Текст книги "Сандра (СИ)"
Автор книги: Ксения Резко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Забывшись, Сандра приоткрыла глаза, и тут же взору ее ясно предстал суровый образ мучителя. Застыв от страха, она зачарованно смотрела в его лицо, в котором переплелись тонкие оттенки эмоций: страха, тревоги, торжествующей злобы; сейчас оно казалось ей воплощением зла. Эмиль пристально наблюдал за ней, и взгляд его пронзал ее насквозь. Сандра прижалась к своему ложу, желая только поскорее куда-нибудь провалиться, лишь бы скрыться от этих вездесущих глаз. Она хотела пить, но не смела попросить воды у этого человека, не смела принять ничего из рук, которые лишили кого-то жизни. О, лучше бы ей вовек оставаться в рыбацком поселении, среди труда и лишений! Если б только можно было повернуть время вспять! Если б можно было никогда не знать ни этого дома, ни этих людей…
Некоторое время Эмиль молча наблюдал за Сандрой, после чего отошел вглубь комнаты – туда, где когда-то стоял Лаэрт, – и громко рассмеялся.
– Жива! – выдохнул молодой человек, но Сандра не разделила его облегчения. Как вообще она могла думать, что Эмиль в нее влюблен? Нет, он не испытывал к ней и сотой доли сердечной привязанности; он видел в ней лишь путь к обладанию состоянием своего господина и теперь радовался не за нее, а за себя.
– Подумать только! – восклицал Эмиль с жаром, размахивая руками. – Еще каких-то несколько сантиметров! Несколько ничтожных сантиметров!..
Он пресек поток своих бессвязных речей и стремительно приблизился к лежащей на кровати девушке, будто снова желая удостовериться в ее сохранности.
– Как же ты меня напугала! – вскрикнул он, бегло осматривая каждый миллиметр ее тела. От его пристального взгляда ей сделалось не по себе, она опустила глаза, чтобы, насколько это было возможно, разглядеть себя, и тут же чуть не закричала от стыда и ужаса: обрывки платья едва прикрывали ее наготу; сквозь зияющие прорехи на грязном теле проглядывали свежие ссадины. Теперь Сандра постигла умом все опасения Эмиля относительно ее жизни – она выглядела так, словно ее волоком тащили не только через лесные дебри, но и на протяжении всего пути до города.
Эмиль усмехнулся, наблюдая за тем, как Сандра тщетно пытается натянуть на себя одеяло: раз девушка обеспокоена спасением своей чести, значит, ее состояние не так уж плохо.
– Не смущайся, я не буду на тебя смотреть, – небрежно бросил он ей и отвернулся.
Посмотрев на его могучую спину, Сандра устало отвела взор. Значит, это правда… Значит, все это не страшный сон…
Эмиль по-прежнему стоял к ней спиной, широко расставив ноги, и игрался связкой ключей, которую подбрасывал в воздух и ловил, крепко стискивая пальцы. Девушка старалась не дышать, когда слышала монотонный металлический звук, желая, чтобы он наконец оборвался, послышался где-то в коридоре, а потом и вовсе затих, что означало бы долгожданное одиночество. Но Эмиль как специально играл на ее воспаленных нервах и не уходил, а ключи все также уныло позвякивали у него в руках.
Швырнув связку на стол, он резко повернулся к кровати.
– Девчонки со вчерашнего дня порываются войти сюда и донимают меня расспросами о тебе, – сообщил Эмиль. – Я сказал, что ты пыталась разыскать своего мужа и потому отсутствовала все это время, но твои попытки не увенчались успехом. Бедняжки расстроились! – иронично вздохнул он, но тут же тон его снова стал резок: – Ты не увидишься с ними, пока не дашь мне утвердительный ответ… Ты не получишь другой одежды, ты не получишь еды и питья, пока не скажешь, что согласна сочетаться со мной в браке… А теперь я ухожу. У тебя есть время подумать.
