Текст книги "Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении"

Автор книги: Кристиана Барош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

6
Тетя Армони

– Я не люблю, когда люди уходят, – рыдает Эмили, у которой слезы с некоторых пор льются по любому поводу неудержимым потоком.

– Это становится опасным, – сердито ворчит ее брат, – знаешь, мама, сколько она тратит на бумажные платки?

Семейство возвращается с похорон дядюшки Фуина. Старому смотрителю шлюза было восемьдесят семь лет, и он давно, задолго до того, как его шлюз начал повиноваться руке на расстоянии по мановению электронного взгляда компьютерной техники, оставил работу и только и делал, что играл в шары.

Теперь его нет, и кабачок закрылся, и воскресные моряки пропали, и никто не играет в белот. «Если это и есть прогресс… лучше было бы обойтись без него», – бухтели потихоньку старики. А умер Фуина так, как прожил последние годы, с шаром с руке. Упал замертво, успев точно прицелиться и сказать: «Надо же, я, кажется, сваливаю!» И, право же, все только обрадовались тому, как он ушел – почти улизнул. «Не представляю себе его в постели», – заявила его невестка, там бы он умер от нетерпения!

На похороны, разумеется, собралась вся деревня. Смерть по-прежнему занимает стариков ничуть не меньше, чем телепередачи: они подсчитывают оставшихся!

Все утешают Эмили, осыпают ласками, и она постепенно оправляется от своего горя. Пылкая маленькая девочка, настоящий бесенок, превратилась в унылую дылду, в которой лишь изредка и ненадолго вспыхивает жизнь. Элоизе случается задуматься над тем, что же нас все-таки лепит, какие встречи, повороты, переломы делают тем, что мы есть или чем станем – в конце-то концов, Эмили всего восемнадцать.

В ее годы… что же со мной произошло? Кто это был? В ее памяти всплывает лицо – красивое, сохранившее, несмотря на возраст, всю свою прелесть. Тетя Армони. Девяноста лет.

Армони – Гармония – не настоящее имя, нет, всего лишь ошибка чьего-то ненадежного слуха. Как же ее звали-то на самом деле – Амели? Эрмини? Да не все ли равно! Для Элоизы, как и для этого неверного уха, она сразу стала тетей Армони, которую призвали для того, чтобы сделать из нее дуэнью. Пасха тысяча девятьсот… О, это было так давно…

И все-таки – последний год лицея или первый год подготовительных курсов? Последний год лицея. На этот раз Элоиза помнит точно, все метки на месте, до последнего прыщика, она в этом уверена, как в себе. Почти…

Вместе с друзьями юности – длинным Филиппом, маленьким Жоржем и обоими Мишелями – она провела тогда под присмотром тети Армони несколько дней каникул. Они ведь как? Всей компанией к морю, не к морю – так к реке, и жми на педали, по горам, по долам. Все летние месяцы шатались вместе, от самого… можно сказать, от самого сотворения мира, во всяком случае, с детского сада или чуть позже.

И вот, ради такого случая, Филипп отправил своих родителей в санаторий, по крайней мере, так он сказал, приглашая друзей поразвлечься в своем доме в Бранте. У Мишелей было жилье по соседству, а Жорж будет ночевать у него, Элоиза тоже. Потому и понадобилась дуэнья. «Дело не в том, – проворчал дядя Анизе, – чтобы мы вам не доверяли, вот только…», вот только он еще помнил собственный молодой аппетит и признавал за ними такой же. Да его и самого даже возраст не изменил. Этот человек, только и говоривший о необходимости внести ясность и пролить свет, ничего так не любил, как спрятаться в темном уголке и там подстерегать девушку, расставив руки.

Ну, когда тебе едва исполнилось восемнадцать, а он старше на все сорок, разве повернется язык ответить, что он-то сам уже не возбуждает аппетита? Анизе-отец был из тех людей, которые признают только веские аргументы.

