Текст книги "Спаси меня"

Автор книги: Кристофер Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава 21

А меж тем у нашей милой одинокой Кэт дела обстоят не лучшим образом.

Она все еще грустит по Тому. Представьте, каков наглец! Сладкоречивый, двуликий, упрямый наглец! И при том – он высок, удачлив, очарователен, начитан и подтянут. Кэт видит причину его душевной ущербности в том, что Тому никогда в жизни никто не делал больно – что было бы совсем нелишним, дабы придать мерзавцу хоть какое-то сходство с человеком. Она все больше склоняется к мнению – душевные недоросли среди мужчин вовсе не редкость. Поэтому, благополучно вымахав до своих шести футов трех дюймов и удачно вписавшись в безупречные контуры своих деловых костюмов, в глубине души они остаются истинными младенцами, которые не замечают ничего, кроме собственных физиологических потребностей.

Человеческая душа куется молотом судьбы. Вынеся страдания и лишившись чего-то дорогого, человек становится добрым, чутким, понимающим и по-настоящему взрослым. Душа по большому счету соткана из рубцовой ткани на сердце. А вот наш Том всю жизнь счастливо избегал душевных мук. (Он сам похвастался, будто всегда бросает девушек первым.) А значит, и сердце его сохранило изначально младенческие, зародышевые размеры, оставаясь функционально зрелым, но эмоционально – вроде ноля без палочки.

Но больше всего Кэт причиняет страданий то, что, хотя она и видит этого окончательно и бесповоротно испорченного мужчину насквозь, какая-то маленькая частица ее души по-прежнему безумно любит Тома. Кэт злится, не понимая, что с ней происходит, и впадает в затяжное уныние. С одной стороны, ее мучит та предательски жалостливая частица души, что все еще страдает по любовнику, а с другой – некая разумная половина рассудка пытается ее уверить, что мучения бессмысленны, поскольку, во-первых, объект страсти того не стоит, а во-вторых, его все равно не вернуть. Ну как, как может эта сентиментальная и такая зависимая кроха (являющаяся воображению Кэт в виде писклявого девчачьего голоса, который с мазохистским упорством шепелявит: «Ну позялуста, Том, позялуста, забери меня обьятно. Я буду все для тебя делать, буду все тебе прощать, волочись за кем хочешь, – мне все равно. Только, позялуста, мозно я снова буду с тобой?» ФУ-У!), как она может до сих пор по нему страдать? Вспоминать об этой гадине? Неужели у нее такой дурной вкус?

Кэт тридцать четыре года: одинокая белая женщина, привлекательна и остроумна. Занимает неплохую должность, стройна, курит, одинока. Третий размер лифчика. Одинока, одинока, одинока…

– Да забудь ты о нем, – говорю я. – Просто возьми и выброси из головы. Кошку заведи. Или собачку.

Кэт угрюмо смотрит на меня.

– Да, я смотрю, ныне общественное мнение склоняется к тому, что у одиноких владелиц котов вопрос о муже отпадает сам собой.

Недавно, когда я вечером ушел «по делам», Кэт поставила на видео кассету и открыла бутылку шоколадно-кремового ликера. Тягучий сладкий ликер распространял по телу приятное тепло и негу, в то время как градусный компонент подарил хоть временное, но столь желанное забытье. Впрочем, когда бедолага разделалась с большей частью содержимого бутылки, в голову ударила невыносимая грусть, совпав по прихоти судьбы с печальной кульминацией фильма. Поэтому в скором времени моя незадачливая домовладелица, лепеча что-то безнадежно заплетающимся языком, уже пробиралась к буфету за бутылочкой чего-нибудь покрепче.

Проснувшись, она обнаруживает, что уже светло. Фильм давным-давно закончился, кассета перемоталась, а с экрана льются приукрашенные банальности утреннего телевидения. Блондинка-ведущая сообщает точное время: 8.45, и Кэт усаживается на кровати.

