Текст книги "Самый глупый ангел"

Автор книги: Кристофер Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава 22
Идеально Одинокое Рождество

Архангел Разиил завис над большим витражом церкви Святой Розы и заглянул внутрь сквозь розовое стеклышко, из которого состояла щека самой Розы. Улыбнулся делам рук своих, взмахнул огромными крылами и отправился добывать шоколадку, которая поддержит его в долгом пути домой.

Жизнь – бардак. Если б каждый кусочек головоломки вставал на свое место, каждое слово было добрым, каждый случай – счастливым, если б, если б… Но так не бывает, поэтому жизнь – бардак. И люди, в общем и целом, – гады. В этом году, однако, Одинокое Рождество в Хвойной Бухте праздновалось в какой-то особенно просветленной радости, с заразной доброжелательностью и в абсолютной гармонии духа, сиявшей во всех гостях, словно их отполировали до ослепительнейшего блеска. Такие вечеринки бардаком назвать язык не повернется.

– Тео, – сказала Молли. – Ты не мог бы принести остальные кастрюли с лазаньей из машины?

Сама она уже принесла две сковородки с длинными ручками и теперь тщательно сгибала колени, ставя их на буфетный стол, чтобы микроскопическая юбочка оставалась сзади в рамках пристойности. Декольте на этом МЧП («маленьком черненьком платьице», специально по этому поводу одолженном у Лены) стремилось книзу. Первое по-настоящему открытое платье, которое Молли надела за много-много лет.

– Могли бы и барбекю ограничиться, – сказал Тео.

– Я говорила вам, задроты, что ураган свернет на юг, – проворчала Мэвис Сэнд, отпиливая кончик багета, словно моэль на титаническом обрезании. (Доброжелательность в некоторых сияет иначе, нежели в остальных.)

Молли наконец удалось утвердить лазанью на столе, и, развернувшись, она оказалась в объятиях своего мужа, гигантского богомола.

– Эй, морячок, у Малютки Воительницы еще масса дел.

– Я только хотел тебе сказать, – ответил Тео, – пока все не съехались, что выглядишь ты совершенно ошеломительно.

Молли обмахнула рукой декольте.

– Шрамы же так не поступают, правда? Не исчезают за одну ночь?

– Мне-то какая разница? – сказал Тео. – Никогда никакой не было. Погоди, еще увидишь, что я тебе на Рождество подарю.

Молли поцеловала его в подбородок.

– Я тебя люблю, хоть склонности мутанта у тебя и проявляются. А теперь отпусти меня, Лене нужно помочь с салатом.

– Не нужно, – сказала Лена, появляясь из задней комнаты с громадной салатницей в руках; ей в затылок дышал Такер Кейс со стальным подносом заправок. – О Тео, – сказала Лена. – Надеюсь, ты не будешь против, но Дейл сегодня зайдет в костюме Санты.

– Я думал, у вас, ребята, еще боевые действия, – сказал констебль.

– Они и были, но пару дней назад он меня сильно удивил. Я как раз вечером воровала у него рождественские елки для неимущих и уже совсем рассвирепела, когда появился Такер и дал ему в нос.

Такер Кейс ухмыльнулся:

– Я же летчик, а мы привыкли к нештатным ситуациям.

– Ладно, – продолжала Лена. – Дейл был пьян. Расплакался, рассопливился, стал рассказывать, как ему трудно с новой подружкой, как он терпеть не может, когда все считают его злобным застройщиком… Вот я его сюда и пригласила. Подумала, может, если удастся сделать что-нибудь хорошее для детишек, ему полегчает на душе.

– Не вопрос, – сказала Тео. – Я рад, что вы ладите.

– Эй, Тео! – К ним через весь зал подбежал Джошуа Баркер. – Мама говорит, на вечеринку Санта придет.

– Заглянет, но очень ненадолго, Джош, а потом ему по всему маршруту еще ехать.

Тео поднял голову – к ним приближались Эмили Баркер и ее приятель/муж/что-то Брайан Хендерсон. На нем была красная рубашка старпома Звездного флота.

– Веселого Рождества, Тео, – сказала Эмили Баркер.

Тео обнял ее и потряс руку Брайана.

– Тео, ты не видел Гейба Фентона? – спросил тот. – Я ему рубашку хотел показать – мне кажется, он затащится. Ну, знаешь – рохли всех стран, соединяйтесь.

– Он здесь только что был, но потом приехала Вэл Риордан, они поговорили, и я их больше не видел.

