Текст книги "Маг при дворе Ее Величества"

Автор книги: Кристофер Зухер Сташеф (Сташефф)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– Да, о такой личности только и мечтают похотливые самцы! – с вызовом бросила Алисанда. – Она старалась угодить им – и потеряла себя. Ее блуд сделал ее легкой добычей для сил Зла, и один старый любострастный колдун заклял ее и, собственной услады ради, превратил в ту распутную ведьму, которую ты и встретил. Вскоре после того колдун умер на костре, а у нее осталась власть над мужчинами и власть налагать чары на тех, кто теряет голову.

– Значит, это все держалось на том заклятии старого колдуна? И ее великолепный дворец, и слуги – все мираж?

Сэр Ги кивнул.

– А привратники?

– Корни мандрагоры, – отвечала Алисанда с нотками презрения в голосе. – Как же ты не узнал их – ты, маг?

– В жизни не видал корня мандрагоры, – честно признался Мэт. – Так что же, теперь она больше не ведьма, а снова обычная девушка?

– Да. – Алисанда смерила его проницательным взглядом. – Но берегись, маг. Врожденная сила – при ней, и ее хватит, чтобы разрушить самого стойкого из мужей.

Саесса приподняла голову с земли.

– Дайте мне нож, развяжите мне руки, я хочу умереть. Я мерзка самой себе и недостойна жить.

– Достойна, если еще можешь так говорить. – Алисанда посмотрела на несчастную чуть ли не с симпатией. Но, обернувшись к Мэту, посуровела. – Вот что сделали с ней вы, мужчины!

– Во всяком случае, не я и не мое заклинание. – Мэт не понимал, чем так раздражена принцесса, и ему это стало надоедать. – Следите за тоном, леди!

Глаза сэра Ги расширились от ужаса, а принцесса побледнела и на миг потеряла дар речи. Потом, понизив голос, в котором дрожал гнев, она произнесла:

– Мы поговорим об этом после, сэр, когда вы исполните свой долг здесь.

– Долг? Кому же и что я тут должен?

– Им. – Алисанда взмахнула рукой в сторону, нагой и смущенной толпы. – Этим бедным жертвам колдовства, раздетым до нитки, беззащитным перед холодом ночи. Если у вас есть хоть какое-то понятие о нравственности, сэр, вы должны одеть их. В моем туалете также многого недостает, а сэр Ги без доспехов.

– Нас связали во сне, привезли сюда и все отобрали, – добавил сэр Ги. – Но мои доспехи должны быть где-то здесь, надо поискать.

Он отошел. Мэт стоял, глядя в глаза Алисанде. И наконец со вздохом сдался.

– Ладно, попробую. Но не ждите чудес, леди, я не всесилен.

С минуту он поразмыслил. Нужно было подобрать что-то оригинальное, а художественные достоинства – дело десятое.

 
Что-то ветер силен. Да и мы, экселенц, не нудисты,
Инфлюенцию здесь подхватить можно просто на раз...
Пусть одежды, что были на каждом, окажутся чисты
И прикроют носителя вновь – от простуд и от глаз!
 

Зашелестело, и Мэт почувствовал, что под хламидой, в которую его переодела Саесса, на нем снова сидят рубашка и джинсы. Алисанду облекло первоначальное платье. Появился сэр Ги в черных доспехах. Мэт поднял глаза на толпу молодых людей – голых не было.

– Какой класс!

Его заклинание не просто сотворило ворох тряпок, но и одело каждого в подобающий ему наряд.

– Вы довольны? – обратился Мэт к Алисанде. Та не ответила. Сделав шаг-другой к толпе на краю кратера, она воздела руки и позвала:

– Слушайте! Слушайте меня!

Молодые люди перестали пялиться на свои наряды и устремили испуганные глаза на принцессу.

– Я – принцесса Алисанда, – провозгласила она торжественно. В ней было величие, которое достигается только особым воспитанием и непоколебимой уверенностью в себе. – Я и мои вассалы спасли вас. Мы сняли с вас заклятие и оживили всех, кого можно было оживить. Возблагодарите же за это Господа! Немедля найдите церковь, исповедуйтесь, и тогда вы еще можете получить надежду на спасение. Затем расходитесь по домам. Прощайте!

Наблюдая, как толпа снимается с места, унося своих покойников, Мэт почувствовал на плече прикосновение. Он обернулся – сэр Ги протягивал ему серебряную шариковую ручку.

