Текст книги "Осенний фестиваль (ЛП)"

Автор книги: Кристофер Хаггис

Соавторы: Чарльз Маттиас,Крис О'Кэйн,Фокс Куттер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Юный мышь-морф... Маттиас напряг память – на встречах Попечительского совета Грызунов юноша ни разу не появлялся, но тем не менее... как же его... Сполох. Точно, ученик мага Пости. Неплохой парнишка, хоть и порядочный домосед. Правда, последнее время остался практически без наставника – его учитель больше находится в эльфквеллинском Университете, чем в Цитадели. Что не очень-то хорошо... нужно бы присмотреть. Хотя, кто-то же его сюда привел... Рядом знакомое, пока еще лицо, не морда. Румяные щеки, широкая улыбка, наводящая на мысли о покосах, пашнях, деревенском молоке – Мишель. И еще один пушистый, но уже черно-белый, в полоску – кот-морф, Бреннар.

«Да они же не просто рядом, они вместе! – отметил Чарльз. – Спелись голубчики! Та-ак. Мишель у них похоже за старшего... тот еще оболтус. И что это они так внимательно слушают, аж рты пораскрывали?»

Поведя ушами, Чарльз тоже прислушался...

– ...тут его светлость и говорит: «Ты что же это, уважаемый, мне в хлебе запек? Это ж, таракан!» – Фил оглядел слушателей, огладил длинные кроличьи уши и продолжил: – А Грегор, не минуты не раздумывая, подходит ближе, присматривается и в ответ: «Да что вы ваше сиятельство, какой же это таракан? Это же изюм!» Цоп таракана лапой, да в пасть. И проглотил!..

Ухмыльнувшись, Матиас отвел уши. Так вот как наш доблестный придворный пекарь лорда кормит! И вот как кексы с, хе-хе, изюмом придумывает!

Повернувшись в другую сторону, крыс почти тут же наткнулся на еще одну знакомую, но в данном месте новую морду. Михась. Встретившись взглядом, лис тоже улыбнулся и кивнул. Чарльз даже и не думал, что этот, как он себя назвал: «маньяк-убийца с топором», все-таки откликнется на приглашение. Но он пришел... и это очень, очень хорошо! Значит, есть надежда для всех, даже для самых...

«Можно ли назвать Михася кровожадным? – задался вопросом Чарльз. – Его лапы, вне всякого сомнения, обагрены кровью по локоть. Но сказано было Учителем: «открыты пути мои любому!» Значит... надежда есть. Для всех нас!»

Последними, когда наставник Хуг уже закрывал двери зала, примчались запыхавшиеся... Разумеется, троица писателей. Нахум и Жупар, активно жестикулируя и шепотом что-то объясняя, усадили совершенно смущенного Таллиса на заднюю лавку и там затихли.

Спустя несколько мгновений святой наставник Хуг взошел к аналою и вгляделся в лица. Дети, женщины, морфы... Попавшие под одно из проклятий Насожа, они настолько отличались от привычной паствы, что это не могло не волновать человека... все еще остававшегося человеком. Все еще не ставший жертвой проклятий, он, тем не менее, продолжал рисковать своим обликом и сутью, приезжая сюда, в проклятую Цитадель, на самый северный предел Северного Мидлендса. Приезжал, чтобы проповедовать, чтобы помогать всем, кому он сможет помочь.

Маттиас еще ни разу не встречал столь поразительного самообладания. Ведь задержись наставник Хуг чуть дольше... Четыре, пять дней – безопасный срок. Шесть – опасно, бывали случаи. Семь – и ты точно проклят. Проклят навсегда. Уже к концу дня начнутся изменения. Пока еще совсем мизерные, незаметные... Но нет такой силы на свете, что могла бы их остановить.

Кто-то изменялся быстро. Как сам Чарльз. Кто-то изменялся медленно и постепенно. Как Мишель. Но изменялись все.

Наставник Хуг не собирался рисковать – к вечеру пятого дня он уедет. Маттиас даже и не думал его порицать, но... в глубине души, где-то на самом донышке, ему хотелось, чтобы святой наставник однажды задержался. И остался. Насовсем.

