Текст книги "Всё наоборот (СИ)"

Автор книги: Кристина Шоль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Ладно, если к психотерапевту ходить опасно по той простой причине, что меня отправят в лечебницу, то можно наведаться к гадалке или какому-нибудь экстрасенсу, хотя большая часть этих людей – шарлатаны, да и вообще, я не верю, что у кого-то есть подобные способности, а всяческие передачи на данную тематику не внушают мне никакого доверия. Нужно придумать что-то более действенное, к чему я мог бы подойти со всей серьёзностью и ответственностью. Кстати, раньше я этими качествами не отличался. Собственно, вблизи Билла они тоже не особенно проявляются, я вообще очень расслабленно чувствую себя в его обществе. Вот даже сейчас мне было сложно переключиться на некоторые моменты, а с ним никаких стесняющих границ.

Чую, что скатываюсь на скользкую дорожку и стараюсь вытурить Каулитца из своей головы поскорее, но в памяти, как назло, всплывают немногочисленные картинки сегодняшнего дня. Кажется, он мне улыбнулся тысячу раз, но «снимков» этой улыбки в памяти так мало (или они попросту перемешались), что я уже не различаю. Ясно только одно – мне снова нестерпимо хочется его увидеть. Зачем вспомнил?

А ведь когда-то я бросал ему ничем не обоснованные презрительные взгляды. Он меня не устраивал как человек. Да, я знал о нём совсем немного, но его увлечения и свободный образ жизни, который, тем не менее, не опускает Билла, раздражали и являлись причинами негативных эмоций. Видимо, это я – сплошная негативная эмоция, которая не умеет думать головой.

Ну вот, теперь мне мерещится, что всё на свете сводится к одному-единственному человеку, и перемена моей жизни – это игра воображения, которое достало огромное количество моих недостатков.

Считается, что чем старше человек, тем меньше у него шансов измениться, а после тридцати об этой способности людей вообще забывают. Но как меняются те, у кого которых ещё есть шанс сделать себя лучше? И с чего я об этом думаю? Я не доставлял никому сильных неудобств, жил, не принося вреда окружающим меня людям, и никто не требовал от меня кардинально поменяться или сломать стержень какой-то пакостной черты в характере. Так что я снова не о том.

Буква «н» поддалась моему напору и начала оттираться, что нехило меня приободрило, а то я уж подумал, нам что-то радикальное с окнами придётся делать. Хотя интересно, как бы отреагировали родители на такой подарок. Пытаюсь вспомнить, какие у нас были отношения раньше, но эта сторона моей жизни огорожена какой-то стенкой, и ничего толкового я понять не могу, кроме того, что меня по утрам будила мама, ибо функцию будильника я признавать отказывался. Чаще всего мы завтракали всем семейством, но отец иногда уходил на работу раньше, а ещё периодически ездил в командировки.

С девушками у меня проблем никогда не было, и я не упускал возможности привести подружку домой, когда родители отсутствовали или же пользовался радушием Арнольфа, который второй год жил отдельно от родителей и постоянно где-то пропадал, в итоге квартира часто пустовала.

А что сейчас? У меня больший багаж воспоминаний по ставшему зыбким прошлому – или это следует называть фантазией? – чем по реальному времени, в котором я не могу определить свою нишу.

Звонит мобильник, и от неожиданности я чуть не роняю тряпку вниз.

– Кому приспичило?! – на экране фамилия Феллер. А, она же должна меня пригласить на День рождения, да, я помню. – Привет, Анита.

– Привет, Том. Я не знаю, говорил ли тебе Билл… У меня послезавтра День рождения, и я тебя приглашаю. Можешь кого-нибудь взять с собой, если хочешь, – голос у Аниты очень доброжелательный, и мне даже становится не по себе от того, что я на неё вроде бы не очень хорошо реагирую.

– Да, мне Билл говорил. Я приду обязательно, спасибо.

– Тогда до встречи.

– Пока.

