Текст книги "О нём (ЛП)"

Автор книги: Кристина Лорен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Кивнув, Себастьян ведет меня по коридору.

– Я не взял с собой новую рукопись, – шепчу я, пока мы поднимаемся по лестнице. Мне стоит немалых усилий держать взгляд опущенным и не таращиться на Себастьяна сзади.

Наверху коридор разветвляется в две стороны.

Здесь расположены спальни.

Я наблюдаю за тем, как Себастьян подходит к комнате Фейт. Внутри ее спальни все пушистое и розово-фиолетовое, с намеками на уже начинающийся подростковый возраст со всей сопутствующей жутью.

Постучав в приоткрытую дверь, он заглядывает в комнату.

– Скоро ужинать, иди мой руки, хорошо?

Она что-то ему отвечает, и Себастьян уходит.

– Ты меня слышал? – на этот раз чуть громче шепчу я. – Никакой рукописи у меня с собой нет.

Кажется, я сделал огромную ошибку, дав ему понять, что работаю над новой книгой. В скором времени он захочет ее увидеть, так ведь?

Посмотрев на меня через плечо, Себастьян подмигивает.

– Я слышал. И позвал тебя сюда не ради работой над твоим текстом.

– А-а… ладно.

Ухмылка Себастьяна становится озорной.

– Наверное, я должен показать тебе дом.

Мне и так понятно, что показывать тут особо нечего – здесь, наверху, только четыре двери и все, – но я киваю.

– Родительская спальня, – показывая самую большую из комнат, говорит он. Над их кроватью висит еще одно фото храма в Солт-Лейк-Сити, а рядом оформленные в рамку слова «СЕМЬЯ – ЭТО НАВСЕГДА». На стенах развешаны детские фотографии, сделанные в школе или во время каникул, и на каждой радостные улыбки. – Дальше ванная, комната Фейт и комната Аарона. А моя внизу.

Мы возвращаемся на первый этаж, потом поворачиваем и спускаемся на еще один пролет вниз. Наши шаги приглушены толстым ковром, а голоса в доме становятся все тише и тише.

Для цокольного этажа тут довольно светло. С лестницы открывается вид на еще одну семейную комнату с телевизором, диваном и креслами-мешками с одной стороны и мини-кухней с другой. Сбоку расположено несколько дверей, и Себастьян показывает на первую.

– Это комната Лиззи, – проходя мимо, говорит он, а потом кивает на следующую: – А здесь моя.

От возможности увидеть комнату Себастьяна мое сердце начинает биться уже где-то в горле.

Здесь он спит.

Здесь он…

Я разочарован, что спальня насколько аккуратная. Придется отставить мысли о Себастьяне на измятых простынях в сторону. На полке над флагом Бригам Янг Кугарс в ряд выставлены футбольные награды. В углу стоит огромная пенопластовая голубая ладонь с вытянутым указательным пальцем и нанесенной на ней буквой Y. Я представляю Себастьяна на одной из игр. Кричащим вместе с толпой, широко улыбающимся и со стремительно колотящимся сердцем. Пока я иду кругом по его комнате, ни к чему не прикасаясь, а лишь наклоняясь получше рассмотреть фотографии и корешки книг, Себастьян стоит в дверях.

– Жаль, что у меня не было возможности как следует рассмотреть твой дом, – замечает он, и я оглядываюсь на него через плечо.

– В следующий раз, – с ухмылкой отвечаю я. И моментально немею всем телом от самой мысли, что у нас будет следующий раз. – Признаюсь, меня удивило приглашение на семейный ужин после… – я делаю паузу и ищу подходящие слова, но Себастьян понимает, о чем речь, и румянец поднимается с его шеи на скулы.

– Мама любит знать обо всех, с кем мы общаемся, – поясняет Себастьян. – У меня мало друзей.

– А-а.

– Думаю, она хочет узнать тебя получше, – добавляет он и быстро поднимает руки. – Никакой пропаганды и вербовки, честное слово.

У меня сам собой вырывается следующий вопрос:

– Как считаешь, она думает, что я… – замолчав, я многозначительно поднимаю брови.

– Сомневаюсь, что маме это в принципе придет в голову. Наверное, ей просто хочется познакомиться с моими друзьями, тем более если она не знает их по церкви.

