Текст книги "Пёсий остров"

Автор книги: Кристиан Мерк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Кристиан Мёрк
Пёсий остров

37° 03.0' юж. шир., 012° 18.0' зап. долг.

12 декабря 1998 г. Мы в Южной Атлантике, возле острова Тристан-де-Кунья, в трех днях пути от Монтевидео. Ветер северо-восточный. Принял на борт нового штурмана и еще трех членов экипажа. Девятнадцать человек сообщили о головной боли и тошноте. Заканчиваются запасы питьевой воды. Прибудем в Пуэрто-Рико через шесть дней, если позволит погода. Давление стабильно падает. На востоке формируются грозовые облака. Берем курс вест-норд-вест. Море сегодня выглядит черным даже при дневном свете. Я пресек разговоры о дурном знамении прежде, чем они распространились.

Впервые я начал опасаться бунта.

Последняя запись капитана Марка Петреуса в бортовом журнале парусного судна «Ла Вентура».

Вступление
Мелководье

Приветствие рассказчика

Все острова лживы.

Этот – особенно. Иные всего лишь приветливо машут пальмами, надеясь отвлечь вас от акул, но Пёсий остров хитрее: он полностью замаскировал свое недавнее прошлое и притворяется тихой гаванью для туристов. Признайтесь – вы же именно поэтому сюда приплыли? Посмотреть, удастся ли найти на Острове потерянных душ следы чего-нибудь страшного? Ну разумеется. Вам интересно. Вы к тому же наверняка прочли рекламную брошюру, где обещают «девственные пляжи и ни души вокруг». Сейчас я вам расскажу, почему именно там нет ни души, а вы дважды подумаете, прежде чем ступить на этот остров. Запомните: не существует тропического рая на островах. Подберитесь поближе к любому – и тут же увидите мусор, принесенный прибоем.

Однако издалека остров действительно кажется приятным местом. Это обманчивое впечатление. Здесь всего лишь полоса песка километра три длиной да заросли калебасовых деревьев и сухих лоз, и все это ютится на коралловом рифе. Толком нечего даже назвать сушей – так, геологическое недоразумение, и то море поглотит как закуску в ближайшие сорок лет. Тем не менее остров изо всех сил старается казаться райским уголком. Но попробуйте копнуть его землю голыми руками или лопатой – и его зернистая шкура окажется упругой, совсем не похожей на обычный песок. Остров отказывается так просто раскрывать свои секреты. Он хочет казаться невинным.

Присмотритесь.

Воспользуйтесь модным биноклем, что болтается у вас на шее. Видите? Песок совсем не такой, каким должен быть на пляже, это даже отсюда заметно. Вода на нем не задерживается, а будто спешит отступить как можно быстрее; он не мелкий и рассыпчатый, а какой-то тусклый. То, что под ним похоронено, теперь пропитало весь остров, до самого кораллового рифа, на котором он вырос. Даже острова могут испытывать угрызения совести, вы знали?

Наклонитесь поближе, вы слишком далеко сидите. Если не увидеть детали, вы ничего не поймете. Там до сих пор можно разглядеть следы борьбы, но они еле заметны, так что нужно смотреть внимательно. Если вы решите вернуться сюда в следующем году, вероятно, уже ничего не останется, и Пёсий остров наконец-то обретет сходство с любым другим пляжем. Комитет по туризму хорошо постарался, чтобы привести его в порядок к лету. Большинство людей с главного острова считали, что его следует утопить после всего, что там произошло. Но вместо того местные просто перестали туда ездить. Все закрыли глаза на правду.

Я-то? А мне все равно. Я, видите ли, сам не здешний. Иначе зачем бы я окликнул вас у причала и спросил, который час? Полиция до сих пор меня ищет, мне нужно поскорее отсюда убраться. Господи, да что вы завертели головой? Прекратите! Это привлекает внимание! Прошу прощения, не хотел повышать голос. Вот в чем заключается ваша роль, мой друг: когда я закончу свой рассказ, вы решите, стоит ли он нескольких долларов, чтобы помочь мне поскорее исчезнуть из этих краев. Так что слушайте. На чем я остановился? Ах да, следы насилия. Их видно все меньше с каждым штормом.

