Текст книги "Политическая история брюк"

Автор книги: Кристин Бар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Пуаре-новатор

Ситуация окончательно меняется, когда на сцену выходит Поль Пуаре (18791944). Его новаторские амбиции отныне никто не может отрицать. Сначала он хочет изменить профессию кутюрье, отвечая на ожидания и пожелания своих клиенток. Ему помогает подруга детства Дениз, на которой он женат с 1905 года, которая служит ему манекенщицей. Эта девушка провинциального и скромного происхождения стала одной из самых элегантных парижанок. Он отмежевывается от тех, кто его старше: от Чарльза Фредерика Ворта (18261895), изобретателя от-кутюр, оригинального англичанина, которого Пуаре называет «любезным гермафродитом», а также от более строгого Жака Дусе (1853–1929), которого называют «любителем женщин полусвета»^{472}. Это эпоха, по выражению Пуаре, когда мужчины начинают проникать в профессию, «которая всегда было собственностью женщин», и приобретают «настоящий авторитет среди их клиентуры»^{473}.

Он признает «грациозность» костюма Жанны Пакен (1869–1936), поскольку «до этого женщины носили под видом костюма только шерстяную одежду, открытую спереди, которая одевалась вместе с белым жилетом на пуговицах, галстуком-манишкой и настоящим мужским съемным воротничком. Цепочка для часов и соломенная шляпа-канотье придавали им воинственный вид и подчеркивали их мужеподобие». Успех модели Пакен придавали оригинальные украшения.

1900 год – это время женщин, гибких как лианы, с выгнутыми шеями и осиной талией. Поль Пуаре же считает силуэт в форме буквы S смешным. В 1903 году Пуаре начинает работать на себя и в 1906-м выпускает линию одежды в стиле Директории, в которой талия располагалась прямо под грудью, а юбка прямой линией спускалась до лодыжек. В течение двух лет этот силуэт был воспринят всеми. Затем в 1909 году его увлекает Восток (после посещения Кенсингтонского музея), и Пуаре начинает работать над свободной одеждой, которая заставляет обращать внимание на лицо, над тюрбанами и «брюками для гарема»^{474}. Затем он достигает вершины своей славы, которой способствовали два весьма талантливых иллюстратора – Поль Ириб и Жорж Лепап.

1911 год стал годом скандала с юбками-кюлотами. Первые из них были продемонстрированы, как свидетельствует Excelsior, в феврале на скачках в Отее. Illustration приводит их фотографии и рисунки Поля Пуаре под названием «Четыре способа одеть женщину в кюлоты»^{475}. В этом же году кутюрье предлагает восточные платья-кюлоты с широкими штанами и туникой, перехваченной ремнем под грудью^{476}. Это одежда, предназначенная для помещения, театра (мадемуазель Ян в Театре капуцинок, начало 1911 года) или для костюмированного бала^{477}, ведь Пуаре выступает против «женщины в кюлотах» на улице.

Два кутюрье из дома Béchoff-David выпустили юбку-кюлоты на улицу, к вящей радости зевак и фотографов. Они не пользовались большим коммерческим успехом, в отличие от успеха в СМИ. Начинают издаваться почтовые открытки, где эту одежду изображают во всех покроях. С 1910 года дом мод Béchoff-David запатентовал несколько типов юбок-кюлотов. В октябре 1910 года певица Мэри Гарден заставляет говорить о себе и своем платье-брюках (с двумя разрезами для ног), которое приписывают Дусе. Эта одежда представлена на нескольких фотографиях в номере Modes за март 1911 года. Длина платьев-туник с разрезом позволяет скрывать брюки. Некоторые модели стоят так, что сквозь боковые разрезы брюки можно увидеть.

Несколько месяцев спустя начинается интенсивная дискуссия о юбке-кюлотах (или юбке-брюках). Эта инновация обязана своей политизацией прежде всего ее хулителям, среди которых есть и мужчины, и женщины. По мнению баронессы д’Азевиль, «отдельные дома моды решили, что надо идти в ногу с феминистским движением, освободив женщин от юбки – символа архаичного рабства, заменив ее „брюками", так теперь это называется <…>. Больше никаких мягких и обволакивающих линий, никаких длинных грациозных складок, делающих из женщины живую грациозную и очаровательную поэму. Забудем прямые юбки или юбки в складку, даже те некрасивые зауженные, которые носили прошлым летом <…>. И пожелаем, не пытаясь этого утверждать – уж слишком мода последних лет приучила нас к разного рода причудам, – чтобы это увлечение было краткосрочным и оставалось уделом очень небольшого числа людей»^{478}.