Разговор короткий, но он, как ни странно, немного поднимает мне настроение. Я, наверное, идиот, раз цепляюсь к людям без причины. Но ведь Анита, если не ошибаюсь, обыкновенно тоже не больно радушно меня воспринимает. Наверное, пора выходить из детских недовольств друг другом и общаться нормально, всё-таки друзья общие. Билл правильно сказал, мы контактируем с одними и теми же людьми, а друг с другом сойтись не можем, вечно появляются новые кочки.

Решаю с сегодняшнего дня сдерживать всё своё негодование, посвящённое Аните, и первым делом переименовываю контакт в телефоне с фамилии на имя. А теперь за работу, буквы не ждут.

«Н» стёрта окончательно, что не может не радовать и не внушать силы для новых побед. Конечно, покоренные вершины очень незначительны, но всё начинается с малого.

А с чего всё началось? Где точка отсчёта, которая изменила моё сознание и породила ложные представления о моей жизни? Мне начинает казаться, что они действительно ложные, а жил я так всегда. Последнее «воспоминание» – то, как я засыпаю на кухне. Но ведь странно, что я помню людей, помню их привычки и нравы… Меня неожиданно озаряет, и я застываю, прекращая натирать стекло. Ну, конечно! Нужно спровоцировать кого-то знакомого из компании Кая на какую-то определённую реакцию. Кай ненавидит молоко. Мелочь, но, чёрт возьми, он его, и правда, ненавидит!

Внизу раздаётся женский переливчатый смех, и я опускаю голову. Под мои окном стоят три девушки и тихо переговариваются, то и дело поглядывая вверх, то есть на меня.

– Никогда не видели парней, моющих окна? – кричу я им. – А сходите куда-нибудь в прачечную или в супермаркет под конец рабочего дня, вы увидите, как мужчины полы моют!

Девушки мгновенно проваливают, благоразумно решив не связываться. Если им хочется поглазеть на какие-то диковинные для них вещи, пускай посетят террариум, может, их укусит какой-нибудь чудесный питон, которого они примут за ядовитую змею. Вот посмеются.

Перекидываю уже довольно длинные косички с плеча за спину. Волосы намокли от дождя, и это не внушает мне ярого желания продолжать заниматься отмыванием чужих трудов. Как изобретательно и как в тему. Какому умнику могло прийти в голову написать такое на окне двенадцатого этажа?

Весь энтузиазм куда-то испаряется, потому что до меня необыкновенно чётко доходит, что никакой умник так сделать не мог. Если кому-то заняться нечем и хочется нагадить, раскрашивают первые этажи. На крайний случай – вторые. Ну, третьи, если там обитает ненавистный человек. А лезть к двенадцатому – чушь собачья. В сотый раз за сегодняшний день застываю, поражённый. У нас была пожарная лестница. Высовываюсь, убеждаясь, что балкона здесь нет, и несусь к себе в комнату. Надпись на стекле никуда не делась, но и жирнее, вопреки некоторым предположениям, не стала. Балкон действительно есть, однако никакой пожарной лестницы от него не отходит, и я попадаю в очередной искусно оформленный тупик моего сознания. Этого просто не может быть. Со всей силой бью кулаком по дверному карнизу и тут же сгибаюсь пополам от боли, прижимая к себе ушибленную руку.

– Это было умно, Трюмпер.

Смогу ли я прояснить хоть что-то, если позвоню родителям и переговорю с ними? Жаль, это будет очень подозрительно, и вряд ли им понравятся вопросы типа «А почему я общаюсь с Биллом Каулитцем?» или «Вы знаете, что я гей?», или «Что вчера было? Я просто не помню» – и всё в этом духе.

Один день напрочь вылетел, а ведь повернулось же всё за какой-то период. Или это произошло в одночасье, резко выбив из памяти важные моменты пятнадцатого числа? Нет, это какой-то бред, я же решил, что всегда так жил. У меня помутнение рассудка, не иначе.

Плетусь обратно в гостиную и снова принимаюсь за порядком доставшую надпись. Я уже не понимаю значения этого слова, точно сказал «наоборот» двести пятьдесят раз. Вы пробовали говорить это слово столько раз? Не советую, если честно, опасно для жизни.

