Текст книги "Пёсий остров"

Автор книги: Кристиан Мерк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Пленник

Когда спящий пересекает Стикс, он не чувствует боли. Якоб даже не помнит о своем локте.

– Якоб? Малыш?

Вокруг темно – хоть глаз выколи. Голос звучит совсем близко, Якоб даже чует запах дешевого отцовского парфюма и табака. Голос у Авраама такой, будто ангелы уже поят его бурбоном «Мейкерс Марк». Его слова укутаны в обволакивающую нежность, какую порождает только алкоголь. Якоб чувствует ее сейчас так же остро, как раньше, когда отец был жив. Снова початая бутылочка, где-то рядом играет пластинка Дина Мартина, и они с отцом близки как никогда. Ему чудится, что он слышит стук льдинок в бокале.

– Тебе страшно, малыш?

– Да, пап. Мне страшно, и я ничего не вижу из-за этой повязки. Меня хотят убить.

– Это еще не факт, сынок. Вот в моем случае был факт. И убийц было двое.

– Тебе было больно? Я долго буду мучиться?

Голос Авраама становится все тише, забирая покой и призрачную любовь через волшебную реку. На прощанье он шутит: это как сходить к зубному, сынок. Только быстрее. Невидимый бурбон плещется в невидимом стакане.

– Не уходи, пап. Побудь со мной еще чуть-чуть.

Но Авраама и его полупустого стакана никогда здесь не было.

В темноте появляется и растет просвет, заставляя Якоба взглянуть в глаза предполагаемой смерти. Его рука тут же начинает пульсировать новыми волнами боли.

Он видит перед собой тощего пацана лет четырнадцати, протягивающего бутерброд. В другой руке он держит плащ с капюшоном, которым те двое замотали Якобу голову. Непонятно, который час. Кажется, что опять вечер. Почему-то он больше не слышит чаек.

– Ешь, – произносит пацан, и Якоб понимает, что ошибся.

Перед ним девушка.

– Спасибо, – отвечает Якоб и с жадностью набрасывается на бутерброд. Пока он ест, его посетительница, сидящая на ящиках перед ним, кажется то ли грустной, то ли чем-то расстроенной. На ней шорты и джинсовая куртка. С виду ей не больше двадцати. На левой щеке – развод какой-то грязи, а темные волосы коротко стрижены и давно не мыты. Обветренная рука как бы в нерешительности поигрывает с рукояткой револьвера, заткнутого за пояс. Сердце Якоба начинает биться быстрее. Он замечает, что глаза у нее абсолютно черные – даже радужка. Как будто она не человек, а чайка в человеческом обличье.

– Я очень устал, – жалуется Якоб, не зная, как еще оттянуть момент спуска курка. – И я больше не хочу, чтобы меня били по голове. Застрелишь меня прямо сейчас или как?

Якоб сам удивляется, что у него хватило смелости это спросить. Вопрос звучит так же нереально, как прикосновение отцовской руки к щеке минуту назад.

Девушка отзывается не сразу. Она оборачивается на приоткрытую стальную дверь. Оттуда доносятся голоса – Якоб предполагает, что с мостика. Там о чем-то громко спорят.

– Насчет этого еще не приняли решения, – отвечает она, и это похоже на правду.

Якоб угадывает по ее мягким интонациям, что она американка.

– Мне нужно вернуться домой, – говорит он. – Помоги мне! Пожалуйста.

Наверху кто-то в ярости бьет кулаком об стенку.

– Вряд ли я смогу, – признается девушка, постукивая носком башмака по полу. – Им очень не понравится, если я вмешаюсь.

Якоба накрывает злость, и он хочет отменить слова, которые срываются с его губ, но слишком поздно:

– Значит, ты приперлась сюда, чтобы поглазеть на меня? Наработать аппетит, прежде чем спустить курок? Зачем? Какой в этом смысл?