Дождавшись тишины и внимания зала наставник Хуг заговорил:

– Братья и сестры мои. Обращаюсь к вам, к вашим душам: да не будет забыт сей день, день, в который многие сотни лет назад впервые свершилось таинство причащения. Таинство свершенное Учителем и Его учениками! Сегодня мы также как и они преломим хлеб и будем пить из чаши, вспоминая историю жизни и смерти лорда Иешуа. Почему мы будем это делать? Потому что Он сам повелел нам так: «Делайте это в воспоминание обо Мне».

Вы могли бы спросить, более того, я вижу – вы хотите спросить: что значат эти слова? Что хотел сказать нам Учитель?

Здесь всё просто. Воистину было так, что Лорд Иешуа умер за наши грехи, умер чтобы спасти нас, чтобы открыть для нас дороги, сотворенные его наставником. И причащение, вот то действо, то таинство, подобное мистериям древних пророков, что становится точкой на нашем пути, на нашей тропе. Точкой, соединяющей небо и землю, перекрестком открывающим для всех нас мириады новых путей.

Помните, что говорит Ученик Павел? «Всякий раз, как вы едите этот хлеб и пьёте чашу, – вы смерть Учителя возвещаете, пока Он не придет» (1 кор 11:26).

И потому, преломление хлеба – это не просто повод вспомнить о том, что случилось в глубоком прошлом. Когда мы преломляем хлеб и пьем вино, мы присоединяемся к ученикам в горнице на Тайной трапезе. Мы соединяемся и с самим Учителем, молящимся на Гефсиманской тропе и стоящим перед предателем и обвинителем – Иудой и судьей его Пилатом. Мы становимся едины с Ним, висящим на бронзовых гвоздях и восстающим из гробницы.

Евхаристия таким образом – суть нить, соединяющая прошлое и настоящее. Событие двухтысячелетней давности становится трапезой, которую мы разделяем здесь и сейчас!

Негромкий голос Наставника Хуга заполнил залу, эхом отдаваясь в душе каждого слушателя. Его проникновенные слова падали драгоценными камнями, моща дорогу в каждую душу, к каждому из его паствы:

– Ибо сказано было самим Учителем: «Истинно, истинно, говорю я вам, если только ты не ешь плоть Сына человека и не пьешь Его кровь, ты не имеешь жизни в себе; но кто ест мою плоть и пьет мою кровь, имеет жизнь вечную, и я подниму его в последний день, поскольку плоть моя – пища воистину, и кровь моя – питие воистину. Ибо едящий мою плоть и пьющий мою кровь пребывает во мне, и я в нем».

Помните его слова, помните и не забывайте: «Делайте это в память обо мне»...

Делайте это в память обо мне.

Эти шесть слов напомнили Чарльзу, почему он встал утром, почему он прожил его дни, почему он прожил его жизнь, и почему он зарекся когда-либо пользоваться силой. Именно сейчас весь пройденный им путь обрел звенящий, пронизанный ясностью смысл.

А потом миг единения и проницания ушел и, почувствовав лапу леди Кимберли в своей, Чарльз взглянул на подругу.

Леди слушала проповедь, приоткрыв рот и широко распахнув изумленные глаза. Она внимала каждому слову, забыв обо всем и обо всех. Маттиас ни сколько не удивился ее реакции – слова пастыря Путей могли очень удивить неподготовленного слушателя. Он помнил, как рассказал о таинстве причастия кому-то, кто никогда не слышал о Путях Эли и получил в ответ изумление и даже страх: «Вы едите тело своего Бога?!»

Что можно было ответить на такой вопрос? Дарованные Богом, сыном человека Право и Честь, жертва, принесенная Им, жертва избавительная и открывающая, избавляющая нас от грехов и открывающая нам Его Пути... Иешуа умер и оставил нам в завет таинство причащения – Право и Честь испить крови Его и вкусить тела Его. То, что выглядят они, как простой хлеб и вино, ничего не значило, поскольку было лишь внешним обликом. А уж чему научился Чарльз, живя в Цитадели – так это пониманию, что внешность не имеет значения...

Тем временем проповедь заканчивалась рассказом о Тайной Трапезе, от которой и повело свою историю таинство причастия.

В душе Маттиаса вновь возникли образы происходивших столетия назад событий. Вот Учитель и его ученики собрались у стола в придорожной корчме. Лорд Иешуа в центре, ученики вокруг. Лишь предатель и будущий обвинитель Иуда немного в стороне и в то же время напротив – как будто уже противопоставляя себя Учителю. Решение принято, путь предательства уже избран и вот-вот будут произнесены решающие слова...

