Текст книги "О нём (ЛП)"

Автор книги: Кристина Лорен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Себастьян выглядит паршиво – впервые вижу его таким за все время нашего знакомства. Меня осеняет мысль, что сегодня я о нем совсем не думал. Стоит ли ему рассказать про Отем? Пусть он много чего наговорил мне вчера, сейчас Себастьян здесь. Мы все еще вместе или нет?

– Ты что тут делаешь? – сунув руки в карманы толстовки, он направляется ко мне и останавливается на верхней ступеньке. – Я заезжал к тебе домой.

– Меня там нет, – отвечаю я лишенным эмоций голосом, сам того не желая. Статуя по-прежнему не двигается. Может, я и вправду холодный и бесчувственный.

– Ага. По ответу твоего отца я так и понял, – Себастьян не виделся с моим отцом с того дня, когда тот прервал нас, войдя ко мне в комнату. Наверное, он тоже сейчас об этом подумал, потому что сильно покраснел.

– Ты разговаривал с папой?

– Всего минуту. А он милый. Сказал, что ты в школе, – Себастьян смотрит себе под ноги. – Не знаю, как я сам не догадался.

– А разве ты не должен быть сейчас на учебе?

– Должен.

– Прогуливаешь занятия, значит, – я пытаюсь улыбнуться, но получается кривая гримаса. – И значит, идеальный Себастьян не такой уж идеальный.

– Кажется, мы оба знаем, что я не идеальный.

Я не совсем понимаю, как вести этот разговор. К чему он нас приведет?

– Зачем ты пришел сюда?

– Не хотел, чтобы произошедшее вчера оставило после себя неприятный осадок.

От одного упоминания вчерашнего дня внутри у меня все ухает куда-то вниз.

– Ты имеешь в виду расставание?

Перед глазами возникает лицо Отем, и от того, что мы с ней натворили, меня начинает подташнивать. На полном серьезе ожидая, что сейчас мне станет плохо, я запрокидываю голову и жадно глотаю воздух.

– Да, – тихо отвечает Себастьян. – Уверен, это было ужасно: после того, что ты мне сказал, услышать такое в ответ.

Я опускаю голову и смотрю на него, ощущая, как на глаза наворачиваются слезы. «Что ты мне сказал». А я так хотел, чтобы он произнес это и признал таким образом мои слова и чувства.

– Да, признаться тебе в любви и услышать, что мы расстаемся, было ужасно.

Себастьян снова краснеет, и я почти чувствую, какой восторг у него вызывает слышать от меня слова любви. Пусть моя мысль покажется детской, но несправедливо, что он получает удовольствие, в то время как мне стальной проволокой стягивает грудь – и каждый раз, когда я говорю ему о своей любви, стягивает все сильней.

Он сглатывает, а затем стискивает челюсть.

– Мне очень жаль.

Ему жаль? Я хочу рассказать Себастьяну, что натворил – ведь это почти измена, – но сомневаюсь в своем умении найти правильные слова и не разрыдаться прямо здесь. Сейчас мы разговариваем тихо, чтобы больше никто нас не услышал. Но что будет, если я устрою эту жуткую сцену? Тогда любой поймет, какую именно беседу мы ведем. К подобному я совершенно не готов, а еще по-прежнему хочу защитить Себастьяна – даже после всего произошедшего между нами.

У него на лице читается лишь сплошное терпение и доброта. И я уже заранее вижу, каким идеальным миссионером он станет. Себастьян всегда слушает по-настоящему внимательно, но при этом он… несколько отстранен.

Я встречаюсь с ним взглядом.

– Ты когда-нибудь представлял меня в своей жизни? Например, после окончания этого семестра.

На мгновение Себастьян выглядит сбитым с толку. Это все потому, что будущее для него всегда было чем-то абстрактным. Естественно, у него есть планы – книжный тур, миссия, возвращение, окончание университета, знакомство с какой-нибудь милой девушкой и воплощение с ней Божьего замысла, – но по-настоящему обо всем этом он никогда не задумывался. Разве что мимолетно рано утром или где-нибудь в секретном уголке души, но не примеряя всерьез к реальности.