Ай как неосмотрительно! Во рту гадко и пахнет забродившим виски, в голове гремит барабан, и тело разбито, будто она всю ночь проспала под огромной свиньей-рекордсменкой темворской беконной породы. К щеке прилип сигаретный бычок; да еще и слюна текла на подушку во сне…

Кэт тупо глядит в телевизор – не может быть. Переводит тяжелый взгляд на бутылку бренди, содержимое которой убавилось больше чем на половину.

Черт, проспала!

Сломя голову мчится на работу, то и дело закидывая в рот продирающие насквозь мятные пастилки – только все впустую: едва оказавшись в дамской уборной, расстается с живительным лакомством. Наконец бедолага добирается до своего стола, падает в кресло и понимает, что опоздала почти на полтора часа и от нее нестерпимо разит алкогольным перегаром. Сьюзи, проходя мимо, похлопывает по плечу и сочувственно изрекает: «Тяжелая ночка выдалась?»

В одиннадцать с небольшим ее вызывает Хилари: на строгом лице читается озабоченность – зловещее предзнаменование. В пустом желудке волнами вздымается тошнота, на лбу и над верхней губой ледяными капельками выступает испарина, а общее состояние близко к обмороку.

– Кофе? – любезно осведомляется леди-босс.

– Да, спасибо, – глухо отвечает Кэт.

Хилари – собственноручно! – готовит кофе на двоих и предлагает подчиненной присесть. Затем приступает к разбору: в последнее время нередки были опоздания, хромает производительность, прослеживается явная неспособность сконцентрироваться на работе, а недавний эмоциональный срыв после обеда с клиентами вообще выходит за рамки приличия.

Кэт сидит и слушает начальницу, глядя на нее остекленевшими глазами и с трудом улавливая, что ей говорят. Не может она понять, зачем ей все это высказывают. Ведь она сама явилась непосредственной участницей всех этих бесчинств и ничего отрицать не собирается. Так бросьте же промывать мозги! Если хотите уволить меня, так сразу и скажите. Будем с Дэном вместе околачивать пороги в поисках работы.

А Хилари все говорит и говорит. Кэт всегда была прекрасной сотрудницей, с которой приятно работать. Она на хорошем счету в компании и так органично вписалась в коллектив. Но – ох уж эти зловещие «но» – в последние несколько недель стала заметно сдавать. На Кэт по-прежнему можно рассчитывать, она прекрасно справляется с заданиями и укладывается по времени, однако Хилари мучают подозрения, что очередной срыв – лишь вопрос времени. Уже сейчас у подчиненной возникают проблемы с опозданиями, и она все чаще отпрашивается по болезни – пять раз за прошлый месяц.

– К тому же, – Хилари прочищает горло, – нам кажется, что вы немного перебираете с алкоголем.

Кэт не отвечает.

Начальница спешит добавить, что она, конечно, не пуританка в подобных вопросах и сама любит пропустить бокальчик-другой.

– Хотя если бы мы придерживались той же политики, какой трепетно следуют некоторые компании, и ратовали за всеобщую трезвость, боюсь, что вы, Кэт… – босс колеблется, – мягко выражаясь, оказались бы не у дел. Чем вы сегодня побрызгались, дорогуша? «Знаменитой куропаткой»? Или, быть может, виски «Гленфиддик»  [39]39
  «Знаменитая куропатка» («Famouse Grouse») и «Гленфиддик» («Glenfiddich») – сорта виски.


[Закрыть]?

Кэт вежливо улыбается, стиснув зубы. От ненависти к Хилари по жилам потек живительный адреналин, и часть болезненных симптомов стала постепенно сходить на нет.

Губы начальницы растягиваются в ответной улыбке – она остроумно пошутила. Весь офис терзают противоречивые мнения: одни говорят, что у их «мамочки» есть чувство юмора, другие это отрицают, поскольку от ее приколов иногда хочется плакать.

– Одним словом, Кэт, мне очень жаль, но так продолжаться не может. Это несправедливо по отношению к коллективу, во-первых. А во-вторых, я думаю, вам не помешает немного отдохнуть и привести себя в порядок. Я сейчас скажу одну очень неприятную вещь, но ходят слухи… Похоже, у вас проблемы с мужчинами?