– Может, погулять вышли? Отличный вечер, правда?

– Правда, – сказала Молли, прижимаясь к мужу.

– Он же сказал, что у него хорошо с погодой,– сказал закадровый голос.

– Ш-ш-ш, – шикнула Молли.

– Прошу прощения? – сказал Брайан.

А за церковью мертвые тоже заразились праздничным духом.

– Он ее щас завалит прям тут, на погосте,– сказал Марти Поутру. – Кто бы мог подумать, что мозгоправы умеют так стонать? Карнальная воплетерапия, док?

– Ни за что,– отозвалась Бесс Линдер. – На ней «Армани», она его пачкать не захочет.

– Вы правы, – сказал Джимми Антальво. – Они просто обсосут друг другу физиономии, а примирительный секс оставят до после гулянки. Только откуда вы знаете, что на ней «Армани»?

– Вот странность,– ответила Бесс. – Понятия не имею. Наверное, женская интуиция.

– Спели бы «Доброго короля Венцеслава»,– вздохнула школьная учительница Эстер. – Обожаю эту песню.

– Кто-нибудь видел кошмарную собаку биолога?– спросил Малькольм Каули, мертвый книготорговец. – В прошлом году тварь помочилась на мое надгробье три раза.

– Минуту назад он тут что-то вынюхивал, – сообщил Марти Поутру, – но убежал внутрь, когда стали выносить еду.

А внутри Живодер сидел под рождественской елкой и разглядывал очень странное существо. Он таких раньше не видел. Существо это висело на ветках, но не белочка – да и едой не пахло. Вообще-то лицом оно больше всего напоминало другую собаку. Живодер заскулил и принюхался. Если это собачка, где у нее попа? Как с ней поздороваться, если нельзя понюхать попу? Живодер осторожно попятился, чтобы разглядеть этакую невидаль получше.

– Чьебо уставилься? – сказал Роберто.

И не успеешь оглянуться, а Рождество уж тут как тут [6]6
  Переводчик хотел бы сказать огромное спасибо Кристоферу Муру и Анне Мосальской за техническую поддержку и тыловое обеспечение на финише. Огромное спасибо. Вот, сказал.


[Закрыть]

Год спустя – то есть через 365 дней после Идеально Одинокого Рождества – в городок въехал чужак. Звали его Уильям Джонсон, а работал он в закутке внутри огромного стеклянного куба в Кремниевой долине. Там он весь день передвигал по экрану разные штукенции. Жил сам по себе в кондоминиуме, а каждое Рождество брал две недели отпуска, ехал в какой-нибудь городишко, где его никто не знал, и отмечал праздник по-своему. На сей раз для персональной гулянки он выбрал Хвойную Бухту. Он предвкушал деяние, ибо впервые совершал его так близко к дому. Безрассудство можно себе позволить – это его двенадцатая рождественская поездка, ровная дюжина, чего ж не угоститься? А кроме того, отпуск задержался на неделю из-за свистопляски с проектом, поэтому на сей раз времени для тщательных поисков не осталось. Тут далеко не уедешь.

Уильям никогда особо не вникал, почему хобби одолевает его именно в Рождество. Так вышло, что впервые оно отпраздновалось в Элко, штат Невада, где Уильям встретился с женщиной. Познакомился с нею в Юзнете, а когда выяснилось, что она не только сама не живет в Элко, но и вообще не «она», Уильям выместил свою фрустрацию на проститутке с местной стоянки дальнобойщиков. И понял, что ему понравилось. И потом, опять-таки, все, наверное, из-за того, что его мамаша (блядь!) так и не снабдила его средним именем. Ведь человеку полагается носить среднее имя, черт бы его драл. Особенно если хочешь стать коллекционером, как Уильям.

Проезжая в арендованном грузовом фургоне по Кипарисовой улице, Уильям мычал себе под нос «Двенадцать дней святок» [7]7
  «Двенадцать дней святок» (The Twelve Days of Christmas) – рождественский гимн, в котором перечисляются подарки на каждый день святок. Впервые опубликован в Англии в 1780 г., хотя по своему происхождению может быть французским.


[Закрыть]и улыбался. Двенадцать. В глубине фургона, в кулере, в вакуумных упаковках меж листов прозрачного пластика один к одному в ряд розовыми подушечками покоились на сухом льду одиннадцать человеческих языков.