На мостике чей-то утробный голос по-английски произносит:

– Вот и все! Ясно?

Якоб воспринимает это как подтверждение своих худших опасений.

– Слушай, от меня здесь ничего не зависит, – оправдывается девушка, подняв бровь. – Правда.

Она встает и направляется к двери.

– Постой! – просит Якоб, вытянув перед собой здоровую руку, как бы желая стереть все, что только что сказал. Манни унаследовал желчность отца, а Якоб – нетерпеливость матери. – Постой, всего минутку. Я понятия не имею, кто вы такие. Просто высадите меня где-нибудь на берег, я даже ничего не смогу объяснить полиции. Подумайте.

Девушка смотрит на него взглядом человека, который уже слышал эти слова из уст других пленников, сидевших здесь, на месте Якоба. Все тщетно. Этот взгляд – безжалостный и бесстрастный – выдает причину ее грусти минуту назад. Она проводит рукой по русскому слову на двери.

– Что это значит? – спрашивает Якоб, кивая на странные буквы, пытаясь выиграть время. Я труп, думает он. Я еще разговариваю, но надо мной уже заколачивают крышку.

– Это значит, что здесь перевозят груз, – спокойно отвечает она, устало вытирая лицо.

– Значит, я груз?

Он смеется как идиот, не в силах остановиться. Девушка выходит и закрывает дверь, не в силах больше смотреть в глаза своему грузу.

Брат

Большинство разговоров в кафе «Счастливый клевер» длятся недолго. Потому что это заведение находится рядом с самой шумной взлетно-посадочной полосой аэропорта имени Джона Кеннеди – из окон можно даже различить номера на хвостах улетающих самолетов. Каждые две минуты рев двигателей заглушает даже мысли посетителей, рассыпая их по клетчатому линолеуму.

Манни выбрал это место для встречи, насчет которой испытывает сомнения. Как просить награду за предательство? Вежливо? Надменно? Как следует одеваться для такого случая? Манни надел джинсы и кожаную куртку – штатский костюм полицейского. Он сидит и считает удары собственного сердца.

В его руке бутылка пива. Он в задумчивости отковыривает с нее этикетку. Женщина с двумя розовыми сумками-тележками, сидящая через пару столиков, орет в телефон со стразами, пытаясь перекричать шум самолетов:

– Фредди, нет, я же говорю, рейс отложили на два часа, отложили! Алло?

Эммануэль Давид Шталь, детектив третьего класса, сидит один за столиком в закутке, обитом зеленой тканью, и всем своим видом излучает респектабельность, как и его значок, спрятанный поглубже в карман перед входом в кафе. Он даже улыбается женщине, которая захлопывает свой телефон и завороженно смотрит на грязное брюхо 747-го, взмывающего в небо за окном. Но внутри – тем местом, где должно находиться сердце, откуда у Манни рождаются обиды, ложь, обещания, раскаяния, снова ложь, – он сейчас испытывает нечто совершенно незнакомое. Он хочет, чтобы его вывернуло наизнанку, хочет молить о прощении, хочет вернуть время вспять. Но он также хочет получить награду и удовлетворение от того, что сумел что-то сделать сам от начала и до конца – без связей Авраама, без унизительной доброты брата, без удушающей любви матери. Все эти невидимые преграды только дальше отталкивали Манни от самого себя. А тут – нечто осязаемое. Хрустящее, с запахом зеленой краски и свежей бумаги.

Деньги.

Манни как раз прикидывает, как лучше держаться со своими гостями – самоуверенно, как коп, или непринужденно, – когда один из них опускается на диванчик напротив и кивает.

– Хрен найдешь это место, – говорит мужчина в коричневом костюме, бросая скрипучую кожаную куртку на спинку диванчика. Манни думает, что это, возможно, его единственный костюм. Его спутник, невысокого роста человек, держится от него на почтительном расстоянии и все время молчит. Он усаживается на сиденье из липкого кожзама рядом с Манни, и Манни чувствует, как пистолет на его поясе касается его собственного. За окном взлетает очередной самолет, заставляя взвыть чью-то автомобильную сигнализацию и заглушая бармена, который что-то говорит. Долговязый русский указывает ему на полупустую бутылку Манни и поднимает три пальца.