От взгляда Себастьяна у меня внутри разворачивается игра в пинбол. Разорвав зрительный контакт, я смотрю по сторонам. Здесь повсюду книги: на полках, стопкой стоящие на полу у его кровати и лежащие на письменном столе. Рядом с компьютером замечаю Библию в кожаной обложке на молнии. Сверху золотыми буквами вытиснены инициалы Себастьяна.

– Э-э-э… она для церкви, – поясняет он и подходит ближе. Расстегивает молнию и листает тонкие страницы.

– Огромная какая.

Себастьян издает короткий смешок.

– Называется «Образцовые труды», – говорит он. Забрав книгу у него из рук, я чувствую ее тяжесть.

– Тут полно правил.

– Если говорить в таком ключе, то да, – наклонившись, Себастьян открывает книгу и показывает пальцем на оглавление. – Но видишь? Тут не одна книга. Здесь Библия, Книга Мормона, «Учение и Заветы» и «Драгоценная жемчужина».

Подняв голову, я с удивлением смотрю на Себастьяна, стоящего так близко.

– Ты все здесь читал?

– По большей части. А кое-что и не по одному разу.

Мои глаза готовы выскочить из орбит. Даже не сомневаюсь, что от этих книг меня начало бы клонить в сон. Мормон из меня получился бы хуже некуда. И я бы лучше переждал всю жизнь, как Рип Ван Винкль [герой одноименной новеллы Вашингтона Ирвинга; он проспал в горах 20 лет, после чего вернулся в родную деревушку, когда все его знакомые уже умерли – прим. перев.], чем терпеть все это.

– Когда у меня возникает вопрос, – говорит Себастьян, – я знаю, что найду ответ здесь.

Я снова опускаю взгляд на книгу. Как Себастьян может быть так в этом уверен? Как может целовать меня на тропе и по-прежнему соглашаться с написанным в этих книгах?

– И чем все это отличается от Библии? – кажется, мне уже давно пора узнать разницу. В общем-то, я и с Библией толком не знаком, но уверен, что различия есть.

– Ты ведь не хочешь знать об этом, верно? – он насторожен и говорит неуверенно.

– Может и так. Просто расскажи мне о мормонах, но версию для чайников.

Со смехом Себастьян забирает у меня книгу и открывает на нужной странице. Мы и так стоим достаточно близко, но мне приходит в голову мысль придвинуться еще ближе, а если кто-нибудь войдет, то решит, что мы всего лишь вместе читаем священное Писание.

– Книга Мормона – это еще одно свидетельство, что Иисус существовал и был сыном Божьим, – Себастьян бросает взгляд на меня, будто проверяя, слушаю ли. Увидев, что я не отвлекаюсь, он сдерживает улыбку и возвращается к книге в своих руках.

– Она основана на Библии и кратко описывает план, который есть у Господа на своих детей, – снова посмотрев на меня, он тихо добавляет: – Под детьми подразумеваемся все мы.

Я смеюсь.

– Это я уловил.

Он с веселой улыбкой снова бросает взгляд в мою сторону.

– В «Учении и Заветах» говорится об откровениях Джозефа Смита и других пророков, которые они получили от Бога. Это способ получить наставления от современных пророков в современных реалиях. А вот эта книга, – Себастьян открывает следующую часть, – «Драгоценная жемчужина», являет собой свидетельство жизни пророка Авраама в Египте, когда он был еще молод. По мере роста Церкви встала необходимость собрать воедино рассказы, переводы и факты, чтобы люди смогли о них узнать. В некотором роде, эти книги – инструменты. Если ты читаешь и искренне молишься, то сможешь найти ответы на свои вопросы и без тени сомнения знать, что эти слова – истина.

Я не осознавал, насколько внимательно его слушал, до тех пор пока не поднял голову и опять не встретился с Себастьяном взглядом. В сказанное лично я не верю, но в его голосе есть сила и убежденность, которая побуждает меня ловить каждое произнесенное им словом.

– А ты здорово в этом разбираешься, – замечаю я и чувствую, что во рту стало сухо. – Ты не думал… не знаю… учить всему этому во время миссии? И сделать себе табличку «Ушел крестить народ»?

Себастьян смеется, на что я и рассчитывал, но теперь, когда возникла тема его отъезда на миссию, мне хочется задать ему побольше вопросов. Как он думает, куда его отправят? Что он там будет делать? С кем он там будет? Существуют ли какие-то лазейки в этом правиле не контактировать ни с кем из знакомых? Будет ли в его жизни место для меня – хоть какое-нибудь?