На месте пожарища, оставшегося от хижины отшельника, теперь, кажется, построили киоск с закусками. А люди из лесничества посадили новые пальмы там, откуда он выходил в Карибское море, – о, это была воплощенная мечта безумца о частном причале. От его лодок не осталось и следа – вероятно, охотники за сувенирами утащили. Я то и дело вижу у людей паспорта из коллекции Штурмана – тоже разобрали на трофеи.

Если вы решите пропустить мои слова мимо ушей и все-таки отправиться на остров, ведите себя очень тихо и доверьте своим босым ступням узнать то, чего не увидеть глазами.

Вас все еще тянет на приключения? Надо же. Большинство людей, дослушав до этого места, теряют всякую охоту до Пёсьего острова. Вы молодец.

Значит, обращайте внимание на мелочи, которые вам будут попадаться под ноги. Кое-где из-под песка торчат обгоревшие деревяшки, похожие на черные кости. Идите дальше – и там, где прежде росли деревья, будут встречаться пустоты, от которых вам сделается не по себе. И поверьте, не случайно туристы избегают подниматься к пещере на вершине горы, где пожарные и обнаружили жуткое зрелище. Также не случайно никто не подходит слишком близко туда, где была хижина, – стоять на ее развалинах кажется кощунством.

Время от времени людям попадаются здесь латунные гильзы. Кое-кто даже говорил, что нашел человеческий зуб. Лично я считаю, что это все ненужные слухи, они лишний раз привлекают сюда путешественников вроде вас, вы уж извините. Однако то, что птицы не едят плодов манговых деревьев рядом со взлетной полосой, – это правда. Даже близко не подлетают.

К ночи вы вернетесь назад, на главный остров. Никто больше не плавает сюда со спальниками, как раньше. Никаких ночных посиделок у костра, никаких сладких снов в обнимку. Лодка ходит всего дважды в день – один раз сюда, второй раз обратно, и обратная всегда полным-полна.

Ну что, передумали? Нет? Точно? Большинство передумывает, как только речь заходит о мертвецах. Вам ведь тоже сначала инстинктивно хотелось проплыть мимо – возможно, следовало довериться этому порыву. Вообще-то мы собираемся перестать возить сюда туристов, хоть ваше присутствие как бы оправдывает лживую привлекательность острова. Я, конечно, на этом зарабатываю, но чувствую себя стервятником.

Сейчас я расскажу, как вам поступить, а вы передайте своим друзьям, идет? Остановитесь на главном острове и пополните запас продуктов. Затем отправляйтесь дальше, бросив последний, прощальный взгляд на белый песок островка, что так манил вашу жену. Она, конечно, расстроится. Солгите ей. Скажите, что, попади она на Пёсий остров, она бы разочаровалась. Он совсем не похож на то, что говорят о нем в газетах и передачах о преступлениях. Давным-давно все изучено, проанализировано и разложено по полочкам, а местные устали рассказывать туристам одно и то же. Приходится говорить от имени тех, кто погиб, а это здесь всех раздражает, и мы относимся к праздному любопытству с презрением, которого давно не скрываем, даже ради приличия. Скажите ей так. Может быть, она вам поверит.

Если хотите услышать историю от начала до конца, то увы – начала и конца не существует. Но я расскажу одну из версий того, как и почему все случилось, и вам придется этим довольствоваться. Подробности либо забылись, либо никто не хочет о них вспоминать. Но – поверьте мне на слово – моей версии вам будет достаточно, вы все равно не сможете отличить ее от правды.

А потом, я ведь сам там был. Видел все собственными глазами. Могу показать шрамы. Кошмары мне не снятся, но я до сих пор просыпаюсь с чувством страха, которое иной раз и за весь день не проходит. Я уже почти накопил на нижнюю полку рыбацкого траулера, плывущего в Канаду. Еще немного – и духу моего здесь не будет. Теперь все зависит от вашей щедрости. Но вы не думайте, я не хочу на вас давить. Заплатите, сколько сможете. Просто с каждым разом, что я пересказываю эту историю, я все хуже себя чувствую.

