Текст книги "Спаси меня"

Автор книги: Кристофер Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава 12

А дальше, вы не поверите, еще одно невообразимое совпадение. (События все больше и больше наводят на тоскливую мысль – я попал в одну из новелл Томаса Харди, пав жертвой жестокого случая.)

Наверное, ничего удивительного, что история с Бет повторилась. (Особенно учитывая простой факт: женщины, с которыми мне доводится общаться, принадлежат к тому же кругу, что и я сам.) Открывается дверь, и слышен растерянный возглас: «О, Дэниел, здравствуй. Так, выходит, ты тот самый человек, которого я вызывала. Какое невероятное совпадение! Ну проходи же, проходи!» Честное слово, когда подобно случается дважды на одной и той же неделе, это, согласитесь, кого угодно выбьет из колеи.

Одиннадцать вечера, меня направляют в тихий переулок в районе Пимлико. Вызов в столь поздний час может означать только одно: клиентка желает секса – ей не нужен ни вечер в опере, ни ужин при свечах, не жаждет она и робких касаний пальцев за супом из лобстеров в тихом романтическом уголке, залитом золотистым светом тусклых ламп и улыбками влюбленных.

Одиннадцать вечера означают постель.

Дверь открывает Оливия – леди Крэйгмур, мать Клайва.

Она в черном шелковом кимоно с золотисто-пунцовыми райскими птицами, на красивом лице превосходный макияж, в зубах – черная сигарета. Надо отдать Оливии должное: неловкую ситуацию она сгладила блестяще – на лице не промелькнуло ни тени смущения. Более того, Оливия звонко рассмеялась – оглушительно, с неподдельным весельем. Она одна так умеет.

Мы сидим в не слишком чистой, но стильно обставленной гостиной. Леди Крэйгмур наливает мне бокал шампанского, откидывается в кресле, закинув руку на спинку, и улыбается в бокал, видя мое смущение. Я сижу на краешке дивана, затравленный и перепуганный, всеми силами стараясь выглядеть как можно естественнее.

– Так-так, – мурлычет она. – Я, конечно, уже слышала от Клайва, что тебя попросили из того кошмарного места… как там оно называлось? Но, дорогой мой… – Оливия склоняется ко мне и кладет ладонь на мое колено. – Я и не представляла, что ты станешь мальчиком по вызову. – Кокетливо склоняет голову набок и насмешливо улыбается. – Или предпочитаешь «жиголо»?

– Лучше «служба сопровождения».

Оливия смеется и стряхивает пепел в стоящую рядом пиалу.

– Что ж, надо отдать тебе должное, необходимо обладать настоящей отвагой, чтобы принять подобное решение. Серьезно. – Она поднимает бокал. – Браво!

Я тоже поднимаю бокал. Не знаю, Оливия то ли делает из меня шута, то ли действительно настолько свободна во взглядах, что может искренне посчитать проституцию невероятно увлекательным и творческим занятием.

– А Клайв знает?

– Нет, друзья не в курсе. Кроме одной знакомой… – Я замолкаю. Думаю, вряд ли мне удалось бы объяснить случай с Бет – я и сам в нем до конца не разобрался.

– Ну что ж, – снова говорит Оливия и поднимается. Я вздрагиваю и, отирая вспотевшие ладони о штанины, вскакиваю на ноги, возбужденный и готовый тут же, не сходя с места, выпрыгнуть из штанов. Неверно было бы назвать Оливию непривлекательной – она невероятно красивая женщина. Мною овладевает какая-то странная нервозность, которой я не могу дать объяснения. Может быть, накладываются воспоминания о сходной ситуации менее недели назад и как Бет со мной обошлась. Так и кажется, что не успею я глазом моргнуть, как Оливия распластается на персидском ковре, раскинет в стороны руки и ноги и скажет: «А теперь возьми меня». Мной овладевает невероятно странная смесь смущения, неловкости, трепета и, должен признаться, самой презренной и неуемной похоти.

Леди Крэйгмур, неподвижно замерев на самом краешке кресла, поднимает на меня взгляд над своими округлыми полумесяцами и спрашивает:

– Ты ведь?..

– Что я?

– Ты хочешь?

– Ну, я просто подумал…

– Ты же не…

– Вы не?..

