Текст книги "Пёсий остров"

Автор книги: Кристиан Мерк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Штурман

Острое лезвие скребет шею Штурмана, и он откидывает голову, освобождая лезвию путь. Мужчина, стоящий за его спиной и держащий ручку из слоновой кости, аккуратно наклоняет нож и нервно вздыхает прежде, чем продолжить.

Это время – самые ранние минуты утра – его любимая часть дня. Он идет в заднюю гостиную, садится в кожаное кресло капитана Петреуса и осматривает свое островное королевство и его обитателей. Ограниченность в передвижениях дает ему странную свободу. Воспаленный разум блуждает по темным коридорам того, что когда-то было невеселым внутренним миром Питера Ворли – пока он не провозгласил себя королем.

Над треснутым зеркалом висит почти двухметровое весло. К зеркалу липкой лентой приклеены полароидные снимки людей. Некоторые выцвели и помялись от времени, другие все еще пестреют яркими красками. Он всегда смотрит на них молча, слушая, как нож скребет по его щеке. В этой тихой комнате, среди снимков своих любимых гостей за прошедшие годы, Штурман начинает день, выбирая, как ему лучше править от заката до рассвета, – единственный промежуток, когда он может терпеть смертных мира сего.

Но сегодня, наблюдая, как солнце накрывает его владения, Штурман не получает привычной дозы умиротворения. Сегодня не будет милостей от природы или судьбы.

Он чувствует, как последний день приближается к его берегам. И он рад ему. Он мечтал об этой встрече, это гораздо лучше, чем сидеть и молча ждать неминуемого, отдаваться безумию и безликим воспоминаниям.

Уже сейчас он забывает простые вещи. Они ускользают от него, как ящерицы сквозь пальцы ребенка.

Например, какое время суток. Завтракал он уже или нет. Имя девушки, которую он последние несколько недель держит в потайной клетке, которую только он может открыть.

Он отпустил этого… как его, черт возьми, звали? Якоб. Он отпустил Якоба, этого трагического персонажа, нарочно. Потому что видел, как Селеста пишет записку. Он позволил ей это сделать, просто чтобы посмотреть, что произойдет. И если только Штурман не ошибается, нервный полицейский и Тень должны уже быть недалеко. Бывший Питер Ворли жил себе тихо на Пёсьем острове и ни во что не вмешивался, периодически заводя новых друзей, чтобы скрасить свою старость. В обмен на эту жизнь он отсылал два алмаза в месяц, как и обещал.

Но последнее время он также посылал во внешний мир сигналы бедствия. Предвестники того, что время его правления подходит к концу, ибо как может править король, не находясь в здравом уме? Всему приходит конец. Лучше устроить так, чтобы со всем покончили люди, которых знаешь, когда придет время платить по счетам. Удовлетворенный этой мыслью, он кивает.

Под лезвием появляется маленькая красная капля – из-под мягкой плоти рядом с ухом.

– П-прости, Питер, – извиняется Эмерсон, сжимая в руке лезвие, как будто оно поранило его хозяина нарочно.

– Ты ожидал, что она какого-то другого цвета? – снисходительно спрашивает король, похлопывая своего пленника по холодной щеке. – Ты не добрил вот здесь, на подбородке. Продолжай, прошу. Я сам виноват.

Импровизированная бритва шуршит дальше, но уже не так уверенно. Питер осторожно протягивает руку к книжному шкафу, стоящему рядом, и берет один алмаз из вазочки для конфет. Он держит его против лучей рассвета, которые уже начали раскрашивать комнату в бледно-синий. Камень ловит свет и не выпускает. Алмазное утро, расколотое на тысячу радуг, танцует между грязных ногтей.

– Если я тебе его подарю, – начинает Штурман, поймав взгляд Эмерсона в зеркале, – обещаешь ответить правду, когда я задам вопрос?