Еще более реакционное высказывание мужчины, опубликованное в Mode illustrée, демонстрирует различные приемы драматизации:

Юбки-брюки ознаменовали колоссальный прогресс старой морали, выбрав своей мишенью определенные обычаи <…>. Адепты юбки-брюк стремятся не очаровать, а удивить. Они проявляют желание порвать с традициями своего пола, своей расы, своей страны <…>. Они требуют быть на равных с мужчиной не только в области костюмов, но и в других областях. После тоги и плаща адвоката, после шляпы из кожи и одежды кучера из козьих шкур… они теперь требуют себе брюки. Вот вам и феминизм. Теперь широкие штаны, блуждающая улыбка одалиски, персиянки <…>. Вот вам и иностранные авантюристы <…>. Те, кто освистывает этих выряженных травести, сами того не зная, совершают акт патриотизма^{479}.

Мы видим здесь попытку удержать различия между полами в прежних границах. Под освистыванием, возможно, имелся в виду плохой прием, который оказывали манекенщицам, фотографируемым в общественных местах (на скачках и в парках). Звучат и более благожелательно настроенные мнения, которые рассматривают ситуацию с точки зрения спроса. По мнению Illustration, «эти Дусе, Редферны, Дреколлы готовы делать для своих клиенток широкие или прямые штаны, которые они сами захотят носить».

В своих мемуарах Поль Пуаре еще вернется к этому эпизоду. По его словам, он был убежден, что, несмотря на некоторые протесты со стороны ретроградов, время юбки-кюлотов придет: «Потребовалась неловкость Бешоффа, который, представив их на скачках, хотел, чтобы о нем заговорили, и эта попытка провалилась. Но юбка-кюлоты – вещь неизбежная, и мне кажется, что Америка вот-вот воспримет ее освобождающую формулу, которая откроет новые пути воображению творцов, в то время как мода на юбки топчется на одном и том же месте»^{480}.

Линия Пуаре «Директория» предполагает отсутствие корсета, и это одна из самых больших новаций, благодаря которой он получает репутацию феминиста. Отметим, что юбка-кюлоты не обязательно предполагает исчезновение корсета, о чем свидетельствует реклама корсета Régina: «Будем ли мы носить юбку-кюлоты? Возможно! В любом случае она не исключает грациозность силуэта, если мы будем носить безупречный корсет Régina, этот шедевр эстетики <…>. Несмотря на мужественность этого костюма, давайте научимся оставаться женщинами и больше внимания уделять кокетливости в белье»^{481}. Во всяком случае, модели Béchoff-David по-прежнему носят корсет.

Можно также обратить внимание на короткие волосы манекенщиц Пуаре, которые часто носят на голове повязки. Смелые цвета – красный, фиолетовый, зеленый, ярко-синий – противопоставляются «приглушенной» пастели, столь свойственной Прекрасной эпохе. С помощью цвета Пуаре наполняет женскую моду силой и смелостью. Отметим также, что цены на его одежду были ниже, чем у его славных предшественников. Но не будем слишком поспешно делать из него кумира и не забудем, что в 1910 году он придумал опутывающее тело платье, которое мешало ходить, ограничивая каждый шаг. Если посмотреть на эту одежду с точки зрения ее неудобства, то не надо забывать, что своим узким силуэтом, противоположным традиционному конусу, она участвует в узаконивании брюк – об этом свидетельствует сравнение, которое сделала Люси Деларю-Мардрюс в своей статье в Femina.

Поля Пуаре по праву связывают с новаторством 1910-х годов: платье, которое можно надеть без посторонней помощи, платье-мешок, юбка-кюлоты, бюстгальтер, пояс для чулок и прежде всего отсутствие корсета. Но он не будет следовать за примером Шанель, которую упрекает в том, что она создала «маленького недокормленного телеграфиста, одетого в черное джерси»^{482}. Прообраз плоской и угловатой женщины-мальчика вызывает у него такую реакцию: «Так что, мадемуазель, по кому вы носите траур?» На этот вопрос Шанель якобы ответила: «По вам, месье»^{483}. Действительно, несмотря на всю изобретательность, звезда Поля Пуаре идет к закату, в то время как звезда Шанель блистает тысячью огней.

