Текст книги "О нём (ЛП)"

Автор книги: Кристина Лорен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– Я веду себя как мудак, – когда слово бесконтрольно срывается с языка, я морщусь, будто выругался в храме.

Себастьян качает головой и проглатывает еду.

– Что? Нет.

– Просто я не…

– …знаком с Церковью, – заканчивает он вместо меня. – Как и большинство людей.

– Большинство людей как раз наоборот, – возражаю я. – Мы ведь живем в Прово.

Он внимательно смотрит на меня.

– Таннер, я знаю, что мир одним Прово не ограничен. И все мы это понимаем. Кроме того – говорю сейчас без претензий – не мормоны наверняка рассказывают друг другу о Церкви далеко не лучшее. Я ведь прав?

– Пожалуй, да, – я опускаю голову и вонзаю вилку в почти нетронутый ланч. Себастьян заставляет меня нервничать – в лучшем из смыслов: когда от волнения кружится голова. А в момент, когда я поднимаю голову и смотрю на его лицо, мою грудь сдавливает изнутри, и становится почти больно. Внимание Себастьяна сосредоточено на еде, так что у меня есть несколько секунд поглазеть на него самым бесстыдным образом.

В заполненной мыслями голове до меня пытается докричаться слабый голосок: он мормон. Это обречено на провал. Отступай. Отступай!

Я смотрю на линии его челюсти и шеи и на слегка виднеющиеся в расстегнутом воротнике ключицы.

У меня слюнки текут.

– Еще раз спасибо за ланч, – говорит Себастьян, и я резко поднимаю взгляд, а по блеску в его глазах понимаю, что попался.

– Ты правда никогда не убегал из кампуса? – совершенно без перехода спрашиваю я.

Жуя, он мотает головой.

– Часть меня хочет, чтобы ты плохо себя повел, хотя бы чуть-чуть.

Черт.

Что я сейчас ляпнул?

Себастьян смеется, кашляет из-за проглоченного большого куска курицы и пьет воду из бутылки, стоящей на столе.

– Один раз я все-таки убегал.

Кивком я даю ему понять, чтобы он продолжал, а сам затыкаю себе рот едой в надежде, что это успокоит беснующиеся внутренности и ошалевший мозг.

– В прошлом году у меня была запись к ортодонту, а когда вернулся, шла середина занятия. После которых по плану было собрание, а потом обед, и… – Себастьян качает головой и снова заливается этим чертовым румянцем, – …я понял, что искать меня никто не будет. И что у меня есть три часа, в которые можно заняться чем угодно.

Я проглатываю крупную креветку, и это больно. Хочу, чтобы он рассказал, как отправился домой и гуглил фотки целующихся парней.

– Я пошел – один! – в кино и съел целую пачку лакричных конфет, – Себастьян наклоняется ко мне и дразняще на меня смотрит. – А еще пил Кока-колу.

Мой мозг завис. И не может выбрать, какую эмоцию запустить: умиление или замешательство. Господи боже, вот, значит, как себя ведет Себастьян-плохиш?

Глядя на меня, Себастьян качает головой, и внезапно до меня доходит, кто из нас двоих на самом деле наивный. А когда он откидывается назад и смеется, я осознаю, что попался. И не осталось ничего от меня прежнего.

Я не могу его понять. Он неуловим.

Я не знаю, о чем он думает и подшучивает ли надо мной, или же он на самом деле настолько правильный, но у меня еще никогда не возникало такой жгучей потребности податься вперед и, прижавшись губами к шее, умолять об ответном желании.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В полном оцепенении я еду домой, практически не в состоянии вспомнить, что было после ланча. Уроки прошли как в тумане. Потом допоздна помогал Отем с домашним заданием по матану, но не уверен, что был сильно полезен – как и в том, правильными ли будут ответы.

Я снова и снова прокручиваю в голове разговор с Себастьяном и каждый раз задаюсь вопросом: действительно ли он был рад меня видеть или мне просто хотелось так думать? Мы с ним флиртовали… кажется. А при мысли о том, как хороший мальчик Себастьян сбежал с занятий ради чего-то, для него недопустимого, в моем мозгу происходит серьезная авария.

