналась я. – Его проводят…

– Я знаю, зачем его проводят!

Я вздохнула.

– Впустишь? Кофе бы…

Кофе пах вкусно. Булочки были мягкими и пахли ванилью, что рождало сумбурные мысли – острые и неправильные. Поэтому булочки я есть не стала. И блюдо отодвинула подальше, чтобы не подвергаться соблазнам.

– И что теперь? – тихо спросил Андрей, расправляя складки на безупречно белой занавеске. Посмотрел на меня исподлобья и, наверное, в очередной раз убедился, что моя жила пуста. Теперь я не могла чувствовать подобных проверок.

– Теперь я найду Эрика.

Не могу не найти. Иначе все, что я делала последний год, было напрасным. И сны, и пророчество в книге, и встреча с Гуди.

Все. Даже смерть Хаука.

– Ты умрешь. И на факт, что найдешь его. Никто не знает, что происходит с теми, кто полностью лишился кена, Полина.

– Я знаю. Я – сольвейг, и могу бывать в мирах искупления. К Тану ходила несколько раз. А Эрик снится мне каждую ночь. Он там один, Андрей!

– Тогда почему ты не пошла к нему, как к Тану? Если можешь?

– Потому что он закрыл свой мир от живых. – Я опустила глаза и разгладила несуществующие складки на скатерти. Смахнула на пол одинокую крошку. – Чтобы не ходила…

– То есть Эрик этого не хотел, верно? – Андрей подался вперед, накрыл своей ладонью мою.

– Плевать, чего он там хотел! Он ушел. А я здесь, и мне решать, что делать дальше.

– Я запомню тебя именно такой – самоотверженной и смелой.

– Запомни, – улыбнулась я. – Я буду рада, если ты будешь обо мне вспоминать.

– Шутишь? Хищную, которая ворвалась в мою квартиру со скалкой, невозможно забыть, – рассмеялся он.

Кофе остыл. Утро плавно растеклось по квартире – солнечное, теплое. Весенний ветерок шевелил занавески, я сидела, откинувшись на спинку плетеного стула, а мне улыбался охотник, которого я знала, казалось, всю жизнь.

Прощания утомляют лишь в том случае, когда тебя не готовы отпустить.

Впереди меня ждало как раз такое – тягостное, депрессивное, сложное, и я копила силы, чтобы его пережить.

К атли я приехала к обеду. Отпустила таксиста у ворот, коснулась пальцами прохладных прутьев ограды. Набрала на сенсорной панели знакомый код. Толкнула поддавшуюся калитку и вошла во двор.

Солнце уже высушило влажную от ночного тумана плитку, согрело рыхлую землю, сквозь которую пробивались нежно-зеленые побеги цветов. Пахло весной, влажной почвой и прелой листвой. Пели птицы в спутанных ветвях деревьев.

Дом медленно просыпался, отблески рассвета слепили широкие окна.

Влад будто ждал. Замер на середине лестницы. Улыбнулся – несмело, опасливо, будто улыбка могла меня спугнуть. И резанул по нервам тихим “Привет”.

Я закрыла дверь и ждала, пока он спустится. А он, словно нарочно хотел помучить, приближался медленно, крадучись. И уже когда почти подошел ко мне, остановился и сказал:

– Хорошо, что пришла.

– Хорошо, – согласилась я. – Я пришла сказать спасибо.

– За что? – Прищурился подозрительно. И радость от встречи сменилась недоверием.

– За то, что помог. Был рядом. И вообще…

– Мне не нравится начало. Будет какое-то “но”, да?

– Будет, – кивнула. И собрала остатки воли, чтобы выдержать взгляд – пронизывающий, резкий.

Осуждающий?

Раньше я боялась таких его взглядов. Раньше. Но не теперь. Теперь было просто тяжело. Больно. И жутко не хотелось ранить.

– Почему? – выдохнул он раздраженно. – Что снова не так?

– Влад, послушай…

– Нет! – перебил он яростно. – Я слушал тебя все это время. Ты делала, что считала правильным, и я не мешал. Хватит. Тебе нужно идти дальше. Иначе и правда не будет никакого будущего. Ни у одного из нас. Поэтому давай ты успокоишься, и мы попробуем снова. Осторожно, не торопясь. Я много прошу?

– Нет, – покачала я головой. – Не многого.

– Тогда что?!

– Я люблю Эрика.

Слова – острые, как нож – взрезали воздух между нами. И Влад выглядел так, будто ему дали пощечину.

– Извини…

– Эрик мертв, Полина, – сказал он тихо, но твердо. Сказал впервые, с Того Самого Дня. – Эрик мертв. А ты жива.

Верно, жива. Пока.

– Ты ведь знаешь, как ушла Божена, верно?

– При чем тут… Нет. – Он усмехнулся, нервно, недоверчиво. – Ты не сделаешь этого. Я не позволю.

– Я знала, что не позволишь, – согласилась я спокойно. – Потому и не сказала тебе до…

– До чего?

Влад оказался рядом так быстро, что я вздрогнула от неожиданности. И плечи мои сжал сильно, до боли.

Я молчала – мудрые слова застряли в глотке и решительно не хотели оттуда выдавливаться. Он смотрел на меня, в меня, обнажая душу, выворачивая ее наизнанку. Высверливая каждую крупицу горькой правды.

Для этой правды не нужны были слова.

Мне не нужны были – Влад буквально требовал.

– Что молчишь? Говори!

– Я не сказала тебе до того, как Роб провел ритуал. – И добавила уже тише: – Это мое решение. Я так хочу.

– Хочешь чего? Умереть?!

На секунду мне показалось, он меня ударит. Страшно не было, только усталость усилилась, давила на плечи. И я просто подумала о том, что скоро все закончится, и я увижу Эрика.