До Безумных лет с их женщинами-мальчиками Прекрасная эпоха переживает интенсивные политические и вестиментарные перемены. Благодаря импульсу, который дало распространение велосипедов, женская одежда упрощается. Приобретает популярность всевозможная одежда с двумя штанинами. Нужно понимать, что Колетт с иронией говорит о своих подругах, которых она посещала перед войной, что они «вполголоса высмеивали папашу Лепина»^{484}, поскольку префект полиции уже больше не представлял собой реальной угрозы. Развитие нравов сделало распоряжение 1800 года недействительным. К тому же появилась новая трудность, которую префект Дюбуа не мог предвидеть: новые вестиментарные практики, связанные с досугом и спортом, в среде буржуазии, в некоторых профессиях, в народе, или под влиянием парижской богемы, в моде, сокращают дистанцию между мужским и женским внешним видом, что усложняет задачу определения понятия травестии.

Глава VIII. «Мой костюм говорит мужчине: „Я на равных с тобой'»

Именно на рубеже XIX и XX веков феминизму удается политизировать вопрос внешнего вида. Этому благоприятствует контекст: в Великобритании, в США, в Германии на повестке дня стоит вопрос реформы женского костюма^{485}. Изменения в этой области возможны во имя здоровья и пользы физической активности, но не без оглядки на парижскую моду, которая живет постоянным изобретением женской элегантности^{486}. Как оправдать брюки с политической точки зрения? Женщины, которых теперь, не боясь отстать от времени, можно назвать феминистками, носят их начиная с 1880-1890-х годов. Их смелые требования вызывают споры. Затем, в первые годы нового века, Мадлен Пельтье формулирует собственную теорию вирилизации женщин, придав ей значительную интеллектуальную целостность.

Споры о маскулинизации костюма

Проповедников маскулинизации женского костюма ждут огромные трудности. Показательна в этом смысле фигура Мари-Роз Астье де Вальсейр (которая называет себя по-мужски: Астье). Она родилась в 1846 году, изучала медицину и зарабатывала на жизнь, публикуя статьи в газетах. В конце 1880-х годов она активизирует феминистскую деятельность: выдвигает свою кандидатуру на выборах 1889 года, поддерживает курсы гимнастики в светском благотворительном обществе для девочек, основывает Социалистическую лигу женщин, затем – Лигу освобождения женщин, создает профсоюз работниц швейной промышленности. Ее деятельность «во всех отношениях радикальная»^{487}: она требует для женщин права голоса, доступа ко всем видам учебы и ко всем профессиям, равноправия в зарплатах. Именно в этот особенно бурный момент она проявляет себя в борьбе за рационализацию женского костюма. Она решает переодеться мужчиной, как и другая феминистка, скульптор мадам д’Эсток, которая носит короткую стрижку и фальшивую бороду, как и Мадлен Пельтье, которая чуть позже с легкостью выдает себя за мужчину и поэтому не требует у полиции никакого разрешения. Астье не только носит мужской костюм и требует вестиментарной свободы для женщин, но и обращается с соответствующим требованием к префектуре полиции (которая не удосуживается ей ответить), а также – посредством петиции – к депутатам. 1 июля 1887 года она требует от законодателей «отменить рутинный закон, который запрещает женщинам носить мужской костюм, вполне приличный, что о нем ни говори, и прежде всего бесспорно более гигиеничный, от имени тех женщин, которые не являются рабынями роскоши»^{488}. В своем обращении она упоминает о женщинах, погибших в результате несчастных случаев с трамваями, пожаров и утоплений, поскольку были «предназначены умереть» из-за своей одежды.

Депутаты ответят ей, что «ни один закон не обязывает женщин носить сложные одежды, которыми они себя покрывают». Адаптация костюма для спортивной и физической активности – еще одна тема, которая заботит Астье и других радикальных активисток. Она катается на велосипеде, занимается фехтованием и привлекает к себе внимание, дерясь на дуэли^{489}. Для сторонниц абсолютного равенства полов реформа костюма неотделима от других требований женщин: доступа ко всем профессиям и образованию. Чтобы низвергнуть отталкивающий образ синего чулка, который, как объясняет Астье, воспринимают как «гермафродитку», необходимо перевернуть эстетические предрассудки, согласно которым обожествляется «женская грация» и считается уродливой «женщина с мужским внешним видом»^{490}.