Вот Иешуа благословляет хлеб и вино, вот он ломает хлеб на равные части и дает каждому ученику отпить вина из чаши...

Он знает – это последняя их общая трапеза, последний вечер, когда они все еще вместе. Но Он знает и что кто-то из них уже решил предать его, и наверняка даже знает – кто...

Чарльз сморгнул навернувшиеся на глаза слезы, мысленным взором все еще видя давным-давно ушедшие в небытие события.

Но проповедь закончилась, и служки понесли вдоль рядов бронзовую чашу с гостиями и серебряную с вином, а святой наставник прошел с ними вдоль рядов, собственными руками беря части Тела Учителя, окуная их в Кровь Его и вкладывая в руки и лапы вставших на пути Эли.

Леди Кимберли осторожно приняла свою часть обеими лапами и, осмотрев, подняла встревоженный взгляд на Маттиаса. Чарльз ободрил ее улыбкой и бережным поглаживанием ее лапы. Потом он снова взглянул на алтарь, возведенный в высокой части залы. На резное изображение дуба... Того самого дуба! Приглядевшись, Маттиас как будто вьяви увидел сочащиеся смолой незаживающие язвы, оставленные бронзовыми костылями и засохшие потеки крови Учителя...

– Сказано было: «И когда они ели, Иешуа взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое.  И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов и во открытие путей и дорог», – наставник Хуг уже вновь стоял за аналоем и держал свою часть тела Учителя на виду всего зала. – Так отведаем же и мы с вами, братья и сестры, и да будут ваши дороги легки и да укажет вам верный путь молитва.

Чарльз поднес свою часть к губам и поразился исходившему от нее запаху. Он чувствовал исходивший от гостии аромат пресного хлеба и смочившего ее вина, но в тоже время он ясно почувствовал очень и очень знакомый любому бойцу запах человеческой плоти и крови... Плоти Учителя!

Вкус же, легшей на язык гостии он не смог бы описать даже самому себе. Менявшийся каждый миг, он казался то горьким, как первородный грех, то восхитительным, как благословление Мадонны... И каждый проглоченный кусок напоминал о хлебе, том самом, что был возделан, сжат, испечен и разломлен – чтобы накормить пять тысяч пятью хлебами.

И в то же время в каждом глотке чувствовался привкус вина. Маттиас обожал вино, иногда даже злоупотребляя им, но в этом случае все было совсем по-другому. Совершенно! Каждая капля этого вина согревала и заставляла кровь быстрее бежать по жилам, каждая рождала в его душе образы – кровь, текущая из ран Иешуа, собираемая в чашу... лорд Иешуа висящий на дереве и копье солдата, вонзающееся в его бок... поток крови, растворяющийся в потоке воды, с листьев дуба, с плачущих небес, потоки, омывающие мертвое тело, очищающие его...

Напоследок Чарльз вспомнил, так ясно, будто это произошло не далее чем вчера – крещение и первое причастие кровью и плотью Его, очищающее самую душу, наполняющее ее неиссякающей живительной благодатью, дарующее жизнь вечную...

Маттиас медленно обведя взглядом зал, увидел очень, очень внимательный взгляд наставника Хуга, устремленный на него одного. Святой наставник очень медленно и многозначительно кивнул, а Чарльз повернулся к леди Кимберли. Глубоко вздохнув, леди ухватилась за его лапу, как утопающий за ветку.

Что-то изменилось в зале. Не было ни вспышек света, ни внезапного звука, ни дрожащей земли, но что-то все же произошло. И Чарльз знал, что – таинство причастия, величайшее таинство к которому он готовился, о котором думал весь день, свершилось!

При мысли об этом, всем существом Чарльза овладела легкая печаль – об ушедшей благодати и единении, и надежда – ибо прошедшее таинство открыло потаенные до того пути. Пути и дороги в будущее...

Перевод – Рэдгерра.

Литературная правка – Дремлющий.

[1] 2 фута – примерно 60 см.

[2] Аналой – высокий наклонный столик, подставка для Книги Дорог.

[3] Альба – литургическое облачение священнослужителя церкви Эли, в данном случае – белый балахон до пят.