– Дорогой мой мальчик, – говорит она со вздохом, снова опускаясь в кресло и глядя с удивлением и укоризной. – Ты же не хочешь сказать, будто теперь нам самое время прыгнуть в постель?

– Ну… а что, вы разве?..

– Ни сейчас, ни когда-либо в будущем. – Она хихикает. – Не волнуйся, я все равно выпишу тебе чек. Я знаю, что ты не обидишься, ты очень хороший и милый, только я никогда бы не стала твоей любовницей. И это же касается любого из друзей моего сына. Не хочу, чтобы люди подумали, будто кто-нибудь из нас страдает эдиповым комплексом.

– Да, разумеется, – говорю я с вежливой улыбкой и сажусь в кресло, невзначай закидывая ногу на ногу и поворачиваясь к собеседнице боком – незаменимая поза, когда необходимо скрыть неуместную эрекцию. – Я просто не знал, что вы об этом думаете.

В ее взгляде безошибочно угадывается игривость – ни с чем не перепутаешь, Оливия с любопытством разглядывает меня своими большими голубыми глазами из-за краешка бокала.

– Все равно спасибо. Ты мне очень польстил, милый. – Она замолчала ненадолго. – В особенности впечатляет эта огромная вздутость под брюками. Похоже, ты с нетерпением ждал оказии.

И мы оба смеемся. Ох как мы смеемся.

Правда, должен вас уверить, это не имеет ничего общего с моим глубоко укоренившимся комплексом пристрастия к зрелым женщинам. И у меня нет влечения к матери, о чем я уже вроде бы упоминал. Просто Оливия, повторюсь, очень привлекательная женщина. Для ее возраста.

Итак, следующие несколько часов мы мило болтаем, судачим о том о сем, сплетничаем, Оливия наливает еще бокал шампанского, а может – два, усиленно потчует меня сигаретами, и в итоге мы каким-то образом переходим к Клайву.

– Какая ужасная девушка, – говорит леди Крэйгмур, подразумевая Эмму. – Она меня просто пугает. Так и цепляется к нему будто какое-то отвратительное морское животное с огромными резиновыми присосками, никуда от себя не отпускает. Мой бедный ягненочек. – Оливия глубоко затягивается. – Причем, уверяю тебя, он ни чуточки в нее не влюблен и даже не думает притворяться. А последний раз, когда мы с ним болтали, он прямо удержаться не мог – все говорил о той индианочке, с которой недавно познакомился. Видимо, на работе.

– А, вы об Амрите.

– Вот как ее зовут? Мило. Она хороша собой?

– О, можете не сомневаться. Высокая, стройная, и что-то в ней есть такое… аристократичное. Впрочем, совсем не то, что в Эмме. Скорее другое: какая-то врожденная гордость и самообладание. К таким людям тянет. К тому же она очень умна и образованна: пишет диссертацию по палеоантропологии.

– М-м, Амрита, – мурлычет леди Крэйгмур. – Интеллект в женщине – чрезвычайно ценное свойство. – И тут в ее глазах зажигается недобрый огонек. – Да, то-то будет номер, когда новость дойдет до его светлости.

У меня в глазах застыл немой вопрос.

– Я о муже, – поясняет она. – Уверена, Клайв упоминал, что его отец – настоящий свинтус, эгоистичный и злой человек.

Я вяло протестую, но Оливия заставляет меня замолчать, махнув своей черной сигаретой.

– Нет-нет, дорогой, это страшный человек. Настоящее чудовище. Ты слышал, что он – Великий Магистр Лиги Защитников Альбиона?

– Даже не знаю, что бы это значило.

– Попробуй догадаться, мой мальчик.

– Ну, я бы заподозрил, что организация с таким названием временами проявляет некоторую, как бы сказать, нетерпимость к национальным меньшинствам…

– Дорогой мой! – восклицает Оливия. – С таким же успехом ты мог бы обвинить в «некоторой нетерпимости к национальным меньшинствам» Гитлера! Ох, жду не дождусь, когда же меня познакомят с прекрасной Амритой! – заключает она, вдоволь насмеявшись.

– Думаю, пока рано считать их сложившейся парой. Боюсь, до этого еще далеко.

– Чепуха, – объявляет Оливия. – Нисколько не сомневаюсь, милашка – лучшая партия для моего Клайва. Бедный ягненочек.