– Ты обещал помочь его найти. Теперь найду. Знаю, тебе тяжело понять, но… так нужно.

– Сколько у тебя времени?

– Сегодняшний день. До вечера. – Я вздохнула – Мне жаль.

– Нет, – мотнул он головой и отпустил меня. Гнев растаял, как снег на солнце. Испарился. На смену ему пришло разочарование. Влад больше не смотрел на меня. – Тебе не жаль.

Он отодвинул меня от двери и вышел, оставляя в пустынной тишине гостиной легкий шлейф разочарования. Отголоски его шагов звенели в застывшем моменте последней фразы, брошенной, как нож.

Ножи не ранят мертвых.

Наверное, это прозвучит странно, но у меня не было надежнее причала, чем этот дом. Всякий раз, когда было больно или плохо, или некуда было идти, он принимал меня – беглянку, отступницу, сумасбродку. Принимал и прощал.

Теперь тоже принял.

Послушно приминался под ногами высокий ворс ковров. Лили мягкий свет настенные лампы. Тепло было. Уютно. Я трогала стены, касалась лакированых перил и вспоминала, как впервые попала сюда. Как меня ослепила роскошь, как угнетала классическая обстановка и бордовые тона. Я казалась себе здесь маленькой, незначительной. Не то, что теперь.

Теперь дом меня ждал. Принимал, как желанную гостью. Возможно, хотел сделать хозяйкой. И каждая комната гостеприимно распахивала двери, приглашала войти, остаться…

Моя спальня меня ждала больше остальных комнат. Аккуратно застеленная кровать, небрежно брошенные на покрывало подушки. Комод, уставленный фотографиями. Совята. Все еще тут – неизменно. Приоткрытая дверь балкона…

– Привет.

Глеб вошел неслышно. Или я настолько задумалась, погрузилась в знакомую атмосферу, что не услышала, как открылась дверь.

– В гости?

– Хочу открыть тебе тайну, – сказала я и усадила его на кровать. – О моем отце…

Рассказ о том, как появляются на свет сольвейги, Глеб выслушал спокойно. И выводы сделал сам, без посторонней помощи.

– Если вдруг… моего ребенка заберут?

– Нет, если ты не захочешь отдавать. Во всяком случае, я не знаю примеров, чтобы сольвейгов забирали насильно. Но ты должен понимать, что…

– Твоя история показательна, да. Но я бы все равно не отдал.

– Тебе решать, – кивнула я. – Но Дэн не Барт, он никогда не прятался и принимает этот мир таким, как есть. Думаю, он тебе поможет, если вдруг.

– Для этого у меня есть ты.

Я опустила глаза и поняла: разговор будет долгим.

Так и вышло.

Глеб понял не сразу. Сидел и смотрел на меня, будто старался выявить ложь, ждал, что я рассмеюсь и скажу, что пошутила. А потом выдохнул – громко, надрывно даже.

– Осуждаешь? – тихо спросила я.

– Нет. Просто… ты была всегда, была рядом, пусть иногда мы не виделись, но… умереть?

– Влад спросил о том же, – усмехнулась я.

– И он, черт возьми, прав!

– Эрик там один. Один, понимаешь? И ему не выбраться оттуда никогда.

– А с чего ты взяла, что поможешь ему выбраться? Откуда знаешь, что у тебя получится?

– Я не знаю. Но даже если не получится, ему не придется сидеть там в одиночестве, изводя себя внутренними демонами. Я буду рядом. Я спасу его.

– Иногда нужно перестать всех спасать, Полевая, – мрачно подытожил Глеб. – И жить, наконец, для себя.

– Эрик – не все.

Он вздохнул. Замолчал, и мне казалось, он подбирает слова, но Глеб так ничего и не сказал. Мы сидели с ним, держась за руки, почти до заката. Он о чем-то думал, а я отпечатывала в памяти драгоценные мгновения, проведенные с другом. Потом, когда уйду, я вытащу их на свет, и Глеб останется со мной навсегда.

Люди мало ценят время. Тратят его на ненужное – глупые обиды, бесполезные дела, мелкие ссоры и зависть. Не понимая, что важнее всего не это, а ощущение единства и принадлежности чему-то большому. Семье. Племени. Миру.

Этот мир, несмотря на сложность и многогранность, невообразимо прекрасен. Жаль, что я поняла это только сейчас – когда настало время его покинуть. А может, так и должно быть?

– Иди, – сказал Глеб, наконец, выпуская мою руку. – У тебя не так много времени осталось, и это время мне не принадлежит. Не хочу красть его. – Он посмотрел на меня еще раз, но теперь раздражения больше не было. Тоска, наверное, или что-то иное, напоминающее тоску. Но Глеб сильный, справится. Оставляя этот мир, за него я переживать не стану. – Иди к нему. Он съест мозг себе и всем, кто в этом доме, если вы расстанетесь вот так.

– Не уверена, что он хочет меня видеть.

– Влад считает, что иногда нужно уметь плевать на то, чего человек хочет. И давать то, что ему нужно. А ты нужна ему.

Коридор. Несколько метров до заветной двери, и я даже не знаю, есть ли кто-то за ней. Что, если я открою ее, и меня встретит пустота? Что, если Глеб ошибся, и меня на самом деле никто там не ждет?

Вспотевшей ладонью берусь за ручку двери, тяну на себя…

Он стоит у окна и смотрит в окно на закатное небо – сегодня цвета особенно насыщенные, глубокие и яркие. На щелчок двери не реагирует никак, как и на мои мягкие шаги. Он неподвижен, пока я приближаюсь, и несколько мгновений после – когда становлюсь рядом и смотрю туда, куда смотрит он.