[4] Стола – деталь облачения священнослужителя, широкая (~10 см) шелковая лента.

Я проснулся утром рано...
Чарльз Маттиас

Год 705 AC, третья декада сентября

В то утро Маттиас выбрался из-под одеяла еще до рассвета.

– А-а-ох!

Насилу продрав глаза, крыс-морф пошлепал босыми лапами по теплым каменным плитам, сгорбился, усевшись на краю кровати... на минуточку, вот буквально только...

– Тьфу, зараза!

Поймав падающий ночной колпак, крыс заставил себя подняться.

Все дело было в том, что сегодня крыс желал выглядеть особенно безупречно. Ведь сегодня вечером они с леди Кимберли пойдут на торжественный ужин. По личному приглашению самого герцога!

Нет, подобное приглашение не было чем-то особенным. Почетным, несомненно полезным, но... большинство его друзей, так или иначе, уже получали таковое. Коперник там бывал, Михась тоже, Шаннинг даже несколько раз, а Фил так и вообще, в герцогской столовой чуть ли не поселился.

Потянувшись и хорошенько зевнув, Маттиас открыл дверцу шкафа. Нужно выбрать что-нибудь чистое, но простенькое, чтобы одеть поверх мокрой шерсти, после купания. И полотенце...

Уставившись в полупустое нутро древнего, как сама Цитадель, и скрипучего, как главные ворота, шкафа, крыс пытался вспомнить – а когда же он в последний раз разговаривал с лордом Хассаном? Не то, чтобы Томас избегал общения, спрятавшись в личных апартаментах. Наоборот – герцог часто появлялся среди простых жителей Цитадели, одним своим видом напоминая всем, что даже он подвластен общей беде. Просто... просто... как-то не о чем им было говорить. К тому же, будучи известным меценатом и покровителем гильдии Писателей, лорд на самом деле прискорбно мало интересовался литературой.

Нет, он читал ежемесячно представляемые магистрами гильдии произведения придворных писателей, но как-то так... без интереса. По обязанности. А самый долгий разговор у них был... дайте светлые боги памяти... да собственно, когда Чарльз просил подъемные для гильдии, почти пять лет назад. Тогда, писателям остро требовалось собственное помещение и хотя бы немного денег. До того, многочисленные просьбы придворных писателей приводили только к бесконечным спорам и ругани в совете. Чарльз же, ненавидя всю эту подковерную возню, обратился напрямую к герцогу – и добился!

В очередной раз потянувшись, Чарльз нацепил на себя что-то не очень чистое, но более-менее целое, так, лишь бы срам прикрыть. Потом сунул теплую шерстяную накидку-пончо в корзину, поверх нее простую полотняную камизу, большое полотенце, пару надежно закупоренных глиняных пузырьков и захлопнул скрипучую дверку.

Проведя в Цитадели шесть лет, Маттиас так и не привык к идее теплой ванны. Всю свою жизнь, он купался в холодных реках с достаточно сильным течением. Самый безопасный вариант – в стоячей воде очень быстро заводилась всяческая водная нечисть, начиная от банальнейших пиявок-кровососов, заканчивая куда как более опасными и неприятными червями-волосянками.

Вот только, чтобы вымыться в привычной холодной воде, Чарльзу пришлось бы выйти за пределы внешних стен, к ближайшей реке. Где-нибудь еще, крыс так бы и сделал, но не в Цитадели. Не там, где в ближайшем овражке запросто может прятаться ватага лутинов. Так что, придется мыться в Банях.

Ах, Метаморские Бани! Целый комплекс моечных, больших и малых бассейнов, постирочных, сушилок... Обогреваемый теплом, идущим из самого магического сердца Цитадели, бесперебойно снабжаемый водой из текущей в глубочайших галереях настоящей подземной реки, он давал возможность мыться и стираться, а зимой и сушить одежду практически всему населению Цитадели. В том числе и Маттиасу.

Но идти туда днем, расталкивая локтями толпу, публично раздеваться, подвергая себя тщательно скрываемым насмешкам и косым взглядам... ну, можно, да только не очень-то хочется. А ведь еще нужно время – высушить мех. Даже в овеваемой горячим воздухом сушилке, это займет не менее получаса. Вот и поднялся Чарльз еще до рассвета, и плелся сейчас по бесконечным и тихим пока еще коридорам с корзинкой в лапе. В ближайшие час или два они заполнятся кипучей праздничной деятельностью, потом жители и гости Цитадели постепенно переместятся на улицу. Третий день Фестиваля... Самый пик праздника. И Чарльз мог бы поклясться – лучшего праздника, за последние годы... да, что там годы, за всю его жизнь!

