Текст книги "Спаси меня"

Автор книги: Кристофер Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

И на прощание: «Я люблю тебя, Дэниел Своллоу».

Я тоже люблю тебя, Элизабет Кессингтон.

Дрянная ты девчонка.

Трусиха.

Глава 19

Жизни мне без нее нет.

Пробую звонить. Бет холодна и говорит отстраненным голосом, что ей надо остыть и все обдумать. Просит некоторое время не звонить. Да, все в порядке, и Майлз очень рад ее возвращению. Нет, он не знает, что мы уезжали вдвоем, – думает, она ездила по рабочим делам и задержалась. В Эдинбург, бог знает зачем. В любом случае скоро начинаются съемки, Бет их с нетерпением ждет, чтобы уйти в работу и забыть об остальном.

– Прости, – говорит она. – Все равно это был безнадежный номер.

Звоню Кэролин в «Гровенор» и возвращаюсь к работе. А что еще остается?

В следующие две недели я сопровождаю шесть клиенток, трех из которых обслуживаю более тесно. Приличное соотношение.

Работать стало легче. Я покладист и молчалив, мне легко расточать комплименты и осыпать улыбками, потому что за ними ничего не стоит, – делаю свое дело механически. Я вежлив, обходителен, клиентки, как никогда, довольны моей бездушной смелостью в постели. Им невдомек, что спят с зомби. Да, с высушенной изнутри мумией. А может, кому-то как раз это и нужно. Ведь предпочитают же некоторые мужчины резиновых кукол…

Вы заблуждаетесь, если думаете, что подобное горе облагораживает человека. Ты сторонишься людей, на вечеринках ведешь себя как зануда, на лице высыпают прыщи. Ночью лишаешься сна, а днем постоянно вздыхаешь, почти ненавидя себя и ту, которую любил и потерял. Ее, конечно, гораздо сильнее – по справедливости. Но и свое отражение в зеркале не слишком радует: бледный, сутулый, разбитый, разуверившийся в себе неудачник. Становится ли несчастный человек мудрее? Нет, мудр тот, кто перестал надеяться.

Когда я не обслуживаю деловых леди в номерах отелей, стараюсь бывать с людьми – иногда очень помогает. Еще беседы с Кэт здорово выручают. Я рассказываю обо всем, что меня мучит, и она выслушивает. Не судит строго, не выказывает излишнего сочувствия и даже дает здравые практические советы. Только проблема в том, что по какой-то изощренной иронии судьбы они сводятся к одному: больше бывать в обществе и как можно чаще заваливаться с кем-нибудь в постель. «Причем не обязательно искать партнера по душе».

Разве можно поступать так низко и бессердечно?

Я не стану спорить с распространенным мнением, будто мужчины не в ладах с чувствами и эмоциями. Все мальчишки, парни и дедушки от мала до велика это давно усвоили. Да и как не усвоить, когда тебе без устали напоминают о такой простой истине матери и жены, сестры и подруги – а им виднее, они же гораздо умнее нас, больше знают и желают нам только добра.

Да, согласен, я понятия не имею, какими словами определить, что со мной происходит. Только я знаю одно – так не должно быть. На днях в супермаркете я ничего не смог приобрести, просто физически не смог. Вокруг висели стонущие под тяжестью товаров полки, люди катили мимо тележки, врезались мне в пятки, а я стоял посреди ряда, будто оглушенный, и, не видя вокруг себя ничего, теребил в кармане список покупок, пока от него не осталась труха.

Или еще: совсем недавно я пытался перейти дорогу. Хотел уже шагнуть с тротуара, как вдруг поднял взгляд, засек несущийся прямо на меня автобус и понял, что он разметет меня на куски, если я сделаю шаг вперед. И я сделал этот шаг. Спасибо, сзади стоял какой-то парень, который мигом схватил меня за шиворот и втащил обратно на тротуар, а то как пить дать не было бы меня уже на этом свете. И не подумайте, будто я решил свести счеты с жизнью, что вы! Просто навалилась какая-то рассеянность. Разум притупился настолько, что забыл о своей прямой обязанности заботиться о выживании и самосохранении, и парит где-то далеко. И мне хорошо известно где.