Звук его голоса отзывался в ее затылке тупой болью, поэтому когда наступила тишина, Сандра испытала небывалое наслаждение. Наконец она осталась одна… Эмиль ушел, гремя ключами, и, затворив дверь, защелкнул ее на замок. «Еще немного, еще минута отдыха – и я встану, попытаюсь выбраться отсюда через окно или взломаю дверь», – сказала себе девушка, но прошло пять минут, а она так и не пошевелилась. Ее усталость была настолько велика, что она, вопреки данному себе слову, вновь забылась тяжелым сном.
***
Эмиль начинал нервничать. Сколько бы он не упрекал себя в пессимизме, уверенность неумолимо его покидала. Сандра продолжала глупо упорствовать, отказываясь выполнять его требования, и становилась все слабее от истощения. Со смертью Лаэрта она будто утратила интерес ко всему и, кажется, с легкостью сносила одиночество.
И все же Эмиль уступил. Уступил из-за собственного страха. Прошло совсем немного времени, как на тумбочке перед несчастной девушкой появился графин с водой и кусочки тонко нарезанного хлеба, ибо инквизитор стал всерьез опасаться, что она вскоре устремится вслед за своим возлюбленным. Женитьба на Александре Мильгрей была его единственной возможностью стать хозяином в этом доме. По иронии судьбы в девчонке без роду и племени сосредоточилось то, к чему Эмиль столько времени терпеливо стремился. Она была единственной наследницей своего мужа, без нее все состояние Мильгреев осталось бы бесхозным и, скорее всего, перешло бы в руки государства.
Но то, что случилось дальше, повергло Эмиля в замешательство. Девушка не притронулась к еде – хлеб так и остался лежать на большом серебряном подносе перед кроватью. Этого Эмиль не ожидал. Напротив, он думал, что Сандра станет на коленях умолять его выпустить ее, накормить или, на крайний случай, примется кричать, плакать, тарабанить в дверь, но нет. Войдя в спальню, он всегда находил девушку неизменно лежащей в одной и той же позе – Сандра смотрела в пространство пустыми глазами и словно ко всему разом утратила интерес. Она ни о чем не просила, а лишь со стоическим упорством продолжала терпеть, стиснув зубы. От одного ее вида Эмиля почему-то бросало в дрожь, что поначалу очень злило его, но потом молодой человек понял, что просто не сможет больше войти в ту злосчастную комнату. Его снедало чувство вины. Он зашел слишком далеко и даже не заметил, как превратился в преступника. Ожидание неизбежной расплаты ходило за ним по пятам, закрадывалось липким страхом в его душу. Эмилю часто хотелось все бросить и бежать, бежать без оглядки. Тянулись дни, а Сандра не сдавалась. Казалось, со временем она так незаметно и угаснет – тихо, словно свеча.