Еще я пытаюсь заранее справиться с тем, что на следующей неделе Себастьяна на занятиях не будет. Учиться мне всегда нравилось, но его присутствие на Семинаре делало этот семестр более сносным.

В голову приходит мысль, и я тут же хватаюсь за телефон.

«А ты сможешь переписываться со мной во время поездки?»

Я почти сразу сожалею, что отправил такое сообщение, но терять мне, в общем-то, уже нечего. К счастью, мои метания почти сразу сводятся на нет, когда экран светится от пришедшего ответа:

«Я буду работать со своим редактором и еще не в курсе графика, но да, постараюсь».

Выйдя из машины и захлопнув дверь, я иду к дому. Все еще глядя на экран телефона и улыбаясь, захожу на кухню. Уже переодетая в яркую пижаму с радугой, мама стоит у раковины и моет посуду.

– Привет, милый.

– Привет, – убрав телефон, отвечаю я. Снимаю куртку, но, поскольку все еще витаю в своих мыслях, роняю ее дважды, прежде чем повесить. – Ты что-то рано.

– Скажем так, мне сегодня нужен бокал вина, –  отвечает мама, затем закрывает посудомоечную машину и машет рукой в сторону холодильника. – Я оставила тебе поесть.

Поцеловав ее в щеку и поблагодарив, я иду к холодильнику. Особого голода я не чувствую – одних воспоминаний о ланче с Себастьяном достаточно, чтобы в желудке стартовали американские горки – но если не поем, то закроюсь у себя и, одержимо перечитывая нашу переписку, устрою совсем другой аттракцион. Что, кстати, произойдет в любом случае – давайте не строить иллюзий.

На обернутой в пищевую пленку тарелке красуется записка «ТЫ МОЯ ГОРДОСТЬ И РАДОСТЬ». С улыбкой снимаю ее, но уверен, что мой взгляд сейчас слишком безумный.

Мама наблюдает за мной, сидя у противоположной стороны кухонного островка.

– Ты выглядишь немного… на взводе. Все в порядке?

– Ага, вполне, – она не сводит с меня глаз, пока я нагреваю еду и наливаю попить. – Что у тебя случилось на работе?

Мама встает, обходит стойку и наклоняется, готовая ответить. У меня в кармане вибрирует телефон. Как и всегда в такое позднее время, это смс от Отем.

Но еще и от Себастьяна.

«Спасибо за ланч, кстати».

«У меня был не лучший день, но ты все изменил».

«Спокойной ночи, Таннер».

Вагончики моих внутренних американских горок добрались до самой высокой точки и рванули вниз.

– Таннер? – сняв с запястья резинку, мама собирает волосы в хвост.

Я отрываю взгляд от экрана.

– Что?

Медленно кивая, она наливает себе бокал вина и зовет меня за собой.

– Давай поговорим.

Черт. Я спросил, как прошел ее день, а потом перестал слушать. Оставляю телефон на кухонной стойке и иду в гостиную.

Подобрав под себя ноги, мама устраивается в огромном мягком кресле и смотрит, как я сажусь.

– Ты знаешь, я люблю тебя.

Я внутренне морщусь.

– Знаю, мам.

– И я так горжусь, когда вижу, каким мужчиной ты становишься, что меня почти разрывает от радости.

Я киваю. Мне повезло, это факт. Но бывают моменты, когда такое обожание ощущается… чрезмерным.

Мама наклоняется вперед и смягчает голос.

– Я просто беспокоюсь о тебе, дорогой.

– Прости, что не слушал, когда ты рассказывала о работе.

– Дело не в этом.

Это я прекрасно понимаю.

– Мам, Себастьян всего лишь мормон, а не социопат.

Мама саркастически приподнимает бровь, явно готовая язвительно пошутить, но сдерживается. И я безумно рад, что она не стала этого делать. Мою грудь обжигает от готовности его защищать.

– Но отношения между вами по-прежнему платонические или…

Я напрягаюсь всем телом. У нас в семье спокойно обсуждают любые темы, но мне сложно забыть выражение их лиц в тот день за ужином и пришедшее в тот момент осознание, что у них существует весьма четкое представление, с каким парнем я должен быть: с кем-то вроде нас.

– Что, если чувства у меня к нему более чем платонические?

Кажется, мое признание маме слышать больно, но все же она медленно кивает.