Еще я помню свой последний кошмар – типичный образчик многочисленных терзающих меня в последнее время дурных сновидений: Бет берет меня за руку, нежно-нежно смотрит в глаза и говорит: «А теперь тебе будет больно» – и вонзает в мою побагровевшую безвольную ладонь большой кухонный нож. Медленно-медленно, миллиметр за миллиметром.

Похоже, самое время просить Клайва об одной услуге. Не хочу, чтобы Майлз узнал о нас с Бет. То есть, с одной стороны, хочу, конечно, но если она твердо решила с ним остаться, тогда, думаю, лучше принять меры, чтобы тайна случайно не выплыла.

Господи, да я, наверное, святой.

Так, значит, Бет была в Эдинбурге. А я оставался в городе.

– Алло? – отвечает ледяной голос.

– Привет, Эмма. Клайв дома?

– Здравствуй, Дэниел, как поживаешь?

– О, все прекрасно. А ты как?

– Очень хорошо, спасибо.

– Ну и отлично. И все же – где Клайв?

Чудовищная пауза, так молчать умеет только Эмма. Думаю, подобную тишину можно услышать разве что в Антарктике, когда наступает временное затишье между снежными бурями. Наконец она говорит: «Минуточку», – и кладет телефонную трубку на стол, и уже в самом звуке – точном, аккуратном «цок» стерильно белого пластика по дубовому столу – чувствуется размеренная рука пунктуальной хозяйки дома.

Ожидание затягивается.

Я напрягаю слух, стараясь расслышать происходящий на заднем плане разговор, и кажется, временами до меня доносится скрипучий шепот Эммы, будто кошка скребется в заледеневшее окно. К телефону подходит Клайв.

– Как провел выходные?

– О, прекрасно, в субботу сходили с Эммой в ресторанчик. Хорошо посидели, тихо – ну, ты знаешь.

– И она, полагаю, заплатила.

– Что?

– Да нет, ничего, пошутил.

– Ах да. Вообще-то платила и вправду она.

Такого я не ожидал. Бывает, сложится о человеке нелестное мнение, а потом кто-то возьмет и нагло его развеет. И тогда чувствуешь себя кошмарно – будто тебе в лицо тычут, указывая, какой ты предвзятый, несправедливый и, что самое главное, пристрастный человек.

– Значит, в субботу вас с Эммой не было дома?

– Э-э… Ну да.

– Клайв, я не слишком обременю тебя, если попрошу об одной услуге?

– Какой услуге?

Потребовалось же ему переспрашивать, да еще с таким явным испугом, – верный способ привлечь к нашему и без того непростому разговору дотошное внимание Эммы. Уже представляю ее: сидит в гостиной, двери которой выходят как раз в коридор, с последним номером «Харперз»  [37]37
  «Харперз энд куин» – дорогой ежемесячный журнал; выходит с 1970 г. после объединения журналов «Harper’s Bazaar» и «Queen».


[Закрыть]на коленях, неторопливо листает страницы и, элегантно положив ногу на ногу, размышляет, хорошо ли сочетаются ее кремовые колготки с этой миленькой юбочкой. Листая журнальчик, она навостряет уши, а те сами собой обретают самостоятельность, пускаются в рост, и вот на голове у нее уже красуются роскошные органы слуха, гибкостью и длиной не уступающие узким ломтикам итальянской ветчины. Вот уши спускаются с дивана и змеятся по дубовому паркету, заворачивают в холл и устраиваются в уголочке, чтобы лучше слышать, что там говорит Клайв этому своему приятелю-идиоту Дэниелу. Только не подумайте, будто Эмма шпионит за нашим достопочтенным. Нет, что вы, нет! Она очень ценит его самостоятельность. (Как, впрочем, и свою.) Они взрослые люди, которые способны поддерживать прекрасные отношения, основанные на взаимопомощи и взаимодоверии. Вмешательство в сокровенные мысли партнера немыслимо. Отслеживать и пытаться контролировать развитие особой индивидуальности друг друга – грубейшая ошибка. Нет-нет, у Эммы ни малейшего желания заниматься подобными вещами. Лишь любовь и забота побуждают ее беспокоиться о Клайве, и исключительно поэтому ее уши вырастают до чудовищных размеров, подслушивая телефонные разговоры. Бедняжка Клайв, он так внушаем и доверчив, милый наивный мальчик; за ним надо присматривать, чтобы не попал по доброте душевной в какую-нибудь неприятную историю, и защищать от таких людей, как Дэниел, с которым он по какой-то необъяснимой причине все еще поддерживает отношения. А то, что они дружат со школьной скамьи, никоим образом не является для Эммы аргументом. Как только Клайв оказывается рядом с Дэниелом, он начинает шалить и вести себя как мальчишка, а есть ли на свете что-нибудь страшнее! Дружок его беспрестанно строит глупые рожи, отпускает плоские шуточки, да и вообще ведет себя так, словно сама жизнь – одна большая хохма, не заслуживающая особенного внимания. Скажите на милость, что же тогда достойно внимания? Этот безумец побуждает Клайва к безрассудствам. А еще у Эммы имеются самые веские основания полагать, что они бросают деньги на ветер, напиваются и суют монеты в эти глупейшие автоматы с вишенками. Покажите мне такого счастливца, который хоть раз выиграл. Крайне неосмотрительное поведение.