Уильям поставил фургон на стоянку перед салуном «Пена дна», поправил наклеенные усы, огладил поддетый костюм с набивкой, в котором выглядел на двадцать лет старше, и ступил на асфальт. Захолустный, просроченный и, в общем, ветхий фасад заведения внушал оптимизм: отличное место для поисков двенадцатого экспоната.

– «И куропатка в грушевых ветвях», – тихонько мурлыкал Уильям.

В поисках темы для Одинокого Рождества наступил термоядерный расплав.

– Это же, блядь, Рождество, – ворчала Мэвис. – Прифигачить мишуру, срубить сосну, плеснуть в яичный коктейль рому побольше – и как новенькое. Вам чего надо, Второго Пришествия?

Некоторые вспоминали прошлый опыт, и тогда из-за Идеально Одинокого Рождества им становилось как-то не по себе. Снились сны, кошмарились кошмары, вспыхивали даже обратные кадры того, что и вспомнить никто не мог толком: было – не было? Однако странное дело: гуляк это не обескураживало, все были готовы устроить в этом году зашибенскую вечеринку, словно дали себе слово починить то, что и сломано-то не было. Разговоры о Рождестве начались с Дня всех святых, а потому оргкомитет уже поколачивало от напряжения.

– А если Мексиканское Рождество, посада? – предложила Лена Маркес. – Я наделаю энчилад,у нас будут пиньяты,можно раздобыть…

– Ослика! – перебила ее Мэвис. – С агрегатом как тавровая балка.

– Мэвис! – Лена сказала «адьос» мечтам о посаде,которые у нее на глазах потонули в клоаке воображения хозяйки, вдохновленного тихуанскими притонами со стриптизом.

– Костюмированный бал, – до крайности серьезно изрекла Молли – так, будто и впрямь объявляла Второе Пришествие. Ну, или устами своими доносила весть от Виггота, Бога Червей.

– Нет, – сказал Тео, весь день сидевший у дальнего конца стойки: он изо всех сил старался не вмешиваться. – В костюмах люди ведут себя странно. На День всех святых я такое постоянно вижу. Для них это как лицензия на мудозвонство.

Все женщины обернулись к Тео – с такими лицами, словно он только что выжал скунса им в лимонад.

– Отличная мысль, – сказала Лена.

– Я – за, – сказала Мэвис.

– Все любят наряжаться, – сказала Молли.

– Ты – да, – сказала Мэвис.

– Ей положено. – Лена ткнула подругу локтем под ребра.

– Мне твой прошлогодний костюм понравился, – сказал Тео.

Все опять посмотрели на него.

– Ох, ну что я понимаю? – вздохнул констебль. – У меня же хромосома XY, а туда же.

– Мы с Такером на День всех святых из дому не выходили, – сказала Лена. – Крылан болел. Хоть теперь нарядимся.

– А я с осликом все равно что-нибудь сварганю, – сказала Мэвис.

– Пойду я отсюда. – Тео сполз с табурета и направился к дверям.

– Не будь таким, блядь, паломником, Тео, – крикнула ему вслед Мэвис. – Как на панно в католической церкви.

– Но его ж не инсценируют, – отозвался Тео, даже не обернувшись. И вышел вон.

– А ты не знаешь, что случилось после того, как их сфотали, – не унималась Мэвис, точно в этом наличествовал некий глубинный смысл. – Там и пастухи были, господи помилуй!

– У меня есть костюм Кендры, который я после съемок ни разу не надела, – сказала Молли. – Полный комплект лат, только… понимаете, для девочек.

– В самый раз для Рождества, – сказала Мэвис.

– Их можно украсить, – сказала Лена.

– Ага, Мэвис, на смертоносные шипы понавешаем листьев падуба и обсыплем липовым снегом. – И Молли изобразила, как у нее из предплечий весело торчат празднично разукрашенные смертоносные шипы.

– Я хочу одеться Белоснежкой, – сказала Лена. – Как вы считаете, Такер согласится на Прекрасного Принца, если я раздобуду ему костюм?

– Черта с два, – проворчала Мэвис. – Забоится, что это похерит ему образ. Межеумка, который беседует с летучей мышью.

– Твой сарказм тут никто не ценит, Мэвис.

– Ладно, костюмы – это по желанию, если хотите знать мое мнение, потому что в этом году я делаю фруктовый кексик. – Мэвис подмигнула, и ей закоротило веко. Глаз открылся вновь, лишь когда она пристукнула кулаком себе по виску. – Особый.