– Не удивлена.

– Мы виделись с ним во время ланча.

Я замечаю, как мама подавляет свою реакцию, словно проглатывет полный рот густого сиропа от кашля.

– Ты ведь не против, да? – спрашиваю я.

– Что ты ушел за территорию школы? – она откидывается на спинку и изучающе всматривается в меня. – Не особенно. Но я знаю, что все сбегают, поэтому в этом случае готова снизить планку. Насчет твоей сексуальности? Полностью за. Никогда не беспокойся о моем и папином отношении к этому, хорошо?

Я отлично понимаю, что реальность большинства квиров не такая. Мне просто бесконечно повезло.

– Хорошо, – хриплым от эмоций голосом отвечаю я.

– Но не буду ли я против твоих отношений с мормонами – парнями или девушками? – мама качает головой. – Да, Таннер, буду против. Хочу оставаться честной с тобой. Возможно, это мое слепое пятно, и многого я недопонимаю, но ситуация меня сильно беспокоит.

Моя благодарность тут же увядает.

– Чем это отличается от слов других родителей, когда те запрещают встречаться с парнями?

– Это совершенно другое. Помимо сотни других причин, ходить в церковь – это выбор. А быть бисексуальным – нет. Ты просто такой. И мне важно защитить тебя от токсичного влияния церкви.

В ответ я смеюсь.

– А родители Себастьяна защищают его от попадания в ад.

– Так не бывает, Танн. Церковь СПД никому адскими муками не грозит.

Я начинаю выходить из себя.

– А откуда мне знать, о чем вообще говорит Церковь СПД? – повысив голос, интересуюсь я. – Ты нас как-то не спешишь просветить насчет того, во что они на самом деле верят и как у них все устроено. Все, что я от тебя слышал о мормонах, – это про их ненависть к геям, ненависть к женщинам, ненависть, ненависть, ненависть…

– Таннер…

– Но я не чувствую, чтобы мормоны кого-то ненавидели. Эта ненависть исходит от тебя.

Ее глаза округляются, и, отвернувшись, мама делает глубокий вдох.

О черт. Я зашел слишком далеко.

Будь мама пожестче, она бы сейчас встала и отвесила мне подзатыльник. По тому, как напряжены ее плечи, я понимаю, что она изо всех сил сейчас себя успокаивает.

Но мама не жестокая, она нежная и терпеливая, и никогда не ведется на мои провокации.

– Таннер, милый. Мои отношения с Церковью гораздо сложнее, чем ты можешь себе представить. И если тебе хочется их обсудить, я готова. Но сейчас я волнуюсь за тебя. Ты всегда действовал под влиянием чувств, а голову включал уже позже, но я хочу попросить тебя подумать вот о чем, – снова поджав под себя ногу, мама говорит: – вы с Себастьяном совершенно разные, и ваша ситуация не похожа на то, через что прошли мы с твоим папой или тетя Эмили, но при этом она не так уж сильно и отличается. Полагаю, его родители не знают, что он гей?

– Даже я не знаю, гей он или нет.

– Тогда давай чисто гипотетически предположим, что ваши с ним чувства взаимны. Тебе ведь известно, да, что Церковь допускает чувства к человеку одного с тобой пола, но только не действия?

– Да.

– Готов ли ты быть с Себастьяном, не имея возможности прикоснуться? – вопрос риторический, поэтому мама продолжает: – А если нет, готов ли оставаться его секретом? Встречаться так, чтобы его родители не знали? Что, если отношения внутри их семьи такие же близкие, как и у нас? Как ты себя почувствуешь, если они отлучат его от Церкви из-за отношений с тобой? – на этот раз мама ждет моего ответа, но я совершенно не представляю, что сказать. Это все равно что бежать впереди паровоза. – Что ты почувствуешь, если ему придется разорвать отношения с общиной или если вы оба искренне полюбите друг друга, но в конце концов он выберет Церковь, а не тебя?

Я пытаюсь отшутиться:

– Мы всего лишь переписываемся, и то редко. Я еще не готов делать предложение руки и сердца.

Мама видит меня насквозь, поэтому терпеливо и грустно мне улыбается.