– Мне больше не надо, спасибо, – говорит Манни, отмахиваясь от бармена, который уже ставит на стойку три зеленых бутылки.

– Ерунда, – возражает мужчина в костюме, берет одну из бутылок и слегка стукает горлышком об другую. – Мы все равно больше никогда не увидимся. Хорошо сделанное дело надо отметить.

– Вы принесли мои деньги? – спрашивает Манни, делая глоток из новой бутылки. Он не чувствует вкуса, только пену на губах. Пошел он к черту, этот мужик в ботинках с Брайтон-Бич и рубашке в цветочек. Это я все сделал. Эти двое просто курьеры.

– Смотри-ка, сразу к делу, – одобрительно произносит русский. – Что скажешь?

– Похвально, – отзывается его спутник, похлопывая Манни по плечу.

– Уберите руки, – огрызается Манни и сам удивляется, сколько злости в его голосе. Женщина с розовыми сумками садится вполоборота и некоторое время смотрит на него, затем отворачивается.

– С характером, – радуется коротышка рядом с ним, вытянув перед собой руки. Мужик в коричневом несколько раз молча моргает, по-видимому сбитый с толку.

– Так что? – требовательно переспрашивает Манни, положив обе руки на стол, чувствуя прилив силы, вытесняющей чувство вины, которое, как он знает, все равно нагонит его в машине по дороге домой. – Где деньги? Прячете в этом костюмчике? Или надо выйти и забрать из машины?

– Сперва поговорим о том, как все изменилось.

Долговязый по-прежнему прикидывается дружелюбным.

– Нет, не поговорим, – шипит Манни. – Сейчас я отволоку вас обоих в 76-й участок и заставлю там потеть в камере с неграми и мексиканцами. Понимаете, к чему я клоню?

– Он пришел в себя раньше времени, – говорит мужчина в коричневом. – Твой брат. Ты должен был дать ему двойную дозу. Он очухался раньше, чем прибыли твои дружественные копы. Нам пришлось что-то решать. Так что правила изменились. Все должно быть по справедливости.

Манни начинает терять самообладание и сжимает кулаки.

– Надо было позвонить мне. Я был недалеко, я бы со всем разобрался.

Русский накрывает его кулаки ладонями – жест, которым любовники предваряют важные слова, – и качает головой.

– Ты разобрался с его женой – и то хорошо. Но нам все равно пришлось прятать твоего брата в багажнике нашей машины.

– Которую потом пришлось поджечь, – замечает коротышка, нахмурившись. – А это был, между прочим, «кадиллак». Не дешевка какая-нибудь. Сам понимаешь.

– А потом мне пришлось искать кого-нибудь, кто бы вывез его в открытое море и там сбросил. Я бы предпочел вместо этого…

– Замолчи, – просит Манни, представляя отца, бессильного, потерявшего шляпу, в ожидании выстрелов.

– А-а, все верно, – русский убирает наконец руки, напоследок еще раз сжав кулаки Манни. – Ты же в курсе, как я работаю, да? Скажи, ты уже потратил свои тридцать серебреников за то, что сдал нам папашу? Или Рашель удалось выпросить немного на хозяйство, пока ты не предал заодно и брата?

– Я вас обоих арестую, – повторяет Манни, сам не веря в то, что говорит. – Если вы не…

Коротышка достает из куртки газету и кладет на сиденье между собой и копом, не зная, что тот крайне близок к тому, чтобы передумать и застрелить их обоих, а затем, возможно, и себя. Прости, отец.