– Да, Питер, – соглашается рыжий, обнажая зубы в подобии подобострастной улыбки. Он сжимает нож так сильно, что костяшки его пальцев становятся цвета выжженной на солнце кости. – Ты же сам знаешь.

– Откуда же мне это знать? – спрашивает Штурман, глядя в бесконечный перелив утра в камне и гадая, когда разум откажет ему.

– Я… – Эмерсон стоит молча, держа нож в руке и открыв рот. Ему страшно. У короля бывает тысяча настроений. Нельзя допустить, чтобы он разозлился.

– Что «я»? Ты будешь говорить мне правду, потому что я держу твою жену там, где ты можешь ее видеть, но не можешь трогать, так? – Штурману быстро надоедает игра, потому что слуга отказывается играть в нее по правилам. Он бросает алмаз ему в лицо. – Напомни мне, как ее зовут?

– Памела, – отвечает Эмерсон. Он бледнеет и мельком смотрит на нож, гадая, успел ли Штурман заметить этот взгляд. В безрассудном порыве отчаяния он срывается на крик: – Ты обещал отпустить ее, Питер! Ты сказал, что, если я буду хорошо себя вести, ты позволишь ей жить здесь, в доме, со мной и Селестой. Ты же помнишь об этом?

– А если я так поступлю, – спрашивает Штурман, стараясь разглядеть на полу драгоценный камень, который только что выбросил, – вы не уплывете все разом как-нибудь в ночи, когда я буду спать? Нет? Наверное, вам здесь очень нравится?

Эмерсон наклоняется и поднимает камень. Он протягивает его королю Пёсьего острова, моля о помиловании.

– Да, Питер, – отвечает он без выражения. – И Селесте тоже. Но мы скучаем по Памеле. И опасаемся, что она может заболеть.

– Заболеть? – рычит Штурман, и лицо его темнеет.

Он хочет выхватить нож у своего неверного слуги и перерезать ему глотку. – Заболеть?! Я забочусь о ней. Я прихожу к ней трижды в день. Я ей читаю вслух. Расчесываю ее волосы, – он все еще не забрал камень, который сверкает в руке Эмерсона как утраченная надежда. – Она думает, что вы оба бросили ее! Вот что она мне говорит.

Голос Эмерсона превращается в задушенный вопль:

– Питер, прошу тебя…

– А ты знаешь, – продолжает Штурман, снова втягиваясь в игру, потому что жертва начала трепетать, – про нашу писательницу? Твою свояченицу? Она пыталась освободить твою жену. На замке свежие царапины. И еще следы на песке. Так вот, послушай. Это я решаю, какие письма отсюда отправлять. Я раздаю свободу и прощение. Я, а не вы. Не ты и не она.

Лицо Эмерсона превращается в посмертную маску.

– Питер, это я написал, – выкрикивает он, роняя нож с громким звоном. – Не наказывай ее больше! Это был я! Я слишком скучаю по Памеле. Прости меня, прошу тебя. Прошу.

– Ты сейчас солгал мне, – говорит король Пёсьего острова, поднимаясь и вытирая с лица остатки пены для бритья. – Я знаю, что писала Селеста. Я узнал ее запах на блокноте, – продолжает он и тут замечает, что Эмерсон рассматривает нож. – Послушай, ты же перерезал бы мне глотку, если бы знал наверняка, что твоя жена в безопасности. Давай начнем сначала. Скажи мне какую-нибудь правду. Про что угодно. На твой выбор.

– Каждый день я думаю о самоубийстве, – не задумываясь признается Эмерсон и, кажется, испытывает облегчение от этих слов.

Король выиграл. Он засовывает алмаз в нагрудный карман Эмерсона и похлопывает по нему сверху.

– Спасибо за честность, мой мальчик, – произносит он, выбирая желтую рубашку в цветочек, принадлежавшую кому-то из экипажа «Ла Вентуры». – Это редкое качество в нашем мире.

Когда Штурман выходит из комнаты, Эмерсон не поднимает нож.