– Я понимаю. Но мне еще не доводилось видеть, чтобы ты так сильно был кем-то поглощен, а из-за всех этих волнительных первых шагов друг к другу трудно задумываться о последствиях. Так что моя работа – подумать об этом за тебя.

Я тяжело сглатываю. Одна часть моего мозга логично утверждает, что в маминых словах есть смысл, но другая настаивает, что наша с Себастьяном ситуация не совсем такая. И что я справлюсь.

***

Хотя у мамы были исключительно добрые намерения, все равно мои мысли о Себастьяне стали похожи на взбесившийся поезд: без машиниста и с полыхающим огнем мотором.

Но уже поднявшись к себе, я смог достаточно успокоиться и понять, что она поделилась куда большим, чем мне поначалу казалось. Я знаю, насколько опустошенной чувствовала себя тетя Эмили, когда, набравшись смелости, рассказала о себе родителям, а те ответили, что в их доме ей больше не рады. И знаю, как после этого она несколько месяцев она жила на улице, а затем переехала в приют, но даже там ее не приняли. Тогда она попыталась покончить с собой.

Для мамы это стало последней каплей. Она бросила учебу в Университете Юты и взяла Эмили с собой в Сан-Франциско. Там мама поступила в UCSF [Калифорнийский Университет в Сан-Франциско – прим. перев.] и стала работать в ночные смены в 7-Eleven, чтобы обеспечивать обеих. Учиться в магистратуре мама уехала в Стэнфорд, а Эмили получила степень в Беркли.

Их родители – мои бабушка с дедушкой, живущие сейчас где-то в Спокане – вычеркнули из своей жизни обеих дочерей и никогда не пытались их найти.

Мама пытается делать вид, что ей уже не больно, но разве такое возможно? Я не представляю себе жизнь без родных, пусть даже время от времени они сводят меня с ума. Выгонят ли Себастьяна его родители? Откажут ли они от него?

Господи, все становится еще более напряженно, чем я ожидал. Думал, это будет кратковременное увлечение. Любопытство. Но сейчас я уже по уши. И понимаю, что мама не ошибается, считая мое стремление быть с Себастьяном ужасной идеей.

Может, даже хорошо, что он едет в Нью-Йорк.

***

В выходные я отправляюсь навестить Эмили и Шивани, и – так странно – даже не чувствую желания написать Себастьяну. Уверен, мама обо всем рассказала тете Эмили, потому что та пару раз пытается завести со мной разговор про «личную жизнь», но я увиливаю. Если уж мама напряжена из-за сложившейся ситуации, то Эмили практически вибрирует.

Мы идем на какой-то странный арт-хаусный фильм о женщине, выращивающей коз, и где-то на середине я клюю носом. Тетя и Шивани отказываются налить мне за ужином вина, а я интересуюсь, в чем тогда выгода иметь в родне двух еретичек. В воскресенье мы с Эмили часа четыре к ряду играем в пинбол в гараже, а потом, съев не меньше семи тарелок фирменного нутового карри Шивани, я еду домой, чувствуя себя невероятно круто после времени, проведенного с родными.

Поразительно, насколько расстояние и возможность взглянуть на все со стороны проветрили мои мозги.

Но на следующей неделе Себастьян появляется на занятиях в темно-серой хенли с расстегнутой верхней пуговицей и закатанными до локтей рукавами. Перед моим взглядом открывается карта мышц и вен, гладкая кожа и его изящные ладони… И как мне со всем этим быть?

Кроме того, кажется, он рад взглянуть на мои первые несколько страниц. Даже смеется над упоминанием кошачьего постера Отем, а потом с тонко завуалированным любопытством интересуется, будет ли моя книга автобиографичной.

Можно подумать, он и сам не знает.

В его глазах застыл вопрос – А обо мне там есть?

Зависит от тебя, – молча отвечаю я.

В общем, эти мои «расстояние» и «возможность взглянуть на все со стороны» долго не продержались.

У меня было мимолетное влечение к Мэнни, когда мы только познакомились – и даже один или два момента наедине, позволившие мне пофантазировать, на что могут быть похожи отношения с ним – но долго это не продлилось, и мое внимание переключилось на кого-то другого. Мне нравится целоваться с парнями. Нравится целоваться и с девушками. Но что-то мне подсказывает, что поцелуй с Себастьяном вызовет во мне пожар похлеще упавшему прямо посреди поля сухой травы бенгальскому огню.