Но вернемся к тете Армони. Теперь Элоиза окончательно ее вспомнила. Высокая, сухощавая, спокойная, овдовевшая так давно, что уже и не помнила – и сама в этом со смехом признавалась, – как это она была замужем. Мадам Анизе, более дипломатичная, чем ее муженек, по крайней мере – в высказываниях, предупредила молодежь о том, что тетя Армони проведет с ними Пасхальные каникулы, «ей, бедняжке, необходимо сменить обстановку».

Словом, эти несколько дней им придется терпеть «гармонический» надзор, по крайней мере, один из мальчиков, удобства ради готовый слышать все в точности так, как Элоиза, прошептал себе под нос что-то в этом роде.

Впрочем, все это не имело значения: Армони с первого же взгляда понравилась Элоизе, которая была непокорной, невоспитанной, категоричной, «в общем, все это вполне можно было прибавить к обычным упрекам, которые сыпались на меня за мои дерзости, вот только у меня был еще и инстинкт, а здесь никакие выговоры не помогут…» – вспоминает Элоиза. С ходу, не дожидаясь разрешения, она стала называть старуху «тетей Армони». Мадам Кюрель де Бремонто? Слишком длинно, слишком официально, и просто – слишком!

«Да и вообще, – думает Элоиза, – я по сей день терпеть не могу бесполезного довеска церемонных любезностей между людьми, которые словно созданы для взаимопонимания. И потом, какого черта! Армони не возмутилась и не рассердилась, она улыбнулась. С ума сойти… Она стояла передо мной, такая тонкая, вытянутая, и я стояла перед ней – плотная, темноволосая, смуглая…»

– А меня зовут Маки, – представилась Элоиза. – Сейчас объясню: это уменьшительное от Мари-Кретьенн.

В то время собственное имя казалось Элоизе старомодным, а… Маки звучало современно, задорно, по-брехтовски! Ее подружки тоже то и дело меняли имена.

Они мыли листья салата, вернее, это Элоиза, усадив Армони в плетеное кресло, возилась с латуком. Армони мягко спросила:

– Откуда взялось это имя?

Элоизе оставалось только плечами пожать: Мари-Кретьенн выпорхнула прямиком из молитвенно сложенных ладоней бабули Камиллы, которая только и делала, что всех по-христиански изводила. На всю жизнь после этого возненавидишь ханжество! А от «Маки» Камилла уж точно полезла бы на стенку! Потрясающе!

– Деточка, некоторые находят в молитве прибежище.

– Прибежище? От чего, от кого? Никто на Камиллу не нападал, правда, никто ее и не любил, но она принялась молиться раньше, чем узнала об этом! «Аве, Мария», «Аве, Мария»… можно подумать, эти ее «Аве Марии» помогали переносить оплеухи, которые она отвешивала, ну, а насчет того, чтобы дать сдачи, – сами понимаете…

Они, как сказал бы Жюльен, проводили ознакомительный раунд. Элоиза, во всяком случае, точно.

«Я, конечно, врала, хотя у меня и на самом деле руки чесались влепить пощечину старой ведьме!»

Армони, – а чего, интересно, можно опасаться в девяносто лет? – спокойно смотрела на нее. И серьезно – хотя, может быть… глаза, вообще-то, у нее поблескивали, заставляя усомниться в такой уж серьезности.

Наверху носились взад-вперед парни, которых послали отмываться. И это было совсем не лишним! Едва приехав, ребята устроили лодочные гонки и порядком вспотели. А теперь шумно возились, орали дурными голосами, словно коты, которых окатили из ведра!

Нет, ну, надо же! Элоиза в полном одиночестве смеется: вот уж что так и осталось неизменным, это битва за ванную комнату! Тогда, помнится, она рванула в коридор: «Эй, вы, оставьте мне горячей воды или завтра на ужин можете не рассчитывать!»

Мгновенно наступила тишина. Элоиза вернулась к своим салатным листьям. Армони, улыбаясь, пристально на нее поглядела: «Дрессируешь их понемножку, да?»

Засмеялась-покраснела-пробормотала: «Иначе все эти дни играли бы вчетвером против одной – нельзя оставлять за ними численное преимущество».

Армони расхохоталась. Вот черт, в ее преклонном возрасте – и такой жемчужный, воркующий смех, настоящее чудо! Она встала: «Я уже полюбила тебя, малышка», – потом поднялась к себе, чтобы одеться.