Он знает, что перережет собственную глотку, если поднимет его.

Локоть Нептуна

На самом деле шторм не затих.

Он просто решил вздремнуть несколько дней назад и теперь поднимается над волнами к юго-востоку от Ангильи, зевая и затягивая солнце холодными облаками. Меньше чем за час он окрасит бирюзовые воды вокруг Пёсьего острова в цвет свежей глины.

Якоб ведет маленькую гоночную яхту вдоль песчаных берегов, держа карту на штурвале и выворачивая рычаг управления. Рев двигателей заставляет его сердце биться быстрее. Изнутри его жжет решение, которое он принял и не может отменить. Ветер поднимается, обдавая палубу водой, и яхта взлетает в воздух. Якоб с Гектором врезаются в водяные скалы, совсем не похожие на океан из брошюрки, которую всем раздают в отеле «Конч». На этой воде нет серферов и круизных кораблей. Она принадлежит лишь паромщику и самой судьбе.

У Якоба на плече сидит невидимый и непрошеный командир. Ты сомневаешься, вздыхает ему в ухо Авраам, гремя ледышками в своем призрачном стакане с виски. Ты уговариваешь себя, что это возможно. Ты хочешь быть героем-победителем, которому достается красавица. Хочешь, чтобы смерть Лоры что-нибудь да значила. А может быть, и моя смерть. Поворачивай, Якоб. Подумай хорошенько. Кто тебе Селеста? Шикса, которой никто не хватится. Ничего путного из этого не выйдет.

В ответ Якоб выворачивает оба рычага управления двигателями в красный сектор, и лопасти винта взвывают, молотя воздух.

– Сбавь скорость! – визжит Гектор, хватая Якоба за плечо и стараясь удержать равновесие. Яхта с душераздирающим уханьем падает между волнами и пробивается сквозь черную башню воды, ненадолго накрывшую кабину мокрой тьмой. Затем вновь появляется белая пена, и яхта движется дальше.

Якоб чувствует возбуждение, глядя, как еще недавно ни на что не годная рука держится за штурвал, как будто принадлежит какому-то дальнему родственнику. Он понимает, насколько близок к смерти, и поэтому не может медлить.

– Если я сбавлю ход, мы перевернемся.

– А если разгонишься еще больше, спалишь двигатель, сумасшедший!

Гектор бледнеет, что в его случае весьма красноречиво. Он цепляется за пассажирское сиденье, загипнотизированный видом воды на лобовом стекле, как будто яхта несется прямо в глубину.

– Зачем ты меня искал? – любопытствует Якоб, глядя на карту и поворачивая налево, отслеживая синие цифры, обозначающие приблизительную глубину. Пятнадцать футов. Десять. Восемь. Шестнадцать. Дальше! Якоб представляет себе, что яхта застряла между миром живых и мертвых, пытаясь покорить воды могучего Стикса. Гектор вылетает из своего сиденья и ударяется головой о спаскомплект, который раскрывается, и из него, как бабочки, сыпятся белые пластыри.

– Я тебе уже сказал, – жалобно отвечает Гектор, хватаясь за голову.

– А я тебе не поверил.

Поворот направо, на этот раз резче. Четырнадцать футов. Шесть. Восемь. Девятнадцать. Песчаные колени Нептуна торчат из воды повсюду с обеих сторон, создавая крохотные островки, способные выдрать днище яхты, если Якоб ошибется хоть на одну цифру.

– Ты вообще не понимаешь, о чем речь, – удивляется Гектор. Цветастая рубашка прилипла к его бледному телу. – Ты что, в гробу живешь? Ты же звезда! Пропавший сын гангстерского короля и все такое. Тебя все ищут. Я хотел помочь тебе вернуться домой.

Смущенно улыбнувшись, он добавляет:

– И, думал, может быть, ты дашь пару интервью.