Распахнув дверь, Чарльз тут же оказался окутан клубами пара, а поведя носом, почуял застоявшийся запах благовоний, скрашенный едким, всепроникающим запахом жидкого мыла. Теплые шершавые каменные плиты коридора, сменились тоже теплыми, но уже гладкими и мокрыми мраморными плитками купальни. А мокрые и гладкие плитки – вещь весьма и весьма небезопасная. Чарльз и сам бывало, скользил по этим плиткам, и видел, как скользили и падали другие. А еще слышал рассказы о метаморцах, поскользнувшихся и ударившихся головой о края ванн, бассейнов и купальных чаш.

Осмотревшись и уверившись, что в зале он один, Маттиас довольно вздохнув,  отправился выбирать подходящую ванну. Он любил купаться в одиночестве, пусть даже приходилось вставать до рассвета или ложиться заполночь... Но оно того стоило. Что может быть лучше, чем возлежать в круглой чаше из светящегося бело-розового мрамора, в тишине и покое, подставлять лапы струям текущей воды, лениво рассматривать поднимающиеся от горячей воды клубы пара и лишь иногда менять место – перемещаясь от прохладного к горячему краю или наоборот...

Поставив корзину на край каменной скамьи, возле одной из купальных чаш, крыс аккуратно сложил чистую одежду и бросил на пол грязноватые тряпки. Ощутив кончиками пальцев мех на теле, Чарльз вспомнил себя шестилетней давности и в очередной раз изумился извивам судьбы. Мог ли он, шесть лет назад, поверить... да даже предположить, что остаток жизни ему придется прожить в зверином облике? В шкуре крысы?

Пять лет назад, придя в Цитадель, он ожидал чего угодно, только не этого. Он готовился стать ребенком, малышом, едва начинающим ходить. Готов был даже стать женщиной, хотя и боялся этой перспективы больше всего. Хотя... все же, не совсем. Больше всего, он тогда боялся обрести облик хищника. Ему не нравилось даже думать о такой возможности! Это казалось абсолютно непредставимым!

Уже поднявши ногу над бортиком чаши, Маттиас застыл соляным столбом. Казалось? Или кажется? Сейчас ему отвратительна даже сама мысль, что тогда он мог стать хищником. Да, сейчас. А тогда? Да нет, не может быть... или может?.. Перед мысленным взглядом крыса, как наяву встали строки так и не отправленного письма:

«...в некоторые минуты мне кажется, я готов к изменению, готов принять новый облик, каким бы он ни был – ребенок, женщина, зверь... но проходит миг, и я вновь сомневаюсь. Став зверем, смогу ли я обуздать известные тебе беды моей натуры? Не знаю. Но сколь же притягательна возможность обрести облик тигра, рыси или даже льва...»

С тяжелым вздохом отбросив неприятные воспоминания, Чарльз все-таки опустил ногу в теплую воду. Казалось, ее охватило ласковое и нежное объятье. Сев на теплый камень бортика, крыс поводил ногами в медленно струящейся воде. Мех расплылся, поднялся, колеблемый плавными волнами. Вдохнув поднимающийся от поверхности воды пар, Маттиас стряхнул с обвисших усов капельки воды и осторожно опустился в воду весь.

Некоторое время он просто плавал – раскинув лапы в стороны, погрузив морду в воду, оставив над поверхностью только кончик носа. Тяжелый, влажный воздух и горячая вода, соединившись с оставшейся в теле усталостью, навалились вдруг неподъемной тяжестью, затуманили мысли, желания... и Чарльз безвольно повис в воде, чувствуя как волны, едва ощутимо лижут его тело, шевелят мех, плавно поднимают и опускают лапы...