– Мы, конечно, оставили себе брокерские, когда получили уродливый замок Авраама, – русский улыбается, как человек, который удачно пошутил. – Так оно справедливее. Стэн не возражал, так что ты не волнуйся. Наш дружок с красной тачкой тоже требовал вознаграждения за свои услуги… – его лицо становится мрачным, как у обиженного клерка. – Ты бы тоже мог поучаствовать, Эммануэль. Мы бы здесь сейчас не сидели, если бы ты тогда уговорил своего брата.

– Я сделал все, что мог, – отвечает Манни, и ему не нравится, что это звучит как оправдание, но поздно.

– Открой-ка свой подарок, – предлагает коротышка. – Давай, загляни, что там.

Манни разворачивает газету и достает небольшой полиэтиленовый сверток. Слишком небольшой, чтобы содержать лекарство от его растущего голода, который сперва был просто жадностью, но за последние дни разросся в нечто большее. Теперь младшему брату Якоба нужны все деньги мира, чтобы заполнить дыру, образовавшуюся у него внутри, – такую огромную, что он чувствует, как ветер лижет стенки.

– Вы должны мне восемнадцать миллионов, – заявляет Манни, положив одну руку на пистолет, но голос предает его: в нем звучит мольба.

Коротышка издает негромкий свист, как будто завидел пару стройных женских ножек.

– А не то ты нас арестуешь и бросишь на растерзание преступников, – подытоживает мужчина в коричневом, задумчиво глядя, как солнце отражается в стеклах кабины очередной железной птицы. Солнечный луч падает на его лицо, заставляя сверкнуть золотые коронки. – Знаешь, я думаю, ты так с нами не поступишь. Нет. Долг Авраама выплачен, мой работодатель доволен. Иди, посчитай свои деньги, купи Рашель новую тачку, утешь мамочку. И жди следующего платежа – в скором времени. Так, на карманные расходы. При условии, что ты успокоишься.

– В этом пакете миллион, – сообщает коротышка, вертя в руках пивную бутылку. – Ни много ни мало. Ты сколько зарабатываешь-то? Тридцать? Тридцать пять в год? – он хмыкает. – Тебе, считай, повезло.

– Как будто в лотерею выиграл, – добавляет долговязый и поднимается, чтобы надеть куртку. – Тебе позвонят, не волнуйся. В следующем месяце ты встретишься с кем-нибудь из наших друзей и получишь еще пакет-другой. Но ты должен вести себя хорошо, – он явно наслаждается злостью Манни, но еще больше ему нравится смотреть, как эту злость распаляет жадность. – Sei gesund <sup>[4]4
  Будь здоров (нем.).


[Закрыть]</sup> . Вот увидишь. Бабло как шлюха – быстро забывает, в чьих руках побывало.

– Мой брат… он страдал? – спрашивает Манни, маясь неловкостью от того, что дотянул с этим вопросом до последнего. Он сидит, вцепившись в газетный сверток, лежащий на его коленях, как в сокровище.

– Ты хороший брат, Эммануэль, – мрачно кивает мужчина в коричневом. – Я скажу тебе правду. Он не страдал, потому что был в отключке, когда мы передавали его на борт. О таких вещах вообще-то вредно думать. Я как-то пробовал – у меня чуть крыша не поехала. Правда. Спроси вон Евгения.

– Позорище, – соглашается коротышка, чей завязанный узлом шарф и двубортное пальто делают его похожим на типичного отца семейства, каковым он, должно быть, и является.

Мужчина в коричневом похлопывает Манни по щеке с озабоченным видом, широкое кольцо чересчур жестко впечатывается в скулу предателя.

– Эммануэль, вечно ты строишь планов громадье, – укоряет он, хмурясь, пока его спутник выходит на улицу, чтобы завести машину. – Ни на минуту не расслабляешься. А жизнь и без того штука непростая. Посиди тут, подожди, пока мы уедем.