Мне нужен кто-то посторонний, кто сможет прояснить ситуацию. На ум приходят различные сценарии того, почему мне надо что-то разъяснять. Например, можно шарахнуться обо что-нибудь и притвориться, будто у меня потеря памяти, и я нуждаюсь в срочном восстановлении оной. Мне расскажут подробности моей жизни, а я, может быть, обнаружу для себя что-нибудь знакомое. Сомнительная затея. А как ещё вернуть знания о самом себе?

Не могу понять – то ли я туго соображаю сегодня, то ли очень даже активно. Окно снова остаётся брошенным, и на этот раз я хватаю ноутбук и принимаюсь копаться по папкам. Всё подозрительно знакомое, мне даже чудится, что я помню, как сохранял те или иные файлы.

Наконец, натыкаюсь на папку с фотографиями, их достаточно много. Открываю первую и рассматриваю очень внимательно. На ней я один, сижу в кафе с большим стаканом какого-то коктейля в руке. На заднем плане ничего необычного – люди, сидящие за столиком, одевающиеся. По-моему, это зима или просто холодное время года, так как одна женщина надевает пальто. Официантов не видно, скорее всего, самообслуживание. Листаю дальше. Меня на фото нет, три каких-то незнакомых парня, один из них обнимает сидящую рядом шатенку. Уже хочу листнуть дальше, но вовремя замечаю тонкую руку с кольцами на пальцах и выкрашенными черным лаком ногтями, лежащую на столе. И это не обман зрения – это на самом деле рука Билла. Сворачиваю окно и смотрю, какого числа сохранена фотография. 19 декабря 2007 года. Поразительно.

Я листал снимки наверняка с нечитабельным выражением лица. Моему удивлению не было предела, но оно уже перерастало в тотальное непонимание. Все мои доводы в одночасье стали глупыми, и я вновь принялся отторгать то, что видел перед собой. Хоть убейте, этого не было и точка! Дело даже не в том, что я не помню ни секунды этих дней, дело в том, что у меня совершенно другая жизнь, я не знаю этих людей, хотя меня не отпускает чувство «где-то видел». Не вспоминаются имена, и из всех я могу выделить только Билла, Диди, Аниту и ещё нескольких человек, имена которых всплыли в памяти каким-то компьютерным эффектом: крашеная блондинка – Вильма, которая в нашей школе сейчас точно не учится, коротко стриженный брюнет – Изберт, по фамилиям – Эберль, Йессель. Всё, остальные остаются за кадром.

Уже не вглядываюсь в фотографии, пытаясь внимательнее рассмотреть обстановку, понять, где это снято и какое было событие, если оно всё-таки было. На одном фото мы с Биллом сидим странно близко, в руках бокалы, чему-то смеёмся, глядя друг на друга. Внутри всё сводит от этой картинки, и мне невольно хочется придушить того человека, кто посмел нас так сфотографировать, потому что чувства снова путаются и я попадаю в водоворот понятий, который скоро станет любимым времяпровождением. Фотография датируется 2008 годом. Мы с ним, похоже, закадычные друзья, учитывая, что практически в каждой компании, фото которой есть в этой папке, присутствует Билл.

Быстро просмотрев самые последние фотографии и убедившись, что нет там никакого компромата на то прошлое, что я помню, иду обратно в гостиную оттирать надпись. Дождь закончился, и после него на улице стало заметно холоднее, в комнате соответственно тоже. Додумался окно открытым оставить. Людей на улице прибавилось, и меня уже начинает раздражать тот факт, что добрая половина из них с удовольствием поглазеет на мои труды. Причём так будет и в моей комнате, точнее на моём балконе. Все окна выходят на одну сторону, поэтому спрятаться от людей не представляется возможным.

Может, загадочная сила, образовавшая тут дурацкую надпись, смилостивилась, а может, дождь значительно помог моему делу, но стереть остатки букв удалось без затруднений. В комнате процесс пошёл легче, что не могло не обрадовать. Всё-таки учёбу забрасывать тоже не стоит, выпускной класс и всё такое, поэтому хотя бы основные уроки надо сделать. Правда, это вызывает сильные сомнения: меня ведёт не в ту сторону, и я собираюсь позвонить Биллу. В холодильнике ничего существенного для ужина, а торчать в каком-нибудь кафе одному нет никакого желания. Попрошу его составить мне компанию.