Во втором часу ночи хозяйка благодарит за удивительный вечер, целует в обе щеки, ворошит мои волосы и в облаке сигаретного дыма выпроваживает меня на холодные ночные улицы.

Чек Оливия так и не выписала.

Глава 13

Мужчины и женщины – совершенно разные существа. Они даже говорят на разных языках, и пропасть между ними непреодолима.

В довершение всего моя собственная память начала выкидывать фокусы: то она беспрестанно напоминает мне о райских деньках с Мирандой, то изменяет своей любимице, и тогда кажется, будто я делал все то же самое с Бет.

В утренней полудреме ясно видятся сияющие от счастья глаза «моего солнышка» Миранды. Кажется, будто я целую ее и нос щекочут золистые завитки, вдыхаю запах ее шампуня, и от этих знакомых ароматов и прикосновений меня охватывает такое упоительное чувство покоя! Так бывает, когда перечитываешь любимую детскую книжку или приезжаешь в место, где гостил много лет назад, внезапно осознав, что все осталось таким же, каким долгие годы хранилось в памяти.

Воспоминания не подчиняются хронологии, их выносит на берег подобно обломкам затонувшего судна: потрепанные временем, побитые штормом, спутанные и по отдельности бессвязные. Только одно их объединяет: все они счастливые. Сердце не хранит плохого, а хорошее умножает десятикратно – в этом заключается важнейшая обязанность нашего моторчика. Оно заставляет нас верить, будто жизнь в основе своей прекрасна и ее стоит продолжать, несмотря ни на что. Сердце – настоящая привереда: оно впитывает далеко не все. Солнечным дням – «да». Праздникам – «да». Школьные годы впускаются в архивные хранилища скупо и не слишком живо: в черном и белом, с потрескивающим звуком, запахом мела, серых носков и бурлящих раздевалок; и мы не останавливаемся на них надолго, быстро переходя к каникулам и приятным поездкам: Эксмур, Саффолк, остров Скай, Бретань, Крит, Тоскана, Дордонь – все залито ослепительным светом и ярками красками, ты погружаешься в море звуков, вдыхаешь запахи моря, французской выпечки и усыпанных морошкой вересковых пустошей.

Я беспрестанно возвращаюсь в те дни, когда у нас с Мирандой все только начиналось, когда мы гуляли в жасминовых садах, бродили меж кустов шиповника, среди живых изгородей из жимолости, по лугам со спелыми травами… А серые промозглые дни, шипы и колючки память безжалостно гонит прочь.

Какое же сердце непостоянное! Насколько оно непредсказуемо и далеко от объективной реальности!

И все же им движут добрые намерения. Оно похоже на назойливую старую деву, которая приезжает на Рождество навестить племянничков и целый вечер суетится, стараясь всех помирить, а в результате все окончательно портит, пусть и действуя из благих побуждений. И оттого, что сердце отсеивает плохие воспоминания и акцентирует хорошие, ушедшее начинает казаться раем, золотым эдемским садом, а пока еще не «профильтрованное» настоящее не выдерживает сравнения, кажется подделкой под счастье, несовершенной попыткой повторить идеал, отклонением от золотых стандартов прошлого. И если у вас достанет здравомыслия, вы поймете, что прошлое в действительности не слишком отличалось от настоящего, а различие между ними происходит от того, что мы нечто подзабыли, нечто подправили в памяти. Потому что на один солнечный день, когда ты, неторопливо наслаждаясь свободой, бродил по девонширским вересковым пустошам, приходится полмесяца поездок на работу в душной подземке, лежаний в постели без сил после бурных вечеров и перебранок в супермаркете из-за банки консервированной фасоли.

Все собрались на кухне у меня дома: Кэт, Майлз, Клайв и я. Субботнее утро после вечеринки. Пьем кофе.

– Напомни, как ее зовут, – просит Кэт.

– Амрита, – отвечаю я.

– Индианка, – добавляет Майлз. – Бомба. Умрешь на месте.

– Бом-ба? – повторяет Кэт, и ей каким-то непостижимым образом удается растянуть два коротких слога до неправдоподобия.

– То есть, я хотел сказать, хорошенькая… И вообще все при ней.

– Даже так?

– Во-во, – подтверждаю я.

– Прелесть, – говорит Клайв.

– Малютка, – добавляет Майлз.