Что это с вами? На вас как будто лица нет. Я не буду считать вас трусом, вы не беспокойтесь. Кому это надо – выйти на берег и споткнуться о череп или что похуже, да? Я сохраню ваш секрет, если вы сохраните мой. Вот и хорошо. По рукам, значит. Теперь у нас есть договор, mon vieux <sup>[1]1
  Старина (фр.).


[Закрыть]</sup> . Можно сказать, скрепленный кровью.

Я подскажу, как лучше слушать эту историю, чтобы вы почувствовали, будто сами все видите и слышите. Сделайте так:

Взгляните на горизонт, чуть левее того облака, похожего на спящую женщину. Там есть точка, где вода встречается с небом, и больше ничего нет. Да-да, вон там.

Смотрите туда, пока не покажется, что вы видите парусник с тремя мачтами, пронзающими синеву. Может, он и впрямь там есть, а может, мерещится – это не важно. Не подвергайте сомнению мои слова. Просто смотрите. Понимаете, вся история началась с такого парусника. Он появился на юге, а за его штурвалом был слабак – капитан, не доверявший ни своему экипажу, ни карте. Хуже того – он не доверял даже собственной интуиции. Погода в тот день испортилась, и настрой экипажа тоже был ни к черту. На этот берег корабль пригнала буря.

Сквозь дождь они разглядели эти пальмы. Пёсий остров тогда казался таким же раем, каким до сих пор прикидывается. Островом доброй надежды. Когда капитан воскликнул: «Вижу землю!» – по палубе пронесся вздох облегчения, похожий на теплый ветерок. Путешествие длилось слишком долго. Теперь все оживились.

Корабль повернул правее и двинулся туда, где всем мерещилась тихая гавань.

С тех пор прошло десять лет, и корабль никто больше не видел. Он приблизился к Пёсьему острову и исчез вместе со всеми, кто был на борту.

Сосредоточьтесь. Не отводите взгляд от той точки на горизонте, где океан стекает с лица земли. Поверьте, что вы можете собрать обломки и сложить картину воедино. Пожелайте, чтобы члены команды снова ожили. Помолитесь за упокой их душ.

Призовите корабль, пусть он появится, прошу вас. Ему есть что рассказать.

Видите? Отлично. Значит, можно начинать.

Глава первая
Земля

Парусник

Всего мгновенье назад парусника не было видно.

А теперь он подошел так близко, что слышно, как ветер полощет прочную ткань парусов. Откуда он взялся здесь? Допустим, вы целый день провели в лодке, нежась на солнце и время от времени впадая в дрему. Но что-то вас разбудило. Скорее всего, это был резкий молодой голос, кричавший одно и то же снова, и снова: «Земля! Земля!» И теперь, прикрываясь рукой от солнца, вы дивитесь на царственные контуры парусника, на его черный как смоль корпус, на высоченные мачты.

С такого расстояния люди на палубе выглядят спичками, а сама «Ла Вентура» похожа на мираж, на призрак из ушедшей эпохи. Вам кажется, что вы еще спите и грезите о каравеллах и пиратах. Однако это совершенно настоящее судно. И даже за сто футов заметно, что с ним что-то не так. Паруса кое-где порваны, а такелаж хлещет дубовые борта как плети. Бизань-мачта укреплена дополнительными канатами и похожа на сломанную зубочистку, которую кто-то воткнул назад, использовав по назначению. До вас доносится гомон голосов, и по тембру понятно, что людям страшно.

Вы подплываете чуть ближе, ваша маленькая лодка качается на волнах, которые поднимает парусник. Вы слышите скрип дерева. Судно манит вас все ближе, его мачты напоминают шпили собора. И вам становится ясно, что на борту что-то совсем, совсем не в порядке.

«Ла Вентура» заметно кренится на левый борт, надвигаясь на Пёсий остров как пьяница, которому сложно вписаться в дверной проем. Конечно, случается, что члены экипажа свешиваются вот так с бортов, выблевывая содержимое желудков в море после шторма. Но бледные лица, которые вы видите, выглядят совершенно больными и изможденными, как будто люди не ели много дней. Среди них есть женщины и, возможно, даже дети. Светлые волосы, солнечные ожоги. Кашель. Красные рубашки членов экипажа выцвели и стали розовыми. Вы можете только гадать, куда и зачем направлялось это судно. Оно проплывает мимо слишком быстро, чтобы что-нибудь понять, и вам остается лишь глядеть ему вслед, покачиваясь в кильватерной струе.