Но, как бы мне ни было неприятно, звоню я по делу, и пора переходить к главному вопросу повестки дня: просить Клайва о малюсенькой услуге.

– А что надо сделать? – интересуется мой дружок.

– Да чепуха, совсем крошечное одолжение. Вполне возможно, тебе и делать-то ничего не придется. Я просто на всякий случай прошу.

– Например?

– Если случится так, что вы встретитесь с Майлзом и он, что, впрочем, маловероятно, спросит, чем я занимался в последнее время…

– А чем ты занимался в последнее время?

Даже не сомневаюсь: уши Эммы учуяли в происходящем разговоре напряженные драматические нотки, просекли мужское двуличие, уловили отчаяние и уже извиваются от праведного негодования, легонько похлопывая по дубовой коридорной обшивке.

– Тс-с, – говорю я, – не ори.

– Что? – шепчет Клайв. – Так что тогда?

– Если все-таки Майлз поинтересуется, ты бы не мог немножко… ну, вроде как разыграть его и сказать, что мы с тобой на этой неделе пару раз сходили в бар, напились вдрызг, а остальное у тебя вылетело из головы.

– О боже, – пугается Клайв. – А если он Эмму спросит?

– Не спросит, – заверяю его с напускной уверенностью. – Не волнуйся.

– Так что же ты на самом деле учудил?

– Мы с Бет ездили в Корнуолл. На всю неделю.

– В Корнуолл? Спали?

– Да, пару раз. Только ты не думай… Я влюблен.

– Осел. Ладно, прикрою тебя.

– А как твоя индианочка?

– И не спрашивай.

Достопочтенный Клайв Спунер.

А после нашего разговора ему предстоит объяснение с Эммой. Представляю себе их диалог.

– Что ему надо? – спрашивает Эмма у ничего не подозревающего о недавних метаморфозах Клайва (уши в мгновение ока сжались до обычных размеров).

– Просто поболтать.

– Вот как? А мне показалось, он хотел чего-то большего.

– Наподобие?

– Ну, не знаю, ведь не я же с ним разговаривала. Мне показалось, ты упомянул о какой-то услуге.

– А, вот ты о чем, – протягивает Клайв.

– Ну и?

– Эгх-м-м… Ага, вроде как он попросил меня об услуге, ну-у. («Во дела, – думает он, – как только Эмма начинает меня допрашивать, сразу теряю способность говорить как образованный человек».)

– А поподробнее?

– Да ничего особенного. Просто попросил протянуть руку помощи.

– Почему же тогда ты выражался?

– Выражался?

– Говорил по телефону грубости. Не стану их повторять.

– А-а, понял. Да мы всегда зовем друг друга «ослами» и…

– Клайв.

– Ну, ты поняла: «говорим грубости».

– У меня сложилось впечатление, что ситуация гораздо серьезнее.

– Ну что ты, не совсем так.

– Не совсем?

– Хм, видишь ли…

– Мне показалось, твой дружок сделал какую-то страшную глупость и просил тебя «прикрыть» его.

Клайв стоит у камина, безвольно опустив руки и понимая – Эмму теперь ничто не остановит. В ней явно погиб контрразведчик или инспектор уголовного розыска.

– Дэниел Своллоу поступил неумно?