Элоиза растроганно покачивает головой, этот молодой смех до сих пор звучит у нее в ушах.

Стол был накрыт в два счета, это она умела. Омлет с грудинкой и травами надо делать в последний момент, суп готов, салат только перемешать осталось, картошка подрумянивается в чугунке. Теперь и ей не помешало бы привести себя в порядок.

Эти паршивцы оставили ей горячей воды ровно на одну руку, все прочее придется мыть ледяной! А ванная в таком виде, что…

Тетя Армони, вся свеженькая под тонким слоем пудры, ждала, стоя за своим стулом. Остальные, рассыпавшись по комнате, глаз не сводили с двери. Элоиза, тоже «освежившаяся» во всех смыслах слова, что было очень заметно, встала в дверях. Жорж заерзал на сиденье, она взглядом пригвоздила его к месту.

– Тетя Армони, окажите мне такую любезность, пожалуйста, садитесь, не ждите!

Устроившись с помощью внучатого племянника, старуха махнула рукой:

– Прошу, господа, после нашей юной подруги.

И, еще не успев взяться за вилки, они поняли, что девчонка обзавелась союзницей.

Назавтра Элоиза с раннего утра принялась готовить телячье жаркое. Тогда это блюдо еще не превратилось в связку жил, залитую ложкой жирного бульона. В те благословенные времена телятина оправдывала ожидания. И стоила не так уж дорого…

Тетю Армони Элоиза застала в кухне, где та уже попивала чаек – и что ее подняло в такую рань?

– Я теперь сплю мало, – призналась старушка.

А «эти самые», перед тем как с самого утра отправиться шляться, выпьют горячего шоколада и слопают гору тостов. О Господи, в те годы… мм, о диетах и речи не было!

Когда умытая и румяная Элоиза показалась на пороге, старая дама улыбнулась:

– В такой ранний час и уже во всеоружии?

– На этот раз горячей воды не достанется им! И потом, знаю я их, они все равно только зубы почистят и на этом успокоятся! Незачем мыть все остальное до того.

– До чего?

– До того, как выпачкаются, тетя Армони.

Та внимательно глянула на Элоизу:

– Но ведь тебе надо уйти раньше, чем жаркое будет готово.

– О, из-за этого переживать не стоит!..

И сейчас, помешивая на сковородке лук, в точности повторяя тогдашние жесты, Элоиза воскрешает прошлое: «Я объяснила ей тогда крестьянскую экономию, привитую мне с колыбели».

– Чугунок до вечера простоит на самом краешке плиты, и все, что надо делать тете Армони, это добавлять понемногу воду по мере того, как она будет испаряться.

– Воду?

– Ну да, на крышку!

Армони рассмеялась, как накануне:

– И где только ты всему этому выучилась, девочка?

Элоиза выучилась этому в своем «захолустье». Горожанкой она сделалась вынужденно и всеми силами, унаследованными по прямой от деда, тянулась к земле. Война прошлась по старому миру, убивая направо и налево, и в самые зажиточные дома прокрался незаметный, но вполне реальный голод. Он учил использовать все, что еще оставалось. Элоиза была из тех, кто учился на практике.

«Тетушка наклонилась, чтобы лучше разглядеть, а я, – вспоминает Элоиза, – продолжала говорить, и, должно быть, разливалась соловьем. Мерзла ли она, Армони, в сорок первом и в сорок третьем? Да-да, Дестрады тоже мерзли, и потерять хотя бы крупицу тепла было бы не только расточительством, а попросту глупо. В доме Дедули огонь никогда не гас, он тлел под золой, поднимал тесто, грел воду, варил овощи с огорода, согревал кирпичи, которые клали в постель… В комнате, где я спала все эти годы, даже содержание ночных горшков, и то замерзало! Стоит только об этом подумать, у нее и сейчас коченеют пальцы!»

– …вам понравится моя телятина! Никак не узнаешь, в какой момент она будет готова, она и сама об этом представления не имеет! Только ворчит тихонько, пока томится!