– Я мало что себе представлял, – с опаской говорит Себастьян. – Как пройдет книжный тур, я не знаю, потому что подобного опыта у меня не было. То же самое и с миссией. А еще у меня не было вот этого опыта, – он показывает на нас обоих, а тон кажется недовольным, как будто в эти отношения втянул его я.

– Знаешь, чего я не понимаю? – устало проведя рукой по лицу, спрашиваю я. – Если ты не хотел, чтобы о нас узнали – и о том, что наши отношения означают нечто хоть сколько-нибудь серьезное, – тогда зачем выставил меня на обозрение перед своей семьей и церковной общиной? Надеялся случайно попасться?

В выражении его лица что-то промелькнуло, и отстраненное спокойствие испарилось. Неужели это никогда не приходило ему в голову? Себастьян открывает рот и тут же закрывает.

– Я… – начинает он, но этот разговор больше не предполагает простых ответов или цитирования подходящих цитат из Писания.

– Я помню, ты рассказывал, как молился, а Бог сказал тебе, что в твоих отношениях со мной нет ничего неправильного, – в ответ на это Себастьян разрывает зрительный контакт и оборачивается убедиться, что мы по-прежнему одни. Сдержав растущее разочарование – в конце концов, это он сейчас ко мне подошел, господи боже! – я с нажимом продолжаю: – Но скажи, по окончании молитв подумал ли ты хоть немного о том, как именно я впишусь в твою будущую жизнь? И считаешь ли ты себя геем? И что значит быть геем в твоем случае?

– Я не…

– Да знаю я! – недовольно перебиваю его я. – Понял уже. Ты не гей. Но ты когда-нибудь действительно заглядывал себе в душу во время молитвы, чтобы понять, кто ты, вместо того чтобы снова и снова просить у Бога лишь разрешения взглянуть?

Себастьян ничего не отвечает, и у меня опускаются руки. Мне хочется уйти отсюда. Поскольку я не имею ни малейшего представления, зачем он сейчас пришел, то и исправить сложившуюся ситуацию никак не могу . Себастьян скоро уедет, и мне нужно его отпустить.

Впервые за несколько часов я встаю. Когда кровь приливает к ногам, едва не падаю, но двигаться все равно приятно. Тем более что передо мной стоит важная задача: поговорить с Отем.

Проходя мимо Себастьяна, я останавливаюсь и наклоняюсь к его уху, улавливая его ставший таким знакомым аромат.

– На самом деле, мне плевать, что ты разбил мне сердце, Себастьян, – шепотом говорю я. – Ввязываясь в эти отношения, я знал, что подобное могло произойти, но это меня не остановило. Мне просто искренне не хочется, чтобы ты разбил еще и свое. Ты так много места в своей душе выделяешь для Церкви… Есть ли в ней место для тебя самого?

***

Как только выхожу из машины, я слышу музыку. Окна небольшого двухэтажного дома Отем закрыты, но в рамах отдаются вибрации басов ее любимого дэт-метала. Значит, она перестала грустить и прятаться под одеялом, раз врубила музыку.

Хороший знак.

Обычно я из тех, кто затягивает со стрижкой газона до самого лета, но лужайка у дома Отем требует ухода уже сейчас: пучки растущей вкривь и вкось травы вылезли на дорожку. Не забыть бы в конце этой недели принести газонокосилку… если, конечно, Отем мне разрешит. Еще не известно, будем ли мы разговаривать.

Сделав успокаивающий вдох, я нажимаю на кнопку звонка, понимая при этом, что Одди, скорее всего, из-за грохочущей музыки его не услышит. Никто не открывает. Тогда я достаю телефон и набираю ее номер. И вздрагиваю, когда впервые за все это время мой звонок не отправляется на голосовую почту. Впрочем, Отем не отвечает, и меня все равно перекидывает туда. Я оставляю очередное сообщение: «Отем, это я. Пожалуйста, перезвони».

Убрав телефон в карман, я звоню в дверь еще раз, после чего сажусь на верхнюю ступеньку, готовый к длительному ожиданию. Я знаю, она дома; мне просто нужно подождать.