Манни смотрит, как они уезжают, и делает еще один глоток пива. Ему хочется немедленно пересчитать деньги, но он понимает, что нужно подождать. Женщина с розовыми сумками снова набирает номер и еще громче кричит на неизвестного Фредди. Манни ждет, пока еще пара самолетов не поднимается в воздух, заставляя входную дверь греметь. Затем бросает пару купюр на стол и выходит.

Он забирается в машину, поворачивает на Норт-Кондуит, и только там обнаруживает, что приборная панель в его глазах расплывается.

Рев двигателя затихает. Задние фонари едущих впереди машин превращаются в сплошное красное пятно. Манни не слышит ничего, кроме собственного пульса, бьющегося в ушах. Ему тяжелее и тяжелее дышать, и он вспоминает о жидкости без запаха, которую безымянные люди дали ему, чтобы опоить брата. Он чувствует, как горло отекает, и хватается за него руками, отпустив руль, как будто не в силах поверить, что это происходит с ним. Он думает об отце, гадая, испытал ли тот боль или же умер быстро, как всегда надеялся. Ему ничего про это не сказали и посоветовали не думать об этом, когда он спрашивал.

В тот миг, когда его «шевроле-каприс» без номеров сворачивает на аварийную полосу и врезается в автобус «грейхаунд», в памяти Манни проносится картинка: Якоб ведет его, десятилетнего, за руку по темному пляжу. Он спокойным голосом говорит младшему брату: не нужно тревожиться, все будет хорошо, главное – не терять голову. Это было где-то на берегу, они заигрались и заблудились в дюнах. Пока они брели по песку, над ними кружили птицы и бесконечно передразнивали друг друга, рисуя идеальные белые круги в ночном небе.

Манни хочет сказать: «Забери меня домой, Якоб», – но слышит только шипение воздуха, с которым на него несутся задние фонари.

Жена

Под надземной линией J тишина. Ночь наступила рано и принесла с собой холодный воздух, в котором звуки распространяются далеко. Наверху, на черных как копоть металлоконструкциях, путевые рабочие машут фонарями машинистам. Поезда уныло громыхают по стальному скелету эстакады, как будто им стыдно ползти с такой позорной скоростью.

Нувориши последнее время норовят скупить здесь каждый квартал. Старые бойни, продающие свиные копытца, теперь кажутся неуместными в районе, куда мужчины с туристическими картами и в новых ботинках водят своих подружек посмотреть, «как живут простые люди». На углу появились заведения, где бокал вина стоит десять долларов. Цены на аренду растут так быстро, что мужички, торгующие сигарами и дешевым виски, уже подумывают закрыть свои лавки и перебраться в какое-нибудь другое место. «Старбакс», как первопроходец в стране индейцев, уже открыл здесь несколько точек.

Но Бушвик по-прежнему остается районом, где даже здоровые мужчины сжимают в кулаке ключи, когда идут к машине. Ведь пацанам из квартала Вильямсбург невдомек, что появление дорогих кофеен подразумевает, что на их посетителей никто не будет нападать. Они еще не знают, что времена изменились.

Если встать на рельсы и посмотреть вслед поезду, можно увидеть искры, фейерверком летящие из-под стальных колес, и сине-голубые лампочки моста вдали. Но лучше посмотрите вниз, на здание с дверью, покрытой наклейками «под снос» – такими свежими, что до сих пор чувствуется запах клея. Вы сможете разглядеть среди темных окон один огонек.

Это настольная лампа Якоба, которую ему подарил отец.

Кто-то только что зашел в здание, где вплоть до сегодняшнего вечера находилась «Стратегия выхода». Завтра приедут грузчики и вынесут всю жизнь Якоба на свалку. А следом за ними приедет бригада по сносу, и, прежде чем рушить стены, кто-то снимет со стены картину с Гималаями, чтобы подарить жене.

Лора еще ничего не знает.