Если не считать встреч в школе и просмотра фоток с едой в Снэпчате, в последнее время я редко вижусь с Отем. А когда однажды вечером она заходит к нам, мама даже не скрывает, насколько рада ее видеть, и приглашает остаться. Потом, словно в старые добрые времена, мы с Одди поднимаемся ко мне.

Лежа на кровати, я анализирую собранные за день короткие заметки и пытаюсь включить их в новую главу, в то время как Отем копается в моей одежде и рассказывает последние школьные сплетни.

Знаю ли я, что на прошлой неделе во время учительской игры в баскетбол Маккензи Гобл сделала минет Девону Николсону на балконе тренажерного зала?

Слышал ли я, что кто-то из ребят пробрался на потолочную плитку туалета и поверху дошел до раздевалки для девочек?

А что Мэнни пригласил на выпускной Сэйди Уэймент?

Это привлекает мое внимание, и, подняв голову, я вижу, что Отем стоит одетая в мою футболку. Мои родители придерживаются строгой политики держать дверь открытой, когда ко мне кто-то пришел – неважно, парень или девушка, – но, кажется, на Отем это не распространяется. Что особенно смешно, ведь пока я возился со своими заметками, она раздевалась и примеряла мою одежду.

– У меня вылетело из головы, что уже пора думать о выпускном.

Ее взгляд говорит мне, что я страшно торможу.

– Осталось меньше четырех месяцев. На прошлой неделе я говорила с тобой на эту тему, пока мы ехали в машине.

Я сажусь.

– Правда?

– Ага, – она смотрит на себя в зеркало и одергивает подол футболки. – У меня такое чувство, будто ты меня перестал слушать.

– Нет. Извини, я просто… – я откладываю стопку своих заметок в сторону и полностью поворачиваюсь к ней. – Я погрузился в написание книги и плохо замечаю остальное. Напомни, что ты говорила.

– О, – раздражение Одди полностью исчезает. – Я спросила тебя, не хочешь ли ты пойти со мной, и тогда нам не придется делать из этого большое событие.

Ой. Ну я и придурок. По сути, она пригласила меня на выпускной, а я ничего не ответил. Даже не потрудился это обдумать. Мы с Отем часто ходили вместе потанцевать, когда ни у кого из нас не было пары. Но то было раньше.

До Себастьяна, что ли?

Я полный идиот.

Она изучающе смотрит на меня в зеркало.

– Ну, то есть, если только у тебя нет в планах пригласить кого-нибудь еще.

Я отворачиваюсь, чтобы Одди не видела мои глаза.

– Нет. Кажется, я просто забыл.

– Забыл о выпускном? Таннер! Это же наш последний год.

Неопределенно хмыкнув, я пожимаю плечами. Оставив в покое мой шкаф, Отем садится на край кровати рядом со мной. У нее голые ноги, а моя футболка доходит ей лишь до середины бедра. В такие моменты я понимаю, насколько легче была бы моя жизнь, если бы мои чувства по отношению к Отем были бы такими же, что и к Себастьяну.

– Уверен, что не хочешь позвать кого-то еще? Сашу? А как насчет Джеммы?

Я морщу нос.

– Они обе мормонки.

Ха, оцените иронию.

– Да, но они классные мормонки.

Я притягиваю Одди к себе.

– Давай оставим так, а потом решим. Я все еще не теряю надежду, что Эрик возьмет себя в руки и спасет твое честное имя. Это же наш последний год, ты сама ведь так сказала. Не хочешь, чтобы выпускной все-таки стал важным событием?

– Я не хочу… – нерешительно начинает она, но я тяну ее на себя, а потом перекатываю на бок и щекочу. Отем визжит, хохочет и обзывает меня по-всякому, и только когда Хейли стучит кулаком в стену, а папа снизу кричит, чтобы мы вели себя потише, я отодвигаюсь от нее, радуясь, что тема выпускного благополучно забыта.

***

С приближением нового времени года дни становятся длиннее, а жить гораздо легче. Если не считать редкие прогулки и катание на лыжах, все мы в течение нескольких месяцев почти не проводили время на улице. Это сводило с ума и оставляло слишком много свободного времени на размышления. К середине февраля я так устал от своей комнаты, дома и школы, что когда наступил первый по-настоящему теплый день, я готов буквально на что угодно, лишь бы побыть на улице.