– Никогда таких вещиц не видел. Это, конечно, ваша волшебная палочка, не так ли?

– Что-что?.. – ошалело спросил Мэт. – Уф, что-то в этом роде. Благодарю, сэр Ги.

– А это? – Сэр Ги держал в руках острый черный меч. – Тоже ваше?

Мэт без особой уверенности кивнул.

– Отчасти. Я сделал его из вашей кочерги. Так что он скорее ваш.

– Нет, возьмите себе, – улыбнулся сэр Ги. – Я разыскал свой собственный.

Алисанда, проводив взглядом последних из уходящей толпы презрительно обронила:

– Ну что, маг, очнулся от ночных грез?

– Каких еще грез? – проворчал Мэт. – Я на эту скользкую дорожку не вступал.

– Дорожку? Путь к гибели! – уточнила Алисанда. – Если бы не присяга, ты тоже стал бы каменным болваном.

Мэт опешил.

– Присяга? О чем вы?

– О присяге на верность, которую ты принес мне, когда я посвящала тебя в лорды. Если бы не это, я не смогла бы сломить злые чары, которыми тебя оплели. Знай, что твоя клятва дает мне власть над тобой.

– А мне – власть над вами. Я помню, там в тексте было кое-что об этом.

– Разумеется. И моя клятва, и клятва сэра Ги связывают нас круговой порукой. Разве непонятно, что ты своим любострастном подверг нас опасности?

– Ну вот! Началось-то не с этого. Я просто защищал женщину...

– Красотку, конечно, и в изящном неглиже.

– Положим. Но не думаете же вы, что я бросился спасать ее от тролля только из-за ее прелестей?

– Какой там тролль! Фантом, ею же созданный, и под полным ее контролем. Никакая опасность ей не грозила.

– Кто бы мог подумать!

Впрочем, звучало это вполне вероятно. Не окажись у него, например, меча, Саесса призвала бы своих стражников пораньше, а потом все равно взяла бы его во дворец врачевать раны.

– Если бы в твоей душе не было греха, искушение не задело бы тебя, – сурово изрекла Алисанда. – Будь чист – и прислужники Зла не осилят тебя.

– Чего вы от меня хотите? Да, я не святой! – взорвался Мэт. – Что же касается опасности, которой я вас якобы подверг, то почему вы не предупредили меня, что мы вступаем во владения ведьмы?

– Потому что, по нашим сведениям, она должна была обитать в сутках пути отсюда, – отвечал сэр Ги.

– Какая разница? – вступила Алисанда. – Никакой. Для рыцаря, разумеется, а не для дремучего деревенского колдуна.

– Вот как! – вскипел Мэт. – И что бы тут стал делать рыцарь, в отличие от меня?

– Он распознал бы Зло – и сумел бы противостоять ему!

Мэт вскинул голову, встречая взгляд Алисанды.

– Ясное дело, леди. Рыцари никогда не поддаются соблазну, это исключено. Астольф, надо думать, не рыцарь, иначе он не узурпировал бы трон!

Принцесса вспыхнула, хотела что-то возразить, но внезапно стиснула зубы и, повернувшись на каблучках, ушла в ночь.

– Что с ней такое, в конце концов? – спросил Мэт у сэра Ги. – Я что, по ее мнению, должен быть каменным?

– Неплохо бы. Она неприятно удивлена, что это не так. – Тень улыбки прошла по лицу сэра Ги. – Если вас, лорд и маг, может ввести в искушение женщина, успех нашего дела ставится под вопрос.

Мэт озадачился.

– Каким образом мои прегрешения могут поставить под угрозу дело?

– А таким, лорд Мэтью, что мы с вами – ее единственная опора в борьбе за трон, причем из нас двоих вы ей нужнее...

– Но у нас достаточно сил, мы не подведем, – возразил Мэт.

– Как знать. По сути дела, идет борьба между Добром и Злом. Перевес дают в такой борьбе маги и колдуны. Колдуны должны соблюдать целибат, не отвлекаясь на плотские страсти. Но еще больший спрос с мага, потому что малейший грех ослабляет его связь с силами Добра. Вот принцессе Алисанде и приходится думать о вашей душе.

– Понятно, – мрачно сказал Мэт, – однако это явное вмешательство в частную жизнь.