Мимо проезжают двенадцать машин, выгуливают одну за другой двух собак, проходит почтальон, и музыка наконец резко выключается. От наступившей тишины звенит в ушах.

Оборачиваюсь и вижу выглядывающую Отем. У нее красные глаза. Я вскакиваю так резко, что чуть не падаю с крыльца, от чего уголок ее губ еле заметно приподнимается.

Мою грудь распирает от зародившейся надежды.

– Я видела, как ты подъехал, – говорит Отем, и, прищурившись от яркого дневного света, выходит на крыльцо. Получается, она знает, что я здесь уже целый час. – И подумала, что лучше открою, иначе соседи увидят сидящего на ступеньках незнакомца и вызовут копов.

– Я тебе звонил.

– И это видела, – со вздохом говорит она, оглядывает двор, а потом, опять прищурившись, смотрит на меня. – Может, зайдешь?

Я с готовностью киваю. Распахнув дверь пошире, Отем делает шаг в темную прихожую и зовет меня взмахом бледной руки.

Гостиная похожа на крепость из одеял, которую строят себе маленькие дети: шторы закрыты, телевизор включен без звука, на диване грудой свалены подушки и пледы, а рядом лежит пакет чипсов, словно разодранный группкой оголодавших хорьков. На журнальном столике лежит телефон, экран которого светится от пришедших сообщений и уведомлений о звонках. Готов поспорить, что все они от меня.

В доме Одди я бывал тысячу раз – ужинал, делал уроки, смотрел бесчисленное количество фильмов, сидя на этом самом диване, но еще никогда мне не приходилось находиться здесь и чувствовать, что между нами с Отем выросла целая гора неловкости и недосказанности. И я не знаю, как эту гору одолеть.

Молча стою и наблюдаю, как Отем подходит к дивану, спихивает пледы на пол, садится и машет мне подойти. Вот только поговорить нам тут вряд ли удастся. В гостиной мы обычно смотрим кино, на кухне едим, но все наши разговоры – с тех пор как мы стали лучшими друзьями – проходят в ее комнате.

Впрочем, я не уверен, готов ли кто-нибудь из нас войти туда снова.

Внутри у меня все скручено в один большой узел. Зачем надо было сидеть в школе все утро и пытаться себя успокоить, если я все равно не могу придумать, что сейчас сказать?

Я смотрю на Отем и пытаюсь сосредоточиться. Когда пришел сюда вчера, на ней была черная с розовым пижама. Это воспоминание влечет за собой вопрос: она потом оделась? Или сразу же пошла в душ?

Попыталась ли смыть со своего тела произошедшее точно так же, как и я?

Сейчас на Отем спортивные штаны и толстовка университета Юты, которую мы получили на игре прошлым летом. Универ играл против УБЯ, и мы так сильно хотели, чтобы последний был повержен, что даже загадывали желание и кидали монетки в фонтаны. Кажется, это было сто лет назад. Я еще раз оглядываю Отем: ее мокрые на вид волосы собраны в косу на боку. Почему я чувствую облегчение от того, что она приняла душ? Внезапно мои мысли принимают иной оборот, и я вспоминаю, как волосы Себастьяна щекотали мне лицо, когда он осыпал поцелуями щеки и спускался к груди, но при этом совершенно не могу вспомнить, собраны были волосы Отем вчера или распущены, и вообще – ощущал ли я их прикосновение.

Появившееся снова чувство вины побуждает меня заговорить:

– Когда я пришел к тебе вчера, у меня не было намерения… – смахнув слезу, я начинаю заново: – Я не планировал… произошедшее. Мне было плохо, я ни черта не соображал, но вовсе не хотел воспользоваться тобой, и…

Подняв руку, Отем меня останавливает.

– Подожди. Прежде чем ты явишь свое благородство, дай я выскажусь.

Я согласно киваю. Дышать сейчас стало очень тяжело, словно чтобы добраться сюда, мне пришлось пробежать километров двадцать.

– Хорошо.

– Когда я проснулась сегодня утром, то решила, что все было сном, – Отем говорит это, глядя на свои колени и пальцами играя с завязками на штанах. – Я подумала, что мне приснилось, как ты пришел ко мне и мы это сделали, – усмехнувшись, она смотрит на меня. – Когда-то я мечтала об этом.