– Немного, – с ухмылкой отвечает он. Наступает молчание, и его взгляд опускается на мои губы.

Вспоминает ли он о нашей прогулке так же часто, как это делаю я? Я засыпаю и просыпаюсь с мыслями о ней. Мне так сильно хочется его поцеловать. А если судить по выражению его лица и участившемуся дыханию, думаю, ему тоже.

***

Когда мы возвращаемся, все уже сидят за столом. Вокруг него по четыре стула у каждой из сторон и по одному с торцов для родителей. Себастьян занимает пустой стул рядом со своим отцом, а я сажусь слева от Себастьяна. Со мной сидят Лиззи и Аарон, а напротив их бабушка с дедушкой и Фейт.

На столе расставлены тарелки и сервировочные блюда с едой, к которой никто не приступает. Когда Себастьян легонько пинает меня под столом и кивком показывает на свои сложенные руки, я понимаю, почему.

Точно. Время молитвы.

– Отец наш небесный, – начинает Дэн, закрыв глаза и склонив голову. Я тут же делаю то же самое. – Мы благодарим Тебя за пищу и милость Твою, которые Ты ниспослал нам. Благодарим Тебя за близких и новых друзей, которых Ты привел к столу нашему. Прошу, благослови эту пищу, чтобы она напитала и укрепила наши тела и умы, и мы могли бы следовать Твоим наставлениям. Прошу, благослови всех тех, кого нет рядом с нами, и пусть они найдут безопасный путь домой. Мы благодарим тебя за все, Господи, и просим о Твоем благословении. Во имя Иисуса Христа, аминь.

Над столом раздается общее тихое «Аминь», и тишины больше нет. Все позвякивают столовыми приборами и передают друг другу блюда. Фейт просит куриных наггетсов, Аарон спрашивает, поиграет ли папа с ним в мяч завтра после школы, а Лиззи рассказывает о грядущей поездке в летний лагерь для девочек.

Я смотрю на выбор напитков: вода, молоко, клубничная газировка Shasta и, что еще хуже, рутбир. Естественно, нигде ни капли кофеина. Наливаю себе воды со льдом.

Дэн передает Себастьяну тарелку с индейкой и улыбается мне.

– Таннер, Себастьян говорил, что ты из Калифорнии.

– Да, сэр. Из Пало-Альто.

Положив себе немного мяса, Себастьян держит тарелку для меня и подбадривающе улыбается. Мой мизинец соприкасается с его. Ощущение от этого едва заметного контакта я буду помнить еще несколько часов.

Эйб подается вперед и ловит мой взгляд.

– Ты переехал из Калифорнии в Юту? Должно быть, это ощутимая перемена.

Я смеюсь.

– Еще какая.

Со своего конца стола на меня с сочувствием смотрит мама Себастьяна.

– Не могу себе представить, каково это – переехать из мест, где солнце светит почти круглый год, туда, где мрачные и снежные зимы.

– Это не так уж и плохо, – возражаю я. – Здесь очень красивые горы, а туманов мне и там хватало.

– Ты катаешься на лыжах? – спрашивает меня Джуди.

– Немного. Хотя бы раз в год мы ездим на трассы в Сноубёрд или к Каньонам.

– Всей семьей? – снова вливается в беседу мама Себастьяна.

Я киваю и, взяв блюдо с картофелем, запеченным с сыром, кладу немного себе в тарелку.

– Ага. Нас тут четверо. У меня есть младшая сестра Хейли.

– Какое красивое имя, – замечает мама Себастьяна.

– Мои родители обожают прогулки и активный отдых, – говорю я. – Папа ездит на велосипеде, а мама обожает бегать.

Прожевав и проглотив, отец Себастьяна спрашивает:

– А чем они занимаются? Себастьян сказал, что вы переехали сюда из-за работы твоей мамы.

Этот ваш Себастьян знатный болтун.

Сделав глоток воды, я ставлю стакан на стол.

– Да, сэр. Она технический директор в NextTech.

За столом заинтересованно хмыкают.

– Когда здесь открыли филиал, ей предложили его возглавить, – еще больше интереса со всех сторон. – Она пишет код. В Калифорнии она работала в «Гугл», а теперь здесь.

– Ого, – произносит Дэн, явно впечатленный. – Должно быть, это отличная работа, раз ради нее она уволилась из «Гугл». Я слышал, платят у них очень неплохо.