Зыбкие видения, на грани сна и яви, явились к нему. Леди Кимберли вновь осторожно брала обеими лапами смоченную в Его крови часть Его тела... они вместе склоняли головы перед святым наставником Хугом, а над ними явлен был лик Сына божьего, прекрасный и печальный, в глазах его легким пеплом застыла усталость пройденного пути и в то же время светилась надежда – ожидание новых дорог. Он протягивал руки, благословляя, и улыбка Его изливала спокойствие в их души. Потом они беседовали, и хотя Чарльз не помнил ни единого Его слова, но неизбывная уверенность и ожидание светлого будущего, звучавшие в каждом звуке Его речи...

Чарльз уже просыпался, но все еще дремал, когда дверь купальни хлопнула. Чуть приподняв голову, крыс оттолкнулся лапой от стенки, переплывая подальше от бортика чаши и вглядевшись, узнал Мишеля. Маттиас видел паренька вчера, на мессе, и уже там отметил проявившиеся, наконец, в его облике перемены, порожденные изменением. Лицо юноши определенно стало шире, уши сместились вверх и определенно поменяли форму. А уже сейчас, когда Мишель глянул на масляный светильник, в его глазах Чарльзу привидилось что-то странное – они как будто потемнели... Точно, потемнели.

Едва-едва приподняв морду над водой, крыс наблюдал, как юноша, нервно оглядываясь, подошел к соседней чаше, быстро разделся и прыгнул в воду. Что ж... кажется, его изменение скоро завершится. Тело почти полностью покрыто плотным мехом, пятка передвинулась, формируя пальцеходящую стопу. И кстати! Изогнувшиеся губы показывали крупные передние зубы! На мессе их еще не было видно... Похоже, паренька пора приглашать на очередное заседание Комитета, и вручать его первую палку для грызения. Отрадно, отрадно.

Теперь, когда юноша скрылся с глаз, Маттиас задумался – почему это он так торопился нырнуть? Мишель явно не заметил крыса, но тем не менее... Смущается? Прячет от посторонних глаз новообретенную «конечность» – хвост? Большой и смотрится роскошно. Как долго юноша собирается его скрывать? С ним даже непеределанные штаны не очень-то оденешь...

– Доброго утра Мишель! – подал голос Маттиас.

Ответом ему стало сдавленное бульканье и кашель:

– Кхе! Кха!.. Кто здесь?!

Приподнявшись над краем чаши, Чарльз приветственно помахал лапой.

– Маттиас? Я... тебя не заметил.

– Вижу.

– Надеюсь, я тебе не помешаю, – сказал юноша, приподнимаясь над краем своей чаши и осматривая залу купальни. По-видимому, разыскивая – кого еще он не заметил. Конечно, кто-нибудь мог торчать в дальнем конце залы, за клубами пара, но, по крайней мере поблизости больше никого не было.

– О, ничуть. Я тут просто покачиваюсь на волнах. Как настроение? –  сев на бортик, Маттиас дотянулся до стоявших на скамейке глиняных пузырьков. Раскупорив один, он вытряхнул на ладонь немного желтого порошка и начал втирать в шерсть.

Мишель вздохнул и скрылся в воде:

– А... Да все прекрасно! Зубы ноют, хвост мешается, ноги вот еще... А в остальном... прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо.

– Ты тоже слышал эту песенку? – хмыкнул крыс. – Знаешь, кто автор? Фокс Куттер. Видел бы ты Странника, беднягу аж перекосило. Кстати, а что это ты тут делаешь, такую рань?

– Да вот... Моюсь.

– Судя по тому, как быстро ты прыгнул в воду, здесь что-то не так.

Мишель промолчал, только отплыл подальше, а Чарльз тем временем продолжал втирать остро пахнущий порошок в шерсть. Заполучив пять лет назад меховую шубу, вместо человеческой кожи, Маттиас больше не мог использовать обычное мыло. Пришлось использовать вот это едкое, но, в общем-то, неплохое средство. Крыс слышал, что шесть лет назад его придумали очень быстро – богатые и влиятельные приближенные лорда Хассана тоже любили чистоту. Не все, разумеется. Но многие.

Маттиас глянул, как Мишель плавает по своей чаше, стараясь держать ноги и хвост поглубже.

– Ты боишься изменения? – спросил крыс вполголоса. Было какое-то свойство у этого зала, что делало все звуки приглушенными, даже говорить здесь хотелось негромко.

Помолчав немного, но так и не получив ответа, Чарльз добавил:

– Мишель, знаешь, я тебе не враг.