– Пожалуй. Особенно откровенно принцесса вмешалась в вашу частную жизнь, когда напомнила вам вашу клятву и спасла от ведьмы. – Сэр Ги лукаво усмехнулся, но тут же посерьезнел. – Присяга на верность принцессе, господин маг, послужила вам и путами, и защитой от самых сильных ведьминских чар. Хотя и не тотчас же.

«Так вот почему всякий раз, когда доходило до самого интересного, кто-то врывался в наши покои!» – подумал Мэт, но затем его мысли приняли другое направление:

– Раз я такая важная персона, может быть, этим объясняется, что замок Саессы оказался вдруг гораздо южнее, чем ему положено? И, может быть, это Малинго послал против меня обеих ведьм, молодую и старую?

Сэр Ги задумчиво наморщил лоб.

– Может быть. И это знак, что еще не одна ловушка подстерегает вашу душу. Будь я на вашем месте, я посвящал бы больше времени молитве. Но пойдемте, леди в нетерпении. Зовите своего приятеля Стегомана, а я поищу мою добрую лошадку.

Глава 8

Мэт ворочался на постели из еловых лап – рыдания Саессы, безутешно оплакивавшей свой воздушный замок, не давали ему уснуть.

Они вернулись к месту, где разбили бивуак: Мэт вез связанную ведьму на протрезвевшем Стегомане, Алисанда ехала верхом за спиной сэра Ги. Нарубив лапника для Саессы, они решили немного вздремнуть после пережитого, но удалось это только принцессе и Черному Рыцарю.

«Как приятно, – думал Мэт, – иметь чистую совесть. Правда, у принцессы она, пожалуй, чересчур чистая».

Он повернулся на другой бок, пробуя отвлечься от женских рыданий и разобраться в себе.

Итак, он согрешил или нет? По меркам его мира, это квалифицировали бы как невинное заблуждение. Но он был не в своем мире. Означает ли это, что он должен играть по чужим правилам?

Не обязательно. Он уже открыл кое-какие законы магии, и все его выводы подтвердились. По его теории, никакой мистической личности тут не требовалось: магия прекрасно работала как сила безличная.

Ему полегчало, когда он так рассудил. Разум и логика не упразднялись и в этом мире, а значит, вся ерунда про Добро и Зло была человеческим измышлением, а байки про грех и про ад – такими же суевериями, как и в его мире.

На этой успокоительной мысли он открыл глаза и стал смотреть в костер. Мирно тлели угли. Вдруг земля прямо перед ним разверзлась, оттуда вырвались языки пламени, и из них возник черт с лукавыми глазами, самый настоящий рогатый краснокожий дьявол: лицо конусом, усы, козлиная бородка, в руке – вилы.

– Сэр – скептик? С чем и поздравляю! – сказал дьявол. – Из рационалистов получается отличная растопка.

И, вонзив вилы Мэту прямо в живот, он поднял его на воздух и швырнул в огонь.

Мэт вскрикнул, его опалило пронзительной, очищающей болью ожога. Боль нарастала, огонь разгорался, Мэт вопил что есть мочи.

Затем вилы снова вознеслись в воздух и бросили его во тьму, наполненную сухим льдом. Ожог холода был не менее ужасен, однако нервы не теряли чувствительности.

– Не пытайся ничего понять. Лучше от этого не станет.

Черная бесформенная амеба маячила перед ним, пронизанная огненными жилками.

– Да, да, это я, – сказала амеба. – Такое это место – без форм, без образа и подобия.

«Ад», – сообразил Мэт.

– А чего же ты еще ждал от дьявола? Конечно, это не похоже на твои инфантильные представления о котлах с грешниками и запахе серы. Знаешь, что такое ад? Полное отсутствие первопричины.

«То есть Бога», – смутно подумалось Мэту. Амеба вздрогнула, сократилась и вновь расплылась в кляксу.

– Я бы попросил не упоминать здесь этого слова. Впрочем, ты больше и не сможешь, я заблокирую нейрон, который причинил мне такую боль.

Мэт попробовал мысленно призвать Бога, и когда его мысли в самом деле не послушались, болезненная, сосущая пустота образовалась в его груди. Это было даже хуже, чем чувство одиночества в чужом городе. В тысячу раз хуже. Потому что к одиночеству примешалось отчаяние: ведь отсюда не было выхода даже в смерть.