– А его отец врач в долине Юты, – добавляет Себастьян. Я с улыбкой поворачиваюсь к нему. Он хвастается. Он гордится мной.

Глаза Джуди удивленно округляются.

– Я каждую среду работаю там как волонтер! Как его зовут?

– Пол Скотт. Он кардиохирург.

– Я его знаю! На том этаже мне приходится бывать нечасто, но все говорят, что он добрейшей души человек. Он еврей, верно? – удивленный, что бабушка Себастьяна не знакома с ним, но при этом идентифицирует его как еврея, я киваю. – Он всегда очень внимательный, и медсестры его очень любят, – потом она подается вперед и драматическим шепотом добавляет: – И он очень симпатичный, если мне будет позволено это сказать.

– Бабушка! Тебе что, нравится папа Таннера? – в ужасе спрашивает Фейт, и все за столом смеются.

– Ты же знаешь, что мой взгляд обращен лишь на твоего дедушку. Но я все-таки не слепая, – подмигнув, отвечает Джуди.

Поднеся ко рту стакан молока, Фейт хихикает.

– Так и есть, – говорит Эйб. – Она однажды увидела меня на танцах в церкви и с тех пор не может отвести взгляд.

– Мам, а вы с папой тоже познакомились на танцах? – спрашивает Фейт.

– Да, – мама Себастьяна смотрит через весь стол на Дэна. – Я пригласила его на танцы Сэди Хокинс [так называют танцы, когда девушки приглашают парней (в отличие от выпускного, например, когда приглашающий – парень) – прим. перев.].

Маленькая девочка с полным ртом интересуется:

– А что такое танцы Сэди Хокинс?

Пока мама ей объясняет, я думаю о ее словах. Когда миссис Бразер заканчивает, я поворачиваюсь к Дэну.

– То есть вы начали встречаться еще в школе?

– Ага, – кивнув, отвечает он. – Мы познакомились в последний год учебы и поженились сразу же после моего возвращения домой после миссии.

Колесики в моем мозгу с визгом останавливаются.

– А вам так позволено?

– Мы не можем иметь отношения, когда уезжаем на миссию, – говорит он и улыбается жене, – но правила, запрещающего писать одно письмо в неделю, нет.

– Можно подумать, вам двоим что-нибудь запретишь, – посмотрев на младших детей, Джуди добавляет: – Вашему папе не понравится, что я это говорю, но видели бы вы, как он любил писать вашей маме. Я постоянно находила ее письма у него в карманах. Они были без ума друг от друга.

К продолжению разговора я уже не прислушиваюсь. Отставив в сторону ряд сложностей, могу сказать, что если мы сможем оставаться на связи во время отъезда Себастьяна, все это предстает не в таком уж и плохом свете. Два года срок небольшой, я все равно буду в это время учиться. А там, может быть, пророку явится какое-нибудь новое откровение.

Все еще может получиться, правильно?

И сейчас я чувствую надежду.

Своим вопросом Дэн возвращает меня из моих мыслей в реальность.

– Таннер, твоя семья посещает синагогу в Солт-Лейк-Сити? – потом он поворачивается к Эйбу. – Я пытаюсь сообразить, где тут у нас ближайшая.

Какой неловкий момент. Даже я не знаю, где ближайшая синагога.

– Дай-ка подумать, – отвечает Эйб. – В Парк-Сити есть синагога Хар Шалом…

– Это слишком далеко, – будто решив, что нам это не подходит, отвечает Дэн и качает головой.

– Согласен. А в Солт-Лейк-Сити есть несколько…

Решаю пресечь эти рассуждения в зародыше.

– Вообще-то, нет, сэр, – я смотрю сначала на Дэна, а потом и на Эйба. – Я бы сказал, что сейчас мои родители скорее агностики, хотя мама принадлежала к Церкви СПД. Да и папа больше не еврей.

Боже, что я сейчас сказал?

Над столом повисает тишина. Я даже не могу сказать, какая из этих двух фраз прозвучала хуже: что мама в прошлом принадлежала к Церкви СПД или что я так небрежно разглагольствую об утрате веры.

Молчание нарушает Себастьян.

– Я не знал, что твоя мама ходила в церковь СПД.

– Ага. Она родом из Солт-Лейк-Сити.

Его брови сошлись на переносице, а уголки губ слегка опустились.