Эмиль старался обходить дверь спальни третьей дорогой, а при появлении на пути кого-либо из сестер шарахался от них, чем вызывал немалое удивление девочек. Теперь ему казалось, что не он мучает Сандру, заставляя ее сдаться, а она берет его измором… Он понял, на какое преступление толкнула его безудержная страсть, когда ему почудилось, что даже стены в этом доме осуждающе перешептываются у него за спиной…
23
Она не знала, сколько дней прошло с момента ее заточения. Часы не сбавляли свой монотонный ход, серые дни сменялись одинокими ночами. Никогда еще Сандра не ощущала себя такой опустошенной, оторванной от окружающего мира, как теперь, когда находилась заточенной в большом красивом доме, среди бесчисленных предметов роскоши, бархата и позолоты; теперь, когда вокруг нее – за окном и даже за дверью спальни, – кипела, била ключом жизнь: по улице с раннего утра колесили автомобили, за стеной топотали слуги и изредка доносились звуки рояля, прерываемые звонким смехом девочек – у них был свой беззаботный мирок, в котором они существовали. «Как они могут веселиться? – недоумевала Сандра. – Веселиться теперь, когда Лаэрта больше нет, когда домом вот-вот завладеет преступник?» До нее никому не было дела: все забыли о ней в то время, когда она медленно угасала в мрачной, одинокой комнате. Казалось, стоит ей выбраться отсюда, сделать какое-нибудь движение, и о ней снова вспомнят, а сестры с веселыми криками бросятся ей на шею…
Сандра не обижалась. Она вообще была слишком ничтожна: жалкая песчинка в мире дорогих жемчужин! Ей было лишь нестерпимо горько за того, кого она полюбила. Его не стало, а жизнь, как ни странно, текла своим чередом: Миля и Ники продолжали спать до полудня, есть на завтрак пирожные, ходить по магазинам… А Лаэрт ведь так любил их! Что ж, они маленькие, избалованные, светские барышни; их не за что винить, их память слишком коротка, чтобы заполниться такими серьезными фактами, как потеря близких. Пока они сыты и хорошо одеты, их, кажется, больше ничто не должно волновать, а чужие беды видятся ими словно через искажающую призму.
А Жанни Лагерцин? О, она наверняка уже забыла о его существовании в кругу более влиятельных поклонников!
А Беатрис? Она видела в сыне лишь состояние бывшего мужа, от которого в молодости так необдуманно отказалась ради драгоценной свободы.
Неужто во всем городе, кишащем жизнью, людьми, заведениями, огнями, магазинами – неужели среди всего этого многообразия о Лаэрте помнила одна посторонняя, едва знакомая девушка? Неужели она одна ночами проливала о нем слезы, одна тосковала по его добрым глазам? Она, к которой он вряд ли относился всерьез, которую поцеловал-то всего один раз – и то из благодарности?.. Выходило, что первая встречная знала о Лаэрте Мильгрее больше, чем те, кто жил с ним бок о бок; чем те, кто часто общался с ним, пил вино и коротал ночи… Да, пускай все они забыли его, пускай даже имя его выветрилось из их памяти как буквы на песке, смываемые прибоем, – все-таки одна ничтожная песчинка помнила о нем, потому что просто не могла предать забвению…
Вошел Эмиль, но Сандра даже не подняла головы. Она изводила его своим равнодушием; казалось, он для нее вовсе перестал существовать.
Обычно шофер стоял над ней недолго. Иногда он молча ждал, что она ему что-нибудь скажет, а иногда и сам задавал односложные вопросы. Получив ответ, Эмиль уходил, угрюмо шаркая ногами.
Вот и теперь он остановился перед ней, а девушка, сжав губы, с нетерпением стала дожидаться его ухода. Да-да, с нетерпением! Едва только его шаги раздавались за дверью, как ей уже хотелось, чтобы он поскорее ушел. Внешне Сандра всеми силами старалась не выдать своего волнения, но внутри была уже отнюдь не такой спокойной, как раньше; дни заточения выматывали ее, высасывали из нее все соки, но, как оказалось, мучилась не одна она…
Эмиль не уходил вопреки заведенному правилу, а все топтался, буравя пленницу пристальным взглядом. Помимо воли Сандра привстала с подушек, испугавшись, что ее мучитель начнет вытягивать из нее согласие силой, но ей хватило одного взгляда, чтобы окончательно успокоиться на этот счет. Если в первые дни он мог кричать, метаться из угла в угол, то теперь лишь подавленно молчал, а глаза его взволнованно блуждали по комнате, но ничего не видели перед собой и только расширялись от одного ему понятного ужаса.
Его страх передался и ей. Собрав последние силы, Сандра села на краешек широкой постели.