Пронзительный киплинговский ветер вынес его в сквозняк между мирами, в стоячие воды абсолюта. Нахлынула тошнота, душа чуть не вывернулась наизнанку, пытаясь извергнуть одиночество, найти прибежище от него в забвении. Напрасно: одиночество было всепоглощающим, безнадежным, необратимым.

– Да, – подтвердил дьявол. – Это навсегда. На веки вечные.

Поодаль замерцали блестки света. Они сливались сначала в диски, потом в сферы. Ближайшая сфера подкатилась ближе, прямо к глазам Мэта. В ней томился человечек с разинутым в неслышном стоне ртом. Иглы белого огня вонзались в его бедную плоть.

– Это – ад для гедониста, – объяснил дьявол. – Гедонисты проповедуют наслаждение как цель жизни. Но смертные скоро пресыщаются, им нужны все новые и новые ощущения – в подтверждение того, что они живы. Так, начав с поиска острых чувств, они кончают – если проживут достаточно долго – поиском острой боли. Они сами стремятся сюда, хотя и бессознательно. Здесь они навечно обретают то, чего искали всю жизнь.

Завеса тьмы сдвинулась вправо, и Мэт увидел множество светящихся оранжевых шаров: вверху, внизу, со всех сторон.

– Да, их много, – сказал дьявол, – тут поместится и еще в миллион раз больше. В аду места хватит. Для каждого грешника предусмотрен персональный ад, никаких коммуналок. И никаких трудностей с подбором ада по мерке: каждая душа носит в себе свой ад. Вот и ты попал в тот, который строил для себя всю жизнь.

В подкатившемся шаре Мэт увидел кричащего человечка с запрокинутой головой, он был весь утыкан светящимися кинжалами и пытался вытащить их из себя.

– Сколько ни вытаскивай, останется все равно больше, – пробормотал дьявол. – Эти кинжалы – порождение его собственной души. Он не имел привычки признаваться в своих грехах, предпочитая сваливать их на судьбу, воспитание, среду. В конце концов он снял с себя всякую ответственность и стал грешить на всю катушку, не заботясь о том, какой вред он наносит собратьям. Но каждый грех пробивал брешь в его личности. Так он жил, постоянно теряя себя, так существует и здесь – выдергивая из себя бесконечные грехи.

К ним подплыла еще одна сфера – с человечком, застывшим в неподвижной позе.

– Этот замерз навечно, – сказал дьявол. – Он не умеет принимать решений. При жизни за него всегда решали другие. Не давая себе труда подумать самому, он не мог отделить правое от неправого и спрашивал совета у своего священника или у начальника, в крайнем случае заглядывал в книгу. Он здесь такой же окоченелый, как при жизни, – только некому подсказать ему, какой рукой пошевелить. Ты слышал о «муках колебания»? Вот они въяве.

Мэт не без содрогания посмотрел вслед уплывающей сфере. Ее сменила другая: там на дне лежал человечек, в ужасе глядя вверх, а над ним нависал огромный ком грязи.

– Он знает, что в один прекрасный день этот ком обрушится на него. Мы его предупредили. Не сказали только когда – завтра, в будущем году или через миллион лет.

Грязь поползла вниз. Человечек сжался, но в сантиметре от его носа ком вдруг снова собрался и взмыл вверх. Мэт гадал, что символизирует собой эта грязь.

– Его собственные слова, его собственные мысли. Он был уверен, что он лучше всех – умен, всегда прав и принадлежит к высшей расе. Но каждая чванливая мысль, каждая произнесенная вслух издевка попадала сюда, в этот ком. Вон сколько дерьма набралось к его прибытию, и он боится, потому что знает, каково было тем, над кем он издевался.

В следующей сфере человечек с потным лицом и растерянной улыбкой тянулся к яркой раскрашенной игрушке. Но при первом же его прикосновении краски блекли и вещица обращалась в дым. На смену приходила другая, человечек снова пытался схватить ее, и история повторялась.

– Это материалист, – ухмыльнулся дьявол. – Он полагал, что реально только то, что он видит и осязает. Видеть-то он видит, но потрогать не может. Иллюзия, все одна иллюзия. Даже его собственное тело неосязаемо, бесплотно, нереально. Даже оно. И все же человечек цепляется за фантомы в тщетной надежде найти хоть что-то ощутимое... Да, каждый творит свой ад, – повторил дьявол, отталкивая сферу, – каждый сам заботится о своем приговоре. Сюда попадают только те, кто сам выбрал это место.

«Они сходят с ума, – понял Мэт, – но никогда не сойдут».