Я не знаю, что сказать. Не то чтобы я удивлен. Но влечение Одди ко мне всегда было некой теоретической возможностью и никак не причиной для вчерашних действий.

– О.

Похоже, это не самый лучший ответ.

Отем начинает накручивать кончик косы на палец, и кожа на нем белеет.

– Знаю, ты собираешься сказать, будто воспользовался мной, и думаю… отчасти это так. Но за вчерашнее несешь ответственность не ты один. Я не врала тебе, когда сказала, насколько тяжело мне было принять твои отношения с Себастьяном. По нескольким причинам тяжело. Мне кажется, ты их знаешь. И всегда знал.

Ожидая подтверждения своих слов, Отем смотрит на меня, а в моей груди поселяется какое-то неприятное ощущение.

– Наверное, именно поэтому я чувствую себя так ужасно, – говорю я. – Ведь все это фактически и есть определение термина «воспользоваться ситуацией».

– Да, пожалуй, – отвечает Отем и качает головой, – но не все так просто. За последние несколько месяцев наши отношения сильно изменились, и я до сих пор пытаюсь осознать эти перемены. И понять тебя.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда ты рассказал мне о своей бисексуальности… Господи, я чувствую себя ужасным человеком, но раз уж между нами секретов больше нет, то мне нужно это сказать. Ладно? – я киваю, и Одди, подтянув колени к груди и уперевшись в них подбородком, продолжает. – Сначала я тебе не поверила. А еще был момент, когда подумала: «Просто замечательно. То есть теперь мне надо беспокоиться не только из-за девушек, но и из-за парней?». Но потом я решила, что смогу стать той, благодаря кому ты изменишься.

– О, – снова произношу я, по-прежнему не зная, что ответить. Отем не первая, кто думает, будто бисексуальность – это выбор, а не твоя суть. Так что винить мне ее не в чем. Тем более сейчас.

– Ты был так расстроен, а я… Я знаю тебя. И знаю, как ты реагируешь, когда тебе больно. Ты с головой ныряешь в нашу дружбу, потому что она – твое безопасное место. А вчера вечером… – покусывая губу, Отем несколько секунд обдумывает свои следующие слова. – Я сама притянула тебя к себе. Возможно, я тоже воспользовалась тобой и ситуацией.

– Одди, нет…

– Когда ты сказал, что Себастьян тебя не любит, у меня в груди словно сгорел какой-то предохранитель, – на глаза Отем наворачиваются слезы, и она мотает головой, пытаясь их сморгнуть. – Я была так зла на него. И, что еще хуже, на тебя тоже. Как ты мог позволить ему дать себя обидеть? Ведь все к тому и шло, неужели тебе не было ясно?

Не знаю, почему – честно, понятия не имею, – но ее слова меня смешат. И это мой первый искренний смех за прошедшее со вчерашнего разговора с Себастьяном время, которое кажется чуть ли не неделей.

Отем притягивает мою голову себе на плечо.

– Иди сюда, придурок.

Я прижимаюсь к ней. От запаха ее шампуня и ощущения руки, лежащей у меня на шее, перед глазами все начинает расплываться от слез, и я тихо всхлипываю.

– Прости меня, Одди.

– И ты меня прости, – шепотом говорит она. – Я заставила тебя изменить ему.

– Мы с ним расстались.

– Сначала все равно должно пройти некоторое время.

– Хотел бы я любить тебя так же… – признаюсь я.

Какое-то время Отем ничего не отвечает, и мне кажется, что мои слова вот-вот начнут казаться странными и нелепыми, но этого не происходит.

– В ближайшее время случившееся постоянно будет напоминать нам о себе, – поцеловав меня в висок, замечает Одди. Что-то подобное, пусть и по другому поводу, ее мама говорила тысячу раз. И сейчас Отем кажется девушкой, которая пытается оставаться рациональной, от чего я сжимаю ее в объятиях еще сильней.

– Ты как?

Я чувствую, как она пожимает плечами.

– Немного побаливает.

– Немного побаливает… – повторяю я, пытаясь понять, почему она так сказала.