В 1891 году к сражению подключаются две другие радикальные феминистки, также известные своими социалистическими убеждениями. Они публикуют манифест в пользу ношения кюлотов. Эжени Потонье-Пьер (1844–1898), преподавательница, полностью посвятившая себя борьбе за права женщин, в 1893 году основала Организацию солидарности женщин^{491}; писательница Мариа Шелига-Леви (1853–1927) создала Всеобщий союз женщин (1889). Они объединили свои силы в 1891 году и создали Французскую федерацию феминистских обществ. Это первый случай, когда организация, защищающая права женщин, использует прилагательное «феминистский» в своем названии, демонстрируя тем самым крайне радикальную ориентацию^{492}. После этого данное слово – в качестве прилагательного и существительного – будет пользоваться взрывным успехом, что в итоге приведет к различным отклонениям от его изначального смысла. Как бы то ни было, следует отметить, что вопрос женского костюма возник именно в тот момент, когда феминизм утвердился в качестве политической силы, сумев привлечь внимание средств массовой информации и политиков.

Свои самые убедительные аргументы феминистки берут у гигиенистов, озабоченных тем, чтобы сохранить будущее и здоровье «расы» и, в частности, тех, кто ее воспроизводит. В 1899 году Юбертина Оклер обращается к диссертации одной из первых женщин, получивших степень доктора, которая изучила корсет и пришла к выводу, что он «сжимает органы, загоняет ребра внутрь, затрудняет дыхание и вызывает анемию». Умеренное решение проблемы предлагает Инес Гаш-Саррот, придумавшая так называемый гигиенический корсет, который делает живот плоским, позволяя избежать опущения нижней его части. И хотя этот корсет приводил к искривлению позвоночника, он пользовался определенным успехом. Во многих медицинских исследованиях женщины могут найти весомые аргументы в пользу отмены корсета, укорочения платья, в поддержку юбки-кюлотов и кюлотов для езды на велосипеде.

Юбка-кюлоты – это средняя формула между брюками и платьем, ее носят многие активистки и популяризируют велосипедистки. Юбертина Оклер «ликует» при виде зрелища, представляемого этими «предвестницами женской эмансипации»^{493} в кюлотах. Деятельность феминисток достаточно радикальна, чтобы велосипедные кюлоты начиная с 1893 года стали разумным выходом из ситуации. Это убеждает такую «светскую женщину», как мадам Бодри де Сонье:

Однажды обязательно настанет день, когда, не принадлежа к несколько утрированной школе, требующей расширения прав женщин, и не нося именно кюлоты (в физическом или моральном смысле), женщины будут носить более удобный костюм, чем сегодня. Зачем же бояться того, что будет допустимым завтра?^{494}

На фоне маскулинизации женского костюма может создаться впечатление, что радикальный феминизм противостоит феминизму умеренному. В какой-то мере эта оппозиция отражает социальное расслоение. В это время привязанность к женственному облику женщин зачастую связывается с буржуазной культурой, где как раз и действуют самые сильные вестиментарные ограничения. Таким образом, речь идет о шовинизме одновременно на социальном и национальном уровнях, согласно принципам которого француженки должны выступать арбитрами вкуса и элегантности.

И все же давайте воздерживаться от чрезмерно механистичных объяснений. Так, Маргерит Дюран, бывшая актриса, директор газеты Fronde, совсем не скрывавшая своего феминизма, полагает, что этот вопрос «персонального порядка» «не должен обсуждаться в конгрессе, быть объектом коллективных требований и в еще меньшей степени критики со стороны законов, общества или мужчин»^{495}. Такая сдержанность не должна удивлять, потому что Маргерит Дюран прекрасно сознавала преимущества, которые дают ей и окружающим женственность и соблазнительность. Позднее, не испытывая ложной скромности, она скажет: «Никто не узнает, как много феминизм должен моим светлым волосам»^{496}. В то же время Fronde не выступает с позиций умеренного феминизма. Как мы уже знаем, Марк Монтифо, женщина-писатель, носившая фрак, регулярно сотрудничала в газете.

Журналистка, феминистка и социалистка Северин, с гордостью рассказывая о том, что Конгресс феминисток 1892 года был серьезным мероприятием, удовлетворенно подчеркивала, что на нем не было «дискуссий о ношении кюлотов или тому подобной ерунды такого рода»^{497}. Описывая этот же конгресс в Figaro, друг феминисток Леопольд Лакур подчеркивает, что его участницы «не выряжены в мужские костюмы, как афинянки, которых ведет эта безумная Праксагора»^{498}.