С заднего квартердека на вас кто-то смотрит.

Это мужчина, по виду средних лет, хотя, возможно, он молод и просто волосы его выгорели на солнце так, что выглядят седыми. Он одет в шорты и ярко-красную рубашку, которая так растянулась, что едва держится на его плечах. Он буравит вас взглядом, как бы спрашивая: чего ты уставился? Его загорелая рука хватается за снасти, и он выпрямляется. Рассмотрите его получше, хотя, я уверен, вы и так не можете оторвать от него взгляд. Это новый штурман и, возможно, самый важный член экипажа с тех пор, как он появился на паруснике в последнем порту назначения. Он долго ждал подходящее судно, неделями сидел в порту Монтевидео, пока наконец не дождался. Он не станет пока раскрывать своего имени. Но он хочет, чтобы вы знали, что он только что принял решение, которое изменит судьбы сорока двух душ на борту. Что же касается его собственной души – сложно сказать. Он никогда не чувствовал, что она у него есть.

Парусник медленно скрывается из виду. Штурман возвращается к штурвалу; его фигура уже едва различима. Он отлично знаком со здешними рифами и мелководьями, но собирается сделать вид, что это не так. Когда в поле вашего зрения остаются только мачты, поворачивающие в лагуну, раздается скрежет киля, раскалывающегося о кораллы.

«Ла Вентура» еще сильнее кренится на левый борт и вскоре переворачивается. Верхние паруса быстро впитывают чистую изумрудную воду. Криков экипажа не слышно, иначе вы бы узнали, что они радуются, потому что берег близко, а значит, они спасены.

Штурман покидает корабль последним. Он не спешит. Остальным теперь некуда бежать.

Он смотрит, как они разбредаются по берегу.

Отец

Нью-Йорк. Сегодня. Зима

Это последний день жизни Авраама Шталя, и он размышляет о жене, о любовнице и о сыновьях – Эммануэле и Якобе. Галстук поднимается от ветра и треплет его по щекам. Авраам больше всего сожалеет о том, что жена узнает о его неверности, когда все встретятся на похоронах. Он представляет ее реакцию, и она пугает его гораздо больше, чем знание, что пуля вот-вот разнесет ему череп.

Авраам гордится собой. Он провел жизнь среди великанов, сорок лет продавал «кадиллаки» и «бьюики» всем – от итальянских мафиози до джентельменов, от Квинса до Шипсхед-бей. Даже полицейские салютовали, завидев Короля хрома, идущего с двумя сыновьями за руку. Однако всему приходит конец, и теперь король потерял свою корону. Он прятал деньги в самых странных местах: хранилищах банков, гаражах, под половицами съемных квартир, про которые не знает даже его любовница. Авраам всегда выглядел уверенным в себе, хотя был должен куче людей, чьих фамилий не знал. Он был игроком и постоянно проигрывал, влезал в новые долги, раздавал обещания, в которые никто не верил, и далеко не всегда платил по счетам.

Хуже того, он украл деньги у тех, кого не называют по имени. И они ему этого не простили.

Что ж, теперь Аврааму семьдесят один год, и больше всего ему не хватает сейчас любимой шляпы. Он стоит на холодном ветру где-то на Стейтен-Айленде и слушает, как неподалеку шумит дорога, а вдалеке гудит горчично-желтый паром на Манхэттен. Высокие заросли сорняков мешают обзору через залив. Двое, что пришли вместе с ним, никуда не спешат. Они выглядят почти расслабленно, невзирая на то, что им предстоит сделать. Они разрядят свои пистолеты в его коренастую фигуру, а затем пойдут вниз по улице, чтобы где-нибудь поужинать. При этом у одного магазин никак не помещается в пистолет, и он ворчит, как водитель, у которого не заводится машина. Наконец магазин встает на место с мягким щелчком, и он улыбается.

– Четыре недели, – говорит его приятель, человек в коричневом костюме и итальянских ботинках, заляпанных грязью. – Тебе дали четыре недели, чтобы вернуть деньги. Любому другому на твоем месте дали бы четыре часа. А мы позвонили тебе в четверг, вежливо попросили вернуть к пятнице хотя бы часть…

– Как попрошайки какие-нибудь, – подхватывает тот, что возился с магазином. – Стыдобища.