– О, это значит, что твои родственники из местных! – радостно восклицает его мама. – Ты с ними видишься?

– Мои бабушка с дедушкой сейчас живут в Спокане, – говорю я. И предусмотрительно решаю не упоминать, что за все свои восемнадцать лет я ни разу с ними не встречался, за что мысленно пожимаю себе руку. Но это означает, что за ртом следить я не успеваю, поэтому оттуда вылетает: – Но в Солт-Лейк-Сити живет моя тетя со своей женой. Как минимум раз в месяц мы с ними видимся.

Неловкое ерзанье на стульях – это единственный звук, раздающийся в столовой.

Боже мой, а что я ляпнул сейчас?

Себастьян пинает меня под столом. Когда я смотрю на него, то вижу, как он сдерживается, чтобы не засмеяться. А меня несет все дальше и дальше:

– К нам часто приезжает моя бабушка по папе. У них в семье четверо детей, так что родственников у нас очень много.

Я беру стакан и делаю большой глоток, чтобы заткнуть свой болтливый рот. Но когда проглатываю, снова не могу удержаться:

– Бабуля правда регулярно посещает синагогу. Она очень верующая. И очень духовная.

Себастьян снова толкает пяткой мою ногу. Уверен, чтобы я уже успокоился, потому как мне не нужно, наверное, быть связанным с какой-либо религией, чтобы меня здесь приняли. Кто знает. Но мое первое ощущение было именно таким. Все они такие собранные. Аккуратно едят, кладут салфетки на колени. Вежливо просят что-нибудь передать и говорят маме комплименты за приготовленные блюда. Впечатляет, с какой идеальной осанкой все сидят за столом. И – что еще важнее – после моего упоминания про Эмили и прошлое родителей дедушка с бабушкой Себастьяна не расспрашивают меня, а изящно переводят разговор на другую тему – интересуются об учителях и грядущих спортивных мероприятиях, – закрыв глаза на мой нескончаемый словесный понос. Время от времени родители напоминают детям не ставить локти на стол (я тут же убираю свои), не увлекаться с солью и доесть овощи, прежде чем просить еще хлеба.

Все разговоры такие чинные, а темы такие безопасные.

Моя семья по сравнению с ними кажется кучкой дикарей. Нет, мы, конечно, не чурбаны неотесанные, но мама известна своей способностью рявкнуть на Хейли за столом: «А ну, кончай трещать!», а папа пару раз забирал тарелку и уходил в гостиную, чтобы не выслушивать наши с Хейли препирательства. Но еще больше нас отличает близость, которую я сейчас особенно остро осознаю, когда сижу за столом с этими приятными, но безропотными незнакомцами. Не отрываясь от спагетти с фрикадельками, семья Скотт ведет серьезные разговоры о том, каково это – быть бисексуалом. А уплетая бабушкин кугель, Хейли однажды поинтересовалась, можно ли заразиться СПИДом во время минета. Я был в ужасе, но родители без колебаний ей тут же ответили. Вспомнив это сейчас, я даже не сомневаюсь, что если к нам на ужин однажды придет Себастьян, он не уйдет домой без наклейки с мотивирующей фразой.

Возможно, такие разговоры за столом – за минусом обсуждений минетов, – проходят и у Бразеров, только без посторонних, но я почему-то сомневаюсь. Понимая, что мои родители, скорее всего, расспросили бы Себастьяна поподробнее, чтобы лучше понять его и его семью, я не особо удивлен, что никто не задал вопрос, почему моя мама больше не имеет отношения к мормонам, а папа не ходит в синагогу. Это нелегкие разговоры, а я всего лишь случайно появившаяся у их стада овца, и, по всей видимости, появившаяся на время. А это ведь дом епископа. Счастье-счастье, радость-радость – помните? Все показывают себя с наилучшей стороны, и любопытствовать или заставлять меня чувствовать себя некомфортно никто не станет. Это назовут невежливостью. А судя по моему опыту, мормоны очень и очень вежливые. Как и Себастьян.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Когда прихожу домой, вижу ждущих меня маму с папой. Они сидят с напряженными улыбками на лицах, а перед ними стоит успевший остыть чай.

Конечно же, я не стал им врать, почему буду ужинать не дома, но все равно это было нелегко. Они стояли на крыльце и молча смотрели мне вслед. Честное слово, у меня было такое ощущение, будто я что-то украл.