– Я... знаю, – буркнул юноша, подплыв к ближнему краю своей чаши и прислоняясь спиной к гладким плиткам. – Но я... я... не знаю. И мне стыдно. И одежду надо новую, старая совсем по швам уже, а у меня денег совсем мало...

– Деньги – наша общая беда, – отозвался Маттиас. – Но вот ни за что не поверю, что такой молодой, сильный и ловкий парень не может найти работы в Цитадели.

– А... я и нашел. Меня взяли на кухни, помощником повара. Но это... скучно и совсем маленькая оплата... хотя и сытно.

– Если не ошибаюсь, – тщательно закупорив крышку, Чарльз отложил пузырек и погрузился в воду, смывая едкий порошок. – Так вот, если я не ошибаюсь, то у всех, кто работает в Цитадели, есть возможность получить оплату очень прочной, пусть и немного грубоватой тканью и нитками. А уж правильно сметать на скорую руку рубаху и штаны сможет любая хвостатая особа женского пола. Объяснять дальше?

– Да я и сам... могу! То есть... я и не знал... спасибо!

– Отлично. Одна из твоих проблем решена.

Тщательно прошурудив мех – чтобы хорошенько смыть порошок, Маттиас тоже прислонился спиной к краю чаши:

– Теперь пойдем дальше. Ты боишься. И пытаешься прятать. Постой, не говори! – быстро добавил крыс, увидев, как юноша возмущенно набрал в грудь воздуха. – Подожди. Еще совсем недавно, перед встречей грызунов, я видел тебя. Все было нормально, ну, почти. Правда, твое изменение было очень медленным, но равномерным. Ты сам не выглядел довольным, но не более того. Что же изменилось?

Мишель вздохнул:

– Я... знаешь, вроде как уже привык... Вы все тут ходите, с шерстью, с когтями... А мое изменение, оно это... ну, медленное было! Потом вроде как и совсем остановилось... Я и подумал, что может так и останусь. Ну, ты видел, таким... А сейчас вдруг все так быстро стало! Хвост вот, за ночь всего... и уши... и шерсть! Даже у еды вкус совсем не тот! Мясо и видеть не могу! А в зеркальце... я такой... ну, не я это вовсе! Еще сегодня ночью... я это... проснулся и вижу – кровать погрызена! И это... в зубах щепки! Вот, представляешь?!

Чарльз очень серьезно кивнул:

– Да, все это очень, очень неприятно. Но обрати внимание – практически все здесь, так или иначе, прошли через то же самое. И подумай о следующем – некоторым было еще хуже. Представляешь? Нет, конечно же. Но я тебе сейчас объясню. Вот твой самый лучший «друг», тот самый, который в штанах. На месте, а? А ведь ты мог бы его лишиться! Совсем, представь! Ты вполне мог бы стать женщиной! По своему, тоже неплохо, но все же с «другом» как-то привычнее, не находишь?

 Мишель озадачено почесал затылок:

– Да... А?..

– Вот-вот! – воскликнул Чарльз, перебивая юношу. – А есть варианты и еще хуже. Хотел бы ты стать деревом? Один такой стоит во внутреннем дворе, знаешь?

– Ох-х... Правда что ли?!

– Правда-правда! Но ты к нему один лучше не ходи, он грызунов не любит. Если уж так любопытно, попроси Дэна, он тебе покажет. Или вот, кстати, а знаешь, какой у него «друг»? У Дэна? Такой, как штопор... –  Маттиас лапами показал какой, – а на самом конце крючок.

Голова Мишеля показалась над бортиком чаши... а глаза круглые-круглые, как у изумленного котенка:

– Да не... не может этого... того, быть!

– Может-может! А если он найдет себе такую же, как он сам, кузнечи... кузни... в общем, жену себе под стать, то она прямо во время брачной ночи оторвет ему голову, а тело потом сожрет...

Вдохновенная речь придворного писателя прервалась утробными звуками из соседней чаши. Некоторое время его единственный слушатель отчаянно сражался с бунтующими внутренностями. Наконец он смог обратить внимание на собеседника:

– Это... врешь ведь!

– Что значит – вру?! Я – джентелькрыс! Я никогда не вру! Бывает, что я немного приукрашиваю... и кое что умалчиваю. Но лгать? Никогда! – возмутился Чарльз.

Юноша вздохнул и покаянно засопел.