– Девятьсот тысяч – немалая сумма, – тоном строгого родителя продолжает мужчина в коричневом. – Ты никогда раньше так не задерживал выплату. Что случилось? Надеюсь, ты просто их куда-нибудь вложил? На биржу? В ценные бумаги? В лотерейные билеты, наконец?

– Хотел жене купить подарок, – отвечает Авраам и говорит правду.

Паром снова призывно гудит, и мужчина в грязных ботинках, повернувшись, улыбается. Пистолет все еще заткнут за его пояс, как будто владельцу неохота с ним связываться.

– Король хрома, – произносит он, и в голосе его нет насмешки, он совершенно серьезен. – Ты попал в этот переплет не потому, что глуп или недальновиден. Ты умный человек. У тебя дети. Просто скажи нам, как получить назад деньги, и разойдемся по домам.

Но Авраам прекрасно знает, что когда такие люди приводят тебя в заросли на берегу, это означает, что кое-кто кое-где уже принял решение, которое не отменить. У него есть деньги, чтобы расплатиться, но они пришли не за этим. Он мог бы сказать им, где находятся Ноев ковчег, потерянные свитки и ковчег Завета, но они все равно разрядят два магазина ему в грудь и отправят последнюю пулю в лоб.

– Вы не можете вернуться с полными магазинами, – возражает Авраам. – Это несерьезно.

– Не можем, – соглашается тот, что повыше. Он рад, что не нужно притворяться, и достает пистолет. – Значит, пора тушить свет.

Авраам чувствует первые капли дождя, которые обдают его лысину прохладной свежестью. Тот, что достал пистолет первым, взводит курок и целится ему в голову.

– Нас не хоронят в открытых гробах, – говорит Авраам, представляя свой развороченный труп в полицейском морге, – но все-таки не могли бы вы пощадить мое лицо? Жена была бы весьма признательна. Мой адвокат сообщит ей, что я разбился в автокатастрофе. Она поверит. Я должен был ехать чинить тормоза на неделе, да все было недосуг.

Тот, что пониже, пожимает плечами. Он смотрит на своего приятеля, тот кивает:

– Хорошо.

– Спасибо, – говорит Авраам.

– Не за что, – отзывается высокий в грязных ботинках. – А теперь отвернись.

Цвет его костюма напоминает остывшее какао.

Авраам окидывает их взглядом. Их жесты отточены до автоматизма, они делают свое дело привычно, как плотники. Теперь оба дула направлены в его глаза. Он ловко поворачивается на каблуках и вытягивает руки перед собой, точно метрдотель.

– Вы не тронете мою семью? – спрашивает он. – Мальчиков? И жену?

– Не волнуйся, – отвечает один из них, Авраам не может понять который. – Нам не платили, чтобы их трогать.

Чавканье грязи под их кожаными ботинками. Раздраженное цоканье языков.

Барух ата адонай, успевает подумать Авраам. Слава Тебе, Господи. Он не произносит этого вслух. Потому что Господь услышит и так.

Когда раздаются выстрелы, звук напоминает вылетающую из бутылки пробку.

«Стратегия выхода», картографическая лавка

Как бывает всякий четверг, Якоб Шталь проводит рукой по новой партии географических и навигационных карт. Его помощница Пенни заходит в кабинет без стука. Он собирается рассердиться, но тут замечает ее лицо. Оно побелело, как вершины Гималаев на картине, что висит над его столом.

– Якоб, простите, пожалуйста, но дело в том, что…

Она закрывает рот и не может произнести больше ни слова. Хватается за ручку двери, как будто это может помочь.

В голове Якоба проносится мысль о краже, затем об очередном 11 сентября, о гражданских беспорядках. Он представляет себе белый дым, струящийся по улицам, как будто прорвало дамбу из облаков. – Что случилось? В чем дело?

Он начинает подниматься из кресла, и тут слышит гнусавый голос брата. Угловатый силуэт появляется в дверном проеме, голова вжата в плечи. Эммануэль застывает на входе, засунув руки глубоко в карманы, как провинившийся подросток.