– Да все кругом слепые, – фыркает Якоб, вонзаясь в остроконечную волну, которая так сжимает яхту, что дерево скрипит. – Я где только не ходил. Никто меня не узнал.

– Puta tu madre <sup>[9]9
  Твою мать (исп.).


[Закрыть]</sup> , – шипит Гектор, снова забираясь в пассажирское кресло и застегивая ремень. – Слушай, не в обиду, но выглядишь ты паршиво. Я бы сам себя не узнал, если бы так выглядел.

Двадцать три фута. Семнадцать. Семь. Пёсий остров проступает из тумана – темная полоска за угольно-черными пирамидами воды.

– Серьезно? – усмехается Якоб. – А ты, значит, просто добрый самаритянин, без которого я бы пропал, да?

Волна набрасывается на боковое окно, и стекло тревожно ноет. Следующая собирается накрыть кабину.

– Я…

– Ты что? – продолжает дразнить его Якоб, невольно смеясь. – Охотник за головами, вроде того здорового блондина из телевизора, с камерой за плечом? Журналист? Защитник людей?

– Я слушаю, что люди говорят, да.

Гектор доволен, что сказал правду.

– Ты из сферы обслуживания, что ли? – спрашивает Якоб, все еще улыбаясь и на миг забывая о карте.

– Вроде того, – отвечает Перехватчик, искренне огорченный его снисходительным тоном.

Под ними Нептун ворочается во сне и медленно выставляет перед Якобом локоть.

– Осторожно! – кричит Гектор, указывая на песчаный островок перед ними, и яхта почти вписывается в поворот, когда Якоб поворачивает штурвал что есть мочи, глядя, как волны расступаются перед новым отрезком суши.

Киль «Крис-крафта» врезается в песок, и днище яхты разрывается как туалетная бумага.

Якоб чувствует водоворот, чертово колесо и все автокатастрофы мира, слившиеся в один бесконечный момент. Соленая вода заполняет его рот и раздувает щеки. Он закрывает глаза и проклинает паромщиков. Затем снова открывает их – секунду или вечность спустя, – ожидая увидеть Авраама в каком-нибудь месте, куда предпочел бы не попадать.

– Я тебя спрашиваю: сколько пальцев видишь?

Гектор шлепает его по щекам.

Якоб моргает и озирается. Он лежит на спине под скрюченной пальмой, до него доносится запах одеколона и застарелого пота. Его голова лежит на коленях у Гектора, и Перехватчик снова бьет его по щекам, пока Якоб не просит его перестать. Он садится и смотрит вокруг. Гектор садится рядом и смотрит на него тем же хозяйским взглядом, который Якоб заметил раньше. Футах в тридцати от них, на мелководье, голодная вода дожевывает остатки «Крис-крафта».

– Где мы? – спрашивает Якоб, потирая многострадальный локоть.

Гектор делает горделивый жест рукой.

– Ты сказал – Пёсий остров, и вот он – Пёсий остров.

– Спасибо, – говорит Якоб, только сейчас сообразив, что Гектор вытащил его из воды, не дав утонуть.

– Не благодари, – отмахивается Гектор, морщась и обращая внимание, как птицы переговариваются в зарослях. Невзирая на дождь, барабанящий по листьям, он также слышит гудение крыльев колибри, ищущих укрытия. – Это теперь билет в один конец.

– Значит, надо о нем не пожалеть.

Якоб оглядывается в поисках чего-нибудь знакомого, но не видит ничего, кроме воды и песка.

– Куда пойдем? – спрашивает Гектор, как следует застегивая свою мокрую рубашку и поправляя нечто объемное в кармане штанов.

Якоб видит что-то похожее на тропинку, присыпанную мертвыми листьями.

– Туда, – говорит он и с замирающим сердцем шагает в неизвестность. Гектор идет следом, бросая последний взгляд через плечо туда, где была яхта. Ее больше нет.