– Эх… Вроде того.

– Что ж, Клайв, я думаю, это бесстыдство, – говорит Эмма, откладывая в сторону журнал и заламывая руки. – Как беспардонно с его стороны думать, будто ты станешь лгать…

– Он не думает. Дэниел просто попросил…

– Будь добр выслушать меня до конца: как он смеет думать, будто ты станешь лгать просто потому, что он двуличный, безответственный, безнадежный… такой-разэтакий, которого на день нельзя оставить без того, чтобы он тут же не начал гоняться за юбками.

– У него только одна «юбка». И он сказан, что влюблен.

– Не увиливай, ты прекрасно понимаешь, о чем я. Тебе, конечно, самому решать, Клайв, но если ты действительно считаешь, что сможешь лгать всем и вся про его поведение и тебя не замучает совесть… тогда это твое дело. Вот так.

– Да, – говорит достопочтенный убитым голосом.

– Дэниел никогда мне не нравился, он – двуличный мерзавец.

– Ты не вполне справедлива, – возражает Клайв. – Он… честный.

– Честный! Да как у тебя язык поворачивается?

– Ну хорошо, Дэниел – паскудник. Но только он честно в этом признается.

– Да? То, что кто-то признает свои грехи, еще не делает его хорошим человеком. И, пожалуйста, Клайв, выбирай выражения. Ухо режет.

– Согласен, прости. Он идиот.

– Скажи снова.

– Он идиот.

– Что? А, полагаю, ты решил, сейчас самое подходящее время упражняться в остроумии?

– Нет, – окончательно сникает Клайв.

– Твой ближайший или по меньшей мере самый давний друг морочит людям головы. И пока ты не прекратишь его поощрять, ему все будет сходить с рук.

– Возможно, мне не придется лгать.

– А что, если придется?

Спунер Третий опускает взгляд на руки, которые теребят непонятно откуда взявшуюся вазу. Голубой фарфор приятно холодит ладони и вызывает в воображении миры гораздо более спокойные, чем этот. Здесь цветет жасмин, стоят шатры, и под священными индийскими фикусами восседают просветленные буддийские мудрецы, слуха которых не потревожат визгливые бабьи проповеди…

– И меня в это втягивать не надо. Если мое мнение кому-то здесь интересно, я мало что знаю о Дэниеле Своллоу и, будь уверен, не хочу знать. Одно скажу наверняка: с нами его не было. – Эмма с отвращением закрывает глаза. – Наверное, ошивался у какой-нибудь распутной девицы из муниципального микрорайона.

Клайв с трудом сдерживает смех:

– А почему непременно из муниципального?

– Ох, не знаю, – вздыхает Эмма, открывая глаза. – Просто у меня на душе остался какой-то пакостный осадок после вашего разговора. Мне все это положительно не нравится, и я не хочу иметь с проделками твоего дружка ничего общего. Если у тебя сохранилась хоть частичка здравого смысла, Клайв, ты тоже не станешь с ним связываться.

С этими словами Эмма берет свой «Харперз» и принимается за изучение тенденций моды. Последний писк – милые шерстяные шарфики в духе девяностых. Какие миленькие, вы только посмотрите! Их ткут из бородок пенджабских карликовых горных козлов. У Демины Хан таких несколько, и еще у Тары, и у Тамары, и у Лиз Харли. Сама Диана надевала похожий шарфик по особым случаям. В Англии они стоят тысячи, а если поехать в какой-нибудь захудалый уголок Индии или Пакистана, можно отхватить очень неплохой образчик за несколько сотен. Эмма погружается в приятные грезы о путешествии по Индии, представляя, как она едет в «лэндровере» по какой-нибудь пыльной индийской деревушке. Или нет, ее везет красивый черноглазый сотрудник службы помощи развивающимся странам. Крэг? Винсент? Да, Винсент… Высокий новозеландец с широкой мужественной улыбкой и сильными загорелыми руками, он держит руль, а за машиной с радостным смехом бежит стайка местной детворы. В волосах Эммы скромная белая лента из шелка, и никакого макияжа. Ну, разве что немного увлажняющего крема: пыль страшно сушит кожу. Видимо, поэтому местные женщины так рано старятся.

Клайв же тем временем украдкой выходит, ощущая сильные боли в той части тела, где обретается самолюбие.