А потом Отем издает смущенный смешок, и этот звук оставляет у меня на сердце глубокий шрам.

Как?

Как я мог забыть?

Почему это вообще не всплыло в моей голове хотя бы на одну чертову секунду?

У меня в груди будто все разрушилось на куски, и я обессиленно подаюсь вперед.

– Одди. Черт возьми.

Она наклоняется и пытается обхватить мое лицо руками.

– Танн…

– Господи боже, – чтобы не потерять сознание, я опускаю голову между своих коленей. – Ты была девственницей. Я ведь знал. Знал, но…

– Нет-нет, все в поря…

Издав стон, который даже для моих ушей прозвучал жутковато, я мечтаю сдохнуть прямо тут, на диване, но Одди легонько ударяет меня, хватает за руку и поднимает в вертикальное положение.

– Приди в себя.

– Я чудовище.

– Да хватит уже! – впервые за все это время Отем выглядит рассерженной. – Мы оба были трезвые. Ты был расстроен. Я сидела дома, делала домашнее задание и читала. Была вполне в своем уме. И не под наркотой. Я отлично понимала, что происходит. И хотела этого.

Я закрываю глаза. Вернись хотя бы в состояние статуи, Таннер. И просто послушай, что она говорит.

– Ты меня слышишь? – спрашивает Одди и трясет меня. – Я прекрасно знала, что делала, отдай мне должное! И себе тоже, ведь ты был нежен со мной, и мы предохранялись. Вот что имеет значение.

Я качаю головой. Мои воспоминания совсем обрывочные. По большей части они представляют собой какую-то мешанину из эмоций.

– Я хотела, чтобы это был ты, – продолжает Отем. – Ты мой друг, и согласно несколько извращенной закономерности было вполне логично, чтобы ты стал моим первым. Даже если для этого тебе пришлось на полчаса отвлечься от собственных переживаний, – в ответ я фыркаю: на все действительно ушло лишь полчаса. Одди снова меня ударяет, но уже с улыбкой. – Я как раз та, с кем тебе полагалось совершить подобную ошибку.

– Правда?

– Правда, – отвечает Одди. В ее начавших блестеть глазах читается ранимость, и мне хочется ударить себя по лицу. – Пожалуйста, только не говори, что пожалел. Вот это было бы действительно ужасно.

– Я хотел сказать… – начинаю я и понимаю, что должен быть откровенным. – Даже не знаю, что на самом деле я хотел сказать. Нравится ли мне мысль, что я у тебя первый? Да, – Отем улыбается. – Но это все равно случилось как-то дерьмово. Такой момент должен быть с…

Приподняв бровь, Отем скептически смотрит на меня и ждет, как я закончу свою мысль.

– Хм, да, явно не с Эриком, – замечаю я. – Даже не знаю… С кем-то, кого ты любишь. Кто не будет торопиться и сделает все красиво.

– «Кто не будет торопиться и сделает все красиво»? – переспрашивает она. – Ты так хорош, что я понятия не имею, почему Себастьян порвал с тобой.

Звук моего хохота почти сразу же исчезает в наступившей тишине.

– Так значит, у нас все в порядке? – спустя минуту или две молчания спрашиваю я.

– У меня – да, – запустив руку в свои волосы, отвечает Отем. – Ты разговаривал с ним?

Я снова издаю стон. Словно какая-то вымышленная вращающаяся дверь переносит меня из пространства Худший Лучший Друг прямо на территорию Разбитого Сердца и Религиозных Предрассудков. Наваждение какое-то.

– Сегодня он приходил извиниться.

– Значит, вы все-таки вместе? – мне нравится, что ее голос звучит с надеждой.

– Нет.

Одди с сочувствием смотрит на меня, и это напоминает о том, с какой легкостью все вчера случилось между нами.

Кажется, она думает о том же. Поэтому убирает руку и зажимает ее между коленями. А я сажусь ровнее.

– Думаю, Себастьян просто пытался признать, что он дерьмово себя повел. И как бы мне ни хотелось его возненавидеть, не думаю, что он планировал сделать мне больно.

– Не думаю, что он планировал хоть что-то из произошедшего между вами, – отзывается Отем.