Каждый день снег понемногу отступал от тротуаров, до тех пор пока не осталось несколько островков на лужайке.

Отец оставил мне грузовик, прицеп и список дел, который в субботу утром прикрепил к холодильнику. Отбуксировав нашу лодку к подъездной дорожке, я снял с нее брезент и стряхнул чешуйниц. Внутри темно и грязно, так что я пытаюсь сообразить, как много работы мне предстоит. До спуска лодки на воду еще несколько месяцев, но ей нужен серьезный уход.

Подъездная дорожка вся в лужах талого снега. Вперемешку с машинным маслом с улицы и кучкой листьев и веток все это выглядит отвратительно, но я знаю, что меня ждет впереди: много солнца, прогулок и барбекю по выходным. На апрель у нас в планах замена обивки сиденья в лодке и напольного покрытия, поэтому я начинаю вытаскивать все старье и отскребать клей. Не назвал бы это занятие приятным, но поскольку настоящей работы у меня нет, а бензин сам себя не купит, я делаю то, что велел отец.

Приношу все, что мне может понадобиться, и расстилаю на траве еще один большой кусок брезента, чтобы было легче оттаскивать мусор. Вытащив сиденье рулевого, я слышу шуршание велосипедных шин и тихий визг тормозов на подъездной дорожке позади себя.

Обернувшись, вижу прищурившегося от солнца Себастьяна.

Вне Семинара мы не виделись уже две недели, что вызывало во мне странную и будто пронзающую насквозь боль.

Выпрямившись, я подхожу к краю палубы.

– Привет.

– Привет, – с улыбкой отвечает Себастьян. – Чем ты тут занят?

– Зарабатываю себе на жизнь, как видишь. Думаю, вы это называете «служение», – сымитировав пальцами кавычки, говорю я.

От его смеха в животе все сжимается.

– Служение означает скорее «помощь другим людям», – Себастьян тоже делает кавычки пальцами, – а не, – снова кавычки, – «починить крутую лодку отца», но допустим.

Ни фига себе, он меня передразнивает. Я показываю на мусор, горой валяющийся на брезенте.

– Видишь этот кошмар? Не особенно круто.

Себастьян оглядывает бок лодки.

– Ага, продолжай себя в этом убеждать.

Сев на корточки, я оказываюсь в нескольких сантиметрах от его лица.

– Ну а ты что тут делаешь?

– Я работаю репетитором неподалеку. Решил зайти.

– То есть ты учишься в универе, пишешь книгу, работаешь помощником учителя, да еще и репетитором? Я точно лентяй.

– Не забудь про церковные мероприятия и служение, – сделав шаг назад, Себастьян с горящими щеками отводит взгляд. – Но на самом деле я не был поблизости.

Моему мозгу требуется некоторое время, чтобы из точки А добраться до точки Б, а когда приходит понимание – он приехал сюда специально ради меня! – я чуть не спрыгиваю вниз и не заключаю его в объятия.

Но, конечно же, останавливаю себя. Я вижу, как Себастьян сжимает руль и что ему не совсем комфортно от собственного признания, и во мне расцветает надежда. Вот так мы сами себя и выдаем: еле заметным дискомфортом и другими реакциями, которые не можем скрыть. Отчасти поэтому и страшно жить здесь, имея мои сексуальные предпочтения, о которых известно только за закрытыми дверями. На людях я могу выдать себя движением губ в ответ на слово «пидор», или если посмотрю на кого-нибудь слишком долго, или обнимусь с парнем, сделав это как-нибудь неправильно.

Или буду нервничать, только потому что решил зайти в гости. Как Себастьян.

Возможно, я всего лишь проецирую и выдаю желаемое за действительное, но все равно хочу спуститься вниз и, мягко отцепив от руля его руки, просто держать их в своих ладонях.

Но вместо этого решаю пошутить:

– Не думай, будто я не заметил: ты промолчал, когда я назвал себя лентяем.

Его плечи заметно расслабляются, и Себастьян отпускает руль.