Она воспользовалась запасным комплектом ключей, чтобы войти. Она пыталась дозвониться до Манни снова и снова, но на его мобильнике стоял автоответчик. Миссис Шталь, в свою очередь, непрерывно названивала в цветочную лавку Лоры, на глазах теряя свою легендарную выдержку и по-прежнему отказываясь говорить с раввином.

– Зачем он мне нужен? Мой сын жив, – повторяла она Лоре раз за разом, стараясь убедить в этом скорее себя саму. – И он никуда не сбегал. Где Стэн? Почему я не могу до него дозвониться? Милочка, ты должна помочь мне. Ты единственная, кто остался в своем уме.

Лора весь день старалась ее успокоить, еле сдерживаясь, чтобы самой не впасть в панику. Ей тоже не удается дозвониться до Стэна.

Теперь она сидит в покрытом шрамами и царапинами кожаном кресле Якоба и не знает, что делать дальше. Перед ней лежит блокнот, в котором записаны разные мысли, нарисованы диаграммы и расписания, где и когда бывал Якоб, чтобы понять, куда он мог податься в такой холод в одном костюме, с жалкой двадцаткой в кармане.

Он жив, повторяет она про себя, но получается неубедительно. Он жив. Гималаи слегка раскачиваются, белые вершины перемещаются туда-сюда вместе с рамой. Но поезд снаружи едет медленно, а значит, он не мог привести картину в движение. Лора замирает и кладет руку на хрустальный шар размером с картофелину. Вот оно, думает Лора, тот самый момент. Моей или чьей-то еще смерти. В коридоре брезжит свет и кто-то чихает, явно считая, что вокруг никого нет. Кожаные туфли ступают по деревянному полу и направляются к закрытой двери кабинета.

Шаги останавливаются.

– Якоб? – раздается голос из-за двери, и Лора выдыхает с облегчением. Она остается в кресле, переводя дух, а дверь открывается, и на пороге появляется Пенни с растрепанной от ветра прической и раскрасневшимися щеками. Она стоит, в своих приличных туфельках, желая оказаться где угодно, только не здесь.

Она прижимает к губам и носу варежку.

– Ты знаешь, где он? – спрашивает Лора, испытывая стыд за облегчение, растекающееся по телу адреналином, от которого она вздрагивает как ужаленная.

– Миссис Шталь, я…

– Миссис Шталь? Нет-нет. Ты могла называть меня миссис Шталь до того, как залезла в штаны к моему мужу. А теперь зови меня как угодно, только не так, ясно тебе? Так где он?

– Миссис Шталь, – повторяет девушка, еще пуще краснея, теперь от стыда, а не от стужи. – Я не знаю, где он. Я всюду звонила. В полицию, его брату…

Лора встает, проводит рукой по истертому столу Якоба и мимолетно представляет себе драку с выдиранием волос, глядя на черную шевелюру Пенни. Ей страшно хочется дать выход адреналину прежде, чем он превратится в слизь.

– Но ты почему-то думала, что найдешь его здесь. Я слышала, как ты звала его: «Якоб?» Довольно фамильярно. Вы договаривались о встрече? Здесь, в кабинете? Стой, ну конечно, вы вместе летите на Ангилью, да? Отвечай!

Пенни, неловко дернувшись, опускает на пол свою сумочку и садится в низкое кресло. Она обхватывает свою узкую грудь руками, словно кучер, пытающийся согреться, но стыд уже уступает место ярости.

– Я… нет. Это не то…

– Я обнимала его, и его тело было холодным, так что сейчас ты мне все расскажешь. Мне даже все равно, спишь ты с ним или нет. Я просто хочу знать, что он… что он жив… – Лора замечает, что ее голос становится напряженным, и откашливается. – Зачем ты пришла?

– Увидела свет, – отвечает Пенни, наблюдая, как жена Якоба пытается держать себя в руках. – Я шла домой, и… Полицейские сегодня выгнали меня отсюда. Градостроительный комитет уже утвердил новый план квартала. У меня и ключи забрали… – она сморкается в платок, и звук гулким эхом разносится по коридору. – Но Якоб оставил мне запасной комплект.