Бывает все-таки, находит на Эмму такое настроение, когда она похожа на гончую. Стоит ей взять след, и она способна без устали преследовать оступившегося мужчину. Или, на худой конец, женщину. В число ошибок сильного пола, оскорбляющего ее чувство меры и приличия, входят: финансовая несостоятельность или неадекватная зарплата; мужланство и дурные манеры (в особенности отрыжка – непростительная привычка); запах пива изо рта (который частенько предвосхищает отрыжку); чрезмерное оволосение тела. Невыносимы мужчины, которые полагают, будто прилично пренебрегать чистотой нижнего белья только потому, что его все равно никто не видит. Несносны те, кто жалуется, что Эмма покупает слишком много одежды, и те, у кого постоянно чешутся ноги. В число оступившихся женщин входят подруги, которые слишком сильно красятся. Недолюбливает Эмма и девиц, одевающихся так, словно собрались на деревню к дедушке: растянутые старые леггинсы, свитер, кроссовки… И вообще, бессмысленна любая спортивная одежда, которую надевают не по назначению, то есть не в тренировочном зале. Вульгарно бегать трусцой, а потом потной и разгоряченной вваливаться в общественное заведение. Видала она таких в Кенсингтон-гарденз – представьте, бежать летом, в самую жару. Как такое возможно? Помнится, сидит Эмма в «Белой лошади» в Парсонз-Грин, как вдруг вполне симпатичная девушка в спортивной одежде и кроссовках подбегает и бесцеремонно шлепается в кресло. К ней тут же присоединяется компания парней, с которыми она явно очень хорошо знакома. И вдруг – где такое видано?! – эта бегунья поднимает край футболки, отирает ею лицо и говорит: «Боже, я бы сейчас целую пинту выдула». Поначалу Эмма заподозрила в незнакомке австралийку, но позже выяснилось, что та – самая настоящая англичанка.

Да, непереносимы девицы, которые смеются до колик над плоским мужским юмором, а то и сами ведут себя откровенно вульгарно. Просто страшно смотреть иной раз: сидит молодая пара, парень уже хорош, но все равно себе подливает, глупея с каждой минутой, а рядом сидит его подруга и только подзадоривает кретина своим смехом, точно он представляет собой истинно забавное зрелище.

Да, – еще невыносимы толстухи: как можно так распускаться?

И девицы, которые любят ходить в ресторан за свой счет.

Да, и некоторые также считают приличным шутить о тампонах и вообще о женских проблемах. Заявлять прилюдно, что они «не в форме». Какое бесстыдство!

Клайв уходит на кухню сварить какао. На плите греется молоко, и он заглядывает в гостиную спросить – не желает ли чего-нибудь его половина.

– Спасибо, нет, – отвечает Эмма, не отрываясь от журнала.

– Спасибо, нет, – повторяет за ней Клайв, манерно покачивая головой. – Спасибо, нет.

– И не надо стоять за спиной и передразнивать, – замечает обладательница вездесущих ушей, невозмутимо переворачивая страницу.

Ретировавшись на кухню, Клайв печально вздыхает, пытаясь убедить себя, что совершенства на свете не бывает и наивно ожидать от человека всего сразу. Вот почему мир кишмя кишит одинокими женщинами за тридцать, которые дожидаются Мистера Само Совершенство.

Крепись, сестра, ждать придется долго.

А потом ему вспоминается Амрита: золотой браслет, кольцо из маленьких переливающихся дисков на тонких смуглых руках, большие темные глаза и улыбка. Вот и сейчас ее улыбка стоит перед глазами, свежа и неотразима, как в прошлый раз, когда Клайв нес Амрите чашечку кофе и запнулся о кабель факса, залив только что распечатанный ею разворот. Тогда она подняла на него божественно-умиротворенный взгляд и нежно изрекла: «Спасибо, Клайв». Не то что некоторые…

И тут убегает молоко.

Незадачливый мечтатель бросается к конфорке и неуклюже сдергивает кастрюльку, опрокидывая ее содержимое на дверцу духовки. Берет швабру, тряпки и начинает прибираться, как вдруг из гостиной доносится голос Эммы:

– Дорогой, не забудь, у тебя на плите молоко. Ты же знаешь, оно так отвратительно пахнет, когда убежит.