– Конечно, – подтвердил дьявол. – Это и есть адские муки.

Темная и пустая сфера подплыла к ним.

– Твоя, – объявил дьявол. – Сейчас пуста, но скоро наполнится. Ты населишь ее своими неуправляемыми фантазиями, потому что в глубине души ты – субъективный идеалист, и твое подсознание неконтролируемо. Только в долгом и упорном труде можно научиться управлять им, но работать над собой ты не любишь. Чему тут удивляться? Ад, собственно, и предназначен для субъективных идеалистов того или иного плана. Но ты сам не знаешь, какого ты плана. В тебе есть понемногу от всех грешников, которых ты видел, а одного преобладающего греха нет. Ты – серединка на половинку. Определенно о тебе можно сказать одно: ты уверен, что ты пуп земли. Ты так и не повзрослел и живешь в своих собственных фантазиях. Отправляйся же по назначению!

Темная и пустая сфера приблизилась вплотную, и Мэта распластало по ее поверхности. Сфера вогнулась, как резиновая, раздалась, и Мэт провалился внутрь.

Почувствовав, что снова обрел способность самостоятельно двигаться, он сделал шаг и, наткнувшись на невидимую преграду, с криком замолотил по ней кулаками. Она подалась, растянулась, но не лопнула.

Дьявол пульсировал кляксой по ту сторону прозрачной стенки, глумливо приговаривая:

– Давай, давай, бейся, толкайся, все равно не выберешься. Ад – это навсегда.

В проблеске последней надежды Мэт ухватился за соломинку.

– А может, это чистилище? – громко крикнул он. – Ведь оно тоже вроде ада, с той лишь разницей, что имеет конец.

– Верно, – раздумчиво протянул дьявол.

– Ну, так что же это?

– А черт его знает, – пробормотал дьявол. И отчаяние всей тяжестью навалилось на Мэта. Если бы он был в чистилище, он бы это знал, он точно знал бы, что мука кончится. Но тут был другой случай. Ад! Дьявола так и распирало от удовольствия.

– Отчаяние! Как это у тебя здорово получается! Прощай, надежда! Ты прекрасна, когда уходишь.

В ответ на это прямое издевательство Мэт вскипел и бросился на невидимую стену, протягивая руки к гипотетическому горлу дьявола.

Тот зашелся от восторга.

– Мы разгневаны! До чего же приятное зрелище. Жаль, что нет времени полюбоваться. Мне пора.

Всю ярость Мэта как рукой сняло. Дьявол по крайней мере был живым существом.

– Нет, не уходи! – завопил он в панике. – Ты хоть и сволочь, но это лучше, чем сидеть здесь одному!

– Сиди, сиди один, – дразнил его дьявол. – В том-то суть ада и состоит. Прощай, бывший скептик. Проща-а-ай!

Голос затухал, амеба сжималась, превращаясь в точку, уплывая, уплывая, уплывая...

Мэт остался в кромешной, непроглядной тьме. Даже блестки других, соседних адов погасли. Отчаяние невыносимо сжало Мэту горло. Он стал лихорадочно озираться – нож, бритва, что угодно, лишь бы покончить с жизнью.

И вдруг вспомнил: жизнь и так кончена.

Щемящее чувство сиротства нахлынуло с новой силой, мозг превратился в открытую рану, боль одиночества жгла каждую его клеточку. И мозг жаждал безумия.

Злобное рычание раздалось сзади из темноты.

Мэт в ужасе обернулся.

Черный курчавый пес бросился на него, разевая пасть с огромными острыми клыками, не похожими на собачьи.

– Нет! – крикнул Мэт, сгибаясь в три погибели и прикрывая руками лицо. – Нет! Я же любил тебя! Ты был мне другом!

Он узнал своего пса, спутника детства – Мэлмут умер, когда Мэт был в летнем лагере. Пес рычал все грознее, а глаза его засверкали красным светом. Сквозь рык проступили слова:

– Тебя не было со мной, когда я умирал.

– Но чем же я виноват, Мэлмут? Кто считается с ребенком? Мне ничего не сказали!

Разумом он понимал, что говорит правду, но душа этой правде не верила.

Не поверил и Мэлмут. Щелкнули острые клыки, вонзаясь в ногу хозяина. Мэт вскрикнул и попытался отодрать от себя злобную пасть. Но пес вцепился в него мертвой хваткой и прокусил ногу до кости. Мэт вопил что есть мочи.