– Красотка, – соглашаюсь я.

– Первоклассная штучка, – уточняет Майлз.

– Слушайте, вы двое, – говорит Кэт, – вы когда-нибудь слышали о феминизме?

– Это как-то связано с тампонами? – с готовностью вызывается Майлз.

– Все, я пошла. – Кэт встает.

– Нет, нет! Не уходи, – вопим мы в три голоса. Я хватаю ее за руку. – Перед кем нам тогда дурачиться?

– Тогда прекращайте этот треп мужланов.

– Ну что ты от нас хочешь, – говорит Майлз. – Мы же мужики, нам по природе положено мужланствовать.

– Слушать вас противно. Вы уже далеко не мальчики, взрослые люди, занимаете какое-то место в обществе… Хватит строить из себя шутов. – Она снова усаживается и говорит: – Ну хорошо, расскажите-ка об Амрите.

– Она очень красивая, – начинаю я. – Такая стройная, черные волосы, высокие скулы…

– Прекрасные глаза, – вставляет Клайв.

– Большие и черные, как маслины, – соглашаюсь я.

– Чернослив, – добавляет Майлз.

– А это еще как понять: чернослив?

Майлз пожимает плечами.

– А маслины тут при чем, раз на то пошло?

– Глаза как оливки? Хорошо, могу себе это как-то представить: большие, темные глаза миндалевидной формы.

– Ну вот, приехали, – вклинивается Майлз. – Уже о миндале вспомнил. – Он оборачивается к Кэт и, всплеснув руками, жалуется: – Наш дружок помешан на «Фрут-энд-Натс».

Та хихикает.

Невзирая на насмешки, я продолжаю описание:

– Совсем не красится.

– Нет красится, – возражает Майлз. – У нее подводка на веках.

– Ладно, подводка. Но почти незаметно.

– Я вас покину ненадолго, – оповещает нас Клайв и встает, направляясь в уборную.

– Что-то вы все о внешности да о внешности, – возмущается Кэт. – А как человек какая она?

Мы с Майлзом переглядываемся – ничего не приходит в голову. Наконец я говорю:

– Ну, вроде ничего, миленькая.

Мой товарищ размышляет чуть дольше.

– Ага, – в конце концов соглашается он, – вроде так.

Из груди нашей собеседницы вырывается вздох отчаяния.

– А что-нибудь посущественнее?

– Хм, – говорю я. – Я бы сказал, величественная.

– Вот-вот, – вклинивается Майлз. – Даже слишком.

– А Клайв?

– О-о, голову потерял, бедолага, носится со своими пустыми надеждами.

– С чего ты взял, что с пустыми?

Майлз согласно трясет головой.

– Да куда ему – ростом не вышел.

– И к тому же – рыжий, – добавляю я.

– Несносные зазнайки, – говорит Кэт. – Клайв очень мил.

– Милый-то он милый, сестренка, – объясняю я. – Только вот в нагом безумстве спаривания «милый» не считается.

– А тебе почем знать? Может, Амрита именно такого и искала. Может, с ним она чувствует себя в безопасности.

– Ну-ну, – говорю я. – От мышки-полевки он ее, может, и защитит.

– Похоже, мужчины озабочены размером гораздо сильнее женщин. Мы не гоняемся за крупнячком. Да и на красавчиков, кстати сказать, тоже не все падки.

Тут из туалета возвращается Клайв.

– Да, мужчины любят глазами, женщины – ушами, – мудро констатирует Майлз.

– Да? А вы не слышали о гармонии? – оживляется Клайв. – Ученые доказали, что, чем ты симметричнее, особенно лицом, тем больше девчонок на тебя западает.

Тут я, со своей кривобокой улыбочкой и разнокалиберными ушами, впадаю в необъяснимую задумчивость.

– Какая чушь, – говорит Кэт.

– Нет, он прав, – настаивает Майлз. – Я тоже читал нечто подобное. Справедливо как для мужчин, так и для женщин: мы все судим по внешности. Просто слабый пол не желает признаваться.

– Ага! – восклицаю я, снова ввязываясь в потасовку. – Можете сколько угодно называть себя угнетенными. На самом деле вы нас угнетаете не меньше, просто мы честнее.