Всего несколько часов прошло, а я уже на полном серьёзе хочу его увидеть. В меня вселился бес, и я понятия не имею, как от него избавиться, как вытурить из головы и жизни всё лишнее. Да даже если бы был способ, тогда моё существование опустеет, и я останусь в общественном вакууме, окружённый мебелью.

На толпящийся внизу народ не обращаю никакого внимания, предпочитая думать, что там никого нет. Стерев чёрные буквы, вытираю стекло и убираюсь в дом, испытывая нереальное облегчение. Если завтра появится что-то ещё в этом духе, я разнесу всё к чёртовой матери. Занятие, конечно, недостойное, но я искренне буду надеяться, что мне это поможет на эмоциональном уровне.

Сваливаю все принадлежности для уборки обратно в ванную и со вздохом звоню Биллу. Не отвечает он долго, я уже подумываю о том, чтобы прекратить трезвонить, но он всё-таки берёт трубку.

– Да, Том.

– Я отвлёк?

Молчит пару секунд, и я успеваю услышать шебуршание бумаг.

– Мы просто с Анитой занимаемся, я на беззвучный поставил.

– Ясно, извини, что оторвал. Хотел тебя в кафе позвать, а то я поужинать намереваюсь.

– Всё нормально. Давай в другой раз.

– Хорошо. Приятных занятий.

До меня слабо доходит, по какой причине я затесался в эту компанию. Во мне, оказывается, имеется интерес к биологии, но желания что-то учить дополнительно даже сейчас не возникает. Но мне определённо нравятся все те вещи, что рассказывает Билл, в его исполнении это как-то очень привлекательно звучит. И с чего я это всё взял?

Плетусь на кухню и наливаю себе сока. Есть только яблочный, а я бы не отказался от чего-нибудь более вкусного. Видимо, придётся тащиться ужинать в одиночку.

Меня накрывают неприятные ощущения. Дело в том, что в том мире, который я так хорошо помню, идти в кафе одному мне бы точно не пришлось. Я мог позвонить кому угодно, сейчас же в моих контактах три человека, которых я знаю, и ещё четыре, имена коих мне ни о чём не говорят, поэтому звонить им не рискую. Вот потеха будет, когда столкнусь с каким-нибудь приятелем, которого «узнаю» далеко не с первого раза. Ладно, это будет не сейчас.

***

Спрыгиваю с последней ступени и, издав победный клич, собираюсь скрыться за поворотом, но вместо этого впечатываюсь в разъярённую Карен.

– Хах. Здорово. Какими судьбами тут? – интересуюсь небрежно.

– У вас дверь заклинило?

– Поче..? А, да! Замок сломался, а в школу-то надо. Ну, я побежал.

<…>

– Я тебе ещё неделю назад всё честно сказал. Мне с тобой некомфортно, и я не хочу продолжать отношения.

– Пожалеешь ведь, Том, – каким-то шипением выдаёт она.

<…>

– Том… Ты привык, что у тебя всё легко, – она говорит вкрадчиво, тепло, поэтому интонация её составляет с обликом ярчайший контраст. Воды бы сейчас. – Друзья, девушки. А ты и половину этого не умеешь ценить.

– Ты очень заблуждаешься.

Карен мотает головой и притягивает меня к себе за ворот рубашки.

– …тогда посмотрим.

– Чёрт!

Со стоном падаю обратно на подушки. Меня отчего-то мутит, в голове стоит чей-то голос. Я глубоко дышу, пытаясь прийти в себя, но это мало помогает. Надо срочно умыться.

Бугу в ванную и, не потрудившись снять с себя боксёры, встаю под холодные струи, ничуть не жалея разгорячённую после сна кожу. Раскрываю рот в немом крике и в итоге давлюсь попавшей в рот водой.

– Вашу мать… – откашливаюсь и отплёвываюсь, стуча по груди.

Пребываю в ненормальном состоянии, резко накрывает слабость, и я чуть ли не сползаю по стенке. Голова кружится так, будто я весь день вливал в себя высокоалкогольные напитки, а теперь просто помираю.