– Отец… – произносит Эммануэль, поворачиваясь, чтобы проводить взглядом задницу Пенни, когда та уходит. Якоб чует запах его лосьона после бритья, заполняющий кабинет, увешанный желтеющими картами пустыни Гоби, реки Святого Лаврентия и шотландских гор. Синий, коричневый, зеленый. Он сразу понимает, что отец умер, хотя Эммануэль еще молчит.

Дело не в том, что брат одет в черный костюм, просто отчего еще Пенни могла так разволноваться? Эммануэль тяжело опускается в старое плетеное кресло и вздыхает, как человек, которому предстоит сообщить плохую новость. Когда он наконец заговаривает, он смотрит в сторону и ковыряет пальцем в носу.

– Мне по рации сообщили, – говорит он и снова вздыхает. – Патруль нашел его на Стейтен-Айленде, рядом со свалкой. Его застрелили.

Якоб чувствует, как тело его немеет. Он смотрит на свою руку и не может ею пошевелить. Отец.

– Кто?

– Думаешь, я б не сказал, если бы знал? – пожимает плечами Эммануэль. Полицейский значок и пистолет выглядывают из-под его пиджака. Кажется, что он скорее раздражен, чем расстроен. – Армяне. Русские. Китайцы. Это мог быть кто угодно. Он всем был должен.

– Ты маме сказал?

– Еще нет. Она у парикмахера.

Между братьями сгущается тишина, которую нарушает только грохот метро, доносящийся сквозь грязные кирпичные стены. Картина с Гималаями над столом дрожит. Затем звук стихает. Эммануэль поглаживает значок и прикусывает губу. Якоб знает, что если младший брат заплачет, то его будет не остановить.

Внезапно его осеняет. Он вскакивает, будто ужаленный. Люди с оружием! Они пришли за его отцом и придут за ним и за его…

– Я проезжал мимо ее лавки по дороге, – опережает его Эммануэль. – Лора в порядке, и Рашель тоже. Но я ей пока не говорил. Подумал, ты сам захочешь.

Ободряющая улыбка. Эммануэль-благодетель. Роль, которую он играет с большим удовольствием, когда не извиняется за занятые деньги. Он ни цента никому не вернул. Весь в отца, куда больше, чем Якоб. Вплоть до пристрастия к постельному белью странных расцветок. Рашель, жена Эммануэля, притворяется, что ничего не знает. Но на семейных сборищах избегает смотреть Якобу в глаза – так проще скрывать правду.

– Спасибо, Манни. Спасибо тебе.

Якоб тяжело вздыхает.

Пенни возвращается в кабинет с двумя чашками, расплескивая кофе на ходу. Она нервно улыбается. Ее глаза припухли, а крылья носа покраснели от салфеток. Она хороша собой, хотя Якоб никогда раньше этого не замечал. Черные брови. Ямочки, которые видны только изредка, когда она забывает, что улыбается. Хорошенькая.

– Подумала, что вам сейчас не помешает, – объясняет она и ставит чашки на бронзовый стол в форме большого компаса. Эммануэль поднимает чашку и смотрит на Пенни, а не на кофе.

– Мне… очень жаль, – добавляет Пенни, избегая встречаться с ним взглядом.

– Ты прелесть, – говорит Эммануэль.

– Спасибо, Пенни, – благодарит Якоб.

Улыбаясь, она возвращается в приемную, где Джеймс Тейлор надрывается по радио. Завтра будут играть Саймона и Гарфункеля. Надо будет поставить будильник, чтобы не пропустить. Эта мысль его успокаивает. Он не платил Пенни уже три месяца. Они об этом ни разу не говорили. Не только его отец вечно скрывался от кредиторов. Якоб даже своей жене не рассказывал, насколько погряз в долгах. Он должен восемьдесят тысяч, и цифра только растет. Люди больше не покупают хорошие карты, он отлично это понимает. Теперь они просят своих детей распечатать схему проезда с компьютера или пользуются системой GPS, чтобы доехать до химчистки на углу. Дело, которое он любит всем сердцем, стало похожим на песню, слова которой никто не помнит.