– Что-то с девочками? – спросила она. Эмиль был бледен, как полотно. Его черные, непроницаемые глаза сверкали, со лба крупными каплями катился холодный пот, руки дрожали – весь он был так жалок, что девушка испытала к нему нечто вроде сочувствия. – Ты не заболел? – спросила она, но тут же удивилась собственным словам. Неужто она беспокоится о том, кто запер ее в спальне и несколько дней держит на хлебе и воде? Беспокоится о том, кто ни разу не побеспокоился о ней!
Внезапно на пол у самых ее ног рухнуло что-то тяжелое и большое, и Сандра не сразу поняла, что это никто иной, как ее мучитель. Эмиль – дрожащий, рыдающий – распростерся перед ней на полу, а его пальцы стали судорожно цепляться за ее руки, одежду – как за свое последнее спасение. Так только утопающий хватается за спасательный круг – поспешно и безотчетно.
– Пусти! Оставь меня в покое! – Сандра хотела с омерзением вырваться из этих цепких объятий; только теперь ей стало понятно, что Эмиль пьян.
– Прошу… – сорвался с его уст жалобный стон. – Прошу, поговори со мной! Пожалуйста! Со мной ведь уже давно никто не разговаривал… Никто! – рыдал Эмиль, уткнувшись лицом в ее схваченные ладони.
– Ты сам виноват, – наконец с усилием вымолвила девушка, – ты ведь совершил нечто ужасное, и это мучает тебя…
– Я одинок, я никому не нужен! – вскричал он, с остервенением вскинув на нее глаза, но тут же снова затих, и голова его сникла.
За окном вечерело. Слегка покачивались ветви старых вязов; от проезжающих автомобилей по потолку скользили тени, озаряя вспышкой света старинные фрески на стене, да глиняные статуэтки, раскрашенные масляными красками. «Все эти вещи Лаэрт когда-то держал в своих руках, – вдруг подумала Сандра, стараясь отвлечься от вздрагивающего у ее ног мужчины, – когда-то его ноги ступали по этому ковру… Даже здесь, где сейчас лежит это… Войдя сюда в эту минуту, он бы очень удивился… Но он не войдет. Никогда».
24
Стало тихо. На мгновение тени прекратили свой бег от окна к стене и от стены опять к окну; все померкло, будто затаилось, а предметы, приобретенные некогда ценителем старины – отцом Лаэрта, – с возмущением взирали из темноты на постыдную картину. Так, по крайней мере, показалось Сандре.
– Отпусти меня, – спокойно шепнула девушка обезумевшему Эмилю. – Я поговорю с тобой, обязательно поговорю – обещаю! Если ты отпустишь.
– Хорошо…
Ее спокойный тон будто отрезвил его. Эмиль торопливо поднялся, сконфуженно кашлянул и оправил полы смятого пиджака. Сандра постаралась не сердиться на этого человека, постаралась увидеть в нем страждущую душу, поэтому, приобняв за плечо, подвела его к кровати, где усадила на мягкие подушки. Эмиль был поражен такой заботой со стороны своей жертвы.
Несколько минут они просто молчали, сидя в темноте, после чего он заговорил, и слова его полились рекой, словно вино из прогнившей бочки:
– Я пришел, потому что больше не могу. Не могу так жить… Как бы я не мечтал раньше овладеть всем этим домом, каждой его частичкой – вплоть до безделушки на каминной полке, теперь мне все опротивело. С первого дня работы здесь я загорелся этой мечтой, этой страстью – занять место своего хозяина, чтобы также тратить деньги, завлекать красивых женщин, помыкать слугами… И я поклялся, что добьюсь желаемого во что бы то ни стало. Никто не знал о моей цели, но она горела во мне, испепеляя душу… Внешне я выглядел очень спокойным и исполнительным, Мильгрей даже стал особо ценить меня, но знал бы он, что творилось у меня внутри! Какими словами я его бранил, пока возил в автомобиле по разным поручениям!