В бар меж тем как-то проскользнул пожилой дядька в кепоне дальнобойщика и непримечательном рабочем комбезе. Он водрузился на табурет так, что никто и не заметил, но Мэвис, распаяв глаз, увидела, что пришелец на них всех пялится.

– Тебе чего подать, щекастенький?

– Разливного плесните, – ответил чужак.

– Все в норме? – спросила Мэвис. Парняга, похоже, чутка попутанный. Не то чтобы она к такому не привыкла, ей просто не нравилось, когда люди не в себе, а ей от этого никакого навару.

– Лучше не бывает, – ответил чужак, отлипая глазом от Лениного затылка.

Уильяму Джонсону казалось, что жизнь у него волшебная. Лишь в самый первый раз (а его не повторишь, ведь правда?) ему свезло наткнуться на «суженую» так быстро. Эта совершенна, прямо идеал. Изящна, сексуальна, горда и решительна – на него такая женщина даже не глянет. Она и не глянула, нет? А эта шея… а изгиб скулы… все изысканно. Уильям сладко поежился от мысли, что ее там можно потрогать, поласкать эту красивую шею и ощутить, как под пальцами хрустят и лопаются позвонки. Мм… А потом он ею займется – как ему угодно и сколько ему угодно, с этой грязной прошмандовкой. Это будет лучшее Рождество.

Он допил пиво, оставил деньги на баре – сверху столько, чтобы чаевые не запомнились, – и вышел наружу – дожидаться у арендованного фургона, делать вид, что изучает карту, пока не выйдет его смуглая красавица. Вышла, села в старый пикап «тойота», и, когда отъехала на квартал, Уильям вырулил со стоянки и двинулся за нею по городу.

Костюмированный бал. Идеально. Где ж еще ему незаметно влиться в их общество, послушать разговоры, потом выждать миг, сграбастать приз – и все у них под самым носом? Он поистине благословен – или, может, проклят, но проклят как-то по-особенному чудесно.

 
…очень яркая шейка
И если ее поломать
Можно сказать, она будет… э… пылать.
 

– Дурацкая песня, [8]8
  Имеется в виду «Рудольф, красноносый олень» ( Rudolph the Red-Nosed Reindeer,1948) – популярная песенка о девятом олене в упряжке Санта-Клауса. Его пылающий красный нос освещает путь. Этот персонаж рождественского фольклора придуман американским писателем Робертом Льюисом Мэем (1905–1976), чей текст был положен на музыку Джонни Марксом (1909–1985).


[Закрыть]– сказал Уильям.

– По-моему, Вэл хочет китайского младенца, – сказал Гейб Фентон.

Они с Такером Кейсом и Тео Кроу пили пиво на маяке. Вторник перед Рождеством выдался раритетный, безветренный. Они установили шезлонги туда, где раньше горел путеводный огонь, и теперь наблюдали, как в бухте внизу резвится стайка дельфинов.

– На Рождество? – уточнил Такер Кейс. – По-моему, дороговат подарочек. Почем они нынче – десять, двадцать штук?

Тео презрительно глянул на него – такова была его обычная реакция на летчика до сих пор, хотя за прошедший год, поскольку все отчетливее казалось, что из города Так не уедет, Тео и Гейб постепенно приняли его в друзья.

– Вопрос таков, – сказал Тео. – Готов ли ты стать родителем?

– Ох, родительством она со мной делиться не хочет. Ребенка желает только себе. Говорит, что не потерпит меня все время в доме, потому что я живу как животное.

– Ну ты ж биолог, – попробовал обелить его Так. – Это в твоей должностной инструкции.

– Истинно. – Гейб воздел кулак и праведно грохнул летчика по плечу в подтверждение истины.

– Истинно. – Так принял подтверждение и вернул его – увесистую разновидность обмена морскими «крабами», обычно менее вычурную, нежели ее водоплавающий собрат, производимый открытыми ластами, но не менее неловкую, ибо совершается бледнолицыми ботаниками («Врубаешься? Держи пять»).

Тео закатил глаза и сунул соленый кренделек в лабрадора, сторожившего его фланг.

– Ты ведь ей даже не нравишься, Гейб. Сам говорил.

– Однако постельные привилегии она тебе регулярно предоставляет, – сказал Так. – А это подразумевает, ну, определенную нехватку рассудительности с ее стороны. В женщине мне это нравится.

– И она приятно пахнет, – сказал Гейб.

– Это не повод заводить с нею ребенка, – высказался Тео.

– Или баловать дорогими подарками, – прибавил Такер.