– Я не имел в виду ничего такого, просто…

– Тогда можешь перестать меня донимать и подняться сюда, чтобы помочь.

Он кладет велосипед на траву, снимает куртку и удивительно легко запрыгивает на прицеп, а потом и палубу лодки.

– Сейчас я покажу тебе, что значит служить людям.

Меня так и тянет пошутить насчет служения, но предпочитаю отмолчаться.

Поставив руки на пояс, Себастьян оглядывается по сторонам.

– Что тут нужно сделать?

– Надо вытащить сиденья и оторвать старое напольное покрытие. О, и отскрести клей. Спорим, ты уже пожалел, что такой хороший и отзывчивый человек, – я даю ему свои перчатки и несколько секунд просто смотрю на Себастьяна. Одежда на нем сидит просто идеально – ни одной складочки, ни единой пылинки. Еще недавно он явно был на солнце, потому что кожа покрыта легким загаром.

– Не нужно мне отдавать свои, – говорит Себастьян и протягивает перчатки мне назад.

– В гараже есть еще.

Себастьян кивает, и я спрыгиваю вниз, после чего, отдышавшись секунду, не спеша иду в гараж и возвращаюсь обратно к лодке. Если бы я внял маминому совету, то вот она – идеальная возможность поговорить о границах и о том, что он знает обо мне то, чего не знает больше никто. И что между нами ничего не будет.

Скоро, говорю я себе. Скоро я ему все скажу. Наверное.

Нам удается вытащить еще одно переднее сиденье вместе со скамейкой. Сейчас на улице точно больше пятнадцати градусов – рекордно много для этого времени года – и к моменту, как расправились с покрытием, мы оба вспотели.

– Не пойми меня неправильно, – говорит Себастьян, – но почему твой отец заставил тебя этим заниматься, когда мог бы… не знаю… – виновато опустив голову, он смотрит в сторону моего дома, – нанять кого-нибудь?

Я тоже смотрю на дом. Наш район, пожалуй, самый красивый в этой части Прово. У домов длинные извилистые подъездные дорожки. Рулонные газоны. У каждого есть цокольный этаж, а у многих и пристройки над гаражом. Это правда, мои родители хорошо зарабатывают, но они не транжиры.

– Мама сэкономит везде, где только сможет. И рассуждает она примерно так: она уже позволила папе купить лодку, так что нанимать кого-то для ухода за ней – это слишком.

– В точности, как моя мама, – говорит Себастьян, посильней ухватившись за все никак не желающий поддаваться кусок покрытия и потянув его на себя. Наконец раздается треск. – Я про сэкономить, – уточняет Себастьян. – Ее девиз – «Доешь до корки, заноси до дырки, есть – в дело пусти, нет – пропусти».

– Ой, только, пожалуйста, при маме моей так не говори. Она обязательно сделает себе футболку с этой надписью.

Или наклейку на бампер.

Оторвав наконец кусок покрытия, Себастьян встает и отбрасывает его на брезент. Тот громко приземляется, подняв столб пыли. Тыльной стороной ладони Себастьян вытирает лоб.

Преступно не любоваться таким зрелищем, но я все же заставляю себя оторвать взгляд от его торса.

Посмотрев по сторонам, Себастьян оценивает размеры разрушений.

– И все же. Старая или нет, но лодка отличная.

– Это да, – я встаю, а потом спрыгиваю на дорожку. Родители еще не вернулись, и пригласить его в дом кажется страшно заманчивой идеей. – Хочешь чего-нибудь выпить?

– Еще как.

Себастьян идет за мной через гараж в дом. Войдя на кухню и открыв холодильник, я радуюсь прохладному воздуху, пока осматриваю запасы.

Папа сейчас в больнице, а мама с Хейли поехали по магазинам. Это замечательно, но заставляет меня осознавать особенно остро, что мы с Себастьяном тут одни.

– У нас есть лимонад, Кола, диетическая Кола, витаминная вода, кокосовая вода…

– Кокосовая вода?

– Ее любит мама после тренировки. Лично мне кажется, что на вкус она как солнцезащитный крем.

Себастьян подходит и встает позади меня, чтобы тоже заглянуть в холодильник, и мне сразу становится трудно дышать.

– Странно, что они не кладут тюбик в упаковку этой воды в качестве бонуса, – когда он смеется, я чувствую, как его грудная клетка вибрирует.