Армони хихикнула, Элоиза тоже:

– Только не забудьте, дорогая тетушка, еще раз повторю, подливать воду на крышку и каждый час понемножку подбрасывать уголь.

Поглаживая ее по щеке, Армони спросила:

– Кого из этих парней ты любишь?

– Любила Филиппа.

– Любила… и…

– И ничего. Его отец такое устроил!

Кивает:

– Да, понятно. Он злопамятный, детка, ты должна быть осторожна. Настоящий змей.

Ну, в том, что касалось меня, – Элоиза до сих пор ликует при мысли об этом, – у него бы яду не хватило! От удара коленкой между ног остаются следы, которых не скроешь. Впрочем, его жена все знала. Но картина от этого не менялась!

Конечно, то обстоятельство, что кому-то, не принадлежавшему к их семейке, все было известно, несколько мешало, для них Элоиза явно была лишней.

– До чего ты желчная!

Да ничего подобного! Разве Армони не чувствует всей прелести этого? Элоиза рановато усвоила правила игры между мужчинами и женщинами, но ничего страшного ведь в этом нет.

– Пусть желчные травятся собственной желчью, а я просто люблю жизнь. Этот парень не для меня? А я – для него?

Он уже тогда был боязливым и осторожным, на что ей такой сдался? Он ее тоже любил! Для этой любви находилось множество определений.

С ума сойти, сколько всего хранит память, и все это оживает, причиняя почти такую же боль, как тогда! Филипп был совершеннолетним, он правил у себя в доме, выказывая чисто внешнюю почтительность.

– Его отец редко бывал дома, а мать перед ним трепетала. Сами понимаете – мужчина в доме! А Филипп – тот, что называется, подчинился. Это означает, что у него не хватило бы смелости меня бросить, если бы его не поддержали. Его предки говорили о браке как о важнейшем из таинств. Но разве я стремилась к свадьбе? По-моему, нет, я стремилась…

– К наслаждению?

Вот что давало обращение к скрижалям Закона и к первой заповеди. Бабушка Камилла терпела мужа только из уважения к священным основам брака. Решительно, у стареющих людей забавное представление об этом самом уважении! А Филипп, хотя и был молод, оказался «старомодным» юношей, вот и все!

Собственно говоря, от ответа Элоиза уклонилась, задумавшись о том, что в те времена понимали под наслаждением? Жадный и умелый поцелуй, некое ощущение в животе, которое не хотелось бы определять словами? И еще страх. Тогда и не слыхали о противозачаточных таблетках…

– Знаете, что я вам скажу? На это таинство можно списать что угодно, получается, оно только помогает отравлять людям жизнь. Папаша Анизе вспоминает о нем, когда ему это выгодно, чего тогда стоит его верность? А я благодаря ему приобрела кое-какие навыки казуистики.

Армони, возвращая Элоизу на землю, поинтересовалась, кто такая Камилла и так ли сильно на самом деле девочка ее ненавидит. Бабушка умерла, и теперь Элоиза ненавидела память о ней. «Да, я долго ее ненавидела, и даже сейчас не перестала, надо же!» Такие вещи никогда окончательно не угасают, а уж тем более – если генетика дала Камилле второй «шанс» в лице Корали, которая к своим десяти годам сделалась законченной стервой. «И что с ней делать, с этой Корали?»

Что касается самой Камиллы, то здесь об отмщении позаботился сам черт. Сын спихнул ее монашкам ордена Визитации, которые не скупились на сладкие слова, уговаривая пострадать в угоду Господу и не требовать морфия. Иисусе туда, Иисусе сюда – дорого ей пришлось заплатить за свое пристрастие к слову Божию! Но Элоиза так и не смогла заставить себя ее пожалеть.