С детства я хотел быть властителем. Мне казалось, что друзья с кривыми усмешками смотрят мне вслед потому лишь, что я беден… Что женщины отворачиваются от меня лишь только поэтому… А когда я однажды увидел, как глазели на Мильгрея те красотки, дочери богатеньких папочек, – как собаки, которые гипнотизируют взглядом колбасу на базаре, – мне стало противно. А еще обидно. Мильгрей даже бровью на них не повел – эдакий гордец! «Ему совсем ни к чему возможности, которыми он располагает. Это ошибка, и ее нужно исправить», – подумал я.
Эмиль очнулся от забытья, вздохнул, порылся в кармане, но, не найдя там сигареты, вздохнул вторично.
– Не знаю, для чего я тебе все это рассказываю. Ты ведь меня все равно не поймешь, милая праведница! – горько усмехнулся он. – Но я все же закончу, – с каким-то ожесточением возразил сам себе Эмиль и посмотрел вдаль.
Сандра сидела неподвижно, стараясь не шевелиться, дабы случайным скрипом не нарушить нить его рассуждений. Над ними повис гнет скорого признания – она чувствовала это всеми фибрами своей души.
– Однажды, – продолжал Эмиль после тщетной попытки закурить, – я подслушал разговор своих господ за обеденным столом. Барышня Милретт поведала Мильгрею о том, как один богач, узнав о своей скорой кончине, отписал все состояние верному слуге, оставив родственников ни с чем. Это был старый маразматик, нервный, вечно всем недовольный скряга. Он был обозлен на весь мир, а в первую очередь – на своих родных деток. «Я поступил бы также», – сказал Мильгрей – он вообще вряд ли тогда понял, о чем идет разговор и вскоре совсем позабыл его, но я – нет. Сам того не ведая, Мильгрей подкинул мне занятную идею, и я с тех пор не знал покоя, мучительно обдумывая план своих будущих действий, просчитывая все до мелочей. Мне до того опротивело подчиняться, так захотелось положить этому конец, что я решился. Это был риск. Это было преступление, хотя я тогда еще не отдавал себе отчета, во что ввязываюсь.
Часто для одиноких людей большую ценность представляют их слуги – те, кто каждый день заботится о них больше, чем самые близкие родственники. В таком случае есть шанс, что умирающий богач осчастливит одного из своих верных прислужников, тем самым отблагодарив его за труды. Стоило мне на миг представить, как мой господин дрожащей от слабости рукой вписывает мое имя в завещание, и я совсем потерял рассудок. Я не мог ни есть, ни спать, а только размышлял о том, как приступить к осуществлению плана. Я долгое время присматривался к своему хозяину, изучал его характер, и пришел к обнадеживающему выводу: при случае Мильгрею решительно некому завещать свое имущество! Возлюбленной у него, как таковой, не было – девку, с которой он поддерживал тайную связь, я в расчет не брал; его подопечные владели собственным домом. Друзей у Мильгрея не было тоже, он вообще отличался скрытностью. У меня за спиной будто выросли крылья. Я принялся так рьяно выслуживаться перед своим хозяином, что поначалу вызвал у него легкую оторопь. Это понятно: я из кожи лез вон, лишь бы обратить на себя внимание. Спустя время я стал своему господину почти другом… – Эмиль поспешно отвернулся, чтобы скрыть обуревающий его стыд. – Он поверил мне, как своему старшему брату, а я… Впрочем, что махать кулаками после драки! Мне теперь нужно просто выговориться, а ты единственная, кто может меня выслушать…
Решающую роль в этом деле сыграла история с Жанни Лагерцин. Хозяин всеми силами скрывал свою связь с проституткой. Сначала он просил меня высаживать его за два квартала до постыдного места, чтобы я ничего не заподозрил. Он не мог знать, что я уже давно отслеживаю каждый его шаг… И вот однажды, на свой страх и риск мне пришлось поступить дерзко. Мильгрей полагал, что никто на свете не подозревает о его пассии. Можешь себе представить весь ужас высокородного аристократа, когда какой-то шоферишка вдруг заявил ему: «Я знаю о вас и Жанни. Вам нечего меня опасаться». Он страшно побледнел, начал лопотать, что решительно не понимает, о чем я ему говорю. Тогда я повторил свои слова. Он залился краской, а потом обратил на меня взгляд невинного ягненка: «Ты ведь никому не скажешь, Эмиль?» «Вы можете на меня полагаться», – торжественно поклялся я.