– Ну и? – похлопав по стоящему рядом с ним стулу, интересуется папа.

Стул скрежещет по плиточному полу, от чего мы морщимся. Сам не знаю, почему, но этот неприятный звук меня смешит, поскольку момент и так уже чересчур напряженный – я вернулся с ужина в доме епископа, в чьего сына я вроде как влюблен, и мои родители все это решительно не одобряют, – а этот скрежет только добавил драмы.

У родителей есть свой тайный язык: едва глянув друг на друга, они достигают взаимопонимания. Я пытаюсь подавить рвущийся наружу истерический смех.

– Извини, – шлепнув руками по коленям, я сажусь на стул. – В общем. Ужин.

– Да. Ужин, – повторяет мама.

– Все прошло хорошо. Кажется.

Они кивают. И им явно нужны подробности.

– Его родные очень милые, – я многозначительно округляю глаза. – Очень. Милые.

Мамин ответный смешок не особо веселый, а папа по-прежнему выглядит очень обеспокоенным.

– Но это не было чем-то вроде свидания, – уточняю я. – Это же понятно. И это не знакомство с родителями. Обычный ужин.

– Они предпочтут познакомиться с его друзьями, особенно если не знают их по церкви, – кивает мама.

Несколько секунд я просто смотрю на нее.

– Именно это мне сказал Себастьян.

– Сам посуди, – говорит она. – Все, кого они знают, ходят в их церковь. И что, если твой сын – особенно если ты местный епископ – проводит время с кем-то, к этой церкви не принадлежащим? Ты просто захочешь узнать, все ли нормально.

– Тем более что я не нормальный – по крайней мере, не настолько, как они думают.

Мне заметно, что маме мой ответ не нравится, но взмахом руки она просит меня продолжать. И я рассказываю о том, как прошел вечер и что родители Себастьяна знакомы со школы. Рассказываю, как ляпнул про Эмили и мамино прошлое. Мама морщится – потому что подобных ляпов вообще быть не должно. Еще рассказываю, что мы опять обсуждали, хотя и совсем немного, миссию Себастьяна, и мои родители чрезвычайно внимательно слушают до конца.

Я замечаю беспокойство в тонких морщинках на их лицах. Они всерьез боятся, что я в него влюблюсь и что это закончится разбитым сердцем – для меня или для нас обоих.

– Значит… они тебе понравились? – спрашивает папа, не обращая внимания, что мама поворачивается и смотрит на него как на предателя.

– Ага. Ну, то есть, не то чтобы они казались своими по духу, но в целом они милые.

Теперь папина очередь поморщиться. Для моих родителей семья значит немало, особенно для папы, конечно, потому что мамины родные не в счет. Зато папина семья славится почти чрезмерной любовью друг к другу. Например, его мать приезжает к нам жить в течение трех месяцев каждый год, с тех пор как я родился. А поскольку дедушка шесть лет назад умер, ей не нравится оставаться дома одной, да и папе приятней, когда она здесь, под его крышей. После того как погостит у нас, бабушка едет к папиному брату и сестрам в Беркли и Коннектикут соответственно и занимается уже другими внуками.

Возможности оставить у нас бабулю на весь год я был бы только рад. Она классная и остроумная, и привносит в наш дом особый комфорт, который, кажется, нам недоступен, когда нас здесь только четверо. Не поймите меня неправильно, мои родители замечательные, но благодаря бабушке в доме становится теплей и уютней, а за последние два десятка лет, что женаты мои родители, бабушка с мамой сильно сблизились. Папа мечтает о таких же отношениях и с нами, когда сам состарится, и чтобы они были у нас с родителями наших вторых половинок. Честно говоря, мне кажется, папу беспокоит даже больше, чем маму, тот факт, что она больше не говорит о своих родителях.

Все это мелькает на папином лице, пока я говорю, поэтому я кладу руку ему на плечо.

– Ты выглядишь напряженным, пап.

– Я нечасто вижу, чтобы ты был так… заинтересован кем-то, – с осторожностью подбирая слова, говорит он. – Мы просто беспокоимся, что это не лучший выбор, – добавляет папа и отворачивается к окну.

Глубоко вздохнув, я пытаюсь понять, как лучше ответить. Несмотря на то, что он сказал чистую правду, она ощущается наклейкой поверх моих эмоций: ее легко взять и снять. Я знаю, что Себастьян мне не подходит. Знаю, что, скорее всего, мне будет больно. Просто я больше сосредоточен на попытках быть с ним, нежели на стремлении себя защитить.