– Так кем ты в итоге будешь на Одиноком Рождестве? – осведомился Гейб, которому уже не терпелось сменить тему.

– Пожалуй, Пиратом, – ответил Тео. – У меня еще где-то есть повязка на глаз – с тех пор, как прошлым летом подцепил конъюнктивит.

– Законником не хочешь? – хихикнув, поддел его Так.

– А ты кем пойдешь? – не остался в долгу Тео. – Обычным гуманоидом?

– А я не пойду. Работа.

– Мерзкий пес! – сказал Гейб. – Как тебе это удалось?

При упоминании семейства псовых Живодер передвинулся к флангу Кормильца – на всякий случай, вдруг и там ему найдется кренделек. Не пропускать же.

– Канун Рождества – сплошной наркотический праздник. Обещают похолодание. И мы будем с воздуха искать тепловые следы метамфетаминовых лабораторий. Надеюсь, какой-нибудь варила поставит на праздники у плиты щегла и у них что-нибудь дерябнет. Самое то – отметить Рождество салютом.

– А Лена знает? – Тео задрал бровь.

– Пока нет. Меня должны вызвать в последнюю минуту.

– Будет в ярости, – сказал Гейб.

– Пошел бы, а? – сказал Тео. – Ей это важно.

– Может, потом заскочу, а костюм нафиг. Женщины это обожают: сначала ждут привычного разочарования, а в последний миг ты их удивляешь какой-нибудь романтикой – например, приходишь на бал-маскарад.

– Ну ты и хорек.

– Чего? Я же сказал, что приду.

– Вообще-то хорьки не заслуживают своей скверной репутации, – сказал Гейб. – На самом деле они…

– Может, возьмешь с собой Роберто? – спросил Так у Тео. – Он тогда будет у тебя этаким пиратским попугаем.

– Терпеть не могу маскарады, – вздохнул Гейб. – Через костюм как будто являешь свое истинное лицо, как бы ни старался его не являть.

– В общем, так, Так, – сказал Тео, – готовь костюм хорька.

Мэвис Сэнд была свято убеждена, что настоящий фруктовый кекс должен содержать в себе ровно столько муки и фруктов, чтобы не рассыпались лекарственные препараты. В этом году в рецепт входило по горсти мараскиновых вишенок и неотбеленной муки «Золотая медаль». Правда, в последний момент Мэвис не устояла и добавила полчашки сахара – горьковатое послевкусие от ксанакса портило ожог нёба 75,5-градусным ромом. Кроме того, она весь вечер выменивала рюмашки на марки экстази – у паренька с бритым татуированным скальпом и таким количеством пирсинга на лице, будто он в хозяйственном магазине нырял за анкерными хомутами в ларь с гвоздями. Выменяла двадцать доз. Паренек был вполне уверен, что на марках Е, но окажись там даже конский успокоитель, вечеринка бы удалась. Мэвис никогда не нравился этот трезвеннический настрой Одинокого Рождества – ей хотелось, чтобы кто-нибудь слетал с катушек прямо в церкви, при этом не лишая ее законных прав.

И вот перед самой вечеринкой кексик забвения был нарезан безобидными на вид кубиками, разложен по красным и зеленым стаканчикам из вощеной бумаги и расставлен на серебряном подносе лепестками дружелюбного рождественского цветка. Мэвис хмыкала себе под нос, укладывая последний кусок. Затем она пошкандыбала за церквушку разводить огонь в яме для шашлыков.

– Чуете? – спросил Марти Поутру («Все песни для вас в загробный час»). – Шашлычками повеяло, детки!

– Ну, я, со своей стороны, считаю, что прошлогодняя лазанья была ошибкой,– встряла Бесс Линдер, с крайним подозрением относившаяся к любой еде после того, как ее отравил супруг. – Это не рождественское угощение. Все от лености.

– Спели бы «Доброго короля Венцеслава»,– вздохнула Эстер.

– Экспресс Венцеслава по заявкам радиослушателей отправляется! С вами Марти Поутру, вы слушаете радио для духа, не для уха, пусть земля вам будет пухом – как в Хвойной Бухте, так и на всем Центральном побережье.

– Ты больше не на радио, Марти,– напомнил Джимми Антальво.

– Я знаю. Думаешь, забыл?

– Эй, а вот интересно – те два доцента опять на кладбище чикаться придут, как в прошлом году?– Это Джимми проникся рождественским духом.