– Какое совпадение.

– Послушайте, миссис… вы меня простите, но вы ошибаетесь на мой счет.

Презрение в глазах Лоры утихает, но, на всякий случай, не до конца.

– Сегодня в мою лавку пришли двое, – сообщает она как бы между прочим, проводя пальцем по золотисто-рыжему берегу Южного Китая на карте. – Они ничего у меня не спросили, просто молча стали убирать мои цветы с витрины. Один за другим. Рододендрон, пальмы, розы. Забрали кассовый аппарат. Сказали, что работают на нового владельца магазина. У моего мужа были долги. Ты и об этом тоже знала?

– Знала, – отвечает Пенни, теряя самообладание.

Она встает и смахивает воображаемую пыль с пальто – молчаливый намек, что она хочет уйти. Лора притворяется, что не замечает, и подходит к ней так близко, что ревность обеих женщин плещет через край.

– И?..

Пенни явно обижена, что ее чувствам не придают значения. Она медлит с ответом.

– Мистер Бервик. Стэн Бервик, который адвокат. Я видела их с Якобом и… – на ее лице мелькает гримаса отвращения и тут же исчезает, – с его братом. Они встречались два раза перед смертью отца. Там, на стоянке. Они не знали, что я их вижу из окна туалета. Я там курю иногда.

Она опускает голову, стараясь казаться непринужденной, затем добавляет:

– Они говорили о деньгах.

– Манни только об этом и говорит, – Лора морщит нос, словно почувствовала неприятный запах.

– Вы не поняли. Они говорили о деньгах Авраама, – Пенни так сжимает свои идеальные белые зубы, точно хочет раскрошить их в пыль. – Я слышала.

Лора, помедлив, слегка пожимает предплечье Пенни. Мол, я тебе доверяю. И в этот момент как будто кто-то из них нажал на невидимую кнопку, высвобождающую чувство вины. Девушка начинает рыдать, когда Лора еще не убрала руку. Она обрушивается на пол, как человек, сломавший оба колена.

– Простите, простите меня, – всхлипывает она, отворачиваясь и давясь слезами.

Лора слышит собственный голос, повторяющий:

– Ничего, ничего. Подумаешь, поцелуй. Мало ли что он значит. К тому же я понимаю, Якоб красавец-мужчина. Остается теперь только его найти. Тихо, тихо, не надо.

У Пенни вырывается стон, какой издают приговоренные по пути к электрическому стулу, когда они более не в силах сдерживать страх. Что-то среднее между воем раненого животного и плачем заблудившегося ребенка.

– Вы не понимаете! – сквозь слезы выкрикивает Пенни, цепляясь за синий шерстяной рукав Лоры. – Они договаривались заставить Авраама дать им денег. Я это сама слышала! И ничего не сказала Якобу, потому что мне было страшно. Миссис Шталь, я не знаю, что делать! Скажите, что мне теперь делать?

Манни, ах ты жадный ублюдок, думает Лора, пока Пенни захлебывается рыданиями. Женщины сидят на полу еще долго, пока всхлипы не сменяются тишиной.

Снаружи у путевых рабочих заканчивается смена. Почти два часа ночи. Машинист серебристого поезда линии М рад видеть перед собой пустые пути, и поезд проносится мимо на полном ходу, в последний раз сотрясая картину с Гималаями.

Если бы вы стояли там, где сейчас стоит бригадир, маша вслед поезду, вы бы заметили зеленый «кадиллак», совсем новый, без номеров. С такой высоты вы бы не смогли разглядеть водителя, пока он не высунулся из окна, чтобы прикурить вонючую сигарету «Новость». В этот момент вы бы успели увидеть, что это долговязый мужчина, одетый в темно-коричневый костюм.

Впрочем, ночью цвета обманчивы.