Кэт вздрагивает и отрывает взгляд от стола. Подобные разговоры совсем не в характере ее руководительницы.

Хилари поворачивается в кресле, берет с проволочного подноса какие-то бумаги, выбирает пару листов и кладет их перед Кэт. Та смотрит на документы не мигая, а глаза постепенно застилает пеленой влаги.

– Значит, так просто? – поражается она.

Леди-босс сцепляет пальцы и опускает подбородок, пристально глядя на подчиненную.

– Вот именно, так просто. А что вас удивляет? По-моему, вы заслужили.

Бедняжка опускает глаза, дабы скрыть предательскую слабость, суетливо пытается отыскать в сумочке платок. Поздно: большая горючая слеза капает на бланк заявления об уходе…

И вдруг, присмотревшись, Кэт видит, что лежащая перед ней бумага – вовсе не то, что она подумала. Отирает слезы, вглядывается… В полном смятении поднимает заплаканные глаза на начальницу.

– Что это?

– Взгляните сами, – отвечает Хилари.

Кэт начинает читать, и что же она видит? Факс из туристической компании, подтверждающий, что на имя мисс К. Лакетт забронировано место в группе из двенадцати человек на недельный велосипедный тур «Виноградники Бордо». Окончательно сбитая с толку вышеупомянутая мисс поднимает глаза. Хилари продолжает смотреть на подчиненную как ни в чем не бывало, втайне наслаждаясь каждым мгновением происходящего. То же чувство она испытывала, видя светящиеся от радости глаза детей, когда они распаковывали рождественские подарки. Сидит и посмеивается в душе. «Современный руководитель в роли Санта Клауса, – думает она. – „Как выжать все из подчиненных“, неплохой заголовок для бестселлера».

Моя милая Кэт вновь опускает глаза и перечитывает письмо. Ее разум беспорядочно витает в какой-то неопределенности, крутится и щелкает, не приходя ровно ни к каким заключениям, точно логическая машина, которая безуспешно пытается обработать фразу: «Этот постулат ложен». Кэт переворачивает страницу и видит прикрепленный к обороту билет на рейс «Ватерлоо – Бордо». В третий раз возвращается к письму, и наконец до нее что-то доходит.

– Я хотела вложить немного денег на расходы, но потом передумала – у руководителя не должно быть любимчиков. Кстати, не думаю, что стоит распространяться коллегам. Как бы там ни было, – добавляет Хилари, – серьезные дополнительные расходы вряд ли возникнут. В стоимость путевки включены двухразовое питание и постель, поэтому…

Тут она начинает задумчиво помахивать руками, как простая валлийская девушка, что совсем не в ее стиле.

– Будете время от времени обедать в каком-нибудь маленьком уютном auberge  [40]40
  Трактир, гостиница (фр.).


[Закрыть]на берегу Жиронды или Иль… – Тут босс снова становится собой и с улыбкой говорит: – По берегам Дордони удивительно живописные виды, да и покататься на велосипеде небольшой компанией, думаю, будет весело и приятно. Сегодня четверг. Вы выезжаете в воскресенье вечером. Таким образом, у вас остается пара дней, чтобы привести себя в порядок, купить лимонные велосипедки… ну, сами разберетесь.

Кэт готова расплакаться, однако упорно удерживает слезу.

– Спасибо, – говорит она, хлюпая носом.

Хилари протестующе отстраняется:

– И не вздумайте благодарить. Желаю хорошо провести время.

Наша растроганная знакомая борется с искушением заключить в объятия – Хилари, эту горгону! – но из опасений упасть в глазах начальства, совершив столь непрофессиональный поступок, побеждает свой безумный импульс.

Неверной походкой она выходит из кабинета и стремглав бросается к выходу, сгорая от нетерпения поведать новости Дэну.