– Ну еще б, только на них и уповаем,– саркастически отозвался Малькольм Каули. – Ибо ничто не по душе мне больше, чем в очередной раз слушать неуклюжее сопенье похотливых распутников под аккомпанемент банальных рождественских песнопений. О, утихни, сердце!

– Во сказал, Малькольм,– вякнул Марти.

И вот к вечеру вечеринка разгорелась: чуть ли не до крови зажарили филеи, обваляли их в розмарине и чесноке, чаша с пуншем разлеглась кислотно-неоновым озером в полях принесенных кастрюлек, салатиков и закусочек, а кубики фруктового кекса Мэвис стойкими солдатиками выстроились к атаке во имя Рождества, Отечества и Младенца Иисуса, черт бы его драл.

Вечеринщики, поначалу исполненные скепсиса насчет костюмированного Рождества, наконец сложили оружие, отдались на волю унижения и вовсю праздновали радостную капитуляцию. Гейб Фентон смастерил из папье-маше костюм косатки: забрызгать его маскировкой удалось, а вот рукава в плавниках биолог сделать забыл и теперь ходил пленником черно-белого кокона. Руки плотно прижаты к туловищу, лицо, затянутое черным чулком, – в пасти косатки, очки сверху. Полное впечатление, что кит-убийца только что слопал биолога и теперь отрыгивает несъедобную оправу.

– Гейб, это ты? – уточнил Тео.

– Ну. А как ты понял?

– У тебя из-под хвоста видны походные башмаки. И по-моему, ты здесь единственный в курсе нужных пропорций китового пениса.

– Да, он приспособлен для хватания. – О ногу Тео потерся розовый отросток почти двухфутовой длины и тонкий, как садовый шланг. – Косатки из-за угла могут. А для управления у меня гибкий трос для унитазов.

– Как это мило. – Тео сдвинул на затылок десятигаллонную шляпу. – Погоди, ты еще Мэвис не видел. Вам бы, ребята, потанцевать вместе, что ли.

– Так а ты, значит, Маршал? – осведомилась Вэл Риордан, державшая Гейба под вялый плавник.

– Ну да, в общем. У меня бляха нашлась.

– А я думал, ты Пиратом оденешься, – сказал Гейб.

Тео поморщился:

– Выяснилось, что у Молли с пиратами старые контры.

– Извини, – сказал Гейб. – Вы что, поссорились?

Тео скорбно кивнул.

– А она здесь?

Вэл от нетерпения даже сделала легкий книксен, так хотелось ей похвастаться нарядом перед Молли. Тео всеми силами старался не смотреть на психиатрессу, но вот поди ж ты – сама к себе внимание привлекает.

На Вэлери Риордан была черная виниловая мини-юбка, красные шлюшеские сапоги на шпильках и серебристо-полупрозрачная полублузка с глубоким декольте. Еще Вэл смастерила эполеты из долей коры головного мозга, который раньше принадлежал муляжу, украшавшему кофейный столик в ее приемной. Снаружи по правой ляжке стекали выведенные хной слова: ЭГО, ОНО и СУПЕРЭГО. Полевой – ВОЖДЕЛЕНИЕ, ОТРИЦАНИЕ и МАНИЯ. По внутренней стороне правого бедра под микро-мини-юбку уходило слово ПОХОТЬ. По левому бедру столь же провокационно размещалось слово ВИНА. Умелым применением накладных ресниц, блесток, избытка румян и проститучье-алой помады Вэл добилась нужного грим-эффекта: несмываемого изумления на лице, которое обычно ассоциируют с надувными секс-куклами.

– Я Мозгоебля, – объяснила Вэл.

– Это понятно, а костюм у тебя какой? – полюбопытствовал Тео.

Из нутра косатки послышался хмычок. Психиатресса развернулась на стилетах и поплыла курсом на чашу с пуншем.

– Я за это еще заплачу, – сказал Гейб.

– Прости. Множу страданья, – ответил Тео.

– Нормально. Оно того стоило.

И Гейб погреб искать Живодера, который звякал по всей церкви, переодетый северным оленем. Тео прочесал взглядом помещение. Он искал отлучившуюся от брачного ложа Малютку Воительницу.

Гейб встретился с Эстеллой Бойет и Сомиком Джефферсоном у блюда с сыром и крекерами. Эстелла, художница на седьмом десятке, пришла в костюме Матери-Природы. На ней была просвечивающая мантия, в длинные седые волосы впутаны листики и блестки. Лицо и руки усеяны цветочными лепестками, посаженными на суперклей. Выглядела Эстелла как результат случки Стиви Никс с инсталляцией на «Турнире роз». Спутник ее, блюзмен Сомик, явился в своей обычной кожаной «Федоре», повседневном сером костюме из «акульей кожи», рабочей рубашке и со всегдашним золотым зубом, в середину которого был вправлен осколок рубина. С грифа его слайд-гитары «Нейшнл» на серебряной нити свисал одинокий бубенец.