Я поднимаю голову, чтобы посмотреть ей в глаза.

– О чем ты?

– Мне кажется, поначалу он был заинтригован. Иногда ты бываешь весьма и весьма очарователен. И, наверное, Себастьян увидел в тебе возможность выпустить что-то внутри себя на свободу, а потом случилось прямо противоположное.

– Боже, звучит удручающе.

– Это ужасно, что мне его жаль? – интересуется Одди. – Просто я знаю это чувство, когда тебе больно и кажется, что хорошо больше никогда не будет. Но однажды все изменится. Ты проснешься и почувствуешь, что боль потихоньку начнет стихать. По крайней мере, до тех пор, пока не познакомишься с девушкой – или парнем, – которая улыбнется тебе, и ты снова почувствуешь себя идиотом.

Все, о чем она говорит, кажется невозможным.

– Вся моя книга – о нем, – говорю я. – И Себастьян собирался мне помочь с редактурой, убрать себя и заменить на кого-то еще. Но главы я ему так и не отослал. Время, которое ушло на написание, мне кажется потраченным зря, и я совершенно не понимаю, что теперь делать.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

К сожалению, после разговора с Отем только кажется, что дела в порядке.

Если сейчас в моей жизни существует хоть какой-то порядок.

В среду Отем решила пойти в школу, но из-за случившегося напряжение между нами так никуда и не делось. Когда выходим из машины, и Одди отпускает шуточку насчет моей расстегнутой ширинки, мы оба стыдливо прячем взгляд, пока я неловкими движениями ее застегиваю. А когда идем по коридору и я по привычке обнимаю Отем за плечи, она инстинктивно застывает и только потом расслабляется. У нее это получилось настолько неестественно, что мне почти смешно. Один взгляд на лицо Одди – настороженное, полное надежды и желания наладить наши отношения, – и мне хочется крепко ее обнять, но в нас тут же врезаются бегущие по коридору ученики. Похоже, уйдет какое-то время, прежде чем мы запросто сможем позволить себе дружеский физический контакт.

Думаю, это потому, что несмотря на бесчисленные взаимные извинения, нами наконец принят этот факт: мы занимались сексом. Обычно мы многое обсуждаем друг с другом, и если бы речь шла о ком-то другом, я бы пожаловался Одди, что произошедшее изменило наши отношения. Но сейчас это по вполне очевидным причинам проблематично.

С мамой и папой поговорить тоже не могу, потому что не важно, как сильно они меня любят, – я совершил нечто такое, в результате чего стану в их глазах совсем другим. Родители знают только то, что я измучен расставанием с Себастьяном.

Мама с удвоенным рвением занялась поисками наклеек на бампер. За последнее время мне на подушку пришли послания от Моргана Фримена, Эллен Дедженерес и Теннесси Уильямса. Сколько бы ни подначивал маму по этому поводу, я не могу отрицать, что все это мне здорово помогает. Мне всегда дышится свободней, когда прихожу домой. И никогда не избегаю маминых объятий. Так что нам не обязательно что-то проговаривать вслух, чтобы мама знала, как я себя чувствую.

До выпускного времени остается все меньше, и это радует и страшит одновременно: я не могу дождаться, когда наконец уеду отсюда, но окончание семестра приближает день сдачи книги, а моя единственная стратегия состоит в том, чтобы показать Фудзите первые двадцать страниц, сказать, что остальное слишком личное, и надеяться на его понимание.

К страху добавляется еще и то, что мы с Отем сглупили и не подали документы в один университет. И в то время как меня приняли в UCLA, в Вашингтонский университет, университет Тафтса и Тулейнский, Отем готовы зачислить в Университет Юты, Йель, университет Райса, Северо-Западный и Орегонский. В итоге она поедет в Йель. А я в UCLA.

Я говорю себе снова и снова: «Отем уедет в Йель. А я в UCLA. Мы будем в разных концах страны».

Друг от друга мы с ней практически не отлипаем. Потому что еще несколько месяцев – и настанет пугающий миг расставания и последующей за ним боли. Внутри меня формируется пустота и еще ощущение, что я теряю не просто человека. Я теряю целую эпоху. Мысли слабака, скажете вы? Возможно. Все вокруг заняты успешной сдачей экзаменов. А родители слушают нас и смеются, как будто мы по-прежнему слишком юны и не знаем жизни.