Общая тайна связала нас. Теперь мы могли обмениваться друг с другом взглядами, и каждый понимал, что хочет сказать другой. Я даже помогал выбирать подарки для его любовницы! – рассмеялся Эмиль, и от его лязгающего смеха Сандра забилась в угол. – Потом под каким-то примитивным предлогом я раздобыл у своего приятеля, работающего в химической лаборатории, одно вещество… Если добавлять его, скажем, в напиток в очень малых дозах, то человек ничего не заметит, но с течением времени почувствует себя плохо, а спустя несколько месяцев ежедневного употребления яда отойдет к праотцам без каких бы то ни было признаков отравления. В крови данный препарат выявить очень трудно – экспертиза тоже вряд ли докопается до правды. Итак, я приступил к делу. Каждое утро, прокрадываясь к накрытому столу, я добавлял зелье в пищу своего господина, а тот, ничего не подозревая, съедал ее… Рассказывая это теперь, мне становится не по себе… Но тогда, тогда!..
Было темно, и он не мог видеть лица своей собеседницы, но даже сквозь завесу ночи ему передался ее страх, вызванный его признанием.
– Ты спросишь: неужели мне хватило совести поступить с невинным человеком столь скверно? – предупредил Эмиль вопрос Сандры. – Хватило, – ответил он тут же. – Я был полон такой черной зависти, что меньше всего думал тогда о Мильгрее. Он мне вообще не казался живым человеком. Разве можно жить в таком особняке, иметь столько денег и не использовать свои возможности на полную катушку?!
Все шло по моему сценарию. Разрыв с Жанни, окончательная ссора с матерью – все отворачивались от этого человека, ему становилось все хуже, а он намеренно не хотел никому ничего говорить… Даже мне, хотя я был с ним любезен как никогда. И вот, после очередного тайного визита доктора мне передали, что господин хочет меня видеть в своем кабинете. Я смело вошел к нему. Он сидел в полумраке, опершись о спинку кресла, не зажигая свет, и почти что плакал, как покинутый всеми ребенок. О, каким забавным он мне тогда показался, я радовался, ощущая над ним тайную власть. Мне одному было известно, в чем кроется причина его внезапного заболевания. Я сам был этой причиной.
Я знал, о чем пойдет разговор. Мильгрей позвал меня не для того, чтобы говорить о моей работе, об автомобиле или о ценах на топливо. Он просто жаждал найти во мне понимающего собеседника, совсем как я сейчас. «Нездоровый образ жизни, климат, какая-то инфекция», – бормотал он, а я, глядя на него, впервые задумался, какое преступление совершаю. «Ведь он тоже живой, он тоже хочет жить», – подумалось мне.