– Какая дрянь.

Стоит мне закрыть глаза, как в сознании возникают разные картинки. Ощущение, будто сон перетёк в реальность, и мне с этим уже ничего не сделать. Мне снился «последний» день, реплики уже стёрлись, но свои действия могу восстановить покадрово. Вот только абсолютно не хочется этого делать.

Лишь сейчас замечаю, что сижу в углу душевой кабинки, и вода попадает на ноги, а надо на лицо, чтобы я очнулся. Поднимаюсь и увеличиваю напор. Постепенно туман перед глазами, в котором рисовались картинки, рассасывается, голова уже не кружится, зато знатно болит. Я не хочу, чтобы завтрашнее утро стало таким же, тогда у меня будет такое расстройство психики, что самостоятельно с ним точно справиться не сумею.

Запоздало замечаю, что оставил дверь в ванную открытой, и через щель не пробивается никакой свет, в комнате темно. Мокрый, возвращаюсь обратно. Просто прекрасно. Оху*тельно прекрасно!

– Так со мной не шутили, – нервно посмеиваясь, говорю я в тишину.

Сотовый извещает, что ещё только полтретьего ночи. Значок зарядки мигает, перечёркнутый, и я ставлю его заряжаться, пока он не отключился окончательно. Утром точно забуду.

Мне не нравится идея такого пробуждения посреди ночи. После холодного душа не чувствую никакой сонливости, сердце загоняется, будто я явился с соревнований по бегу. Даже не знаю, как можно в таком состоянии снова заснуть. Почему мне это приснилось? В мыслях мелькает надежда, что я проснулся в «своей» жизни или просто проснулся. Если это был обыкновенный сон, я готов пообещать кому угодно и практически что угодно, лишь бы это больше никогда не повторялось, мне хватило.

Как уже проверено на практике, есть быстрый и действенный способ узнать, в какой реальности я нахожусь, – пролистать контакты. Ещё можно зайти в спальню к родителям. После этой мысли надежда резко тухнет и уже хочет свалить отсюда, будучи обиженной. Они бы точно сбежались ещё на мои крики в душе. Значит, в квартире их нет. Мне всё-таки хочется верить, что это какое-то недоразумение, что они просто крепко спят… Я не хочу в персональный кошмар, который прямо противоположен моим представлениям и знаниям о собственной жизни. За что мне эта лихорадка?!

Переодеваюсь в сухое бельё и иду на кухню. Может, попробовать заснуть за столом? Идея вызывает приступ смеха, но он звучит так жалко в пустой квартире, что мне самому становится тошно. Глаза уже привыкли к темноте, поэтому решаю не включать свет. Если я сейчас волью в себя чашку кофе, то остаток ночи мне точно придётся провести в бодрствовании, поэтому останавливаюсь на чае, хотя не являюсь поклонником этого напитка.

Меня душит надежда на то, что всё прекратится. Мне так безумно хочется всё прекратить. Подхожу к окну и прижимаюсь лбом к стеклу, тут же шарахаясь назад.

– Только не это.

Показалось, что там надпись. Быть не может. Чайник тихо-тихо гудит, и этот аккомпанемент даже как-то успокаивает. Я снова подхожу к окну, одёргиваю занавеску и с великим облегчением выдыхаю. Вот уж точно спокойствия мне теперь не видать с таким отношением. Никакой надписи на стекле нет, игра воображения, оптический обман, что-то, но не надпись. Меня, наверное, кто-то целенаправленно сводит с ума; жаль, я не могу понять, чего этим можно добиться.

– Успокойся. Успокойся, – внушаю я себе, чётко проговаривая каждый слог.

Накатывает какое-то бессилие, с которым я не в состоянии бороться. Чайник выключается, и я спешу налить себе горячего чая. Вряд ли это как-то приободрит меня, но на войне все средства хороши. А у меня самая настоящая война. Против реальности. Такого точно никто и никогда не расскажет, не объяснит, как бороться. Компьютерная игра, мне необходим код, который всё повернёт обратно. Это действительно жизнь, или я всё-таки сплю? Пожалуйста, пусть всё окажется сном, затянувшимся, изводящим, истязающим нервы, но сном. Ещё чуть-чуть, и я буду на всё согласен.