Вероятно, так оно и есть. Хотя нет, кое-что о жизни я знаю.

Знаю, что за прошедшие две недели мои чувства к Себастьяну не притупились. Знаю, что книга, которую я пишу, стала мне врагом и тяжкой рутиной. Она безжалостна и не имеет счастливого конца. Сейчас я понимаю, что был прав, думая, будто начать писать книгу легко. С этим может справиться абсолютно любой. А вот закончить ее практически нереально.

Отем предлагает изменить имена и локации, но я возражаю, что пробовал, и ничего толкового из этого не вышло. «Таненр» тому подтверждением. Тогда она делает новое предложение: мы можем или вместе, или по отдельности переписать книгу полностью. Одди считает, что можно отредактировать рукопись, не устроив Себастьяну аутинг. Но я в этом сомневаюсь.

Оглядываясь назад, я понимаю, что сюжет моей книги до смешного простой: унылая автобиография парня и достойная жалости история его влюбленности. У несчастливой любви миллион причин: расстояние, измена, задетое самолюбие, религия, деньги, болезнь. Чем моя история ценнее других?

По ощущениям она кажется очень важной.

В этом городе мне тяжело дышать – во многих смыслах.

Но голоса одного человека в толпе не слышно.

А когда парень влюбляется в сына епископа, здесь может и не быть какой-то особенной истории, которую непременно должны услышать другие.

***

За последние две недели Себастьян присутствовал на Семинаре всего раз. Фудзита сказал нам, что тот взял небольшой перерыв, чтобы закончить учебный год в университете, и вернется как раз к сдаче книг.

В последний день, когда я видел Себастьяна в классе, он сидел на первой парте рядом с Сабиной и Леви, просматривая их финальные главы. Прядь волос постоянно падала ему на глаза, и непроизвольным жестом он ее откидывал. Рубашка натянулась на спине, демонстрируя карту сокровищ – упругие мышцы и твердые кости, – и напоминая мне, как он выглядел обнаженным. Находиться с ним в одном помещении после нашего расставания было по-настоящему больно. И я поражался, каким образом у меня получалось ощущать почти физическую боль, когда ко мне никто даже не прикасался. В груди, в горле – саднило во всем теле.

Все это время Отем сидела рядом со мной, ссутулившись под грузом чувства вины, и пыталась слушать, как Фудзита рассказывал о техническом редактировании и форматировании текста. Время от времени она посматривала на Себастьяна, а потом на меня, взглядом спрашивая «Ты ему рассказал?»

Но Отем и сама знает ответ. Мне еще только предстоит разговор с Себастьяном, во время которого я все ему расскажу. Ну а пока мы с ним не обменивались ни смс, ни письмами, ни даже записками в папке с главами. Врать не буду: по ощущениям это сродни медленной смерти.

В детстве я видел один фильм, который, вероятно, не предназначался детям моего возраста, но одна сцена запомнилась так сильно, что заставляет содрогаться от страха, стоит ее вспомнить. В ней женщина шла по улице с ребенком, который, вырвавшись от нее, попал под машину. Не знаю, что по сюжету было потом, но в этом моменте мать закричала и попыталась пойти назад, чтобы отменить произошедшее. Она была такой безумной, такой измученной, что на какое-то мгновение ее разум раскололся надвое, и она решила, будто все может изменить.

Я не хочу сравнивать расставание со смертью ребенка – я не настолько мелодраматичен, – но ощущение беспомощности, когда нет ни единой возможности изменить свою судьбу, настолько туманит мозг, что иногда меня начинает подташнивать. В нашей с Себастьяном ситуации я совершенно беспомощен что-либо изменить.

И ничего не могу сделать, чтобы его вернуть.

Родителям я сказал, что наши чувства сгорели, и в то время как мама с папой всеми силами пытаются меня приободрить, а с Отем мы стараемся вернуть в наши отношения привычную легкость, мое дурное настроение по-прежнему со мной. Я не голоден. Сплю как сурок. И мне плевать на эту дурацкую книгу.