Одному мне господин Мильгрей рассказал о своей, якобы, болезни, а я уже не мог отступиться от начатого и, чтобы приобрести какой-то плюс в его глазах, завел утешительную речь. Я говорил и говорил – сам уже не помню что именно, а он кивал, смиренно соглашаясь с ходом моей мысли. Я распалялся не на шутку, во мне с упорной настойчивостью укоренялась иллюзия, что этот человек уже в моей власти. Он не перебивал меня, но стоило мне неосторожно задеть больную тему, стоило мне назвать вещи своими именами, как он вскипел – прямо прыгнул на меня, как коршун! А я-то что? Я всего лишь назвал Жанни Лагерцин шлюхой, какой она и была на самом деле. Разве я оскорбил ее? Разве обругал? Но он вдруг из поникшего, усталого человека сделался так зол, что я отскочил к дверям в готовности броситься наутек. «Как ты смеешь! Как ты смеешь! – кричал он на меня, задыхаясь от возмущения и дрожа всем телом. – Она не такая! Она – лучшая из женщин!» Бедняга не на шутку влюбился – понял я и, сохранив прежнее самообладание, тихо промолвил: «Простите, виноват». Но роковая ошибка уже свершилась. Его доверие ко мне резко пошло на убыль, он будто вовсе перестал меня замечать. Я стал ему не нужен, а то, что я единственный в доме знал об угрозе его жизни, начало его тяготить. Одно время я уж стал опасаться, что меня вообще уволят. И тут меня осенило: мой хозяин стал искать именно ту кандидатуру счастливца, на которую метил я сам. В ревностной горячке я следил за своим господином, наблюдал издалека, как тот рыщет по округе в поисках нищенки, способной по уму распорядиться его состоянием. Мильгрей в общем-то больше рассчитывал на какую-нибудь обнищалую даму благородного происхождения, но ни одна из их длинного списка почему-то не могла его устроить. Все они были слишком мелочны, слишком словоохотливы и простодушны, чтобы держать язык за зубами. Много раз он приглядывался к собственным служанкам и даже слонялся около борделя, думая о Жанни, но слишком велика была еще его обида на нее. Время поджимало. Вскоре все могли узнать его тайну.
И вот однажды появилась ты. «Все пропало!» – подумал я, но продолжал подсыпать яд малыми дозами – уже из мести. Теперь ты понимаешь, что этот человек был бы совершенно здоров, если бы не я!..
Тогда, когда я вроде бы впал в немилость, Мильгрей вновь вспомнил об оказанном мне доверии. Передо мной снова приоткрылась завеса в чужие тайны. Я узнал о твоей прежней жизни, узнал, что ты прибыла с какого-то островка… Новый луч надежды осенил меня. Я поверил, что еще не все потеряно. Теперь моей главной целью стало избавиться от Мильгрея. Даже когда он уехал из города, я не оставил его в покое. Наведываясь каждую неделю в тайное место обитания своего, теперь уже бывшего хозяина, я привозил ему виски, к которому он пристрастился – но даже туда добавлял яд. Я продолжал добивать его, а он наивно думал, что его болезнь вызвана какой-то еще невиданной хворью, поэтому желал оставить все в тайне. Но ты не давала мне довести злодеяние до конца…
25
Эмиль занервничал. Его голос стал срываться и замирать, а весь он сидел, словно на иголках, боясь, что сейчас же будет схвачен.
– Ты принудила меня отвезти тебя к Мильгрею. О, как я надеялся, что мы его уже не застанем… Наверное, поэтому я и поддался на уговоры… Но нет. Он был еще жив – тех доз яда оказалось недостаточно, чтобы сломить его. Я боялся действовать открыто. Ты все время была возле Мильгрея, а я ничем не мог тебя отвлечь. Я не мог приблизиться к кухне, когда бы там никого не было, я оказался связан по рукам. Вы все больше сближались, а я – все больше негодовал, потому что видел, как мои усилия обращаются в прах. Выходило, что я зря стал преступником, что я напрасно столько рисковал! Мильгрей поправлялся только лишь потому, что ты, сама того не подозревая, мешала мне дальше отравлять его. И тогда… тогда я решился на последний шаг, потому что уже не мог остановиться в своем падении…
– Хватит! – вдруг перебила его девушка и, порывисто вскочив, отбежала к светлеющему проему окна. – Я не хочу это слышать!
Из темноты донесся его смех, в котором уже не слышалось ни злорадства, ни облегчения – лишь тупое отчаяние.