– А ты сегодня кто? – спросил Гейб.

– Бодрячок.

– Что-то незаметно.

– Я ж без очков.

– Ё!

– Эт ты зря.

– Извини.

– Отведай кексика, – предложила Мэвис Лене, одетой Белоснежкой. Такер Кейс хотел вырядиться кем-нибудь из семи гномов, но Лена его проинформировала, что, хотя Ворчун, Чихун и Простак и впрямь входили в первоначальную мелкую семерку, Ебуна в ней не было и сколько бы набивки Такер ни подкладывал в свои гномические трусы, историю ему не поменять. По всему по этому Так сымитировал звонок из Администрации и сделал вид, что отправляется на работу.

Мэвис орудовала разделочным ножом – кромсала на громадные ломти кровавую говядину и вываливала их на тарелки ничего не подозревающих прохожих вне зависимости от их аппетитов и желаний.

– Я вегетарианка, – сказала одна женщина, одетая феечкой.

– Нет, ты не она. Ешь. Ты похожа на Смерть, жующую крекер, а со Смертью я знакома – уж двадцать лет яйца в омлет ей бью, лишь бы посопеть еще немножко.

Женщина улизнула, держа ростбиф подальше от себя, точно радиоактивный отход.

– Боже, Мэвис, – сказала Лена, откусив от кубика психоактивной сласти.

– Чего? Выпьешь проявитель – пей и закрепитель, нет?

Лена кивнула. И погрустнела при этом.

– Так и полагается.

– Тебя кинули?

– Ему на работу надо.

– Под-донок.

И тут под самым боком у Лены возникла лихая копия Зорро и протянула ей стакан пунша.

– Освежиться, миледи? – поинтересовался этот Зорро.

– Спасибо, – ответила Лена, стараясь вычислить, кто прячется за маской. – Кекс чуточку… – Она опасливо покосилась через плечо на Мэвис, а та зловеще смахнула с глаза длинный черный волос. – У меня чуточку во рту пересохло.

– А у нашей милейшей хозяюшки костюмчик – это?.. – осведомился Зорро.

– Ослик с агрегатом как тавровая балка, – проворчала Мэвис, словно это совершенно очевидно. Тем паче что она и впрямь пришила отрезок тавровой балки к соответствующему участку мохнатого черного костюма.

– Ну разумеется, – ответил Зорро. И ухмыльнулся, глядя, как его Белоснежка пьет пунш, в который он сам набодяжил растолченного в пыль рогипнола.

О, она изумительна, его маленькая смугленькая Белоснежечка. Костюм Зорро – гениальное наитие. Не нужно даже прятать зазубренный кинжал, которым он обычно режет себе трофеи. Вот он болтается на поясе, рядом с игрушечной сабелькой. И в высоких сапожищах Зорро Уильяму нравилось. Пока будет с нею забавляться – не снимет.

Всего несколько шажков от задней дверки, на кладбище, в лесок – и к фургончику, ждущему в соседнем квартальчике. Если он верно разыграет картишечки, никто и не заметит, как они уйдут. Уильям глянул на часы: пять – ну, десять минуток максимум.

– Не желаете потанцевать? – спросил он у Лены. Из «мыльницы» грохотала нью-уэйвовая композиция восьмидесятых.

Лена поначалу как-то засомневалась – окинула взглядом свое голубенькое платьице, словно ожидала, что синие птички принесут ей на крыльях ответ.

– Да ладно вам, Рождество же, – сказал Уильям Джонсон. – Давайте бодрей.

– Ну тогда ладно, – ответила Лена. И позволила ему вывести себя на самую середину церкви.

Малютка Воительница Чужеземья стояла на пороге с обнаженным мечом. Латы из пушечной бронзы идеально обтекали все изгибы ее тела. Из предплечий, плеч и рукавиц торчали смертоносные шипы, шлем венчался ухмыляющимся черепом из той же бронзы, а тот, в свою очередь, венчался бараньими рогами. В последнюю минуту – после спора с Тео о том, не призвано ли его намерение одеться Пиратом просто-напросто вызвать ее досаду, – она решила презреть любые рождественские украшения. Кожу – там, где она виднелась: живот, лицо и ляжки – Молли выкрасила в ярко-черный обувным кремом «Киви». Если б Сатана решил построить себе стриптизершу и нанял для этого Смита и Вессона, вокруг шеста в ночном клубе «Адовы вдовы» обвивалось бы что-нибудь похожее на Молли.