Чай слишком горячий, и я мгновенно обжигаюсь. Горло горит, а встать с места, чтобы взять воды, элементарно не могу. Ладно, плевать. Потихоньку вливаю в себя горячий напиток, уже предвкушая, как чудесно будет болеть нёбо. Если честно, подобные неудобства интересуют в последнюю очередь. Наверное, было бы проще, если бы я сумел переключиться на что-то отвлечённое, но это в принципе невозможно, потому что каждое моё действие будет говорить о том, что я проживаю не свою жизнь. А если..? Нет. Нет, квартира-то моя, имя моё. Да и в такой бред я ни за что не поверю. Хотя то, что случилось со мной, ничуть не лучше выдуманного обмена телами. Займи моё место, называется. Я занял своё, только это уже из другого раздела. Кто меня повернул в противоположную сторону?

Я выпил две чашки чая и только после этого отправился досыпать, надеясь, что мне не придётся вскакивать в пять часов утра по всяким там нуждам. Больше никаких кошмаров не снилось, но выспаться мне всё равно не дали. Виной был даже не будильник, а звонок в дверь, который верещал противной трелью. И почему мы терпим этот отстой? Как будто нельзя поставить нормальный звонок, чтобы не морщиться каждый раз, когда кто-то приходит, а то прямо неудобно становится, человеку-то я рад должен быть.

Запоздало думаю о том, что не посмотрел в глазок, а надо бы, учитывая, что некоторых людей я попросту не способен узнать. На пороге передо мной стоит худощавый высокий парень, шатен с растрёпанными волосами. Я тихо прыскаю, оглядывая его голову, но парню не до смеха.

– Я разбудил?

Это Диди – неожиданно приходит ко мне осознание, и я невольно расплываюсь в улыбке. Всё-таки так приятно узнавать своих знакомых. Что странно, я совершенно не помню его в своём навязчивом прошлом, поэтому заведомо негативных впечатлений о нём у меня нет и можно сложить об этом человеке здоровое мнение.

– Честно говоря, да, – оглядываю себя. Даже не оделся. – Ты заходи.

Пошире распахиваю дверь, и Диди понуро проходит в квартиру. Видимо, у него что-то случилось, и такой несуразный внешний вид обусловлен именно проблемами.

– Я так и не придумал, к кому зайти, кто встаёт раньше, – извиняющимся голосом лопочет он, а мне становится его жаль.

Давно не видел таких убитых людей, он какой-то пришибленный, точно на него навалились все беды, существующие на белом свете.

– Всё нормально. Мы же друзья, – произношу полувопросительно.

Диди утвердительно кивает и, ничуть не меняя настроя, проходит в гостиную, в которую я после вчерашней помывки окон не заходил и не знаю, появилась ли там очередная дрянь, или всё на самом деле было чьей-то глупой, абсолютно не удавшейся шуткой.

– Я сейчас.

Удаляюсь к себе в спальню и кое-как набрасываю на развороченную от плохих сновидений постель покрывало. Раскрыв шторы, не нахожу на стекле никаких признаков дурацких надписей, и мне даже становится легче. Да, ничего в моём настоящем не изменилось, но подозрительные моменты типа этого «наоборот» явно оказывали на меня отрицательное воздействие, давили.

Натягиваю на себя домашние штаны и футболку, позабыв, что сегодня нужно идти в гимназию.

– Ты завтракал? Может, сварганить чего-нибудь на скорую руку?

– Нет, спасибо. Если хочешь, завтракай, меня не стеснит.

Диди сидит, уперев локоть в подлокотник дивана и вперив взгляд в точку на декоративной вазе. Слежу за тем, как его взгляд устало переползает на картины, но ждать дальше, пока он соберётся с силами и насмотрится на произведения искусства, я уже не могу.

– Что у тебя случилось? – тяжело плюхаюсь рядом, подтягивая одну ногу к себе. – Давно я тебя таким не видел.

Он опускает голову ещё ниже, напоминая мне побитую собаку, которая разочаровалась во всем, что её окружает, и потеряла всякую веру и надежду. Как-то это совсем слишком и удручает безумно.