И день на дорогах пролетел, как ветер, подталкивая на подъемах, притормаживая на спусках, а то и наоборот, но всегда некстати. К тому времени, как они вернулись, память об утреннем перекусе давно испарилась. Элоизе удалось продлить пытку, она рванула в ванную, а они неслись следом с криками: им надо помыться, она уже наполоскалась утром! Ну и что, она привыкла купаться два раза в день, пусть подождут…

Разъяренный Филипп призвал в свидетели тетушку. Как можно, Элоиза не имела права заставлять старушку готовить жратву, что, дел нет поважнее, чем без конца себя надраивать? Армони подняла глаза от книги и неожиданно сухим тоном спросила, зачем он Элоизу вообще пригласил – ради ублаготворения собственного брюха или по дружбе? Чтобы она была у него бесплатной прислугой или потому что он к ней… хорошо относится?

Сумел ли он ответить, не краснея? Наверняка. Он вообще не страдает избытком деликатности, Филипп. У него семеро детей, шесть из них – девочки. Он и двадцать пять настрогал бы, лишь бы заполучить сына. В тот день он уклонился от ответа, сказал только, что каждый должен выполнять свою работу, кроме тети Армони, от дежурства освобожденной.

– Да что ты? И много ли ты за последние два дня ходил за покупками, убирал в доме, готовил еду?

Двери хлопали, громко перекликались голоса, с этажа на этаж долетали обрывки фраз, а Элоиза спокойно плескалась в ванне. Она и сегодня запросто может восстановить диалоги в слащавой манере Анизе. Филиппу было от кого перенять эту манеру, и он каждый день подтверждал свою наследственность. Вот уж здесь точно сожалеть не о чем! Элоиза посмеивается.

Армони повысила голос:

– Раз уж вам всем так не терпится стать чистыми, в пристройке есть душ. И потом, насколько я поняла, двое из вас живут по соседству?

Этих двоих гигиенические проблемы нимало не беспокоили, разве только одна: выискивать блох в поведении Элоизы. Всю вторую половину дня она водила их проторенными тропками, хоть и заросшими колючим кустарником.

Стол был накрыт по всем правилам, она тогда толком и не поняла, зачем это понадобилось. Салфетки, по два бокала у каждого прибора, букетик цветов посередине. Армони ждала в столовой. Ее неизменное черное платье украшал кружевной воротничок, подчеркивая своей сияющей белизной блеклый перламутровый оттенок кожи. Чудесное кольцо на пальце. И, честное слово, губы у нее были подкрашены! Не приснилось ли это Элоизе? Только годы спустя она открыла для себя существование бесцветной помады, придающей губам «естественный» блеск.

Армони спросила, хорошо ли они провели день. А она сама?

– Мой день, – улыбнулась старушка, – был окутан великолепными ароматами. Твое телячье жаркое, детка, благоухало на весь дом.

Мясо, которое они ели ложками, таяло во рту. От него осталась одна веревочка, которую они без всяких комментариев отнесли в кухню. Мальчики молчали, стесняясь своей нескрываемой прожорливости. Один из Мишелей объявил, что Элоиза вполне созрела для замужества, но тут же прикусил язык. У Филиппа стал бледный вид, и он ни на кого не смотрел.

– Не все так думают. И вообще, я не собираюсь выходить замуж только для того, чтобы заменить собой скороварку или плодиться со скоростью несушки, – на это способен кто угодно, а я – не кто угодно.

– Да ведь замуж затем и выходят, – с умным видом заявил второй.

– Значит, я не выйду замуж.

Надо сказать, встав из-за стола, парни явно испытывали немалое облегчение от того, что ужин наконец закончился.

После ужина тетя Армони всегда предлагала сыграть в бридж, на что остальные соглашались, заранее смирившись с тем, что она обдерет их как липку. Но больше заняться было нечем. В то время телевизор еще не стал спасением для тех, кого скука преследовала с самого рождения.