***

Спустя три недели после нашего разрыва и за восемь дней до срока сдачи книги я вижу Себастьяна у себя на крыльце, когда приезжаю домой.

Этим признанием я не горжусь, но едва увидев его, начинаю плакать. Нет, на тротуар, конечно, не падаю, но горло сдавливает, а глаза жжет. Возможно, причина моих слез кроется в страхе, что его приход принесет с собой новую боль. Что Себастьян вдохнет новую жизнь в мои чувства, после чего снова меня покинет – как хорошо выполнивший свою работу миссионер.

Себастьян встает и вытирает ладони о спортивные штаны. Видимо, он приехал сюда сразу после тренировки.

– Я прогулял футбол, – вместо приветствия говорит он. И так нервничает, что его голос дрожит.

Мой тоже:

– Серьезно?

– Ага, – с неуверенной улыбкой, когда медленно приподнимается только один уголок губ, отвечает Себастьян. То есть мы в состоянии улыбаться друг другу? И это нормально?

Тут до меня доходит – и это ощущение похоже на отрезвляющую пощечину, – что Себастьяну комфортно находиться в моем обществе. Потому что его улыбка сейчас искренняя.

У него нет своей Отем, Пола и Дженны Скотт, Мэнни и даже Хейли – которая хоть и бесит, но все равно полностью поддерживает.

Не в силах больше сдерживаться, я улыбаюсь ему в ответ; Себастьян стал заядлым прогульщиком. Господи, а видеть его невероятно приятно. Я так соскучился по нему, что мои эмоции готовы взять верх над разумом и заставить меня обнять его, прижавшись лицом к его шее.

Мой вопрос более чем очевиден:

– Что ты здесь делаешь?

Откашлявшись, Себастьян смотрит по сторонам. У него красные и припухшие глаза, и я думаю, что на этот раз он плакал.

– Дела идут неважно. И я не знал, куда еще пойти, – усмехнувшись, он зажмуривается. – Звучит как-то убого.

Не зная, куда пойти, он в итоге пришел ко мне.

– Совсем нет, – неустойчивой походкой я подхожу к нему. Достаточно близко, чтобы прикоснуться, если захочу, и чтобы всмотреться повнимательней, все ли с ним в порядке. – Что случилось?

Взгляд Себастьяна направлен куда-то на наши ноги. На нем бутсы для игры в зале – как по мне, они ему очень идут: черные адидасы с оранжевыми полосами. На моих ногах сейчас красуются потертые вансы. Пока он думает над ответом, я фантазирую, как наши ноги движутся в танце или как наша обувь стоит у входной двери.

Мой мозг чертов предатель. Едва увидев Себастьяна на ступенях моего дома, уже рисует образ женатой парочки.

– Я разговаривал со своими родителями, – говорит он, и колесики в моей голове с визгом останавливаются.

– Что?

– Про себя я им ничего не говорил, – тихо продолжает Себастьян. В ответ на его слова, значащие так много, мои колени слабеют. – Поинтересовался чисто теоретически.

Жестом зову его на задний двор, потому что там нас никто не увидит, и Себастьян идет за мной.

Жаль, мне не по силам описать, что именно творится у меня в груди, когда он осторожно берет меня за руку, пока мы идем мимо увитой плющом стены гаража. У меня в крови начинается разудалая вечеринка, гулом отзывающаяся в ногах и руках. С адреналином и электрическими вспышками.

– Можно? – спрашивает Себастьян.

Я опускаю взгляд на наши руки, такие схожие по размеру.

– На самом деле, я не знаю.

В голове звучит голос Отем: «Будь осторожен». Я не отмахиваюсь от ее предупреждения, но и руку не выпускаю.

Мы находим удобное местечко под маминой любимой ивой и садимся. От недавнего полива трава еще мокрая, хотя не думаю, что кому-то из нас это важно. Я вытягиваю ноги перед собой, Себастьян делает то же самое и прижимается ко мне бедром.

– С чего лучше начать? – спрашивает он. – С извинений или с рассказа?

Он собирается приносить извинения?

– Не совсем уверен, что моя голова работает с достаточной скоростью и понимает, о чем речь.