Восемь лет назад, когда Якоб открыл «Стратегию выхода», ему было тридцать. Лора тогда еще каждое утро приносила ему на работу свежие цветы из лавки. Теперь уже не приносит. Единственный, кто все еще печатает для него в кредит, – это бывший сантехник по имени Гай, который купил старый печатный станок для развлечения. Якоб щедро снабжает его алкоголем и дисками с порнографией, чтобы тот был доволен, но старик уже начинает ворчать, что давненько не видел денег.

Он снимает здание возле эстакады надземного метро, где ходят поезда линий J, М и Z, и платит за аренду меньше тысячи в месяц – это последний дом в квартале, еще не определенный под снос. Пожарная лестница издает жуткий лязг, когда дует ветер. Кроме того, Бушвик не самый спокойный район: за последний месяц клиентов Якоба дважды грабили, когда они пытались уехать домой на метро. Он представляет, как отец выходит из чужой машины и идет в заросли на свалке, навстречу своей смерти. Ему хочется плакать. «Когда настанет день, – говорил Авраам им с Манни своим густым оперным голосом, – когда он настанет, я заберу вас, пацанов, и вашу мамочку на Ангилью, где пляжи такие белые, что даже босые ноги оставляют на песке грязные следы». Они так туда и не съездили. Якоб вообще нигде не был, кроме как в пределах квартала от Бруклинского технологического, а Эммануэль поступил в Полицейскую академию благодаря какому-то персонажу с золотым значком, которому Авраам устроил выгодную покупку нового «плимут-вояжера» для его жены.

– Пойдешь?

Якоб все это время грезил, как случается с ним всякий раз, когда ему не по себе.

– Прости, что?

Эммануэль морщится и застегивает пиджак.

– На встречу с адвокатом. Бернштейн, Бервик, как там его. Чтобы разобраться с имуществом.

– А что, есть с чем разбираться? – спрашивает Якоб, глядя на Пенни, которая закатывает карты Гавайского архипелага в коричневые тубы, чтобы завтра отправить жалкую партию заказчикам. Его раздражает, что брат плохо скрывает жадность. Даже сейчас. – Он собирался заложить мамины серьги, чтобы оплатить аренду за прошлый месяц, и заложил бы, если бы она его не застукала.

– Этот Бернштейн считает, что есть о чем говорить.

– Есть? Что у нас есть, кроме долгов? – Якоб слышит, как его собственный голос становится громче и заглушает звук проезжающего мимо поезда. Он смотрит на снежную вершину, дрожащую на стене, и представляет, как хорошо было бы сейчас там оказаться – в облаках, в полном одиночестве, и чтобы никто его не искал. – Люди приходят не пойми откуда со словами, что отец занял у них сотню баксов! Здесь нечего обсуждать, Манни.

Пенни делает приторный голос Джеймса Тейлора потише и поднимает бровь, пытаясь понять, уж не ссорятся ли братья.

Эммануэль поднимается и выглядит почти пристыженным, но тут же спохватывается.

– Он говорит, что отец отложил какие-то деньги. Будто он их где-то прятал. Не будь таким упрямым засранцем, Якоб. Бернштейн хочет видеть нас обоих. Сразу после похорон. Он может встретиться с нами в воскресенье, в полдень. Я уже договорился.

– Ты даже не дождешься, когда тело остынет, Манни? Будь хорошим сыном. Быть хорошим евреем тоже важно, но ты ведь не поэтому так торопишься.

– Иди к черту. Ты хотя бы понимаешь, куда ты катишься со своими картами? Может быть, твоя Лора ходит в мехах и шелках? Может быть, это случайность, что ты никак не заменишь коробку передач в своем «ниссане»?

– По крайней мере, у меня честный доход, – отвечает Якоб, вспоминая, как брат впервые взял деньги у наркоторговца и отпустил его. Даже отцу было за него стыдно.

– Зато у меня, в отличие от тебя, хоть какой-то доход есть.

– Хотите еще кофе?

Пенни, добрая душа, заходит с кофейником, но Эммануэль уже протискивает в дверь свои угловатые плечи и скалится точно так же, как в школе, когда он мухлевал в карты и его застукали. Пенни уворачивается от его руки, проходя мимо. Они с Якобом обмениваются взглядом.

– Значит, это твоя благодарность за то, что я проведал Лору, чтобы убедиться, что с ней все в порядке? – спрашивает Эммануэль. – Вот, значит, как?