Я не в порядке. Совсем.

Себастьян покашливает.

– Мне витаминную воду.

Достав две бутылки, я одну протягиваю ему, а свою прикладываю к лицу, когда он отворачивается.

– Твой отец врач? – оглядевшись по сторонам, спрашивает Себастьян. Я наблюдаю, как он отвинчивает крышку и, поднеся бутылку к губам, жадно пьет. Мое сердце бьется в такт каждому глотку…

…раз,

…два,

…три.

…и я уверен, что не смогу снова начать дышать, до тех пор пока не вдохнет он.

– Ага. В долине Юты, – я поворачиваюсь лицом к холодильнику и надеюсь, что мой голос не кажется хриплым. – Хочешь что-нибудь поесть?

Себастьян подходит ко мне.

– С удовольствием. Не возражаешь, если я помою руки?

– Да, хорошая идея.

Стоя бок о бок у раковины, мы намыливаем и ополаскиваем руки. А когда я тянусь за полотенцем, наши локти и бедра сталкиваются. Это всего лишь бедро, но за долю секунды мое воображение рисует бедренные кости и то, что находится между ними. Сказать, что я извращенец, – это сильно преуменьшить.

Сообразив, что стою сейчас у раковины и думаю о бедрах Себастьяна, я вручаю ему полотенце и снова иду к холодильнику.

– Сэндвичи подойдут?

– Да, спасибо.

Достаю мясную нарезку, сыр и все остальное, что может пригодиться, хватаю тарелки и выуживаю ножи из посудомоечной машины. Себастьян уже сидит на барном стуле. Толкаю в его сторону упаковку хлеба.

– Как продвигаются дела? – вскрыв полиэтиленовый пакет, он раскладывает хлеб по тарелкам.

– Дела?

Себастьян смеется и наклоняется ко мне.

– Ну, знаешь, твоя книга. Для Семинара, в котором ты участвуешь. Помнишь?

– Книга, точно, – упаковка нарезки не вскрыта, поэтому она требует немного моего внимания, а значит, у меня есть секунд десять на отсрочку ответа. – Отлично.

Себастьян удивленно приподнимает брови.

– Отлично?

В последнее время я писал только о тебе, но мне стоит продолжать помалкивать. Неловкость между нами нам совсем не нужна.

– Ну да, – пожав плечами, отвечаю я, под тяжестью его внимания не имея сил придумать что-то большее. – Я чувствую себя довольно уверенно.

Себастьян отрывает себе лист салата и аккуратно кладет на хлеб.

– Ты дашь мне прочитать?

– Да, конечно, – вру я.

– Сейчас?

Мой ответ звучит чересчур резко:

– Нет. Не сейчас, потом.

– На следующей неделе можешь зайти ко мне после школы, и мы вместе поработаем над написанным.

Глоток воды во рту внезапно превращается в камень.

– Правда?

– Конечно. Как насчет пятницы?

Это значит, у меня есть почти неделя на правки.

– Хорошо.

– Принеси мне первые главы, – глаза Себастьяна сверкают.

В моем распоряжении чуть больше пяти дней, чтобы отредактировать написанное. Как минимум изменить имена. Может быть, переделать ее из дневника в роман.

Господи, дай мне сил.

Какое-то время мы молча едим, передавая друг другу пакет чипсов, после чего открываем две безкофеиновых Колы – какой скандал! Затем Себастьян встает и подходит к холодильнику посмотреть прикрепленные там фотографии.

– Классное фото, – наклонившись, чтобы получше рассмотреть, говорит он. – Где это? Здание просто безумное.

Фотография была сделана после окончания десятого класса. На ней изображен я на фоне огромной церкви необычной архитектуры.

– Это Барселона, Собор Святого Семейства.

С вытаращенными глазами Себастьян поворачивается ко мне.

– Ты был в Барселоне?

– У папы там проходила крупная конференция, и он взял нас с собой. Было круто, – встав у Себастьяна за спиной, я протягиваю руку через его плечо и показываю на фотографию. – С каждой стороны он разный. Я стою у фасада страстей Христовых. А в этих башнях, – показываю на каменные конусы, вздымающиеся к облакам, – есть лифт на самый верх.