Вымыв посуду, Элоиза возвращалась и садилась наблюдать за игрой. Сама она предпочитала покер, неизменно обыгрывая парней, так что они уже не рисковали с ней связываться, и ей оставалось только смотреть, как Армони завлекает их на свою территорию. Странно, что считалось нормальным играть на деньги. Потому что играть на эту мелочь было все равно что украсть. Хотя – ладно… С тех пор ничего не изменилось…

Прошло немало времени, прежде чем Элоиза поняла: Армони, благодаря своим неизменным выигрышам, – она тоже обирала ребят, хотя и куда элегантнее, чем Элоиза, – ставка ее не превышала десяти су, – Армони просто чуть-чуть смягчала свой вечный пост. Достигнув высот мастерства, она с безмятежной непринужденностью выигрывала одну партию за другой; уж конечно, это куда достойнее, чем задать парням трепку. «Покер не облагораживает языка, которым пользуется, наверное, потому он и нравился мне больше». И сейчас, тридцать лет спустя, Элоиза по-прежнему обожает покер. О, этим мальчикам, играющим в бридж, далеко было до корректности Армони, и они то и дело переругивались. Армони приподнимала бровь, Элоиза считала очки и забавлялась, даже и не думая поддержать парней.

Однажды вечером, спустя много времени после тех каникул, они сидели втроем с приятельницей Армони по бриджу, и Армони захотелось сыграть в покер, «попробовать», сказала она. И разгромила их в лучшем виде. Сияла и ликовала:

– Комбинации бриджа? Да, приятно щекочут самолюбие, но ни в какое сравнение не идут с волнениями покера!

Подруга вкрадчиво поинтересовалась ее мнением о шахматах. Армони так и подскочила:

– Шахматы? Бездушная, извращенная игра! Шахматы пробуждают тревогу только у снобов, которые заключают безумные пари! Дорогая моя, шахматисты донельзя скучны, стоит им встать из-за доски, тут же выясняется, что, кроме стратегии, они ровно ничего не знают. Считается, что у них высокий интеллект, но, если отставить в сторону профессиональные знания, мозгов у них в голове не больше, чем в овечьем копыте! А самомнение просто нестерпимое! – Но и на этом Армони не успокоилась: – Шахматисты склоняются над своей доской, словно над волшебным говорящим зеркальцем: «Ты сильнее всех, прекраснее всех, ты – самый талантливый…»

– Злая королева из «Белоснежки»!

– Вот именно. Когда им не удается победить противника, они стараются его принизить, и тут все средства хороши. Они мгновенно окружают себя колдунами, шарлатанами, распускают неприятные слухи, чтобы лишить соперника равновесия, а иногда даже спаивают его, короче, они… – последовало длинное и мстительное перечисление, причем эта светская дама, пусть и обедневшая, но все же светская, ругалась виртуозно, как никто, и все же пристойно. Эти люди ее достали.

Элоиза поняла, что они обе одинаково распаляются, пусть даже слова при этом используют разные.

«Когда меня охватывает гнев, – размышляет Элоиза, – я и сегодня вмиг делаюсь грубиянкой!» А тогда она поняла, что было задето больное место.

Конечно, Армони не стала жаловаться на «своего покойника», но было очевидно: Арман де Кюрель де Бремонто сделал лишнюю ставку на шахматной доске их десятилетнего брака, рассчитывая на собственные шансы, и ставка была так высока, что его это убило. Мат. Невыносимое положение. С чудесным смехом, который, наверное, сохранился у нее с молодости, тетя Армони воскрешала прошлое для одной только Элоизы:

– Я ему сказала, что у меня не осталось средств ни на то, чтобы его содержать, ни на то, чтобы развестись, следовательно, ради нашего выживания, его и моего, мне остается только обзавестись богатыми любовниками.

Отказ от чести? Нечем похвастаться, промотав все, что было у жены, а то, что предметом пари была дуэль между королями и королевами слоновой кости, в действительности ничего не меняло. Кюрель играл на то, что ему не принадлежало!

Он назвал меня шлюхой, деточка, это было неправдой, да, собственно, правдой так и не стало. Я назвала его дураком – а вот это бросалось в глаза с самого начала! Моя семья устроила наш брак, польстившись на его имя и титул. Кроме этих двух вещей, для меня не имевших ни малейшего значения, не было ничего, что помогло бы сохранить зрение в непроглядном мраке наших финансовых дел! Поскольку я не решалась занимать у своих родных, он, представь себе, повесился, оставив завещание, которым лишал меня наследства! Таким образом, он впервые позаботился о моем будущем, поскольку, в конечном счете, прямые – как они себя называли, измеряя меня презрительными взглядами, – наследники, без раздумий это наследство принявшие, оказались с кучей долгов и чуть было не впали в полную нищету. Пытаясь сохранить достоинство, они распустили слух, будто я его разорила. Но разговоры о зеленом сукне не умолкали, и тогда они запалили встречный огонь: их бедного кузена настигла война, иприт лишил его способности рассуждать здраво! Гм… этот тип и воевал-то только в интендантской службе… но что поделаешь, мир так устроен, что ко всему приспосабливаешься!