– Отдай его мне!

Челюсти разжались, пасть выпустила растерзанную ногу.

Грива золотых волос, огромные глаза с пушистыми ресницами, пухлые щечки, неправдоподобно алые губки, длиннющие ноги, стройные бедра и две подушки грудей – она приближалась, томно улыбаясь.

Но вместо сексуального волнения Мэта охватил ужас. Он знал ее – героиню дневных и ночных грез своего отрочества. Днем она была мила и крайне доброжелательна. Но по ночам...

Он вжался спиной в упругую стенку, обливаясь холодным потом.

– Да, – загнусавила она полусонно, – я – женщина. Можно потрогать тебя здесь... а здесь?

Мэта затрясло, свело судорогой от ее прикосновений – как будто из недр его тела щипцами тянули раскаленную проволоку. Тело пылало.

– Боль – для ханжей, – мурлыкала блондинка, – а для тебя – похоть.

Огромные груди навалились на его лицо, перекрывая кислород, загораживая собой все. Он отбивался, пытаясь поймать ртом воздух, но ничто не могло сдвинуть с места эту тяжелую рыхлую плоть...

– Прочь! Пропустите меня к нему!

Подушки убрались с его лица, Мэт всхлипами перевел дыхание.

Перед ним стоял рыцарь в доспехах и с мечом в руке. Взглянув на голого Мэта, он отвел глаза.

– Прикройтесь! Вы что, не знаете закона?

– Какого еще закона? – просипел Мэт. – Здесь есть законы?

– Закон должен быть в голове, – строго сказал рыцарь. – Закон стыдливости. Все, что не прикрыто, – срам.

«Это друг», – подумал Мэт и немного воспрял духом.

– Но где моя одежда, скажите!

– Я – твоя одежда.

Рыцарь шагнул к нему, и Мэт разглядел, что сквозь щели забрала просвечивает одна чернота.

– Я – твоя одежда или то, что считал одеждой, – доспехи и щит. Ты всегда одевался в броню, потому что боялся других людей.

Голос звучал, как из бочки, и у Мэта по спине пробежали мурашки.

– Защитный механизм, – прогремел рыцарь. – Вот чем ты считал свою одежду, она для тебя была, как доспехи. Но ты забыл, что прилагается к доспехам и щитам.

Он выдвинул вперед свой щит, из которого торчали острия пяти кинжалов. – Защищаясь, ты наносил раны. Тех, кто хотел дружески коснуться тебя, ты отталкивал вот таким же щитом.

Рыцарь сделал выпад, и пять кинжалов вонзились в грудь Мэта. Кровь хлынула у него горлом, все завертелось: собака, рыцарь, блондинка, одетая на сей раз в бархатный плащ и высокий головной убор, с которого ниспадал прозрачный покров. Гильотина! Мэт попробовал шевельнуться, но кинжалы пригвоздили его к месту. Клокочущий крик вырвался у него, когда гильотина стала опускаться, метя точно в шею.

Резкая боль взорвалась в нем, мир пустился в хоровод, голова отделилась от тела и упала. Теперь Мэт мог увидеть свое обезглавленное тело, из которого хлестала кровь.

Рыцарь склонился над ним, насадил его голову на меч и, поднеся к своему шлему, откинул забрало.

– Смотри, как выглядит та душа, которая избегает себе подобных, – прогрохотал голос.

Мэт взглянул внутрь шлема: он был пуст, пуст до самых глубин.

Губы Мэта сложились для крика, но крик оказался беззвучным. Как мог он, человек рациональный, примириться с тем, что все – только иллюзия? Ведь это означало бы, что и он сам не существует!

В мозгу вспыхнула спасительная мысль. Ответ на этот вопрос был, и скольким людям он помог! Ответ гласил: вера!

Тоненький луч света пробил пустоту, в голове зазвучал чистый, как колокольчик, голос, складываясь в слова:

«Тебя заточили сюда до времени. Ад не станет держать тебя, если ты воззовешь к Богу».

– Отрежьте ему язык! – завопила пышная блондинка.

Рыцарь опустил забрало и схватился за меч. Но губы Мэта уже твердили латынь:

– De profundis clamo ad Те, Domine! Domine!* [1]1
  Из глубины взываю к Тебе, Господи... (Пс. 130)


[Закрыть] И звук прорвался – сначала шипением. Ад сковал в Мэте слово «Господь», но не на латыни. Голос Мэта креп:

 
Audi voceum meam. Fiant auras Tuae intentae
Ad vacuum obse creationis meae...
 