И Клайв страстно борется с одолевающим его желанием вскочить, ворваться в гостиную и выжать на свою обожаемую половину эту зловонную, пропитанную сбежавшим молоком тряпку. А потом сказать что-нибудь «неумное». И еще отрыгнуть. Прямо ей в лицо.

Глава 20

Несколько дней спустя Бет соглашается составить мне компанию на ленч. Пусть между нами все кончено, но мы можем вести себя как цивилизованные люди.

К 13.10 я уже на месте, сижу с бутылочкой солодового. Специально пришел пораньше, чтобы посмотреть, как она войдет в двери, плавно покачивая бедрами. Хочу охватить ее взглядом целиком, сверху донизу.

К сожалению, все вышло совсем не так, как я предполагал. Не успеваю я и глазом моргнуть, как над моим ухом звучит приветливое «Здравствуй», Бет целует меня в щеку и садится напротив.

– Кстати, кошмарный лосьон, – говорит она.

– Я не пользуюсь лосьоном.

– Боже, тогда все гораздо хуже. Видимо, ты сам так пахнешь. Как это я не замечала раньше?

– Я не пахну, – холодно улыбнувшись, отвечаю я. – А ты со всеми такая непосредственная?

Она задумчиво качает головой и зажигает сигарету.

– Пахнет мылом, – добавляю я.

– Мылом?

– Я вымыл руки в туалете. У них тут клубничное или малиновое.

– И натерся хорошенько, чтобы подольше благоухать? – спрашивает она с ничего не выражающим лицом. – Зачем лицо-то с мылом мыл? Какое трогательное ребячество, ты что, сказал нехорошее слово? «Попа» или «фиг вам»?

– Нет. Я испачкал шею чернилами для принтера. В другой раз объясню. Что будешь заказывать?

Бет выбирает водку со льдом и, блестя глазами, добавляет:

– Хорошее сочетание. Водка и… – и смотрит на меня выжидающе. – А тебе, похоже, не нравится.

– По крайней мере не с утра.

Так вот откуда эта кажущаяся самоуверенность.

– Ладно, забудь. – Бет игриво склоняет набок голову нестерпимо соблазнительным, кошачьим движением. Впрочем, слишком обольщаться не стоит, она могла бы исполнить это для любого, как на сцене для безликой публики, незримой за ярким светом рампы ее собственного «Я». Чуть слышно говорит: – Ты, разумеется, не хочешь, чтобы я тебя совратила.

«Флирт, флирт, флирт!» – проносится в голове горькая мысль. Бет, интересует ли тебя хоть что-нибудь, кроме несчастных сердец вожделеющих о тебе страдальцев?

И в то же самое время какая-то подлая, доисторическая и совершенно неотъемлемая часть меня кричит, изнывая от похоти: «Да! Да!! Да!!!» А из округлой серой массы со свистом вырываются синапсы и аксоны и, сжимая пах своими плотоядными лапами, вопят: «Соврати меня! Ну соврати же!!!»

– Ты такое поведение называешь хорошим? – спрашиваю я.

– Это просто флирт. Не принимай всерьез.

– Ладно, как бы там ни было, я вовсе не хочу, чтобы ты меня совращала. Даже и в мыслях не было. А вот от сигаретки не откажусь – мои закончились.

– Я бы с радостью тебя угостила, – сокрушается она, – только у самой ничего не осталось.

– Хочешь, я…

– Нет, сиди, – говорит Бет, вскакивая на ноги. – Мне все равно нужно купить.

Пока ее не было, принесли водку. Вот Бет возвращается с пачкой «Мальборо», угощает меня сигаретой, протягивает зажигалку. Я затягиваюсь. Она облокачивается на спинку и, поигрывая бокалом, говорит:

– За тебя.

– За тебя.

Бет так и сияет от радости. Прекрасна как никогда и до абсурда счастлива быть тем, что она есть. Хотя то и дело хлюпает носом.

– Простыла? – спрашиваю я.

Смотрит на меня как на идиота и сухо отвечает:

– Дурак.

Отхлебывает водки.

– Какие на сегодня планы?

Откидывает рукой волосы.

– Наверное, схожу навестить друзей из ювелирной лавки. Тут недалеко, на той стороне. – Указывает за реку.