После краткого визита к буфету, где ею заглотился фунт кровавого ростбифа и горсть кубиков фруктового кекса, она удалилась под елку рядом с рождественским панно и крыланом. Откуда разнообразно старалась не встречаться взглядом с мужем. О, простить-то она его простит, не успеет забрезжить рассвет, это она знала точно, однако сперва пускай помучается.

Но все это случилось до того, как подействовал кексик. Если у человека нежная конституция и пограничные личностные нарушения Малютки Воительницы, медикаменты не всегда оказывают на него то же воздействие, что на прочих людей. Соразмерный коктейль ксанакса и экстази у средней персоны вызовет ленивую эйфорию – на это и рассчитывала Мэвис. Но Молли нырнула в гуакамоле нереальности и перво-наперво сочла, будто от трех волхвов и пастухов исходит легкая угроза.

– Я б их одной левой, – решила она.

– Очьень надеюсь, – произнес крылан, свисавший с елки вверх тормашками.

Роберто вырядился генералом Дагласом Макартуром – преимущественно потому, что разделял с мертвым полководцем склонность к летчицким солнцезащитным очкам, но не только. Такеру удалось срастить выгодную сделку на eBay– крохотная кукурузная трубка и крохотная же офицерская фуражка с прорезями для ушей.

– В них тёлько дебять дюймов, – отметил мохнатый генерал с легчайшим филиппинским акцентом.

– Я в смысле, будь они настоящими – я б их одной левой, – поправилась Молли. Она была уверена, что ближайший к ней волхв украдкой потянулся к ладану.

– Лену виделя? – как бы между прочим поинтересовался крылан.

– Нет. Я искала. Она в итоге решила быть Белоснежкой? Такер уступил ей с гномиками?

– Така нету. Она тёлько что ушля с другим парнем.

– Шутишь.

– И броде как выпиля.

– Лена не пьет.

– Так выгляделё.

– Поискать ее?

– Твоя жь подруга. Прихбати мне с бубета лёмтик ананаса?

– Сам прихватывай. Летать умеешь.

– Прихбатиль бы, тёлько тот осёль с больтём меня как-то нербирует.

– Как я тебя понимаю. – Малютку Воительницу совершенно не смущало, что она беседует с летучим млекопитающим, которое висит кверху ногами да еще и курит при этом трубку.

– Чьебо они там деляют с косаткой?

Уильям подвел Лену к высокому памятнику в центре кладбища и прислонил.

– Ох, кака, – изрекла Лена, заметив на платьице Белоснежки какую-то грязь. Голова у нее держалась не очень прямо, и она хихикнула. – Больше не Белоснежка.

Наркотики выполнили план, но она соображала больше, чем его прежние рождественские подарки. Беспомощная – да, но бодренькая. Хорошо получится. Очень хорошо. Если не заорет.

– Ты стой тихо, и все, – сказал Уильям.

Прихватив жертву одной рукой за горло, он прижал ее к памятнику чуть крепче. Ишь какая прыткая, подумал он, лучше б оттащить ее в фургон и там доделать начатое, но она такая жаркая, сама просится… И когда еще ему выпадет шанс побыть Зорро на кладбище?

Он вытащил нож из чехла на поясе – но хватка на Лениной шее разжалась, больше-не-Белоснежка съехала вниз по монолиту и уселась попой на надгробье.

– Ой, – сказала она.

Почему она до сих пор разговаривает? Обычно к этому моменту они уже не говорят. Чуть раньше он наблюдал, как она съела фруктового кекса и запила его кофе, но одного стаканчика этой бурды не хватит нейтрализовать ту дозу, что он подмешал ей в пунш.

– Так меня любит. Он же не виноват, что шельма, – сказала Лена.

– Заткнись, сучка. – Уильям стукнул ее по голове рукояткой ножа, а когда она открыла рот произнести «ай», схватил ее пальцами за язык и потянул.

Странно. Все изумительные ощущения, что доводили его почти до неистовства – язык в пальцах, ее кожа, ее волосы, его нож, предвкушение, – все это, показалось ему, перебивается сильным запахом обувного крема. Очень странно.