– Ладно уж... юный бестолочь, – ухмыльнулся Чарльз. – Пойми главное, что я хочу тебе сказать. Все у тебя нормально. Я сам прошел через изменение, и все твои друзья прошли. Все мы привыкли, и ты привыкнешь тоже.

Мишель почесал затылок, по-видимому, мысленно признавая правоту крыса, потом развернулся лицом к собеседнику и спросил:

– А... когда у тебя... то есть, когда ты, ну... изменился?

– Пять лет назад, – очень тихо сказал, почти прошептал Маттиас, осознавая, как много времени прошло. – Пять лет. И знаешь, все это время я постепенно привыкал к своей новой шкуре. Мне все больше и больше нравилось быть самим собой. Крысой-морфом... Но хватит обо мне. Ты уже понял, во что превращаешься?

– Вот! – Мишель заулыбался, показывая длинные резцы.

– Я тоже, – улыбнулся в ответ Чарльз. – Что ж... В таком случае, как основатель и бессменный председатель Попечительского Совета Грызунов Цитадели Метамор, приглашаю тебя на ближайшее заседание. Оно пройдет как обычно, в третью субботу месяца, в малом зале Молчаливого Мула. Придешь?

– Ага!

– Вот и прекрасно. А теперь, если ты не против, я займусь делом, – сказал крыс, протягивая лапу за вторым глиняным пузырьком. – И еще, будешь на кухне, присмотри в дровах палку поаккуратнее и попробуй ее погрызть. Ты грызун, и твои зубы должны работать. Постоянно. Ты же не хочешь в одно прекрасное утро проснуться на полу, в куче стружек, а?

– Ага, – кивнул юноша. – Эта... палка для грызения, да? Я и забыл совсем, спасибо!

Мишель сполз в воду, погрузившись в нее, как чуть ранее погружался Чарльз – выставив наружу только нос, пошлепал ладонями по воде, направив себя к горячей стороне, и то ли задремал, то ли задумался...

А Маттиас, вытряхнув из бутылька на ладонь немного густой, пахнущей яблоками жидкости, торопливо размазал ее по телу. Жидкость тут же вспенилась, равномерно покрыв мокрую шерсть. Он и не заметил, как Мишель вернулся к ближнему краю чаши и опять выглянул через край:

– Чарльз, я... ты же ну... сейчас уйдешь, да?

– Безусловно, – улыбнулся крыс, оглянувшись. – Здесь хорошо, но для зимовки это помещение не приспособлено. Сыровато тут.

– А... ну ладно, – кивнул юноша. – Тогда я подожду тут пока. Уйдешь, тогда я и это... помоюсь.

– Не хочешь показывать себя, пока не закончилось изменение?

– Ну... – протянул Мишель. – Я еще и сам того... не привык. И другим пока показываться, правда, не хочу. Не смотри, ладно!

Чарльз кивнул и, отвернувшись, продолжил втирать пену в мокрый мех.

– Спасибо, – выдохнул юноша, погружаясь в воду.

Маттиас не стал смотреть, как тот уплывает к горячему краю чаши, взамен убедившись, что его тело равномерно покрыто слоем пены. Даже хвост, до самого кончика. Вот и отлично...

В воде пена моментально смылась – вместе с грязью, выпавшими волосками и, что греха таить, заблудшими блохами. Но теперь все было просто прекрасно – грязь облаком поплыла к центру чаши, утягиваемая равномерным движением воды в сток.

Эх, хорошо!

Выбравшись из чаши, Маттиас тут же задрожал и, поскорее схватив полотенце, начал быстро вытираться. Не то чтобы в купальне было очень холодно... скорее просто свежо. Ближе к зиме здесь станет теплее – где-то в глубине, в пылающем магическом сердце что-то почувствует наступление холодов, и Метамор в очередной раз метаморфирует. Стены, совсем незаметно, но как-то очень ощутимо станут плотнее – исчезнут невидимые глазу трещинки и щели, пропадут сквозняки и тянущий по всем коридорам ветерок. Заклубятся белым дымом чудовищной толщины – в три обхвата! – дымовые трубы громадных печей, отапливающих целые здания. Каменный пол, летом едва-едва теплый, станет явно горячее, внешние двери обзаведутся высоким порогом и тамбуром. Даже стекла в окнах каким-то чудесным образом станут двойными.