Когда прозрачный рак-отшельник выбирается из дырочки в песке мгновение спустя, разбуженный шагами чужаков, их уже поглотили джунгли.

Вилли

Ветер устраивает «Морю тени» такую качку, что даже Билли-бою не по себе. Швербот медленно пробирается сквозь волны цвета пуль. Дым от выхлопа вьется, как ладан в церкви, заставляя всех на борту задыхаться. Корабль близок к гибели.

Но ничто не способно стереть улыбку с небритой физиономии Максима. Он сидит на привинченном к полу стуле, не обращая внимания на дым, разъедающий глаза. Потому что Вилли сидит на стуле рядом с ним, как раскаявшаяся блудная дочь, которой больше некуда бежать.

Ее глаза закрыты, словно во сне или в молитве. Никто не стал связывать ей руки.

Французик и Билли-бой заняты лавированием между песчаными островками, которые возникают словно ниоткуда. Билли-бой не обращает внимания на нового работодателя и его гостью. Но Французик периодически бросает взгляды в их сторону, когда никто не смотрит. Потому что это не просто очередная работа, когда нужно сплавить какое-нибудь несчастное человеческое существо навстречу его проклятой судьбе. Девушка в черной джинсовой куртке – не кто угодно. Это его русалка, которая сейчас сидит безвольно на белом стуле, как будто из ее тонкого тела выпили всю жизнь.

Французик прикусывает пухлую губу. Он всегда был верен Билли-бою, но сейчас что-то вроде бунта назревает в его нехитром уме. Может, мне убить одного из них, предлагает романтичное сердце разуму. А ты, русалочка, убьешь второго. И тогда мы повернем эту лодку вспять и будем жить вместе в подводном королевстве, откуда тебя прибило на берег.

Но Французик ничего не предпринимает. Он продолжает управлять лодкой и поворачивать направо и налево, когда Билли-бой отдает команды. Вилли один раз поднимает глаза и видит его беспомощный взгляд. Он ненавидит себя.

– Андерс тоже по тебе соскучился, – говорит Максим, гладя Вилли по щеке.

– Да ну? А как его брат? – спрашивает Вилли, не отводя взгляда.

– Не будь злюкой, Вилли. Скоро мы все встретимся. И тогда ты нам расскажешь, почему сбежала от людей, которые тебя любят. У тебя будет много времени.

Русалка с раненой ногой смотрит на него черными глазами без всякого выражения:

– Помнишь Ким?

Внезапно она осознает, что ни разу не произнесла ее имени вслух на «Гдыне».

– Кого? – переспрашивает Максим, силясь расслышать ее тихий голос сквозь рев воды. Он не притворяется. Он действительно не помнит имен мертвецов.

– Девчонка, которая была со мной в контейнере, – терпеливо объясняет Вилли. – Которую вы сбросили в море, как мусор. Помнишь ее?

– Тебя я помню лучше, – отвечает русский и подмигивает.

– Мне нужно, чтобы ты мне объяснил, почему убили не меня, – говорит Вилли, и воспоминания о криках Ким просачиваются в ее голос. Он срывается и хрипит вместо того, чтобы звучать ровно. – Почему меня оставили жить, а ее нет? Как ты сделал выбор?

Максим почесывает живот и откидывается на спинку стула, как будто вспоминая. Он никак не реагирует, когда очередная волна подходит слишком близко. Потому что он пристегнут и его совесть чиста.

– Ты показалась мне интересной, – наконец отвечает он и улыбается. – Она была обыкновенной, лапочка, и ее использовали. Как большинство людей, которые ничего не значат. Но ты… – он смотрит на ее босые ноги, на мокрые джинсы и растрепанные волосы. – Ты чудо. Ты редкость. Неужели сама не знаешь?

Прежде чем Максим успевает отреагировать, Вилли расстегивает свой ремень безопасности, прыгает на него и расстегивает его ремень тоже. Одним быстрым движением, которое она, должно быть, репетировала с закрытыми глазами, она сбрасывает его за борт и держится за его рубашку. Они беззвучно падают в воду. «Море тени» вскоре исчезает из виду за катящимися горами соленой воды.