– Хм, – замечает Кэт. – Иногда излишняя честность граничит с глупостью. – И, нисколько не смутив нас этим афористическим замечанием, поднимает чашку кофе и провозглашает: – Sante!  [23]23
  Sante! (фр.) – Ваше здоровье!


[Закрыть]А как, кстати, Бет поживает?

– М-м, – произносит Майлз, торопливо заглатывая кофе, чтобы освободить рот. – Она в Амстердаме. Думаю, все очень хорошо. По крайней мере Бет каждый вечер звонит и утверждает, что все в порядке.

– Как мило, – говорю я.

– И как ей, нравится работа? – интересуется наша дама. – По подиуму выхаживать и все такое?

– Да я бы не сказал. Зато деньги неплохие, – отвечает Майлз. – Вообще-то она терпеть не может это занятие. Все ждет, когда ей предложат что-нибудь серьезное в кино. А недавно снималась в рекламе для «Аманьюна».

– Не может быть, – бормочу я.

Слово за слово – и мы уже разговорились о детях, семье и прочих подобных мелочах. Я весь внутренне закипаю от злости на Бет и на себя отчасти. И потому моя злоба обретает форму реакционного консерватизма.

– Предположим, у тебя есть семья и дети. Тогда они – превыше всего. Терпеть не могу треп о том, что надо пожить для себя, воротит меня от этого новомодного эгоизма. Можно жить вместе хотя бы ради малюток, идти на самопожертвование, а не…

– Дэниел, не кричи.

Охваченный гневом, я не слышу замечания.

– Меня бесит эгоистическая философия: «Мне! Мне!» Так и вижу, как собираются за чашечкой кофе в каком-нибудь дорогом баре две противные селедки лет за сорок и беспрерывно чешут языками. Самовлюбленная эгоцентричная женушка жалуется своей лучшей подружке Ванессе: «Я отказываюсь верить – в каких-то сорок лет моя жизнь закончилась. Видишь ли, душечка, Джерри больше не интересуется мной как женщиной, и хотя я так люблю моих мальчиков, Тоби и Пэди, придется их оставить. Я не могу иначе, надо снова найти себя, милочка, буду рисовать, как раньше. Поверь, иногда очень полезно подумать о себе». – «Ну разумеется, дорогая, – успокаивает ее столь же эгоцентричная и не менее отвратительная старая корова Ванесса. – Ты не представляешь, как я тебя понимаю, я и сама ушла от Джорджа. Пришлось, хотя я так люблю своих девочек, Алисию и Табиту. Но мне просто надо было вырваться из всего этого кошмара…»

Оба слушателя – Майлз с Кэт – хихикают над моим страстным монологом, однако я не вижу в сказанном ничего смешного. Еще никогда в жизни я не был так серьезен!

– Отсюда следует, – говорит Кэт, – что во всем виноваты женщины.

– Да нет же, нет, конечно! Просто мне кажется, будто весь этот маразм о «поиске себя» и «самореализации» начинает мучить женщин одновременно с климаксом.

– Да, мужчины поступают проще: только заприметят подходящую пушистую шевелюру лет на двадцать моложе, и без лишних разговоров оставляют жену и детей.

– Ну да… то есть нет… Короче, женщинам непременно надо найти какое-то оправдание своим поступкам. А мужчины легко плюют на все и уходят.

Потом Кэт уезжает в город, где она договорилась встретиться с подругой, чтобы до изнеможения побегать по магазинам. А оба моих приятеля расходятся по домам.

Вернувшись, моя очаровательная домовладелица поведала, как они с подругой бегали целых шесть часов по магазинам на Кенсингтон-Хай-стрит, набивая сумки одеждой, туфлями, украшениями, косметикой и прерываясь лишь на необходимую подзаправку: кофе с креветочными сандвичами. Кэт, к своему неописуемому изумлению, обнаружила, что, несмотря на несколько десятков бананов и две огромные коробки бельгийских шоколадных конфет, которые она спровадила в желудок с исчезновения очередного Тома, ее «габариты» заметно уменьшились и теперь колеблются между завидными десятым и двенадцатым размером  [24]24
  Английские 10-й и 12-й размеры женской одежды соответствуют российским 46-му и 48-му.


[Закрыть].

– Как усохла! Вот подлец, пусть видит, до чего несчастную довел!

– Ты о ком?