Блондинка и рыцарь завопили наперебой, выцветая, съеживаясь, истаивая. И растаяли.

Голова Мэта вернулась на плечи, рана на шее зажила. Вот только он дрожал всем телом от промозглого холода пустоты. Псалом прогнал призраки, но оставил его зябнуть навеки в беспросветном, беззвучном, замкнутом мраке.

И тогда все его существо сложилось в одну бессловесную горячую мольбу, в отчаянный, молчаливый крик о помощи. Гибнущий дух звал своего Бога.

И в ответ что-то слабо блеснуло в темноте. Благословенный свет, разгораясь, превратился в рубиновое сияние! Вокруг него зароились искорки, сияние ширилось, высвечивая из темноты... угли костра, поленья, золу.

Взглянув вверх, Мэт увидел слабое мерцание: звезды! И понял, что лежит на постели из еловых лап.

Поворочав глазами по сторонам, он различил вокруг костра неясные очертания спящих. Фигура в плаще с мечом у стальной руки была сэром Ги. Закутавшись в накидку для верховой езды, спала Алисанда. Огромная морда Стегомана виднелась по ту сторону костра. И наконец-то смолкнувшая Саесса тихо лежала в своих домотканых одеждах.

Вой бессильной ярости донесся из-под земли, заглушаемый ее толщей, – вой столь слабый, что его можно было принять за эпилог сна. Он замирал, угасал, затихал. И затих.

Мэт был дома.

Дрожа, перевел он дыхание. Из души его исторглась порывистая благодарственная молитва, и он мог бы поклясться: нежная мягкая рука коснулась его сердца, но это длилось только мгновение.

Он сел, помотал головой, наморщил лоб. Обман чувств! Нет, как бы не так!

Но неужели все это с ним было? Или просто привиделось в ночном кошмаре? В общем-то это не имело значения.

Он подтянул к подбородку колени, обхватил их руками. Нет, разницы никакой. Даже если это был только кошмарный сон, он выявил, во что действительно верила его душа. Назовите это испытанием или промывкой мозгов, как вам угодно, но все сводится к одному: в глубине души он верит в грех и в ад.

А тот, кто верит в грех и в ад, не может не верить в добродетель и рай. По крайней мере здесь. Он не склонен был ставить взгляды средневекового христианства выше привычного с детства рационализма, но здесь теории средневековых теологов обретали вес и субстанцию и становились фактами. Так, в мире сэра Ги было положено жить по законам рыцарства.

Мэту вдруг страшно захотелось с кем-нибудь поговорить. Тихонько поднявшись, он обошел вокруг костра и задумчиво сел в изголовье у Стегомана. Посидев, он решился и осторожно похлопал по огромной морде.

Драконова голова дернулась, щелкнули челюсти.

– Тес! Это всего лишь я, – успокоил его Мэт. Голова качнулась к нему, глаза, подернутые пеленой сна, прояснились.

– Не спится?

Мэт, потупясь, приблизился к его уху.

– Прости, что я тебя разбудил, но у меня...

– Понимаю, – тихо перебил его драконов бас. – У тебя тоска. Говори.

Мэт посмотрел дракону в глаза, пытаясь выстроить свои мысли.

– Ведь тут все взаправду, так?

Стегоман призадумался. Потом решительно кивнул.

– Все взаправду: ты, я, принцесса, рыцарь и ведьма.

– И ад, – осторожно подсказал Мэт. Стегоман снова кивнул.

– Так вот, – продолжал Мэт, – я только что видел сон, который навел меня на разные мысли. Например, о пороках и добродетелях – раньше я об этом не думал... Понимаешь?

– Еще как понимаю. – Улыбка заиграла на толстых драконовых губах. – Мораль!

– Вот именно. Что-то вроде правил, по которым живет душа. Если одна твоя половина живет по одним правилам, а другая – по другим, ты дробишь себя, ты теряешь свою цельность.

– Примерно так, – подтвердил дракон. – Правда – это добро. Кривда – зло. Тот, кто раздваивается между ними, предает Правду.

– Гм... И ведь здесь, похоже. Правда и Кривда – реальные вещи.

– Уж в этом можешь не сомневаться, – заверил его Стегоман.