Заслуживает внимания мнение Марии Дерэм, основательницы республиканского течения феминизма. Она, безусловно, принадлежит к классу буржуазии, но это либеральная и просвещенная буржуазия. Проявленная ею независимость – она отказалась от брака и материнства – редкое явление в этой среде. И при этом она выступает «решительно против ношения мужской одежды», полагая, что женщина должна оставаться женщиной и сохранять «свою грацию, которая одновременно является ее силой»: «Я враг этих уродливых и сомнительных одеяний, которые превращают нас в гибриды, в какие-то нейтральные и двусмысленные существа, что-то среднее между мужчиной и женщиной. Кто эти бесполые личности, которых даже не знаешь, каким именем называть?»^{499}

Эстетическое неприятие, то есть утверждения об уродстве мужской одежды на фоне роскоши женской моды, представляет собой стандартный ход мысли. Мария Дерэм и ее современники не учитывали тот факт, что эта асимметрия имела место в определенный исторический момент. Она воспринималась как нечто карикатурное; историк Фарид Шенун обращает наше внимание на тонкости мужской моды и привлекательность новых моделей мужской одежды – для спортсмена, джентльмена, артиста – в глазах мужчин и некоторых женщин. Неверно также и представление о том, что у мужского костюма практически нет вариантов. Мужские брюки часто меняют форму и ширину. Да и кюлоты исчезли не совсем^{500}. Черный фрак, пришедший из Англии и принятый во время Реставрации, подходит для ужинов, балов, походов в театр^{501}. Однако на протяжении XIX века фрак, отличающийся от редингота с полукруглым вырезом спереди, теряет популярность. Его заменяет смокинг, тоже, как следует из названия, английская одежда: фалды более короткие, брюки более узкие; в 1900-х годах смокинги носили с галунами. Молодые отдыхающие, проводящие время в казино Лазурного берега, по достоинству оценили эту более простую, но по-прежнему элегантную одежду.

Женщины, переодевающиеся в мужскую одежду, при желании и наличии денег могут попытаться приблизиться к образу денди. «Между платьем без выреза и рединготом преимущество за последним. Кто осмелится утверждать, что платье с декольте или без идет мадам Дьелафуа больше, чем ее жакет?» – пишет Юбертина Оклер, выдвигающая здесь возражение эстетического характера^{502}.

Мария Дерэм намекает на «сомнительные одеяния», на «нейтральные и двусмысленные существа», являющиеся «чем-то средним между мужчиной и женщиной», а также на «бесполых личностей», которых она не знает, как назвать, при том что такое название есть, но произносить его неуместно. Она намекает на семиотику инверсии, на «третий пол», появление которого, по мнению антифеминистов, ускоряется эмансипацией женщин^{503}. Эти аллюзии следует расшифровать, тем более что они преследуют феминисток. К примеру, Леопольд Лакур, которого мы уже цитировали в связи с Конгрессом феминисток 1892 года, заверив читателя, что активистки не одеты в мужскую одежду, объясняет, что они «не враги мужчинам» и «по большей части замужем, и удачно замужем; они очаровательны»^{504}.

О чем думают наиболее умеренные феминистки, эти филантропки, часто выходцы из буржуазной протестантской или еврейской среды, которые вступили в Национальный совет французских женщин (НСФЖ) в 1901 году, когда он только был создан? Ответить на этот вопрос поможет картинка. Это пропагандистская почтовая открытка, которую в первые годы своего существования выпускал НСФЖ. На ней изображены две женщины, одна младше, другая старше, которые смотрят сверху на город – большой город и его социальные проблемы, столицу, центр политической власти, – одетые в греко-римскую одежду и со строгими прическами. Что стоит за этой фантастической одеждой, представляющей собой что-то среднее между ночной сорочкой и рубашкой для первого причастия? Здесь можно увидеть попытку найти нечто нейтральное за счет экзотических или старинных костюмов, о гендерной принадлежности которых (если таковая вообще была) все уже забыли. Ни женщины, ни мужчины – люди. Универсальность – вот это что. Можно также отметить определенный религиозный подъем, не выходящий за светские рамки: складки и белый цвет напоминают о святости, чистоте и сообщают одежде женщин величественность, которая свойственна одеяниям профессионалов в области права и религии. То есть это платье, но не совсем женское… Но еще поражает то, что на рисунке скрыто сексуализированное тело; это понятная реакция во времена, когда на публичных афишах так часто встречаются соблазнительные «маленькие женщины». На этих парижских афишах рекламируются разные зрелища, в частности только что изобретенный streap-tease^{505}, а также другие приманки нарождающейся потребительской культуры. В Париже процветает сексуальная торговля. Вот в таких условиях ведут свой крестовый поход многочисленные феминистские активистки на рубеже веков.

Непримиримые или умеренные, феминистки поколения Юбертины Оклер играют определенную роль в процессе маскулинизации женского облика. Дальше всего в осуществлении этого проекта заходит Мадлен Пельтье, которая рассматривает возможность омужествления женщин^{506}.