– Франци беременна.

– Чего? – поражённо замираю, пытаясь вникнуть в смысл сказанного.

В этот момент я более всего чувствую, что Диди мне – действительно очень хороший друг, и сейчас я за него искренне переживаю. По спине ползёт холодок, и меня передёргивает. Понятия не имею, кто такая Франци. Может, я с ней не знаком, а может, не помню, что более вероятно, но это не иначе, как его девушка.

– Я не знаю, что делать.

Диди горько усмехается и закидывает голову на спинку. Я нерешительно кладу руку на его плечо и несильно сжимаю. Мне очень хочется как-то его поддержать, но на ум не приходит ни одной дельной фразы, которая могла бы приободрить. Кажется, в Диди степень ответственности либо высока, либо вообще зашкаливает.

– Подожди, но вы же…

– Да предохранялись мы.

– Может, порвался когда-нибудь?

Диди резко поднимает голову и откидывает мешающиеся волосы. Причёска у него делается ещё более навороченной.

– Это она тебе сообщила с утра пораньше?

– Она мне позвонила вчера вечером и попросила прийти. Родителей дома не было, я даже не думал, что она мне такое заявит. Мы всю ночь с ней проговорили.

Я не представляю, что должны делать люди в таких случаях.

– Сколько ей лет?

– Восемнадцать.

– Уже хорошо.

Диди смотрит на меня с недовольством и отворачивается обратно. И без того щуплая фигура кажется ещё более худой, он весь как-то сжимается, точно хочет вообще исчезнуть из пространства, раствориться в воздухе.

– Я, знаешь ли, детей не планировал и жениться пока не собирался, – с укором говорит он.

Это всё понятно. Конечно, у него сейчас первостепенной целью является образование, затем устройство себя, а не раннее начало семейной жизни. Да и кому такое может понравиться?

– Что сама Франци делать собирается?

Диди обхватывает голову руками и резко потирает лицо. Он пока молчит, а я уже продумываю варианты от аборта, который не по душе Диди, до желания оставить ребёнка, которое Диди тоже не привлекает.

– Аборт она делать боится. Обещала сегодня или завтра поговорить с матерью, но сдаётся мне, это произойдёт много позже.

– Какое позже? А потом ей в клинике скажут, что аборт делать поздно. В больницу она ходила вообще? – Диди отрицательно мотает головой. – А о чём Франци думает?

– Я не знаю, Том. Вот ты представь, что тебе… – он замолкает, а я закусываю губу.

Ну да, мне такого явно не скажут с моей жизненной позицией. Вот только Диди не знает одного момента, за счёт которого я вполне могу представить подобную ситуацию. Правда, решение от этого не приходит на ум.

– Если вы сейчас поженитесь, то не сделаете лучше ни себе, ни этому ребёнку, который неизвестно в какой обстановке будет расти. А если вы разведётесь?

– Я её люблю, – не очень убедительно тянет Диди.

– Я вот на тебя смотрю, и мне кажется, что ты либо врёшь, либо просто пытаешься в это верить. По-моему, такое чувство – это не та вещь, которую стоит себе навязывать. Разберитесь, что вас останавливает жениться, а что – избавиться от ребёнка.

Звучит отвратительно, меня снова передёргивает. Я бы не хотел говорить ничего подобного, но ведь это действительно здравая позиция. Жизненных примеров до хрена и больше, хотя я думаю, что во всеобщеизвестной среде вращаются большей частью те, у кого исход был далеко не счастливым. Вообще-то я не интересовался статистикой, но случайно услышанные факты посвятили меня в вопрос именно с негативной точки зрения.

– Я не хочу никакого ребёнка, мне не до этого. Я люблю её, но не хочу ребенка, – с остервенением говорит Диди. – Не-хо-чу.

– В чём проблема? – я повышаю голос и встаю с дивана. – Скажи ей об этом. Или тебя прельщает перспектива изображать счастливого папашу, когда она тебе родит, а в душе костерить всех и вся?

Диди обречённо качает головой. Мне остаётся только давить на его слабоволие, заставляя сказать Франци всё, как есть, не мучая себя и не обманывая её.