Максим вскрикивает. В его покрасневших глазах мольба.

– Я не умею плавать!

– Знаю, – отвечает Вилли, по-прежнему держась за его грудь, как за якорь. – Я же чудо, ты сам говоришь.

– Ты нас убила, – кричит Максим, отплевываясь от воды и воя, как дикий зверь. Его вой тонет в безразличном море. – Зачем ты нас убила?

– Ты убил меня шесть лет назад.

Вилли толкает голову Максима под воду, чувствуя, как он шарит руками по ее лицу. Океан бушует своим чередом. Голова Максима всплывает на поверхности, он кашляет и плачет.

– Умоляю, – кричит Максим, теперь цепляясь за Вилли, как за спасательный круг, как будто видя в ней воплощение воли океана. – Спаси меня!

– Есть только один способ спасти нас обоих, – отвечает она, обхватывая ногами его корпус в имитации позы, на которую он рассчитывал всякий раз, как навещал ее каюту по ночам. Она зарывается лицом в его грудь, чтобы он не мог оттолкнуть ее головой.

– Что ты делаешь? – кричит Максим, но уже знает ответ.

– Не усложняй. Просто расслабься.

На мгновение Вилли даже становится его жалко. Она поднимает голову и смотрит в его глаза, по-настоящему, как никогда раньше не смотрела. Затем делает последний вдох и утягивает Максима в свое подводное царство.

Ноги Максима в резиновых сапогах молотят воду, его светлые волосы струятся как водоросли. Вилли медленно выдыхает, и они начинают погружаться. Она чувствует, как воздух щелкает в ушах, и зарывается носом глубже в проседающую грудь Максима, слушая его последние выдохи. Так, наверное, кричат раки, когда их заживо бросают в кипящую воду. Она знает, что на самом деле это просто воздух выходит через связки. Хрип отказывающих органов дыхания в теле русского кажется ей слаще шепота ангелов. Вскоре Максим перестает шевелиться и камнем идет вниз, вниз, к своей погибели.

Они достигают дна одновременно.

Когда ноги Вилли касаются песка, образуя небольшое облачко пыли, она поступает смело. Она открывает рот, чтобы вдохнуть воду, в которой не будет жизни, но вдруг понимает, что не может. Ее легкие шипят, будто наполнены другой, более легкой, жидкостью. Она вдруг замечает мертвеца в своих объятиях и отталкивает его. Руки Максима безжизненно мотаются в такт течению, и его уносит прочь. Вилли спустилась сюда, в тихий мир, где приходит конец всему, и не может добровольно отдаться смерти, как наставлял Максим. Ее тело, дрожащее от холода, объявило собственную волю – жить дальше.

Косяк медуз, ищущих прибежища на время шторма, подплывает поближе, чтобы разглядеть существо, следующее за пузырьками воздуха наверх. Они плывут за ней машинально или из уважения, как живые лампочки, вдыхающие и выдыхающие голубоватый свет.

Возрожденная русалка всплывает на поверхность. Она благодарна судьбе за обе сведенных ноги. Это не просто гипотермия или шок. Это значит, она больше не та, кем была раньше. Вилли, девчонка из контейнера, умерла. Она плывет по течению вместе с мужчиной, который убил ее на борту «Гдыни» столько лет назад. По ней никто не заплачет.

Кто-то другой занял ее место. Кто-то, кто отказывается умирать.

Волны шипят и обрушиваются вокруг нее, но она не боится. Она заставляет больную ногу молотить воду почти так же сильно, как это получается у здоровой. Она пробивается к берегу.

– Ты мне ничего не сделаешь, – говорит она шторму, который чует в ней ровню и поэтому дает ей плыть без преград. – Потому что я Чума. Я тоже смерть.