Мэт поразмыслил немного, потом со вздохом сказал:

– И вот еще что. В моем сне все были одеты, как одеваются у вас, а не как я привык. Мое подсознание населило сон средневековыми образами. Вероятно, это указывает на то, что я выбрал ваш мир не наугад. Может быть, мое тайное «я» всегда мечтало о статусе средневекового мага... Но если это тот мир, который я сам выбрал, значит, я некоторым образом отвечаю за то, что здесь делается...

– Некоторым образом – да... – протянул дракон. – А о том, чтобы вернуться в свой прежний мир, ты еще подумываешь?

Мэт напрягся.

– Эта мысль всегда при мне.

– Ну и пусть будет при тебе. Только задвинь ее подальше, Мэтью Мэнтрел, – посоветовал дракон.

– Пожалуй, – согласился Мэт так тихо, что едва расслышал сам себя.

Последней волной всплеснула ностальгия: его комната, друзья, его жизнь, – и осталась только тупая боль. Боль всегда будет при нем; Но сейчас слишком много дел, некогда ей предаваться.

Мэт встряхнулся и в двух словах пересказал Стегоману свой сон.

– Знаешь, мне такое никогда не снилось. Чтобы все было, как на самом деле. И я не мог сам проснуться, хотя очень этого хотел. – Он покачал головой. – Я думаю, мне его подсунули, этот сон.

– Кто? Тот самый могущественный маг, о котором ты раз говорил?

– Наверное. Он мог наслать на меня этот сон, чтобы я увидел в лицо силы Зла.

– А ты как будто их никогда не видел? – усомнился дракон.

– Откуда? Я жил по меркам своего мира.

– Так, может, у тебя на совести грехи? Ты должен от них очиститься, иначе погубишь нас всех. Ты принял титул придворного мага из рук принцессы. Будь его достоин!

Мэт вздохнул и, встав, потянулся.

– Вероятно, мне следует исповедаться – как только мы найдем церковь.

– Или хотя бы священника, – пробурчал дракон. – И не жди, пока он найдет тебя. Ступай на поиски – и побыстрее.

Мэт кивнул.

– Спасибо, что выслушал. Ты здорово меня просветил.

– Тебя – может быть. Но не твою душу. – Улыбка снова тронула губы Стегомана. – Я только слушал, как положено другу. – Он положил морду на передние лапы. – А теперь – спокойной ночи.

– Спокойной ночи, друг мой, – тихо ответил Мэт. Подождав, пока дракон закроет глаза, он вернулся на свое место и лег, укутавшись в хламиду, взятую из воздушного замка. Утром надо будет что-нибудь придумать. Скажем, плащ до пят – синий, украшенный символами... Нет, он будет путаться в ногах, это неудобно в дороге. Но что-то более подходящее для здешнего мира, чем джинсы, не помешает. Например, камзол и штаны, ничего вычурного – просто пурпур и золото...

«Суета сует», – сказал внутренний голос, и Мэт сжался. Суета числилась пороком, а ему сейчас было предписано пороки в себе не поощрять. И, конечно, исповедаться. Завтра... или на той неделе.

Однако наутро Стегоман неодобрительно отнесся к идее отложить исповедь.

– Ты боишься священника, – проворчал он. – Неужели у тебя так много грехов?

– Чего мне бояться? Подумаешь: постоять за ширмой и перечислить свои грехи парню, которого даже не видишь. Но просто нехорошо по отношению к ним. – Мэт махнул рукой, указывая на Алисанду и сэра Ги.

Саесса ехала между ними на низкорослой кобылке. Сэр Ги отдал ей свое седло, но связал руки. На такой же кобылке восседала принцесса. Странная история. Мэт предложил сотворить для всех удобный транспорт, но сэр Ги только усмехнулся и вышел в поле, насвистывая. Две кобылки выскочили из зарослей и, боязливо подскакав к сэру Ги, стали тыкаться мордами ему в ладони. Почувствовав на себе всадниц, они было взбрыкнули, но сэр Ги огладил их, что-то приговаривая, и они притихли. Пораженный Мэт чуть не заподозрил его в колдовстве, но вовремя вспомнил, что сэр Ги – рыцарь. «шевалье» по-французски, то есть кавалерист, наездник. Кому же, как не ему, иметь власть над лошадьми? Что, правда, не объясняло, почему Мэт все еще едет верхом на драконе. Но он не роптал. Чего нельзя было сказать о Стегомане.