– Я же сказал тебе спасибо, – отвечает Якоб, делая первый глоток остывшего кофе и вспоминая, что отец всегда пил черный, с тремя ложками сахара. По счету всегда платил кто-то другой.

– Увидимся на похоронах, – произносит Эммануэль и открывает дверь. – Если будут какие-то новости о том, кто это сделал, я дам тебе знать.

Затем он вновь оживляется. В голосе сквозит жадность, визгливые нотки.

– И насчет этого самого… я тебе позвоню.

– Увидимся, – говорит Якоб и машет рукой в спину брата. Он не переспрашивает насчет «этого самого». Это самое – это всегда деньги, которых у Эммануэля вечно нет.

* * *

К концу рабочего дня все нужные телефонные звонки сделаны, все всхлипывания и вздохи выслушаны.

Впрочем, мать отнеслась к известию удивительно спокойно. Стойкий оловянный солдатик их семьи, она направила свою скорбь на поиск правильного гроба и лучшего повара для поминок. Тетки и дядья Якоба все узнали из новостей по телевизору, где показывали, как вертолеты с камерами кружат над местом убийства в надежде найти какие-нибудь улики. Тетя Ди сказала, что видела, как ветер от лопастей поднял черную шляпу Авраама и сдул ее в воду, где она держалась на плаву какое-то время. Тетя Ди решила, что это добрый знак. Якоб успел поговорить с журналистами, дальними родственниками и бывшими клиентами отца.

Не позвонила только Лора.

Она провела весь день в Амаганссетте, где делала цветочные украшения сразу для двух свадеб – в обоих случаях с лилиями и стрелициями. У ее помощницы спустило колесо, и она не смогла приехать. Ее мобильник не ловил сеть. Один из клиентов пытался сильно сбить цену. Обычный день. Теперь она стоит в пробке по дороге домой и случайно слышит по радио, что ее свекра убили четырнадцатью выстрелами в грудь. Улица стоит. Она съезжает в сторону и петляет между грузовиков курьерских служб, думая о муже.

Она сидит в рабочем комбинезоне и плачет, удивляясь, откуда в ней столько слез. Ведущий рассказывает о «зверски убитом мирном продавце автомобилей» и о том, что, «со слов полицейских, в убийстве явно замешаны преступные группировки». Она всхлипывает, вытирает губы и слышит собственные сдавленные вздохи. Тут до нее доходит, что на самом деле она плачет потому, что они с Якобом не смеялись вместе с прошлого Нового года. Она никогда не любила его отца, и это была взаимная нелюбовь. При этом, как ни удивительно, старая миссис Шталь всегда считала, что высокая девушка с юга – хорошая партия для сына, даже если она в жизни не примет иудаизм. При каждой встрече они играют в карты. Ей не приходится поддаваться, потому что старушка прекрасно выигрывает сама. Она притворяется, будто не знает, что только ее старший сын честно зарабатывает на жизнь. Даже Эммануэль давно не смеет рассказывать анекдоты про блондинок в присутствии Лоры. Как-то раз он шлепнул ее по заднице. Не моргнув она предложила ему попробовать еще раз, чуть повыше, если только хватит смелости. Он тогда убрал руку и больше ее не трогал.

Метрополитан-авеню. Она поворачивает налево, и шины издают визг под грохочущей железнодорожной эстакадой, которая напоминала ей старые фильмы с Джеймсом Кегни, когда она только переехала сюда из Теннесси. Она и не помнит толком лицо Авраама, только его зубные коронки, белевшие, когда он смеялся. Как сейчас выглядит Якоб? Она пытается представить себе его лицо, поворачивая налево у «Пицца хат» и останавливаясь на красный. Сидит, как всегда, за своим столом. Он так постарел за последний год… Чем он сейчас занят? Рыдает и бьет себя в грудь от горя? Или просто сидит, уставившись на картинку Эвереста, как будто она может ему рассказать что-то новое? Я вышла за трухлявого старика, трухлявого, как это здание, которое он превратил в свой склеп, думает Лора, глядя, как светофор загорается зеленым. Он говорил, что мы ровесники, но он солгал. Он ископаемое. Его любимые карты и то живее, чем он сам.