Глава 22

Прошлой ночью меня вызвали в огромный особняк в Хэмпстеде, где я бурно ублажал одну молоденькую, двадцати с небольшим, швейцарочку. И ее незамужнюю сестру. Все действо происходило под бдительным оком престарелого супруга. Семидесятилетний богач следил за нашими любовными играми с крохотной позолоченной табуреточки, что стояла в углу по-королевски убранной спальни, и неторопливо пожевывал чипсы, умяв за вечер три большие коробки «Принглс» с ароматом уксуса.

(Порой я задаюсь вопросом, остались ли на свете какие-нибудь известные человечеству извращения, которые не были бы опробованы хоть раз хоть кем-нибудь в нашей замечательной столице?)

Действо само по себе оказалось крайне захватывающим, и, если позабыть о дряхлом любителе чипсов, который не спускал слезящихся глаз с проказливой молодежи, я, по всей видимости, должен был бы получить небывалое удовольствие. О таком приключении можно лишь мечтать, особенно когда ты молод и не пресыщен жизнью. Девочки – настоящие умницы и такие милые. Я же не мог вспомнить о том происшествии без дрожи омерзения. Неужели теряю вкус к жизни и превращаюсь в однолюба? Мне даже не грела душу мысль, будто я тружусь в отместку Бет, этой бессердечной, бесчувственной изменнице, которую я так безнадежно люблю.

И что самое поразительное – я, кажется, охладеваю к сексу. Моя карьера в серьезной опасности.

На следующий день утомленно плетусь в дешевый итальянский ресторанчик, где – так уж вошло в привычку – мы обычно встречаемся с Клайвом.

Вчера по телефону он с ликованием мне поведал, что ему удалось-таки вернуть расположение Амриты и свое доброе имя. Наш находчивый влюбленный объяснил девушке своей мечты истинные мотивы, подвигнувшие его на похищение заветной бутылочки. Клайв сослался на то, что во время несчастного происшествия он проходил курс лечения от сезонных эмоциональных расстройств и ему было необходимо срочно принять таблетку. Амрита – не ожидал от нее такой глупости, – судя по всему, в эту белиберду поверила. Да, а на вид такая проницательная… Кроме того, наш милый друг выяснил, что она действительно самая настоящая индийская принцесса, хотя монархию официально отменили за несколько лет до ее рождения.

И еще они вчера прекрасно провели время в «Уигмор-Холл»  [41]41
  «Уигмор-Холл» – концертный зал; используется в основном Для концертов камерной музыки.


[Закрыть]. Зовите меня старым романтиком, но здесь не обошлось без доброго волшебника – я сам устроил им этот вечер.

А дело обстояло так.

Пару дней назад мне подарили два билета на концерт в «Уигмор-Холл». Сам я пойти не мог из-за предварительной договоренности с женой индонезийского каучукового магната. И вот вчера не поленился отправиться в Хэмпстед. Путь туда неблизкий, однако ради друга на что только не пойдешь. Заскочил к Клайву (по счастью, Эмма отсутствовала) и вручил ему билеты, как говорят в народе, на тарелочке с голубой каемочкой.

– Что это у тебя? – спрашивает мой старинный знакомец, стоя в дверном проеме в банном халате цвета бордо и вороша полотенцем морковные завитушки.

– Билеты в «Уигмор-Холл», – пожимаю я плечами. – От благодарной клиентки. То есть бывшей клиентки, конечно. Мы с ней встречались по делу. Так вот бери: два билета на сегодняшний концерт.

Клайв открывает конверт и в недоумении созерцает его содержимое.

– Даже не знаю… Эмма не большая любительница таких вещей.

– Ты что, одурел! При чем здесь Эмма? – шепотом втолковываю я. – Иди с Амритой.

У достопочтенного так челюсть и отвисла.

– Недолюбливаешь ты Эмму, как я погляжу.

Не считаю нужным реагировать.

– Ты только представь: Шопен, ноктюрны, несколько мазурок. Да любая пошла бы. А Бородин и Лядов чего стоят!

– Ты уверен, что Амрита такое слушает?