А как же Армони? Она, как Элоиза и сама может видеть, выжила: когда ешь мало, куда лучше сохраняешься: «…У меня никогда не было проблем с фигурой, а ты прививаешь мне дурные привычки. Кто научил тебя так готовить? Мама? Благослови Господь эту женщину!»

Бедная мама, которая заново изобретала каждое блюдо, потому что забывала рецепты! Элоиза-то их не забывает, но меняет по своему вкусу. Такие вот причуды наследственности.

Каждое утро, устроившись в кухне, которую мальчишки охотно предоставляли в полное их распоряжение, они болтали, словно въедливые сороки, о прошлом Армони и будущем Элоизы, попивая одна – чай, другая – шоколад. Пока Элоиза готовила ужин и бутерброды, чтобы перекусить в полдень, Армони рассказывала о своей жизни, мирной жизни, то есть полной умолчаний, «потому что, – с улыбкой прибавляла она, – шестьдесят лет пронеслись словно мгновение», она только и делала, что играла в бридж ради того, чтобы прокормиться. Самыми крупными и яркими событиями ее жизни были контра и реконтра. Элоиза в ответ растягивала, как могла, свои зачаточные воспоминания, старалась тоже быть на высоте, но, конечно же, не дотягивала.

Когда те Пасхальные каникулы уже подходили к концу, Армони как-то со вздохом призналась, что на самом-то деле она развлекалась вовсю, особенно когда начала гадать. Элоиза так удивилась, что выронила нож, которым чистила овощи, прямо в помойное ведро! Армони хихикнула: «В один скучный денек я гадала на картах моим подружкам по бриджу. Они ошеломленно слушали, начисто позабыв о своей привычке перемывать друг другу косточки. Сплетни всегда бывают взаимными, им следовало бы помнить об этом. Но нет, они ни о чем не догадывались! Господи, какое же я удовольствие получила, глядя на их физиономии!»

Вспомнив, как она тогда удивилась, Элоиза хихикнула.

– О чем ты думаешь? – спросил Жюльен, который как раз в эту минуту заглянул к ней попросить причитающиеся ему карманные деньги.

– О смерти Людовика XVI.

– И тебя это смешит?

– Ну и что, чего ты от меня хочешь, я старая республиканка и нисколько не жалею о монархии, пусть даже конституционной!

Мальчик, пожав плечами, вышел, прошепелявив:

– Ты никогда не бываешь серьезной!

Шепелявит он из-за проволоки на зубах, и еще нарочно это подчеркивает. Мальчишки свою сбрую выставляют напоказ так, словно это некий вторичный, ну, пусть третичный, половой признак! На самом-то деле они становятся похожи на Дракулу, хотя выглядят не так эффектно.

– И не хлопай дверью, пожалуйста, – кричит ему вслед Элоиза. – С меня и одной Корали вполне хватит!

Да, Армони изображала из себя этакую Мадам Ирму, потихоньку играя на ожиданиях своих подружек-партнерш.

Уже тогда у любой женщины было десять шансов овдоветь против одного.

– Я не боялась промахнуться, – доверительно рассказывала Армони. – Всякое может случиться, но эти дамы на моих глазах шарахались от смертельных опасностей, как кошки от тлеющих углей. И я объявляла какой-нибудь бедняжке, что в ближайшем будущем вижу ее в трауре: «Тебе не кажется, что с первым же попаданием вероятность возрастает?» Они повторяли мои предсказания подружкам между одним танго и другим, потому что эти дамы обожали танцевальные вечера и жиголо, без которых подобные развлечения не обходятся. «Представляете, – твердили они, – Армони де Кюрель де Бремонто почти за два года предсказала мне гибель Пьера, Поля или Жака!» Человеческая природа, дорогая моя, – эта сентенция выдавалась вместе с неудержимым смешком, – складывается из доверчивости и забывчивости, и хорошая гадалка питается из двух этих сосцов!