– Приятели?

Моя собеседница моментально улавливает ревнивые нотки и не одобряет их. Если честно, мне они тоже неприятны.

– Подруги.

Я киваю, успокоившись.

– Лесбиянки, – добавляет Бет. – Ливви. Лесбо-Ливви. Вечно ко мне клеится. Может, отдамся ей на днях. Почти все девчонки рано или поздно пробуют. Ничего удивительного: измельчал мужской пол. Да к тому же надо попробовать рано или поздно, согласись.

– Не думал, что у тебя осталось что-то непознанное.

Бет мило улыбается.

– Ай-ай-ай.

Отводит взгляд.

– Знаешь, мужчины… Стоит познать одного – считай, была со всеми.

– Искренне в это веришь?

Пожимает плечами.

– Некоторые из вас на редкость неизобретательны.

– Ко мне не относится, не волнуйся.

Не обращает внимания.

– Взять хотя бы порнографию, снятую мужчинами для мужчин. Невероятная скукотища, просто возмутительное занудство, и до смерти хочется хоть капельку эротики. А она отсутствует напрочь.

Так мы заводим разговор о преимуществах и недостатках порнографии, и за нашим столиком становится немного теплее. Бет прекрасно знает (временами я с тоской поражаюсь ее осведомленности), что достаточно женщине хотя бы заговорить о сексе, и за ней тотчас начнут гоняться толпы мужчин.

– Ну, вообще-то… хм… порнофильмы никогда не предназначались для эстетического созерцания.

– Ах да, что там может быть особенного… обычные сношения, так?

– Главным образом – да, – соглашаюсь я. – Осевой момент подобного видео – это, несомненно, совокупление.

– Ага, просто вошел-вышел, вошел-вышел, – говорит моя собеседница, закуривая сигарету. – Одно и то же движение повторяется почти в неизменном виде. Просто мужчинам для полного удовольствия достаточно нехитрых механических фрикций. Женщины же без устали выдумывают что-нибудь новое, ищут, экспериментируют. Знают, как завести. – Она хихикает. – Со мной училась девчонка, так вот она могла… – Бет колеблется, впервые вижу ее в стыдливом замешательстве, – ей достаточно было просто обниматься и целоваться, чтобы… ну ты понимаешь…

– То есть…

Она кивает.

– Оно самое…

– Ого!

– ДОСТИЧЬ ОРГАЗМА, – провозглашает Бет на весь зал.

Я вздыхаю.

– Знаешь, мне иногда с тобой неловко.

– Спасибо, стараюсь.

– Итак, – возвращаюсь я к прежней теме, – давай вернемся к любовным играм.

Бет сверкает глазами.

– Как скажешь.

Но флирт и возбуждение не длятся вечно, сменяясь покоем и охлаждением.

Час обеда подходит к концу, когда Бет неожиданно, как бы между делом, сообщает:

– В четверг Майлз снова уезжает во Франкфурт.

– Вот как? Надолго?

Почему-то наша неприступная Бет отводит взгляд.

– Вернется не раньше воскресенья.

– Что, даже в субботу будет работать? Странно.

– Да нет, они всей бандой собираются в Шварцвальд. Поиграть в пейнтбол, – поясняет Бет, хихикая. – Укрепить командный дух и корпоративную мораль, как говорится.

– Майлзу понравится. – Сказал и сам пожалел: так сентиментально прозвучало.

Зато губы моей компаньонки расплываются в счастливой мечтательной улыбке.

– Не сомневаюсь.

– А ты, бедняжечка, будешь скучать дома. Чем планируешь заняться?

– О-о, да как-нибудь справлюсь, – говорит Бет. – Может, схожу Ливви навестить. Конечно, при условии, – она чертит что-то на рассыпанном сахаре, – что ты будешь занят.

– Дорого же стоит твоя решимость быть хорошей.

– Не читай нотаций. Так ты придешь или нет?

– Переночевать?

– Э-э… да.

Я улыбаюсь и отрицательно качаю головой.

– А ты, я смотрю, ничего не поняла. Вот глупая телка. – Бет в явной растерянности. – Забудь, я не тот случай. Мне больше не интересно переспать и смыться с утречка. Мне не нужна девочка на стороне. Я приму тебя только в качестве жены.