– О нем. Впрочем, все вы, мужики, одинаковые…

Я же все субботнее утро крутился как белка в колесе и переделал массу пренеприятных обязанностей по дому. Освободившись к часу, поздравил себя с подобным трудолюбием, благодаря которому совсем не осталось времени на похотливые мысли о Бет.

Я забрал из прачечной льняной костюм, полил комнатные растения (проклиная жесткую буйность паучника и трепетную хрупкость адиантума), вычистил две пары ботинок, погладил четыре рубашки, сделал шестьдесят поднятий корпуса и двадцать отжиманий, заодно прослушав недавно купленный компакт-диск «Сорок лучших танцевальных хитов: дрыгайся всю ночь!» и в итоге едва не разбомбив этот чертов проигрыватель. Отнес книги в библиотеку и взял четыре новые (среди которых затесались «История древнего человека» – вдруг понадобится когда-нибудь – и «Происхождение сознания в эпоху примитивного мышления», – представляю, как у пассажиров вытянутся лица, едва я ее достану в метро); со смаком побрился, обильно сдобрив подбородок густой пеной и целебным гелем с экзотическими травами (соответственно – до и после бритья). И еще я смазал велосипед.

А потому, пораньше разделавшись с обедом, я задался вопросом: чем занять свободный субботний день – роскошь, которая выпадает нечасто. А поскольку все утро я провел вне дома, у меня было еще свежо впечатление о неприятных и гадких млекопитающих «человеках», которые целыми толпами совершают субботние покупки в магазинах, и о мерзостной январской, в самом неприятном смысле слова, погоде – для яркого весеннего солнца еще не пришло время, а вот ветер разыгрался не на шутку, срывая свой норов на людях и сшибая прохожих с ног, а с серого дождливого неба беспрестанно что-то капает… Одним словом, на улицу меня теперь и калачом не выманишь. Поэтому я со спокойной совестью беру в руки кларнет, ставлю сонату Пуленка для двух кларнетов и дую в свое удовольствие под этакий нехитрый аккомпанемент – там в середине есть такая печальная мелодия, за душу берет. Потом устраиваюсь на диване с чашечкой кофе и слушаю «Третью симфонию для сопрано с оркестром» польского композитора Гурецки, лелея несчастные мечты о недосягаемой возлюбленной и размышляя об участи еврейской диаспоры в Восточной Европе.

Наверное, мое представление о тихом субботнем отдыхе не назовешь типичным.

Вечером возвращается Кэт, к нам забегает Джесс, мы ставим «Монти Пайтон и священный Грааль» и занимаемся кто чем: девчонки курят марихуану, я пью вино, и мы долго и бесстрастно дискутируем (на что способны только наркоманы) о генной инженерии (плохое дело), декриминализации наркотиков (хорошее дело) и феномене Анн Уидекомб  [25]25
  Анн Уидекомб (Ann Widdecombe) – бывшая министр внутренних дел Великобритании, выступившая за принятие свода законов, легализирующих употребление наркотиков.


[Закрыть](трудно сказать, но определенно очень странное дело), перемежая высказывания собеседников возгласами «А ну тебя!».

Где-то около полуночи я предлагаю сыграть в покер на раздевание, но девчонки говорят, что это тоже плохое дело. А потому мы приносим Джесс запасной плед, и она тут же засыпает на диване. Мы же с Кэт отправляемся в постель – разумеется, по отдельности.

Ну хорошо, хорошо! Мы ложимся вместе. Мы часто спим вдвоем, хотя между нами ничего эротического не происходит. Почти не происходит. Иногда мы целуемся – чисто по-дружески. Честно. Просто Кэт терпеть не может спать одна, да и я, признаться, не большой любитель.

– «История древнего человека», – говорит Кэт, явно находя название книги, которую она подняла с прикроватного столика, забавным. – Зачем тебе?

Пожимаю плечами:

– Почитать.

Она пролистывает несколько страниц и зачитывает:

– «Когда мужчины уходили на охоту, женщины оставались возле жилищ и собирали съедобные растения. И хотя общеизвестное мнение сводится к тому, что в рационе людей каменного века преобладало мясо, есть все основания полагать, что более восьмидесяти процентов их рациона составляла растительная пища, добытая трудом женщин». – Захлопывает книжку. – Попался!

– Хррр, пф-ф.

Свет гаснет.

Поцелуй на ночь.

Сон.