Перед самым отъездом, когда Элоиза уже седлала велосипед, собираясь катить в деревню, где «патер» в конце каждой недели проповедовал пескарям, Армони на несколько секунд ее задержала:

– Приходи меня навестить, детка, как только вернешься в Париж, заглядывай к своей старой тетушке Армони! – Лучась улыбкой, она опустила дрожащие руки на молодые плечи.

Ах, черт возьми, что за женщина! Элоиза даже прослезилась. В конце концов, может быть, Эмили было от кого унаследовать эту склонность!

Армони прошептала: «Когда у тебя никого не остается, придумываешь себе семью, сочиняешь родство, присваиваешь потомство, и нередко оно оказывается куда внимательнее настоящего! Я говорю тебе это, потому что…» – Она тряхнула головой, но Элоиза уже поняла, это правда, возрастные барьеры рухнули, они оказались родней.

Элоиза помнит, с каким сладостным удивлением тогда на нее поглядела: та сторона Армони, которую никто другой до нее не открыл, делала эту душу родственной.

А Армони сунула ей в карман крохотный сверток: «Так, на память, надеюсь, тебе понравится».

В свертке оказалась бумажка с адресом и телефоном тетушки и кольцо с аметистом.

Мама носила его едва ли не чаще меня, мне оно было великовато, припомнила Элоиза. Кольцо, наверное, соскользнуло с руки, она даже не может вспомнить, когда именно заметила потерю. Но, честно говоря, потом, спустя много времени, заподозрила отца в том, что он продал его по дешевке. Неудачливые игроки не слишком стесняются в средствах, когда надо выкрутиться…

Тогда же, оказавшись в Париже, Элоиза не сразу решилась позвонить, хотела неделю выждать, но Армони так долго терпеть не пожелала. Стараясь как-то поправить свои хилые финансы – стипендии едва хватало на самое необходимое, а та жизнь, которая кипела вокруг Элоизы и куда она бросилась с головой, требовала куда больше, – и пытаясь во время каникул хоть что-нибудь заработать, Элоиза устроилась продавщицей в парфюмерный магазин на улице Вожирар. Армони жила в двух шагах оттуда. Случай явно заботился о них, глупо было бы отрицать очевидное! Так вот, однажды утром Элоиза увидела, как в лавку входит тетя Армони в маленькой шляпке с вуалеткой, такая душечка, просто невозможно. Улыбнувшись, она подошла к Элоизе, на ходу поздоровавшись с хозяином, который уставился на них, вытаращив глаза. «Ну, девочка моя, когда же ты вскарабкаешься ко мне на шестой этаж?»

После ее ухода этот тип недружелюбно поинтересовался, каким это образом Элоизе удалось познакомиться с графиней. До чего же противный! Единственное более-менее забавное – это не значит, что приятное, – воспоминание, которое сохранилось о нем у Элоизы, сближает его с бабулей Камиллой. Каждый день он наполнял ванну, в которой после него должны были купаться его жена, племянник и невестка. Именно в таком порядке. «Он сам его установил», – с горечью рассказывала вторая продавщица, наверное, ей тоже пришлось через это пройти! Нет, он еще хуже Камиллы, в его случае мы имеем дело с чем-то куда более извращенным, чем обычная скупость.

Да ладно, хватит о нем. После того, первого раза Элоиза, по крайней мере, один день в неделю отдавала Армони и ее похлебке. Нередко она звонила, предупреждая: ничего готовить не надо, она принесет попробовать новое блюдо… и вваливалась в крохотную квартирку с коробочками и баночками, задыхаясь оттого, что пришлось подниматься по лестнице.

– И с годами крутые ступеньки ниже казаться не стали, – ворчит Элоиза.

Армони была лакомкой и любила говорить, что в этом виновата Элоиза. Она ставила приборы на маленький столик.