– Ты не можешь дослушать моих преступных откровений, потому что чувствуешь свою вину. Если бы ты не позволила ему выпить ту последнюю чашку, которую я поднес Мильгрею вместо тебя, если бы не пошла со мной «любоваться видами», то…
– Хватит! – вновь вскричала Сандра, зажав ладонями уши. – Уходи, я не могу находиться в одной комнате с тобой, ты – страшный человек!
– А я и не думаю здесь оставаться, – бесстрастно сообщил голос из темноты. – Сам этот дом жжет мне пятки. В каждом углу мне мерещится лицо загубленного мною человека… Я больше не вынесу…
Эмиль выскочил в полуоткрытую дверь, и его тяжелые шаги загрохотали на лестнице…
Сандра не могла поверить в то, что ей открылось. Это было слишком страшно, чтобы быть правдой. Она никак не ожидала такого чудовищного поступка от Эмиля, который сначала обращался с ней как с королевой, был готов выполнить любой ее каприз… Девушка стояла у окна и бесцельно всматривалась в сияющие россыпи звезд, в таинственно мерцающие огоньки ночного города и темную, безлико выступающую полоску моря на горизонте… А ведь жизнь ее любимого была в ее руках! Увы, Сандра оказалась слишком боязливой, чтобы в самом начале устранить опасность в лице Эмиля. А ведь он столько раз открывал ей свой злой умысел! Неужели она ничего не замечала? Конечно же, замечала. Просто не придавала этому большого значения.
Освещенный золотистым светом фонаря дворик пересекла черная фигура. Человек с видом загнанного зверя метался из стороны в сторону, не решаясь куда-либо податься. Сандра не сочувствовала ему. Страсть погубила Эмиля, но Лаэрт стал невинной жертвой этой разрушительной страсти. Ничего нельзя было изменить, и именно это терзало Сандру…
Наконец преступник метнулся к стоящему у ворот на случай бегства автомобилю, распахнул дверцу, вскочил на переднее сиденье и, взвизгнув тормозами, умчался по пустынной дороге… Спустя минуту рев мотора затих, поглощенный тишиной спящего города, оставляя гнетущее чувство недосказанности.
Сандра закрыла глаза и прислонилась лбом к холодному стеклу. По ее щеке медленно сползала тяжелая, горячая слеза. Спальня опустела, и теперь пьяные откровения Эмиля казались кошмаром. Дверь была не заперта – Эмиль оставил ее открытой нараспашку, и из коридора струился матовый свет ночника. Перед Сандрой простирался весь город с его заботами, радостями, танцами, весельем… Теперь ее уже ничто не держало: она могла разгуливать по улицам, тратить деньги, путешествовать, развлекаться – делать то, о чем так мечтала на острове. Она была свободна, и все дороги открылись перед ней. Но не было прежнего рвения. Оно истощилось, растратилось впустую на тревоги, переживания, страх… Теперь, смотря с высоты на город, который раньше вызывал в ней столько трепетного восторга, Сандра не испытывала ничего, кроме желания вернуться домой, на остров. Казалось, будто даже там, в праздно сияющих, как сотни маяков, огоньках – притаилась подстерегающая, коварная угроза.
Захотелось завтра же – нет: прямо сейчас распродать все доставшееся ей наследство, развеять эти злосчастные деньги по ветру и уплыть обратно к матери. Сандре уже ничего не хотелось ни от города, ни от людей. Выходило, что жестокий завистник, добывающий богатство для себя, сбежал, замученный запоздалым раскаянием, оставив свою добычу ей, и девушка уже чувствовала себя соучастницей преступления. «Лаэрт, прости меня, что не сумела тебя сберечь, что была столь глупа и легкомысленна!» – думала Сандра, а слезы все текли по ее влажным щекам…
Эмиль исчез. Машину, на которой он уехал, нашли разбитой, врезавшейся в столб на другом конце города, а сам шофер бесследно растворился в предрассветном тумане.