Поэтому я говорю отцу то, что он, наверное, и хочет услышать:

– Это просто увлечение, пап. Он хороший парень, но я уверен, что это скоро пройдет.

На какое-то мгновение папа, кажется, мне верит. Мама тоже хранит молчание. Но когда он обнимает меня и желает спокойной ночи, его объятие крепкое и длится столько же, сколько нужно времени на три глубоких вдоха и выдоха.

– Спокойной ночи, ребята, – говорю я и бегу вверх по лестнице к себе в комнату.

Сейчас пятница и всего восемь вечера, и я точно буду бодрствовать еще несколько часов. Отем написала, что пошла к Эрику. И я рад, что не чувствую себя виноватым, поскольку снова слился и не пересекся с ней. Шлю ей множество эмодзи баклажанов, на что она отвечает множеством поднятых средних пальцев.

Интересно, обновил ли Себастьян набор смайлов, и что он чувствует, когда видит у себя в телефоне этот грубый жест, и вообще – заметил ли он его и использовал ли его хоть когда-нибудь?

О чем бы я ни думал, все всегда сводится к нему.

***

Мама на пробежке, папа в больнице, а Хейли топает по дому как слон и жалуется, что в субботу утром никто не позаботился о стирке.

Я напоминаю, что руки у нее вроде бы не сломаны.

Она пихает меня в бок.

Я подмышкой зажимаю ее голову, и Хейли визжит как резаная, пытаясь дотянуться до моего лица ногтями и крича «Я тебя ненавижу!» так громко, что сотрясаются стены.

И тут раздается звонок в дверь.

– Молодец, засранец, – отталкивая меня, говорит она. – Соседи вызвали копов.

Я подаюсь вперед, поворачиваю ручку и нацепляю улыбку под названием «Это все она».

Но тут земля перестает вращаться.

Почему-то слово «ошалелый» я считал синонимом «буйный», но на самом деле оно ближе к «ошарашенный, и именно так я себя чувствую, увидев у себя на пороге Себастьяна.

– Что за… – я расплываюсь в широченной улыбке.

– Привет, – он поднимает левую руку почесать затылок, и под гладкой загорелой кожей напрягается его бицепс.

От чего я превращаюсь в желе.

– Извини, – говорю я и жестом приглашаю его войти. – Ты пришел как раз в разгар убийства.

Себастьян смеется и входит в дом.

– Я просто собирался сказать… – посмотрев мне за спину, он улыбается. Могу предположить, что за мной стоит Хейли и стреляет лучами смерти мне в спину. – Привет, Хейли.

– Привет. А ты кто такой?

Я хочу отшвырнуть ее к стене за подобную грубость, но сдерживаюсь, поскольку ее стервозный вопрос дает понять, что я не болтаю о нем целыми днями.

– Это Себастьян.

– О. А ты прав. Он секси.

Ну вот так и бывает. В итоге я все равно хочу размазать сестру по стенке.

Усмехнувшись, он протягивает ей руку. К моему ужасу, Хейли смотрит на нее несколько секунд и только потом пожимает. А когда поднимает взгляд на меня, я вздернутой бровью даю понять, что прикончу ее чуть позже. При родителях манеры Хейли были бы безупречны. А когда дома только я, она превращается в первостатейную сволочь.

– Поднимешься? – спрашиваю я его.

Себастьян смотрит в сторону Хейли, но она уже развернулась и ушла заниматься стиркой, так что он кивает.

– А где твои родители?

– Мама на пробежке. А папа на работе.

Думаю, он улавливает подтекст. И воздух между нами начинает искрить.

Деревянные ступени скрипят под нашими ногами, а я особенно остро ощущаю присутствие Себастьяна у себя за спиной. Моя комната последняя по коридору, куда мы молча и направляемся. У меня под кожей бурлит кровь.

Мы идем в мою спальню.

Себастьян будет находиться в моей спальне.

Он входит, смотрит по сторонам и, кажется, даже не вздрагивает, когда с тихим щелчком я закрываю за собой дверь – нарушив родительское правило. Но минуточку, дело может дойти до поцелуев, а Хейли порядком озверела. Поэтому дверь лучше закрыть.

– Значит, это твоя комната, – еще раз оглядевшись, говорит Себастьян.