– Она не сделает аборт, – едва слышно произносит Диди. – Мы всю ночь говорили.

– Да понял я, что вы всю ночь говорили, – присаживаюсь на подлокотник кресла, оказываясь напротив друга. – Но ведь ей не хочется детей?

– Она боится.

– Чего боится – аборта или рожать?

– Всего! – заводится Диди. – Мы оба зависим от родителей, мы ещё учимся, и у нас как бы далеко идущие планы. Но Франци детей любит и в будущем мечтает завести двух деток. И она думает, что аборт может не очень хорошо отразиться на этом. Ты понимаешь?

Я понимаю. Но у меня нет желания видеть Диди, убитым столь изощрённым способом. Он ведь привяжет себя к этой девушке, а она, устав однажды от ссор и нервов, уйдёт от него, прихватив ребёнка. Спрашивается, с какой целью они мучились вместе?

С другой стороны, я рассматриваю только печальные варианты развития событий. Меня просто не отпускает чувство, что Диди её не любит, что им вместе удобно и они просто пара. Единственное – я не знаю, как к нему относится сама Франци.

Звонит телефон, прерывая череду моих размышлений.

– Не говори ему, – просит парень.

Он поднимается и уходит на кухню.

– Привет, Билл. – стараюсь изобразить какую-никакую бодрость в голосе и радушие.

Собственные проблемы отошли на второй план, я полностью погрузился в историю Диди, и в какой-то степени это даже хорошо.

– Привет. Ты сегодня не зайдёшь? Совсем немного свернуть, – чувствую его улыбку, и сам не могу не улыбнуться.

Мне медленно, но верно начинает нравиться это общество, в котором я себя теряю, но обретаю это общение, полноценно заполняющее меня эмоциями и вытесняющее все загадочные вопросы и задачи, которые для меня оказались не решаемыми.

– Билл… – я не хочу ему врать, нисколечко не хочу. – Я сегодня не иду в школу, у меня… Мне надо на дачу за город съездить, там у мамы кое-какие вещи, нужно привезти к её приезду.

Выдыхаю, зажмурившись. Что-то мои способности выкручиваться сильно пострадали в страшной схватке со временем и градусами существования.

– Жаль, – разочарованно отвечает Билл на мой бестолковый лепет. – Если хочешь, я могу с тобой поехать, – вновь приободрившись, предлагает Билл.

А во мне вдруг возникает нестерпимое желание действительно поехать на дачу, взяв с собой Билла. Я разрываюсь между сторонами моей жизни, меня так всё тянет. Чувствую себя канатом в соревновании на перетягивание.

– Да не нужно, я и один как-нибудь. Учись, – с улыбкой даю я ему напутствие. – Это сейчас важно.

– Ты прав, конечно, но знай, что прогулять, если что, я не против.

– Возьму на вооружение, – обещаю я. – Ну, до встречи.

– Удачно съездить. Позвони мне вечером.

Я ему солгал. Причём так неискусно, что было глупо верить этому бреду.

Диди возвращается с бутылкой минералки и присаживается на своё место. Во взгляде у него обозначилась какая-то жёсткость.

– Предлагаешь сказать ей, как есть?

– Если хочешь, ври, что с десяти лет мечтал в выпускном классе кого-нибудь обрюхатить и жениться.

– Да иди ты! – возмущается Диди и жадно припадает к бутылке. Оприходовал он уже половину, мне остаётся только удивиться тому, насколько нервы сродни засухе.

– Ну, я же правду сказал.

Устраиваюсь рядом и включаю телевизор. Мы ни о чём не говорим и молча пялимся в экран. Идёт утренняя передача, которую любит – или любила – смотреть мама. Отца это бесило, а она отвечала, что по утрам больше смотреть нечего, а эта передача вполне себе хорошее развлечение.

– Она сегодня в гимназию пошла.

– А надо в больницу, – мрачно говорю я. – Чем дольше будете тянуть, тем хуже.

Диди отставляет опустошённую бутылку и подходит к журнальному столику, принимаясь перебирать сложенные в аккуратную стопочку газеты и журналы.