– Не пори ерунды, ты меня совсем не знаешь.

– Я знаю тебя гораздо лучше, чем ты сама.

Скоро пришел ее черед отыграться. (Единственная война, победа в которой хоть что-нибудь значит, – война с любимым человеком. И мы оба это понимаем.) А потому Бет начинает захватывающий рассказ о том, как Майлз обрадовался, когда она вернулась домой из Корноулла, также известного под названием Эдинбург.

По такому случаю он специально сбегал к местному булочнику и вернулся домой с крайне довольным лицом и пудингом с ветчиной и почками. Когда Бет зашла на кухню и увидела на столе огромный поджаристый пирог в сине-белой полосатой коробке, ей тут же вспомнилось, как она была девочкой и сидела вечерами на теплой кухне в родительском доме, как была счастлива и невинна, и на глаза навернулись слезы. Ею овладело дикое и почти непреодолимое желание схватить большой, мучнистый, теплый, нежный купол, который так сильно напоминал и самого Майлза, и осыпать своего спутника жизни поцелуями любви и раскаяния. Пусть даже он и промокнет при этом насквозь. (А в голове крутилась старая песня о том, что надо бы стать лучше, да не хочется.)

– Какая прелесть, – сказала Бет, глотая комок в горле. Отвернулась от Майлза и повторила: – Какая прелесть.

Чувствую, она рассказывает мне чересчур много. (Очень похоже на беседу с инспектором Линн Банн.) А может, Бет больше говорит не со мной, а с собой, точно пытается себя в чем-то убедить.

В глазах Бет стояли слезы умиления, и, заметив это, Майлз подошел и по-медвежьи обнял ее своими лапищами.

– Боже мой, – проговорил он. – Если бы я раньше знал, что ты так любишь пудинги с ветчиной и почками, я бы покупал их каждый день. – И поцеловал ее в макушку. – Вижу, ты здорово соскучилась.

– Очень, – ответила она. – Страшно.

– Я тоже. Ну и как поживает наш «старый дымокур»  [38]38
  Шотландцы любовно называют Эдинбург «старым дымокуром».


[Закрыть]?

Бет не знала точно, что он имеет в виду, и потому ответила неопределенно:

– Хм… неплохие магазины.

– И ты, конечно же, увидела в витрине какое-нибудь страшно дорогое платьице, тут же влюбилась в него и решила, что без него не уйдешь…

– Нет. Я купила только этот шарф.

Он внимательно посмотрел на шарф на ее шее и сказал:

– Очень сдержанно. Даже, я бы сказал, аристократично. И все?

– Все.

– Чем же ты тогда занималась все это время?

– Работала. И сидела за кулисами. Ты же знаешь, какая у меня увлекательная работа.

– Может, тебе вязанием заняться – чтобы не скучать в одиночестве.

Бет улыбнулась:

– Ага, я уже и сама подумываю, – и снова уткнулась, ему в плечо. – Может, когда-нибудь научусь.

После обеда Майлз отнес Бет в постель и заботливо подоткнул ей одеяло. Бедняжка так устала. Сделал ей легкий массаж спины и шеи, поцеловал и шепнул на ухо:

– Почему не позвонила?

– И что ты ответила? – спрашиваю я.

– Сказала, «прости, некогда было». – И отводит взгляд.

Я тушу сигарету, смотрю в окно, за которым течет холодная синяя река, и снова перевожу взгляд на Бет.

– Зачем ты вообще мне все это рассказываешь? Что, если я не хочу ничего знать о том, как моя любимая девушка счастлива с моим лучшим другом?

С виноватым, но решительным видом она накручивает на вилку спагетти и отводит взгляд.

Ленч закончился, так и не начавшись: макароны на тарелке сложены в ровные кучки и не тронуты.

Я склоняюсь к Бет, чтобы чмокнуть на прощание в щечку, как вдруг она поворачивается навстречу и крепко, от души целует меня в губы.

– Спасибо за угощение, – говорит она. – Еще увидимся, цыпуля. – И плавно, точно танцуя, с поддельной самоуверенностью удаляется в направлении Лесбо-Ливви и ее ювелирной лавки. Легкий бриз играет ее волосами, а платье беззаботно колышется на бедрах.