– Ну конечно. Она же культурная, разве нет? – Я отчаянно киваю на билеты. – Ну же, «Классика FM», «Радио Фри». Все первоклассные цыпочки от этого без ума. – Снова перехожу на обычный голос. – Согласен, на концерты приглашают заранее. Но все-таки подумай, может, стоит ей позвонить.

Клайв размышляет, помахивая билетами.

– А если она прекрасно разбирается в музыке? Она поймет, что я полный профан. Чьи сочинения там вообще будут играть? Русских композиторов?

– Вне всяких сомнений. Кроме Шопена, конечно. Да выкрутишься как-нибудь! Гони с умным видом всякую чепуху, блефуй. Мусоргский всегда был не прочь приложиться к бутылке. Их называли «Могучей кучкой» – Балакирева и остальных. Твое природное красноречие преодолеет любые преграды.

– Может, знаешь о них пару забавных стишков?

Я хмурю лоб.

– Боюсь, что нет.

– А сочинить не попробуешь? Она ведь считает меня законченным умником.

– Сам что-нибудь придумай. Возьми хотя бы Мусоргского. И вообще, Клайв, пора бы тебе понять – у меня, автора рекламных лозунгов, специалиста высокого полета, о чьих талантах без умолку толкует пресса, найдутся дела и поважнее, чем сидеть дома и высасывать из пальца сопроводительные двустишия о русских композиторах.

– Хм… – погружается в размышления Клайв. – А что сказать Эмме?

– Скажешь, задержался на работе. Я тебя прикрою в крайнем случае.

– Ну хорошо, – наконец решается достопочтенный. – Спасибо.

– Всегда рад помочь.

На обратном пути я решаю немного размяться и пройтись пешком до «притона», как я ласково окрестил нашу милую квартирку в Буше. Как известно, движение и свежий воздух стимулируют в человеке лирические и стихотворные способности, одновременно улучшая работу органов пищеварения и экскреции. А потому я очень скоро, буквально не моргнув и глазом, изобретаю те самые «забавные стишки», о которых просил друг, пожелавший выставить себя в выгодном свете перед любимой пташкой. Вернувшись домой, набираю номер его сотового: он уже в «Уигмор-Холл» и поджидает свою цыпочку. Без лишних преамбул я начинаю:

 
Наш Мусоргский Модест
Любил хлебать абсент,
Бургундское, шампанское
И даже итальянское!
 

– Это правда? – спрашивает Клайв.

– Что правда?

– Он пил бургундское и абсент?

– Конечно, нет, тупица, – отрезаю я. – Зато в рифму, согласись.

– Вроде бы. – Очевидно, уловив в моем голосе нотку негодования, Клайв спешит меня умаслить: – Удачное стихотворение. Амрита будет в восторге. Только зачем же ты беспокоился, у тебя и так времени не хватает…

– Вот именно, – обрываю я лебезящего знакомца. – И мне некогда с тобой разговаривать.

Проходит пять минут, и у меня возникает настоятельная потребность снова позвонить. Ибо родилось продолжение стиха:

 
Шатался он при том,
Как старый метроном.
И как уж не крепился,
Всегда в штаны мочился!
 

– Шатался… – начинаю я.

– Дэниел, – прерывает меня Клайв. – Мне кажется, лучше оставить как есть. Амрита уже пришла, и скоро начнется концерт. Одного куплета вполне хватит. Я тебе премного благодарен.

– Ну, как скажешь, – отвечаю я с достоинством. – Уверен, вам предстоит насладиться захватывающим и страстным действом.

Итак, на следующий день в обеденный перерыв мы встречаемся в ресторане.

Клайв появляется в дверях – и почему-то один. Мне даже за него в некотором смысле обидно, хотя не исключено и простое объяснение: наши влюбленные заметают следы после безумно страстной ночи. Потому что, когда мой друг появляется в дверях, он буквально светится от счастья – вряд ли ночь с Эммой может так изменить мужчину.

– Ну и как?

– Что как?

– Не валяй дурака. Как сходили?

Достопочтенный расплывается в довольной улыбке.