– Ага, – я тоже смотрю по сторонам, пытаясь взглянуть на обстановку его глазами. Здесь у меня много книг (и ни одной религиозной), несколько наград (в основном по учебе) и фотографий (ни на одной из которых я не держу Библию). Сейчас я рад, что отец заставляет меня держать комнату в чистоте. Кровать заправлена, грязное белье лежит в корзине, а на столе пусто, если не считать ноутбук и…

Вот черт.

Себастьян подходит к столу и листает пачку голубых стикеров. Что-либо говорить уже поздно. Я отлично помню, что написано на верхних.

МЫ ПОКИДАЕМ ДРУГ ДРУГА И ПОПАДАЕМ В УЖЕ ЗНАКОМЫЙ ТУПИК.

Я ВООБРАЖАЮ, ЧТО МЕСТО, КУДА ОН ИДЕТ, ЭТО ТИХИЙ СЕМЕЙНЫЙ УЖИН.

СЕКРЕТЫ, БУДТО ПРИЛЕПЛЕННАЯ К НИЗУ СТОЛА ЖВАЧКА.

ОН ПРЕДСТАВЛЯЕТ, ЧТО МЕСТО, КУДА НАПРАВЛЯЮСЬ Я, ЭТО ЧТО-ТО СОВСЕМ ИНОЕ.

В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ: БУЙНЫЙ ХОХОТ, ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНАЯ СВОБОДА.

В ХУДШЕМ СЛУЧАЕ: РУГАТЕЛЬСТВА, НЕЧЕТКО ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГРЕХ.

МОЖЕТ, МНЕ НАЛЬЮТ БОКАЛ ВИНА.

НО ДАЖЕ ЕСЛИ ОН ДУМАЕТ ИМЕННО ОБ ЭТОМ, ТО МЕНЯ НЕ ОСУЖДАЕТ.

НАДЕЮСЬ, КОГДА-НИБУДЬ ОН МЕНЯ ПОЛЮБИТ.

Я ХОЧУ ЦЕЛОВАТЬ ЕГО, И ЦЕЛОВАТЬ, И ЦЕЛОВАТЬ.

– Что это?

– Э-э-э… – я подхожу ближе и отклеиваю верхний стикер, будто не уверен в том, что там написано. На самом деле, я более чем уверен, ведь  написал это вчера вечером. – А-а. Да ничего.

Я считаю до пяти. Потом еще раз до пяти. И еще раз. Все это время мы молча смотрим на стопку голубых стикеров с заметками в моей руке.

Наконец Себастьян их у меня забирает.

– Это обо мне?

Я киваю, не глядя на него. У меня в груди творится что-то безумное – будто громко топает стадо взбесившихся животных.

Себастьян кладет руку мне на запястье, затем проводит ей до локтя и мягко тянет меня к себе, чтобы я повернулся и посмотрел на него.

– Мне нравится, – шепчет он. – Но это ведь не войдет в твою новую книгу, правильно?

Я мотаю головой. Ложь номер два.

– У тебя есть еще заметки?

Киваю.

– Скажи словами, Таннер, – хохотнув, просит Себастьян.

– У меня есть и еще, но сейчас я… кхм… пишу кое о чем другом.

Он кивает.

– И о чем твоя новая книга?

Повернувшись к окну, я сочиняю на ходу.

– Идея та же, но только он не влюбляется в сына епископа.

Я наблюдаю, как до Себастьяна доходит смысл слова «влюбляется». Уголки его губ дергаются.

– Ты дашь мне почитать?

– Ага, – я быстро киваю несколько раз. – Как только будет что прочитать, – от всего этого мне дурно, но я понимаю, что однажды придется перестать писать о Себастьяне. Нужно будет сочинить что-нибудь еще и дать ему с Фудзитой на вычитку. Знаете, что самое странное? Переставать писать о нем я не хочу. Словно мне необходимо продолжать, до тех пор пока не пойму, чем все это закончится.

Отпустив мою руку, Себастьян подходит к кровати и садится на нее. От этого у меня возникает ощущение, будто мое сердце качает не кровь, а бензин, и в венах вот-вот стартует гонка на максимальное ускорение.

– Сегодня мне прислали авторский экземпляр. Я хочу, чтобы ты тоже прочитал мою книгу, – ковыряя заусенец, говорит он. – Но я беспокоюсь. Вдруг ты решишь, что она ужасная.