– Удалось?

– О чем ты?

– Хм… Ну, удалось переспать?

Клайв взбешен.

– Как ты смеешь! – шипит он. – Ты говоришь о женщине, которую я люблю! Завалиться в постель с первым встречным, который сходил с ней на концерт в «Уигмор-Холл»! Она не из таких!

– Да-да, прости. Ты совершенно прав. Вам понравилось?

– Отлично, – говорит Клайв. – Та-а, та-ра-ра-ра-ра-а-а, та-та!

– Здорово, – говорю я. – Правда, мне все-таки больше нравится в оркестровом исполнении.

– И еще она ничего не смыслит в классической музыке.

– Да что ты?

Клайв качает головой и радостно добавляет:

– Ни капельки.

– А мои стишки ей понравились?

– М-м… Вообще-то я… Я другим образом обыграл нашу задумку с Мусоргским. – Светящаяся физиономия моего друга омрачается легкими угрызениями совести.

Я вздыхаю.

– Выкладывай.

– Я, как бы выразиться… сказал, будто я… хм… в некотором роде потомок Мусоргского.

– Кто-кто?

– Потомок Мусоргского и одной русской царевны. Знаешь, ведь Амрита у нас голубых кровей: ее отец был раджой местного значения, и технически она считается раджкумари. Мне стало досадно…

– Да, и еще ты сын дровосека! – перебиваю я.

– Что? А, ну да, вроде того…

(Отец Клайва, помимо всего прочего, владеет двадцатью тысячами акров превосходного леса где-то на северо-востоке Шотландии и парой лесопилен в окрестностях Данди  [42]42
  Данди (Dundee) – административный центр области Тейсайд, Шотландия.


[Закрыть].)

– Ах, – вскрикиваю я, по-девчоночьи хлопая в ладоши, – как романтично! – И, оставив шутовство, добавляю: – Как ты думаешь теперь выкручиваться? Навешал девчонке лапши. Это же надо так завраться: потомок Мусоргского!

Распрямляюсь в кресле и, глядя в окно, слушаю, как мой давний школьный товарищ погружается в трясину лжи.

– И еще я сказал, что алкоголизм у нас в крови.

– Поверить не могу – ты самолично себя оговорил? Сознался, что любишь заложить за воротник?!

– Да не я, – оправдывается Клайв. – Матушка, Оливия.

– Ах да, Оливия. Припоминаю.

За нашим столиком ненадолго воцаряется молчание. Наконец я спрашиваю:

– Клайв, а зачем ты сказал Амрите, что у твоей матери проблемы с алкоголем?

Достопочтенный совсем сник и стал затравленно объясняться:

– Сам не пойму. Как понесло меня, как понесло… и остановиться не смог.

– Да, нехорошо получилось.

– Просто мне так хотелось, чтобы и у меня в семье было что-нибудь не как у людей. Вот погляди, кого ни возьмешь – одни проблемы: у этого мать, умерла совсем молодой, у другого сбежала с каким-то психом, третий вообще с мачехой живет. Девчонки всегда тянутся к тем, кто понесчастнее. А мне чем похвастаться? Родители мои – мелкие аристократы, этакие благополучные милые эксцентрики. Хочешь – на Тибет съезди, хочешь – на дельтапланах полетай. Обычные вменяемые люди, у которых не больше проблем, чем у других. Я всегда жил как у Христа за пазухой: судьба меня не била, да и эмоциональных травм никаких не припомню – ну, если не считать ту историю с гуталином.

– Да, и если не считать, что ты прирожденный враль.

При этих словах Клайв заметно приободряется.

– Да, ты прав. А что, если у меня действительно страшный недуг, в самой запущенной форме, – синдром Мюнхгаузена? Согласись, интересный случай.

– Можешь не обольщаться. Все парни им страдают.

Вне всяких сомнений, наш милый Клайв Спунер – на редкость необычайный субъект. Но пока все идет своим чередом, и романтическая история о принцессе и сыне дровосека еще достигнет кульминации.